Текст книги "Книга запретных наслаждений"

Автор книги: Федерико Андахази

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

16

Гутенберг вспоминал скоропостижную смерть отца, а прокурор тем временем продолжал свою гневную речь, перегруженную эффектными выпадами и многозначительными жестами.

С горечью в сердце проводив мужа в последний путь, Эльза, не жалея себя, решила, что Иоганн должен продолжать отцовское дело, и отправила юношу учиться в Эрфуртский университет, куда он записался под именем Иоганн из Эльтвилля. Этот студент сразу выделился из общей массы: уже накопленные познания, владение секретами, которые открыл юноше отец, работа в ювелирной мастерской архиепископства и руки, рано огрубевшие от тяжелой работы, – все это вызывало удивление в учителях и зависть в соучениках. Гутенберг был юноша закрытый, охочий до знаний, его намного больше привлекало исследование и практика, нежели теоретические дискуссии. Он унаследовал от отца мастерство литейщика, в полной мере обладал искусностью ювелира, силой и точностью для кузнечных работ. Но, кроме этого, Гутенберг открыл в себе талант к гравировке. В отличие от Фриле Гутенберг воспринимал деньги не только как объект для применения своих навыков, но и как via regia [25]25
  Царская дорога (лат.).


[Закрыть]для достижения вполне мирских целей.

Как только Гутенберг получил от университета необходимые знания, он отказался от почестей и званий и, не окончив учебы, перебрался в Страсбург, где жил брат Эльзы. Он был замкнут и молчалив, и никто точно не знал, какие планы у этого парня, приехавшего из Майнца. Именно тогда Гутенберг решил спрятать лицо под бородой, придававшей ему сходство с монголом. Несмотря на высокий рост, унаследованный от матушки, этот молодой человек обычно оставался незамеченным: его склоненная голова, всегда покрытая шляпой, темный наряд и неслышная походка делали его схожим с неприметной тенью.

Благодаря дядюшкиным связям и своему неоспоримому таланту Иоганн получил место ювелира в страсбургской гвардии. Теперь к его познаниям в литье, кузнечном, золотом и ювелирном деле, переписке книг и чеканке прибавилось еще и военное искусство. Любые искусства, науки и ремесла разжигали воображение Гутенберга. Жажда знаний была в нем столь сильна, что он продолжал учиться и экспериментировать до самых последних минут свободного существования.

Motu propio [26]26
  По собственной инициативе (лат.).


[Закрыть]Гутенберг испросил дозволения изготовить меч по своим чертежам. Генерал, предоставивший юноше из Майнца запрошенные материалы, просто онемел, увидев результат: искусно выделанная рукоять, инкрустированная драгоценными камнями, легкое лезвие, способное разрубить волосок надвое – причем вдоль, – все свидетельствовало о том, что это оружие столь же прекрасно, сколь и смертоносно. Восторг генерала не только означал для Иоганна немедленное повышение в должности, но и раскрывал двери к еще одному интересному ремеслу – ювелирной работе с драгоценными камнями. Брат генерала был одним из самых преуспевающих мастеров ювелирного дела в Страсбурге. Естественно, генерал показал своему многоопытному брату полученное оружие. Увидев рукоять, посмотрев, каким образом вделаны в нее камни, торговец сразу же нанял Гутенберга на работу. Так к его скромному армейскому жалованью прибавилась существенная сумма, которую ювелир выплачивал ему за обрамление драгоценных камней. Иоганн мог бы посвятить себя этому занятию и в скором времени обрел бы имя и известность. Однако молодой человек полагал, что камни – это штука легковесная, помпезная и поверхностная, отвлекающая от тех высот, которые он наметил себе в будущем. Впрочем, Гутенберг уже принял решение не возвращаться на тот суровый, тернистый и предсказуемый путь, по которому пошел его отец. Его дорога к богатству не должна проходить по неровному полю – нет, он воспарит как орел и полетит по воздуху. Он заслуживал чего-то большего, нежели приземленное существование старого Фриле, олицетворявшего для него пример человека, каким становиться не надо.

