Текст книги "Записки лётчика-истребителя"

Автор книги: Федор Архипенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Федор Федорович Архипенко
Записки лётчика-истребителя

К читателям

Перед Вами, читатель, еще одна книга военных мемуаров. Написал ее один из летчиков-истребителей, прошедших всю Великую Отечественную войну, как говорится, «от звонка до звонка».

Профессия военного летчика, в особенности летчика-истребителя, требует специфических уникальных навыков, устойчивой психики для преодоления в воздушном бою эмоциональных и физических перегрузок, а подчас незнакомых физических явлений.

Если для выполнения поставленной боевой задачи экипаж любого рода авиации, кроме истребительной, стремится избежать воздушного боя, то истребитель, напротив, решает свою задачу только в воздушном бою с целью сорвать, исключить выполнение боевой задачи противником. Для этого истребитель должен постоянно искать противника и в активном бою уничтожать его.

Энергия, инициатива, самостоятельность позволили молодому летчику, только что окончившему летную школу, в тяжелейших условиях начала войны, в первых схватках с хорошо подготовленным врагом ВЫСТОЯТЬ. В последующем ему удалось преодолеть все перипетии войны, в ожесточенных воздушных боях (а их у него более ста) определить сильные и слабые стороны противника, в деталях овладеть своей ратной профессией и закончить войну гвардии майором, заместителем командира полка, прославленным асом, Героем Советского Союза.

Воспоминания автора об особо эффективных действиях истребителей противника, упоминание 52-й истребительной эскадры Люфтваффе ассоциируются у меня с тяжелыми воздушными сражениями летом и осенью 1943 года и, на мой взгляд, позволяют высказать свое мнение о пилотах этой эскадры.

Для истребителей-асов противника были характерны высокая индивидуальность и самостоятельность действий. Субъективный выбор цели, решимость на атаку и маневр, в основе которых была внезапность, уход от маневренного боя отличали немецкого аса-охотника. Высокая психологическая устойчивость считалась обязательным качеством аса. Десятки ведущих истребителей-асов были сбиты, но, если они не погибали, то возвращались в строй. Мы не склонны принижать высокую профессиональную подготовку и боевые качества ведущих истребителей-асов Люфтваффе, они были исключительно сильным противником. Тем не менее, и эти истребители-асы несли большие потери. Так, по немецким данным, в Курской битве погибли 13 асов – экспертов, имевших на своем счету многие десятки сбитых самолетов, а в битве при форсировании реки Днепр с 1 октября и до конца 1943 года 52-я истребительная эскадра потеряла 43 летчика! Нужно учитывать, что наши летчики непрерывно совершенствовали свое боевое мастерство, порой учились эффективным действиям у противника.

Достигнутое к лету 1943 года бесспорное количественное превосходство советских самолетов, непрерывный качественный рост их боевых возможностей, возросшее боевое мастерство летного состава привели к большим, все возраставшим потерям Люфтваффе и завоеванию нашей авиацией стратегического господства в воздухе. Курская битва ознаменовала коренной перелом в битве в воздухе.

Советским асам задачи ставились гораздо более жестко, чем их противникам. Выбор цели диктовался боевой целесообразностью, а вылеты на сопровождение, прикрытие наземных войск и даже на штурмовку совершались чаще, чем на свободную охоту. В этих тяжелейших условия и сложился характер автора этой книги. Федора Архипенко всегда: и в годы войны, и после нее, когда наряду с освоением нового, пришло испытание «медными трубами», отличала высокая целеустремленность, настойчивость, активная жизненная позиция. Он окончил академию и в числе первых был среди тех, кто постигал тайны реактивной авиации. И в своем труде он верен своему призванию – замечательной профессии летчика.

Герой Советского Союза,

заслуженный военный летчик СССР,

военный летчик-испытатель 1 класса,

генерал-майор авиации Баевский Г. А.

Глава I. Детство и юность

Двадцатые годы XX века в России были тяжелыми для ее народа. Только что окончилась первая мировая война, грозно прокатились над землей революции, трудно гасло пламя гражданской войны, там и тут сопротивлялись становлению республики интервенты.

