Текст книги "Снег и виноград. О любви и не только"

Автор книги: Фазиль Искандер

Соавторы: Антонина Искандер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Ее прозрачной красотой,

Тобой, летучая влюбленность,

И недоступностью самой!

Гремело рядом: – Вира! Майна!

В кофейне затевался пир.

Непостижима ее тайна,

Но ею постигают мир.

Лицо, бледнеющее в нимбе

Чуть золотящихся волос.

Причал. Богиня на Олимпе

И заглядевшийся матрос.

ЛАСТОЧКА

А.Х. 30.12.2004.

Какой порыв , какой размах,

О, ласточка, черти черту!

Как поиск истины впотьмах,

Твои зигзаги на свету!

О, ласточка, какой размах!

Стремительная чистота.

Так вольно реешь в небесах

И так трепещешь у гнезда!

Гнездо под крышею у слег,

Где тянутся птенцы в мольбе.

Какая храбрость, человек,

Она доверилась тебе!

Забудем тягостные сны,

Ночную тень земных обид.

А небеса нам не страшны,

Там роспись ласточки парит.

ЛЕТНИЙ ЛЕС

Здравствуй, крона вековая до небес!

Здравствуй, временем не тронутая чаша!

Летний лес, птичий лес, вечный лес -

Это молодость моя или наша?

Начинаются и шорох, и возня

Где-то в сумраке зеленом, в тайных гнездах.

Словно капли дождевые, щебетня

Сквозь мерцающий, пульсирующий воздух.

Переплеск, перестук, перелив...

Я мелодию угадываю все же:

– Рад, что жив! Рад, что жив! Рад, что жив!

-И я тоже! И я тоже! И я тоже!

Дикий голубь, зимородок, соловей...

Я прошу тебя, лесное бездорожье,

Ты печаль мою трамвайную развей!

Все мы были и юнее, и моложе.

Переплеск, перестук, перелив.

Голос птицы родниковый и глубокий:

– Рад, что жив! Рад, что жив! Рад что жив! -

Брызжет с веток и охлестывает щеки.

Это песня широты и доброты.

Небо есть. Солнце есть. Так чего же?

– Ну а ты? Ну а ты? Ну а ты?

– Я не знаю...Ну, конечно... И я тоже.

ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ

Знакомцы говорят опять,

Что сам всему виною,

Что должен был я удержать

Любовь любой ценою.

Ценою своего лица

Счастливым будь смиренник!

Чтобы хватило до конца

И нежности и денег.

Прижаться в духоте ночей

К плечам, губам, коленам?

Любой ценою? А точней?

Точней, по сходным ценам!

Теперь вдали – твои дела,

И голос твой все глуше.

Быть может, руку подала

Г адалке-маникюрше...

Быть может, влажные резцы

Ты обнажишь, оскалясь,

Когда научат подлецы

Любить, не спотыкаясь.

Набороздят кошачий зуд,

Накрутят на пластинки,

Потом по лавкам разнесут,

Почем любовь на рынке?

Товарец хлопнуть по плечу

Или, как с пива пену,

Всю горечь сдуть? Я не хочу,

Не назначайте цену!

МАЛЫШУ

Впервые встал. Шатнуло вбок.

Задумался почти печально.

Смелей, смелей! Еще шажок!

И да поможет тебе Бог

Надежнее, чем сила ног,

Стоять и мыслить вертикально!

* * *

Мне снились любящие руки.

Они тянулись и просились.

И музыки далекой звуки

Сквозь толщу жизни доносились.

Сквозь толщу жизни эти звуки,

Сквозь мусор горьких заблуждений.

И эти любящие руки

Как ветви с робостью весенней

Тянулись долгое мгновенье

И не решались прикоснуться,

Как будто их прикосновенье

И означало бы – проснуться.

МОЛИТВА ЗА ГРЕТХЕН

Двадцатилетней, Господи, прости

За жаркое, за страшное свиданье,

И, волоса не тронув, отпусти,

И слова не промолви в назиданье.

Его внезапно покарай в пути

Железом, серой, огненной картечью,

Но, Господи, прошу по-человечьи,

Двадцатилетней, Господи, прости.