Гутенберг быстро оставил ювелирное дело и взялся за изучение печати на железных пластинах. К традиционным технологиям Иоганн добавил свои познания в чеканке монет с помощью металлического пресса. И работы его оказались столь хороши, что в 1434 году он получил запечатанный сургучом конверт из рук муниципального курьера. Это было приглашение от самого бургомистра Страсбурга. Гутенберг неожиданно осознал, что собственными силами проторил себе дорогу. Благодаря своим заслугам, а не милостям какой-нибудь влиятельной шишки он добрался туда, где желал бы оказаться любой молодой человек, не лишенный честолюбия. И хотя Иоганн Гутенберг знал, что судьба уготовила ему дела куда более высокие, чем обыкновенная гравюра, он почувствовал, что вот-вот поймает свою звезду. В мгновение ока Гутенберг превратился в официального гравера при бургомистре одного из важнейших городов Европы. А еще, как будто всего этого было мало, бургомистр отправлял его в Голландию, дабы молодой человек завершил свое обучение у Лауренса Костера, величайшего из граверов на свете.

17

Зигфрид из Магунции, как будто в продолжение пытки изможденного писца, снова взобрался на кафедру, ухватился обеими руками за деревянные перила и, возвысив голос, опять обрушил свою ярость на Гутенберга и его сообщников:

– Господа судьи, помимо обвинений в фальсификации, некромантии, ведовстве и сатанизме, я обвиняю этих злодеев в краже. Перед вами, ваши преподобия, стоят обыкновенные воришки! Воришки, нацепившие личины мудрецов. Не зря говорится, господа судьи, что дьявол не имеет дела с лучшими – он, наоборот, выбирает из худших, из плагиаторов, из посредственностей. Вы не увидите перед собой трех гениальных мошенников, если даже предположить, что обман и гениальность могут идти рука об руку. Нет! Перед вами стоят заурядные воры, которые, стремясь ко злу, не сумели даже изобрести что-то свое!

Гутенберг, Фуст и Шёффер восприняли этот удар всерьез. То был кинжал, который Зигфрид из Магунции вонзил в самое сердце их гордости. Теперь все трое смотрели на прокурора с ненавистью. Гутенберг был готов спокойно выслушать любое обвинение. Любое, но только не это.

Иоганн вспомнил день, когда он приехал в Харлем с любопытством и восторгом исследователя, которому предстоит путешествие в дикие земли. Стоило молодому человеку увидеть вдалеке высокие шпили собора Синт-Бавокерк и здания вокруг Grote-Markt, [27]27
  Центральная городская площадь в Харлеме, на которой находятся Ратуша, Дом городской стражи, церковь Святого Бавона (Синт-Бавокерк)и мясные ряды.


[Закрыть]как его сердце, всегда открытое для новых знаний, забилось сильнее от усталости после долгого путешествия и от радости прибытия. С рыночной площади доносился аромат цветов, мешавшийся с запахами зажаренных ягнят, свежей рыбы, фруктов и овощей.

Этот маленький городок показался Гутенбергу на редкость гостеприимным: ветер с Северного моря приносил соленую свежесть, а от реки Спарне поднимался легкий влажный бриз. Харлем, приютившийся меж морем и рекой, был к тому же пронизан красивыми каналами – их спокойные воды сливались воедино в большом центральном озере.

Утолив знакомые только путешественникам голод и жажду в таверне на рыночной площади, Иоганн направился к собору. Он чувствовал себя как нельзя лучше после обильного завтрака, доброго вина, под блеском ясного солнца и в окружении журчащей воды. Наполнившись глубоким счастьем, Гутенберг решил для себя, что и весь этот день сложится для него счастливо. Помимо прекрасного расположения духа, у молодого человека имелись и более веские причины для оптимизма и веры в успех своего путешествия. Судьба вручила ему один из ценнейших своих даров: возможность учиться у человека, лучше всех знающего секреты ксилографии, гравировки и письма, – аббата Лауренса Янсзона, известного под прозвищем Костер, [28]28
  Пономарь (голл.).