С восточных земель Белоруссии были изгнаны польские паны, но ее западная часть осталась под владычеством Польши. Только в 1939 году все земли Белоруссии были объединены и образовалась единая Белорусская Советская Социалистическая республика. С утверждением Советской власти в Восточной Белоруссии земли начали раздавать крестьянам.

Мои родители, Федор Семенович Архипенко и Агриппина Николаевна Садовская, а также дедушка по материнской линии – Николай Иванович, получили небольшие наделы в пяти – семи километрах от моей малой родины, деревни Авсимовичи, где я родился 30 октября 1921 года. Дом, где я родился, стоит и ныне в Бобруйском районе Могилевской области, там проживает двоюродный брат Николай.

В 1922 году мои родители и дедушка Николай переехали на новое местожительство, где отец мой срубил новый дом, а дедушка перевез свой старый дом со всеми пристройками из Авсимовичей. Поселок наш назвали Поболово – всего здесь поселилось тогда восемь семей.

В то время у моих родителей было трое детей: старшая – Юлия, сын Иван и я – Федор.

В моей памяти остались прабабушка Варя (мать дедушки Н. И. Садовского); помню видел ее улыбающуюся в белом чепце (головной убор), чистенько одетую, что-то тихо и ласково говорящую мне. Ее муж, прадедушка Иван Садовский, в свое время был известный на всю округу музыкант – скрипач. Прабабушка умерла, когда мне было года три – четыре, спустя год не стало и бабушки Елены – матери моего отца, энергичной, доброй и трудолюбивой, какими всегда кажутся бабушки своим внукам. Я был на похоронах и помню, что сестра Юлия очень плакала, а глядя на сестру, всхлипывал и я.

В Авсимовичах оставался жить брат отца Данила, сестра Александра так же с семьей переехала в поселок Большевик, что вырос в двух километрах от Поболова, другой брат отца, Иван, уехал в Ленинград, где работал и учился, получил высшее образование – стал инженером.

Брат дедушки Николая – Садовский Евдоким Иванович, после революции учился, стал педагогом и был директором Могилевской железнодорожной школы почти сорок лет – с 1924 по 1963 годы.

Вообще же родственников у нас было много, но я о них знаю не все.

Дедушка Николай и бабушка Наталья имели большой хозяйственный опыт, трудились от зари до зари, и подняли хозяйство, оно стало крепким середняцким. Старики стали думать о наследнике. Бабушка Наталья хотела взять «в сыновья» сына младшей сестры – Алексея, моя же мать прочила на это место меня или старшего брата Ивана.

В конце концов выбор пал на меня и лет с четырех я стал жить у дедушки Николая и бабушки Натальи. Они меня полюбили: я был неизбалованным, послушным и покладистым, с малых лет не чурался крестьянского труда, находил в нем удовлетворение и даже свои радости. Между тем я подрастал, а вопрос о школе представлялся сложным. Ведь ближайшая школа – семилетка была в пятнадцати километрах в деревне Воротынь.

К моему счастью, в 1929 году в поселке Большевик построили четырехлетнюю школу, куда я и поступил учиться. Учился я легко, хотя никто мне не помогал, дедушка Николай и бабушка Наталья были неграмотные. Когда я окончил четвертый класс дедушка отвез меня в город Бобруйск к своим знакомым, где я был принят в 5-й класс 6-й семилетней школы.

Так, на двенадцатом году жизни началась моя самостоятельная жизнь. Теперь приходилось не только учиться, но и заботиться о пропитании. Тогда же я начал играть в футбол, навсегда проникся динамизмом и многогранностью этой игры. Пока позволяло время и здоровье, играл сам, позднее урывками, но с большим удовольствием следил за игрой мастеров, хотя болельщиком какой-то отдельной команды никогда не был.

Дедушка Николай почти еженедельно навещал меня, привозил что-нибудь из продуктов или передавал через односельчан.

Я хорошо успевал по математике, а по остальным предметам учился на «тройки» – «четверки». Летние каникулы проводил в деревне. К этому времени коллективизация в Белоруссии заканчивалась, а дедушка Николай вступил в колхоз в числе первых.

Работая в колхозе, я зарабатывал за лето по девяносто трудодней, чем гордились и дедушка, и бабушка. Проявлял я и кой – какие организаторские способности, помню, гордился, что старшие со мной считаются, с уважением выслушивают, а порой и соглашаются с моими предложениями.