НА НОЧЬ

И отходя ко сну в тиши,

Вздохнуть и прочитать, расслабясь

Всех помыслов дневных души

Непредсказуемую запись.

И молвить, счастье затая,

Оценивая день свой в целом:

Сегодня,слава богу, я

Особых глупостей не сделал.

НА ПАЛУБЕ

Что это, я не знаю,

Что это вспомнилось мне?

Линия береговая,

Музыка на волне.

Свет голубой и зеленый

Празничного огня.

Бабы.Узлы.Бидоны.

Палуба. Толкотня.

Рядом отец мой нестарый

Трубкой уютно дымил.

Кто-то играл на гитаре,

Кто-то ребенка кормил.

Веки отца соколиные.

Глаз обжигает белком.

Помню усы его длинные,

Пахнущие вином.

Веяло чем-то кавказским,

Южнороссийским, своим.

Чем-то таким цыганским,

Таборным, кочевым.

Помню платки и платочки -

Каждый на собственный вкус.

Выложенные на бочке

Яблоки, рыба, арбуз....

Моря ночного прохлада,

Доброй луны леденец.

С матерью вез нас куда-то

Мой невезучий отец.

НАСЛЕДНИК

Был знак великий над Россией,

Но незамеченный прошел.

Юнец, больной гемофилией, -

Ему ли предстоит престол?

Он знаком был, ребенок милый,

Полупрозрачный, как янтарь.

Над ним берлинское светило

Склонил лечебный календарь.

Но не было того лекарства

У слабого царя в руке.

И не дитя, а государство

Уже висит на волоске.

Он знаком был, ребенок милый,

Что надо загодя народ

Готовить, старого кормила

Предупреждая поворот.

Кто знал? Лишь речи в перепонки,

Где каждый каждого корит.

Дурная мать заспит ребенка,

Дурной отец заговорит.

Под этот говор дремлет барство

Иль в табор мчит на рысаке.

И не дитя, а государство

На волоске, на волоске...

И рухнуло! За кровь в подвале,

За детскую, за всю семью -

Мы долго, долго проливали

Безостановочно свою.

Мы долго, долго истекали

Безостановочно своей.

Об этом ведали едва ли

В стране теней, в стране теней...

Когда под вышками дозорных

Мы перекраивали край,

Лишь с криком души беспризорных

Влетали в уплотненный рай.

Вот что однажды, над Россией

Застенчивой звездой взойдя,

Стране, больной гемофилией,

Больное предрекло дитя.

Не европейскою наукой,

Не азиатской ворожбой,

Но только покаянной мукой

Мы будем спасены судьбой.

* * *

Незабываемый вовеки

Широкоглазия разрез,

Полуопупущенные веки

Под легкой тяжестью небес.

Под легкой тяжестью...Нелепо

Но с логикою невпопад,

Кто чаще думает про небо,

Тот чаще опускает взгляд.

* * *

Ненапечатанная повесть -

Я вырвал на рассказ кусок!

И смутно торкается совесть,

И на зубах хрустит песок.

За что? Я не смягчил ни строчки,

Но зябко оголился тыл,

Как будто хлеб у старшей дочки

Отнял и сына накормил.

НОЧНОЙ ПИР

НА РАЗВАЛИНАХ ДИОСКУРИИ

А.Х.

Обжор и опивал

Достойная опора,

Я тоже обладал

Здоровьем горлодера.

Я тоже пировал

При сборище и зелье,

Где каждый убивал

Старинное веселье.

В непрочности всего,

Что прочным предрекалось,

Одно твое лицо,

Как пламя, подымалось.

Полуночной судьбы

Набросок в лихорадке,

И линия губы

Как бы прикус мулатки.

В непрочности всего

Несбыточного, что ли,

Вовек одно лицо

Пульсирует от боли.

И потому его

На дьявольскую прочность

В непрочности всего

Пытает червоточностъ.

И потому у губ

Так скорбны эти складки,

Но потому и люб

Твой пламень без оглядки.

Пусть обескровлен пир

От долгих посиделок,

И плотно стынет жир

Предутренних тарелок...

И страшен, невпопад

Трезвеющий Иуда,

Его далекий взгляд

Откуда-то оттуда...