[Закрыть]поскольку он еще в юные годы занял должность пономаря при соборе.

Костер, родившийся в 1370 году, был в то время уже мужчиной почтенной внешности. Он ходил в просторной складчатой рясе, покрывавшей его от подбородка до щиколоток, на голове носил треуголку, а шею его закрывал широкий меховой воротник, так что для лица оставалась только узкая щелочка. И все-таки его ясные светлые глаза выделялись на лице так, как будто бы горели своим собственным светом. Увидев Костера, Гутенберг простерся перед старым аббатом ниц – то была спонтанная реакция, проистекавшая от истинного уважения и ничего общего не имевшая с нормами этикета. Затем молодой человек представил старцу свои верительные грамоты из Страсбурга и выразил глубокое восхищение заслуженной славой мастера. Костер, человек простой и скромный, сильно смутился и попросил Гутенберга поскорее встать. Вообще-то, старый клирик вполне заработал такое поклонение, и чтить его был обязан любой гравер.

С тех пор как Лауренс монашком пришел в собор, он выполнял любые, даже самые мелкие и презренные, работы с величайшей ответственностью: он начал свой путь с изготовления свечей. Он поочередно отливал все свечи, необходимые для религиозных служб или для освещения. На этой первой работе юноша опробовал себя в качестве формовщика: формы для свечей он делал из глины, а из оставшегося воска лепил разные фигурки. Пребывая в убеждении, что ему никогда не постичь человеческой души без знакомства с простыми людьми и их повседневным трудом, Костер порешил сложить с себя ризы и заняться самыми разными мирскими делами: он был поденщиком и делил с крестьянами тяжкие работы, зарабатывая черствый хлеб насущный; он держал таверну самой скверной репутации – там он познал душу преступников, нищих духом, топивших свои печали в алкоголе, познал отчаяние бессонных и продажность власть имущих, которые покупали услуги преступников и использовали для своих целей нищих духом и отчаявшихся. Он служил офицером в городской гвардии и дослужился до капитана. Он работал казначеем, плотником, кузнецом, ювелиром, плавильщиком, гравером. Он был учеником и был учителем. Когда руки его сделались заскорузлыми, обветренными и сильными, когда душа его познала нужду, страдание и безнадежность, общие для большей части бедняков, – только тогда Лауренс решился вновь вернуться в церковь, чтобы выглядеть как монах, каковым он никогда и не переставал быть.

Снова оказавшись в соборе, Лауренс Костер занялся распространением Слова среди людей неграмотных: он печатал гравюры, иллюстрировавшие библейские сцены. Костера всегда поражало, что лучшие картежники из его таверны не могли разобрать ни буковки, – что не мешало им прекрасно разбираться в цифрах и символах. Получалось так, что, если Костер хочет достучаться до тех, кто больше всех нуждается в Слове, он должен прибегнуть к изображению. И тогда Лауренс Костер создал карточную колоду, в которой все языческие символы заменил священными образами: вместо шпаг были кресты, вместо короля он изображая Иисуса, вместо дамы – Богоматерь и так далее, с заменой всех обычных картинок на библейские.

В те времена карточная игра находилась под запретом почти во всех крупных городах Европы: в 1310 году она была объявлена незаконной в Барселоне, в 1337 году – в Марселе, чуть позже то же случилось в Венеции. Власти Харлема неоднократно пытались преследовать картежников, однако эти хитрецы всегда отыскивали места для подпольной игры. Колода Костера работала в этой ситуации весьма странным, парадоксальным образом: теперь уже не картежники избегали установленных норм морали, а сама мораль контрабандой проникала в их отравленные души. Путешественники изумлялись, видя, как завзятые шулеры в голос призывают Иисуса, Марию и Иосифа, кидая на стол их изображения.