Особенно любил я возить сено в город – для сдачи государству. Обычно в субботу вечером мы уезжали колонной (8 – 10 возов), к концу воскресного дня возвращались домой. Сдачу сена я проводил быстро, проявляя организаторские способности и заслужив уважение приемщиков сена, чем укреплял свой авторитет в глазах односельчан. Помню, что большое удовольствие доставляли мне совместные поездки на рынок на моей любимой лошади по кличке Вороной. За несколько лет работы на ней я ни разу не ударил ее кнутом, да никогда и не было в том необходимости. Конь этот помнил меня, радостно ржал, когда я появлялся даже после многомесячного перерыва, слушался малейшего движения, слова и, как мне порой казалось, даже мысли.

В 1933 году мой отец с семьей переехал в деревню Беларучи Логойского района Минской области, в один из приграничных колхозов. Остались в Бобруйске мы вдвоем с сестрой Юлей, которая заканчивала ФЗО при фанерном комбинате им. С. М. Кирова.

В Логойске у меня появились еще сестра и брат Николай. Брат Иван к тому времени уже служил в армии на границе под Перемышлем в танковой части, Аркадий где-то учительствовал в начальной школе в Минской области и тоже был призван в армию в начале войны.

В первый же день войны отец и мать с детьми на повозке выехали из Логойского района и, что удивительно, сумели вернуться в Поболово, где поселились в доме бабушки Натальи, дед к тому времени умер.

Пытаясь соблюсти хронологию событий и проследить судьбы немногих близких мне людей, позволю себе небольшое отступление.

Вспоминается случай, произошедший в то время, когда мы, несколько мальчишек, купались в Березине, потом пробежали около километра по берегу, затем по течению поплыли до места, где оставили одежду, и когда оставалось плыть метров десять – двадцать, судорогой у меня свело ноги и левую руку, я пошел ко дну. Изгибаясь всем телом вынырнул, крикнул и опять ушел под воду, когда выскочил второй раз, то знакомый парень – Болес Соколовский, подхватил меня и вытащил на берег. После этого случая воды я боялся как огня и дальше 10 метров от берега никогда не заплывал. В 1953 году я встретил Болеса в Волковыске, где проходила моя военная служба и где он, как оказалось, работал в больнице хирургом. Встреча была радостной, особенно для меня, ведь он был моим спасителем.

В августе 1936 дедушка Николай привез меня в Могилев к своему брату Евдокиму Ивановичу, бывшему там, как я уже писал, директором железнодорожной школы. Нас радушно встретил сам дедушка Евдоким, его жена – тетя Ксения и их дочери Галя – ученица 10 класса и Наташа, которая только готовилась идти в школу.

Вскоре я стал учиться в 8 классе, что было непросто, ведь моими сверстниками были в основном те, кто с детства учился в русской школе, я же 7 классов закончил в белорусской школе. Труднее всего давались мне русский и немецкий язык. Жизнь в чужой, хотя радушной и гостеприимной семье, вдали от дома, угнетала меня и поэтому в 9 класс я перевелся в Бобруйск, в 1-ю Сталинскую школу, сняв угол (койко-место) неподалеку от школы.

…В один из осенних дней 1937 года в нашу школу пришел представитель Бобруйского аэроклуба техник Василевский, провел беседу с учениками старших классов, рассказал о реальной возможности овладения сказочной летной профессией. Неудивительно, что все мальчики нашего 9 класса записались у него. Пошли на медицинскую комиссию. Медкомиссию прошли, однако, лишь несколько учеников, а остались учиться в аэроклубе только двое – я в летной группе и Николай Пинчук в технической. Остальные не смогли преодолеть родительского вето, профессия эта в то время казалась крайне опасной и мальчишек из благополучных, по тем временам зажиточных семей, в авиацию шло немного.

Лично я мечтал стать летчиком лет с шести, с тех пор, как увидел самолет, севший на вынужденную посадку в 5–6 км от нашего поселка. Дело было зимой, самолет приземлился на лыжах. А два летчика в меховых комбинезонах, унтах и летных шлемах с очками окончательно потрясли мое воображение. Живя в Бобруйске, где был военный аэродром, я нередко любовался как летают самолеты, во все глаза смотрел на встречавшихся на улицах летчиков, бывших в моем представлении полубогами.

Когда я уже начал заниматься в аэроклубе, начштаба сообщил мне, что не нашли моей справки о прохождении медкомиссии и предложили пройти ее вторично. Вот тут и произошло недоразумение: всех врачей я прошел снова, но терапевт не допускал меня «на летчика», только на «техника». Это был самый сильный удар судьбы, нанесенный мне в то время. Однако через два дня я снова пошел к этому врачу и убедил его, что первый раз прошел медицинскую комиссию «на летчика», здоров и страстно желаю им стать. Врач, по-видимому сжалился надо мной и удовлетворил мою слезную просьбу, дав заключение «годен к летной службе». Вот этим заключением мне и открылась дорога в авиацию. Позднее выяснилось, что анкета о прохождении мною медкомиссии была украдена из аэроклуба родителями ребят, которым не разрешили там учиться из-за боязни, что они могут погибнуть, т. к. были случаи, когда самолеты в районе Бобруйска разбивались.

В то время, в 1936–1937 годах, был провозглашен призыв: дать стране 150 тысяч летчиков, наш Ленинский комсомол взял шефство над авиацией.

В 1937 году днем я учился в 9 классе, а вечером в аэроклубе. Особенно успевал по математике, а в аэроклубе занимался только «на отлично». Весной 1938 мы окончили в аэроклубе теоретическое обучение и в мае, с аэродрома Еловики, началась летная практика на самолете У-2.

Той же весной меня и бабушку постигло большое горе – дедушку Николая, учителя Лавицкого, который обучал детей с 1 по 4 класс и соседей Парахневичей – Михаила и Алексея – арестовали. Причина их ареста до сих пор не ясна. Через 5–7 месяцев выпустили Парахневичей. Дедушка же не выдержал лишений заключения и вскоре умер в тюрьме.

Несмотря на горькую потерю я продолжал летать на У-2 в аэроклубе, а по воскресеньям уезжал к бабушке Наталье – помочь по хозяйству, да и самому запастись нехитрой снедью.

Осенью 1938 года я окончил аэроклуб и председатель комиссии – командир авиаэскадрильи Одесского военного училища майор Сидоров, который проверил технику пилотирования в воздухе, – дал самую высокую оценку моим летным качествам.

В октябре мне вручили комсомольскую путевку и предложили явиться на станцию Березина с определенными вещами, предупредив – без родственников. Даже не сообщили, куда повезут. Все держалось в секрете.

Перед отъездом я заготовил бабушке торфа и дров года на два. Простившись с бабушкой и сестрой Юлей, не окончив 10 класс, я уехал в авиационное училище, тогда еще неизвестно в которое – это держалось в секрете. Начиналась новая жизнь.

До сих пор я с благодарностью вспоминаю своих учителей, кто в то непростое время делился со мной своими знаниями, кто дал мне возможность овладеть современнейшей в то время профессией летчика.

В начальной школе, в поселке Большевик, эрудированный и терпеливый учитель Лавицкий научил нас, деревенских ребятишек читать, писать и считать, привил любознательность, дал первые систематизированные представления о человеческой культуре. Несмотря на врожденную тактичность он был требователен и приучал нас к дисциплине.

В 6-й неполной средней школе Бобруйска запомнились директор – Широкий Алексей Иванович – он вел белорусский язык и Вера Ивановна, учившая математике. Относились учителя ко мне хорошо, особенно Вера Ивановна. Порой и она не могла решить задачу или пример по алгебре так, чтобы ответ был точен, а я ночь до утра просижу, а все же найду решение.

В 1-й Сталинской школе города Бобруйска все складывалось хорошо, директор школы Николай Филиппович Заяц был очень расположен ко мне. Не последнюю роль здесь сыграло и то, что я был капитаном футбольной команды школы, а Николай Филиппович был неравнодушен к футболу и даже нашел средства для приобретения формы и бутс. Наша команда была среди лучших школьных команд города.