Но если вопрос о нравственной пользе от колоды Костера остается спорным, истинно то, что эти карты отличались небывалой красотой. В отличие от грубых обыкновенных колод карты монаха являли собой произведение искуснейшего художника. Они выглядели ничуть не хуже, чем его гравюры на стенах дворцов и церквей, – вообще-то, они были даже лучше.

Изготовление таких карт шло в несколько этапов. Вначале Костер с помощью резца гравировал изображения на деревянных дощечках размером с обычную игральную каргу. Когда набиралось сорок дощечек, Костер делил их на четыре группы по десять и покрывал чернилами собственного изготовления. Затем накладывал дощечки на плотную хлопковую бумагу и прижимал прессом, устройством своим напоминающим виноградный жом. Когда мастер вынимал бумажный лист, на нем чудесным образом оставались изображения десяти карт. Костер обрезал лишнее остро отточенным шарнирным ножом. Потом он повторял ту же процедуру еще три раза, и вот колода готова. Пользуясь этим методом, Костер в один день мог изготовить несколько десятков колод. Конечно, это было лишь начало: такая несложная технология позволяла ему не только печатать карты и копии со знаменитых картин, украшавших церкви и дворцы, но и сделать их легкодоступными для простого люда – такие гравюры стоили всего лишь несколько медяков.

Лауренс Костер принял Гутенберга в ученики и был для него хорошим учителем. А Иоганн сумел заработать доверие голландского монаха своим талантом, но главное – своей готовностью к работе: новый немецкий ученик казался неутомимым. Он мог проводить весь день за работой и учебой, мог сутками не спать. Чем больше прилежания выказывал ученик, тем больше секретов узнавал: Костер обучал его новой технике, прежде никому не известной. Иоганн чувствовал себя по-настоящему избранным. При этом ученик из Майнца подозревал, что старый Лауренс Янсзон Костер до сих пор таит свой главный секрет, который решил не открывать никому. И Гутенберг положил себе не уезжать из Голландии до тех пор, пока не вызнает последнюю из тайн граверного мастерства.

18

Заметив, как болезненно отреагировал Гутенберг на его последнее обвинение, Зигфрид из Магунции продолжил бить в ту же рану.

– Господа судьи, перед вами всего лишь мелкие воришки, и ничего больше! – возопил прокурор.

А потом он встал напротив Иоганна, указал на него вытянутой рукой и трагичным голосом, почти срываясь на рыдание, объявил:

– Этот человек не только забрал у меня единственное, чем я владею, – мое скромное ремесло переписчика; нет – он не колеблясь присвоил себе труды и инструменты голландского мастера Лауренса Костера, который принял его в своем доме, предоставил кров и еду и обращался с ним как с любимым учеником.

Гутенберг, стоя перед трибуналом, вспоминал свою жизнь в Голландии и отношения, сложившиеся у него с учителем, – Костер порою щедро расточал свои познания, а иногда в ответ на расспросы замыкался в непробиваемом молчании. Иоганн заметил, что, когда он интересовался нюансами книжной ксилографии, Лауренс Костер всегда отвечал лаконично и загадочно. Если ученик проявлял настойчивость, старый аббат пытался как-нибудь отделаться от вопроса – хотя все другие детали граверного мастерства объяснял с явным удовольствием. Однако настойчивость ученика из Майнца была столь велика, что однажды, уже на пределе терпения, монах ответил ему загадочно, но решительно:

– Если не хочешь нажить себе лишних проблем, занимайся гравюрами. А с книгами будь осторожен, иначе тебе придется туго.

От этого заявления любопытство Иоганна только возросло. С тех пор Гутенберг удвоил свое внимание: он повсюду тайно следовал за учителем и следил за ним, слившись с тенью, чтобы отыскать тайники, какие есть в каждом соборе. В те времена не существовало церкви без потайной дверцы в полу, ведущей в подвалы, без высокого окна, через которое можно проникнуть в запретную комнатку наверху, или спрятанной где-то за шкафом двери, за которой находился еще один зал, сокрытый для непосвященных. Иоганн крался за старым монахом по пятам – и все же ему никак не удавалось застать Костера за какими-нибудь тайными перемещениями.