В аэроклубе техником самолета был Василевский С. А., тот, что однажды предложил нам поступить в аэроклуб. Начальником аэроклуба был Картыш-Блук красавец-мужчина, грамотный человек и хороший организатор. Первый полет на самолете У-2 я сделал с инструктором Мотькиным. Приходилось также летать с инструкторами – женщинами: Павловой В. И. – милой и симпатичной девушкой, я был влюблен в нее и в ее полеты, и со Слесаревой А. К., она летала смело, но была грубовата и в воздухе, и на земле. Заместитель начальника аэроклуба по летной части – Разумовский С. С. – запомнился мне как человек большого ума, способный быстро и добротно выполнять дело.

Из Бобруйска мы прибыли в Одессу, на вокзал, затем трамваем № 13 доехали до летного авиаучилища, где нас разместили в казарме и месяц держали на карантине. За это время рассмотрели и одобрили наши кандидатуры во 2-й авиаэскадрилье для подготовки на самом скоростном по тому времени отечественном истребителе И-16. Остальные авиаэскадрильи училища имели на вооружении самолеты И-15.

У всех нас проверили технику пилотирования на У-2, летал со мной будущий инструктор лейтенант Федор Бодешко, моим полетом он остался доволен, а я впервые с воздуха увидел Черное море.

Спустя месяц начали нас вызывать на мандатную комиссию.

Вид у меня был невзрачный – мне только – только исполнилось 17 лет, был я худой, невысокого роста. Мне задали несколько элементарных вопросов, за границей родственников у меня не было, про дедушку Николая я рассказал, но у них, по-видимому, уже были эти данные и особо меня не расспрашивали.

По социальным, моральным и летным качествам считалось, что я подхожу для обучения на моноплане истребителе И-16, но комиссия сомневалась в моем возрасте и здоровье; хватит ли мне сил управлять И-16 и предложили обучаться на биплане И-15 в 3-й авиаэскадрилье Сидорова. Я решительно запротестовал, заявляя, что обучаться на двукрылом истребителе не желаю, а только на однокрылом.

Просмотрели члены комиссии еще раз мои теоретические оценки, летную характеристику и объявили, что зачисляют курсантом во 2-ю авиаэскадрилью, которая имела на вооружении И-16.

Через день повезли нас в Одессу, в баню, где переодели в курсантскую форму – роскошные темно-синюю гимнастерку и брюки, кожаные сапоги и буденовку.

Приказом по училищу я был зачислен в 4-е звено, 12-ю группу 1 отряда, где инструктором был Федор Бодешко, командиром звена ст. лейтенант Николай Бессонов (чья жена была самой красивой во всем гарнизоне). Командиром авиаотряда был капитан Беляков, представительный мужчина с бакенбардами и мы звали его Пушкин, а командиром авиаэскадрильи – майор Пушкарев – умный и волевой человек, грамотный летчик. Вскоре, однако, Пушкарева отозвали в Москву и принял эскадрилью майор Зайцев – сильный летчик, имевший опыт пилотирования на самолетах И-16 в парадах над Москвой. К сожалению ему не повезло: вскоре во время послеремонтного облета истребителя И-16 он погиб.

В декабре 1938 года мы приступили к теоретическим занятиям. Учеба была очень и очень напряженная, но я был упорен, усидчив и занимался по всем предметам успешно, сдавая экзамены на 5 и 4.

В марте 1939 года по авиаучилищу разнесся слух: пришли контейнеры с какими-то новыми самолетами. Были разные толки, строились самые невероятные предположения, но до времени все держалось в секрете. Оказалось, что прибыли самолеты УТ-2. Это был учебно-тренировочный деревянный моноплан, близкий по пилотажным качествам к боевым машинам, для первоначального обучения курсантов.

В апреле, изучив материальную часть и сдав зачеты, мы начали летать на УТ-2. Самолет освоил быстро, пройдя вывозную программу с инструктором, а затем положили в кабину мешок с песком и я вылетел самостоятельно. После УТ-2 надо было освоить полеты на УТИ-4, бывшим, как это следует из его названия, учебно-тренировочным истребителем. Прежде, чем начать вывозную программу с курсантами, на УТИ-4 начали тренировку инструктора и все мы стремились попасть в стартовый наряд, т. к. имелась возможность за пассажира слетать с инструктором на этой машине.