В тот день, когда аббату потребовалось ехать в соседний Амстердам по делам, ученик воспользовался его отлучкой и пробрался в его комнату. Он обшарил ящички, в которых Костер хранил свое невеликое имущество, перелистал книгу для записей, осмотрел внутренности шкафа и жесткой кровати и даже простучал половицы. Ничего. И вот, когда Гутенберг был уже готов уходить, убедившись, что его учитель не скрывает никаких секретов, произошло непредвиденное. Иоганн раскладывал все вещи на свои места и вдруг заметил, что маленькая печатка, лежавшая на ночном столике, – непрошеный гость ее уже видел, но не обратил внимания – скользнула по корешку тетради и упала на пол. Подняв ее, Гутенберг отметил два странных обстоятельства: для печатки у нее была слишком вытянутая форма и, что еще примечательнее, на ней не было ни инициала «К» – Костер, ни «Л» – Лауренс, ни даже «Я» – Янсзон. Стояла только необъяснимая строчная буква «а». В соборе не было человека, чье имя начиналось бы с «А». Да и к тому же – кто, каким бы скромным он ни был, стал бы использовать печатку со строчной буквой? Гутенберг спрятал странную деревянную вещицу под одеждой; он решил отыскать ответ на эту маленькую загадку.

Убежденный, что вырезанная на дереве буква – на первый взгляд пустячок – на самом деле представляет собой часть куда более важного целого, Иоганн решил дождаться возвращения монаха в надежде, что Костер сам подведет его к раскрытию тайны. Раз за разом осматривая деревянный брусок с выступающей буквой «а», молодой ученик так и не смог понять, что это такое и для чего может сгодиться. Когда Костер вернулся из своего недолгого путешествия, Гутенберг решил возобновить изыскания. У него имелось две возможности: первая – рассказать учителю о случайной находке и напрямик спросить, что это такое; вторая – спрятать деревянную букву и понаблюдать за ее бесплодными поисками до тех пор, пока Костер, как лесной зверек, не отправится в норку, в которой хранит свои загадочные изделия. Первая возможность выглядела проще, но, конечно, была не так надежна: существовал риск, что аббат просто откажется отвечать и заберет деревяшку, тем самым лишив Иоганна важной находки. К тому же такой шаг мог навести Костера на мысль, что ученик из Майнца копался в его вещах. Вторая возможность тоже не гарантировала успеха, однако, если Гутенберг и не отыщет тайную мастерскую Костера, у него, по крайней мере, останется печатка и он сможет и дальше раздумывать о ее предназначении. Возможно, размышлял Иоганн, все его подозрения вообще лишены смысла и эта буковка – всего лишь часть большой гравюры, или ксилографической пластины, или просто упражнение в каллиграфии. И все-таки по какой-то неясной причине Иоганн чувствовал, что эта простая буква «а», строчная и незначительная, является мельчайшей частичкой неизвестной вселенной.

Уже через несколько дней после возвращения Костера Гутенберг подметил, что аббат так мрачен и хмур, каким никогда не бывал прежде; он рыскал по собору, раз за разом перерывая каждый ящик, каждый шкаф, каждую книжную полку. Иоганн видел, как его учитель на четвереньках ползает среди скамеечек, в алтаре, на кафедре, ступенька за ступенькой обшаривает лестницы и вообще все уголки просторного собора. Понимая, что именно ищет Костер, Иоганн подошел с вопросом:

– Вы что-то потеряли?

– Да так, кое-что… – Аббат не стал уточнять.

– Могу я вам помочь?

– Нет, не думаю…

– Я правда помогу – только скажите, что искать.