Довелось и мне попасть в стартовый наряд и совершить один полет с инструктором 10-й группы лейтенантом Чеботаревым. Впечатление осталось очень плохое и пришла мысль, что этим самолетом мне не овладеть и летать на нем не смогу. Во-первых, поступательная скорость при взлете показалась очень большой, горизонт из задней кабины был плохо виден, стрелки приборов в воздухе тряслись, заход до полосы приземления слишком длинный, а после посадки, из-за биения «костыля» о землю, казалось, что хвост самолета вот-вот отвалится.

Позднее, успокоившись и проанализировав тот свой полет, я пришел к выводу, что, по-видимому, инструктор после перерыва плохо владеет техникой пилотирования. Мое ощущение оказалось верным и при полетах со своим инструктором Бодешко все стало на свои места. В первом вывозном полете на УТИ-4, когда вырулили на старт, инструктор по переговорному устройству дал команду – взлетай, а поскольку теоретически я был подготовлен, то и фактически выполнил почти весь полет. Правда, скорость и высоту я выдерживал плохо и посадку, как самый сложный элемент техники пилотирования самолета, осуществил инструктор.

Как бы там ни было, но самолет мне очень понравился, я быстро окончил вывозную программу и вылетел самостоятельно на истребителе И-16.

Что у меня не получалось при пилотировании И-16 – так это посадка самолета на три точки, посадку я выполнял с полуприподнятым хвостом, посадка получалась отличная, вначале на колеса, а через 10–20 метров опускался и «костыль» третья точка опоры самолета.

В один из летных дней командир звена ст. лейтенант Бессонов приказал посадить самолет И-16 непременно на три точки. Хоть разбей самолет, а посади. Я выполнил два полета по кругу и совершил посадку, но, как ни старался, на три точки сесть не получилось – боялся перетянуть ручку управления, ведь при этом, как правило, самолет падал на крыло и ломал плоскость.

Инструктор во время моей посадки находился прямо на посадочном «Т», рядом с точкой приземления, и сказал мне, что сантиметров на 5–6 «костыль» был от земли во время касания колес. Командир звена рассердился и отругал меня, а инструктор сказал:

– Успокойся и летай как летал, в следующем полете получится. Программу я осваивал быстро и научился хорошо выполнять на И-16 все фигуры высшего пилотажа по программе КУЛП (курс учебно-летной подготовки).

Во время сдачи государственного экзамена по технике пилотирования мне выпало сделать полет на УТИ-4 в зону на пилотаж с проверяющим и 2 полета по кругу на истребителе И-16 самостоятельно. В зоне с проверяющим выполнил комплекс фигур на оценку «отлично», также выполнил и два полета по кругу.

Теоретические предметы я сдал на «отлично», за исключением истории ВКП(б), которую сдал на «хорошо», переусердствовав с демонстрацией своих знаний. Мне попался вопрос – создание партии большевиков. Поскольку память у меня была хорошая и краткий курс ВКП(б) я знал почти наизусть, то отвечал полтора часа: с образования марксистских кружков до 1920 г., пока председатель комиссии не остановил меня.

Запомнился и еще ряд характерных для того времени фрагментов из курсантской жизни:

1. Когда нас поставили на довольствие, то дали наволочки и предложили отправить свои вещи домой. Отправил свой нехитрый скарб в Беларучи и я, не приложив никакого подарка.

При всем моем желании в той обстановке я ничего не мог выкроить и выслать, тем более, что и уехал-то я с пятью рублями, которые дала мне сестра Юлия. Родители тогда обиделись на меня. Уже после войны отец как-то сказал с упреком: – Хотя бы конфет тогда детям прислал.

2. Интересный случай произошел в моей жизни, в 1938 году, еще до приезда в авиаучилище, когда мне приснился сон, что я веду воздушный бой на моноплане И-16 с бипланом типа И-15 и в бою захожу в хвост противнику и тот ничего не может сделать, никак не может вывернуться из-под моего удара и в результате победа остается за мной.

И вот весной 1939 г. после тренировки инструкторов мы мыли и чистили самолеты (в Одессе земля чернозем), мне, как самому «малогабаритному», поручили вычистить кабину И-16. Когда я сел в кабину, поставил ноги на педали, взялся за ручку управления и глянул на приборы, то показалось, что все приборы знакомы и расположены на том же месте, что и в истребителе, на котором во сне я вел воздушный бой, хотя до этого случая И-16 я вблизи не видел, а только в воздухе. Особенно тяжело было чистить мотор М-22 (а не М-25), установленный на самолете И-16, т. к. техник самолета не разрешал для чистки этого мотора использовать бензин.

3. На общем собрании в 1938 году меня, семнадцатилетнего, избрали председателем товарищеского суда эскадрильи. Замечу, что я был одним из самых молодых среди курсантов, среди нас были парни и по 27 лет.

Пришлось провести одно дело, когда курсант по фамилии Борис Козел из Речицы, что под Гомелем, воровал у курсантов фотокарточки, которые ему не желали дарить. Вопрос ставился политически: не шпион ли он и не собирает ли фото о будущих командирах. Дело я расследовал лично и вынес решение, что он не шпион, а совершал это противоправное деяние с тем, чтобы сделать себе альбом на память о тех, с кем учился. Приговор вынесли:

а) объявить общественное порицание и фотокарточки вернуть владельцам;

б) курсанта Козела предупредить, что при повторе подобных случаев будет поставлен вопрос о его отчислении из училища.

4. Вспоминается как жутко было стоять на посту и охранять самолеты, особенно зимой (это было время перед освобождением Молдавии). Бывало, стоишь на посту, морской ветер пронизывает насквозь, и страшно, а где – то веточка хрустнет или снег упадет с крыши, а кажется, что крадется враг и хочет поджечь ангар. Внушили нам шпиономанию.

Летом в лагерях самолеты накрыты брезентом, от ветра они скрипят и шатаются, а брезент от ветра хлопает по самолету и вновь чудится прячущийся диверсант, выводящий самолет из строя.

5. До войны в Одессе было много училищ и часто случались жестокие драки моряков с общевойсковиками, где нас, авиаторов, не трогали, мы были нейтральны. Моряки при этом выглядели предпочтительнее.

Если по городу дежурили моряки, то за малейшее нарушение забирали в комендатуру курсантов других училищ и наоборот, если дежурили общевойсковые курсанты – патрули, то задерживали моряков. Иногда при этом звучал клич «полундра!», моряки дружно сбегались, дубасили общевойсковиков, а когда подъезжали машины с патрулями, снова звучала – «полундра!», моряки также быстро ретировались, а побитых общевойсковиков отвозили в комендатуру.

6. Впервые я увидел катастрофу самолета, когда был с товарищем Федором Мазуриным (во время войны он был удостоен звания Героя Советского Союза, а позднее работал летчиком – испытателем) в увольнении в городе и мы приехали в Аркадию посмотреть море. Услышав шум моторов, мы увидели, как над нами пронеслись три истребителя И-16, ведущий выполнил горку, а левый ведомый метрах в 300 от берега свалился на крыло и упал в море. Спустя некоторое время подъехали летчики из строевого полка и оказалось, что в одном звене летали два брата и младший погиб.

7. Неоднократно посещали мы, курсанты, Одесский театр оперы и балета; был у нас и подшефный пединститут. К нам в гарнизон приезжали студентки, я познакомился с хорошенькой девушкой со 2-го курса, а когда ездили к ним в институт, то увиделись во второй раз. Но, увы, я был настолько скромен, что боялся с ней разговаривать. Вообще же девушек я считал священными существами, притом, должен признаться, был парнем не начитанным, так как до армии больше думал о куске хлеба, а в армии о самолетах.

8. Нам, курсантам, ежемесячно выдавали на мелкие расходы 17 рублей 50 копеек, помню, часть денег посылал бабушке Наталье в конверте. Писал бабушке регулярно, соседи читали ей и пару слов писали мне.

Осенью 1939 года нам зачитали приказ наркома обороны о присвоении звания младшего лейтенанта и назначении на должность летчика – истребителя. Приказом 11 человек из нас, в том числе и меня, назначили в 17-й истребительный полк для прохождения дальнейшей службы в город Ковель Западной Украине.

Спустя несколько дней нам выдали командирскую форму ВВС РККА с летной эмблемой на рукаве, документы и мы отправились к новому месту службы.

Так, в Одессе, в 1939 году, в звании младшего лейтенанта закончилась моя юность. Вспоминая жизнь в Одессе, помню, что море Черное видел, но ни разу не пришлось окунуться; в мае уезжали в лагеря и осенью только возвращались в Одессу. Получается первым делом самолеты, а море, как и девушки – потом.