– Мелочь, ничего существенного. – Костер не мог скрыть отчаяния от бесплодных поисков.

– Скажите, что вы ищете, и я вам помогу.

На мгновение Гутенбергу показалось, что старик готов произнести слово, которое сразу же прольет свет на загадку.

– Ничего особенного, просто деревяшка, память об одном… в общем, пустяк, деревяшка вот такого размера. – Костер слегка развел большой и указательный пальцы.

Только тогда Гутенберг почувствовал, насколько важна для старого монаха эта вещица, название которой он всячески избегал произносить.

Вечером Гутенберг долго размышлял и наконец понял, что находится в шаге от чего-то важного, от того, что сам так долго искал, – хотя до сих пор и не понимал, от чего именно. Иоганн в одиночку поужинал ничем не приправленным картофелем. Еда в монастыре всегда отличалась умеренностью. Да к тому же в этот вечер кишки у Иоганна были напряжены, словно струны у лиры. Костер тоже поужинал в одиночестве в своей комнате: он выпил чашку бульона с краюхой хлеба. Оба, ученик и учитель, не переставая думали о деревяшке с вырезанной буквой – маленькой вещице, которую один нашел, а другой потерял. После краткого одинокого ужина оба легли в постели и почти одновременно погасили светильники.

Казалось, в Харлемский собор нагрянули инкубы: Иоганн и монах – каждый на своей постели – долго ворочались, не в силах успокоиться и заснуть. Обоих внезапно пробирал холод, и вот они укутывались в одеяла до самого подбородка – только затем, чтобы через минуту скинуть мокрые от пота покровы. Мысли их мешались с тревожными хаотичными образами. Сердца бились с такой силой, что бессонным ученику и учителю приходилось переворачиваться с боку на бок, чтобы биение не отдавалось эхом от стен. И вот неожиданно Гутенберг услышал скрип дверных петель, затем раздался приглушенный стук закрываемой двери, а потом мимо его двери по коридору прошелестели стремительные шаги. Гутенберг поднял голову и прислушался. А потом – столь же осторожно, сколь и быстро, – оделся, бесшумно открыл дверь и высунул голову. Он успел заметить, как старик все дальше уходит по узкому коридору, соединяющему спальни с внутренним двориком. Иоганн поспешил следом за Костером. Монах двигался решительным и, учитывая его возраст, довольно быстрым шагом. Вот он дошел до внешней стены, остановился перед одной из дверок, которая вела из собора в город, достал большой железный ключ, открыл дверку и вышел наружу. Оказавшись за пределами собора, Костер снова запер дверь.

Иоганн метался взад и вперед, не зная, что предпринять, – у него ведь не было никаких ключей. И тогда, преисполнившись молодой отваги, он вскарабкался на стену по толстым побегам плюща. А вот на другой стороне плюща не было – не было вообще ничего, что могло бы помочь спуститься. Сверху Гутенбергу удалось разглядеть, как монах уходит все дальше по мощеному переулку. Ни о чем больше не раздумывая, молодой человек закрыл глаза, перекрестился, препоручил себя Провидению – и спрыгнул.

Приземление оказалось очень болезненным – Гутенберг сильно ударился о землю. Он зацепился за острый камень, запутался в собственных одеждах и упал на спину. Однако именно такое замедленное падение и уберегло храбреца от переломов. Убедившись, что он по-прежнему цел и невредим, Гутенберг одернул рясу, прикрыл обнажившиеся при падении части тела и вновь поспешил за аббатом.

Улица была пустынна, слышался только плеск воды, со всех сторон окружавшей город. Иоганну приходилось двигаться бесшумно, чтобы Костер не заметил погони. Один за другим аббат и его ученик пересекли по диагонали рыночную площадь, прошли по мосту через канал, покружились по узким проулкам, и вот наконец запыхавшийся Костер достиг своей цели. Радость Иоганна от обнаружения тайника сменилась изумлением, когда он увидел, в какое здание так торопился проникнуть голландский гравер.