И все-таки, клянусь,

Мы сожалеть не будем,

Что нас подводит вкус

От голода по людям.

Ты слышишь чистый звук,

За окнами простертый?

Крик петуха, мой друг,

Но этот город мертвый...

Крик петуха, мой друг,

Под млечным коромыслом,

Где тонет всякий звук,

Не дотянув до смысла.

НОЧЬ И ДЕНЬ

Частица смерти – ночь. Частица жизни – день.

Порой бессонницы пылающее бремя

В сон не дает переступить ступень.

Ревнует смерть за отнятое время.

Жизнь простодушнее – не смотрит на весы.

Мы просыпаемся, а солнце уж в зените.

Вот плата за бессонные часы.

Спокойна смерть и шепчет: спите, спите.

О МАТЕРИ

Как матери портрет нарисовать,

Превозмогая горечь опозданья?

Страдания твои лечила мать

Превосходящей болью состраданья.

И этой боли сладостный прибой

Сегодняшнюю боль твою утишит.

Ее душа дышала над тобой

И в небесах, быть может, еще дышит.

ПИЦУНДА

Черноморский прогулочный катер

Огибает пицундский мыс.

На оранжево-красном закате

Черный вырезан кипарис.

Губы девичьи, сжатые твердо,

Русских глаз азиатский раскос.

Над волной, уходящей от борта,

Уходящие волны волос.

Ты взглянула спокойно и смело.

Ведь не просто лицом хороша.

Не глазами в глаза поглядела,

А к душе прикоснулась душа.

Вот и ветер нам лица полощет.

Рыжий берег. Песчаный зной.

Помнишь запах сосновой рощи,

Суховатый и смоляной?

Виноградные плотные кисти.

Ты прищурилась над костром.

Были звезды и мокрые листья,

Были весла и песни потом....

Неуклюжий я, неуклюжий.

Приспособиться не могу -

Только кепку надвину туже,

Только на ночь куплю табаку

Только вспомню: дымок над портом,

Русских глаз азиатский раскос.

Над волной уходящей от борта,

Уходящие волны волос.

ПЛАЧ

ПО ЧЕРНОМУ МОРЮ

АХ.

С ума сойти! Одна секунда!

Где моря теплый изумруд?

Одесса, Ялта и Пицунда -

Для нас умрут или замрут?

Потеря в памяти хранится,

Другим потерям – не чета:

России – южная граница,

России – летняя мечта.

России – южная граница.

Страна от самой Колымы

Сюда мечтала закатиться

И отогреться от зимы.

Суля вселенскую свободу,

Россия, смыслу вопреки,

Тебя разбили, как колоду,

Картежники-временщики.

Измордовали твою сушу,

Порастащили по углам.

Но море Черное, как душу,

Хотелось крикнуть: – Не отдам!

Где горы зелени, где фрукты,

Где на закате теплоход?

Все разом потеряла вдруг ты,

Оставив земляков-сирот.

России южная бездомность.

Где пляж горячий, где песок?

Где моря Черного огромность

И кофе черного глоток?

ПРИЗНАНИЕ

Я вспоминаю вечер,

Как самого лучшего друга,

Когда ты прошла вдоль берега,

И я увидел тебя.

Целую пыльную пристань!

Где мы с тобой познакомились.

Целую трап неустойчивый!

По которому мы прошли.

Его убрали за нами,

Как будто отрезали разом

Вечное, чистое, девичье

Стремление отступать.

Но отступать уже некуда,

Но отступать уже поздно,

Но отступать уже незачем,

Собственно говоря...

Я вспоминаю твой облик -

Решительный и беспомощный.

Я вспоминаю твой облик -

Торжественный и смешной.

Глаза, струящие ясность.

Ноги – два стройных стебля.

Длинные, смуглые руки,

Слабые руки птенца.

И только одна защита

В тяжелой копне за плечами.

Единственная защита

В тяжелой копне волос,

В которой запутался ветер,

В которой запуталось солнце,

Тем более, что ж тут странного,

Что в ней запутался я.

Домой возвращаюсь ночью,

В комнате свет зажигаю.

Что-то такое хорошее

Сделать мне предстоит?

Да! Закурить сигарету.

Да! Поглядеть твое фото.

Вот оно, что оказывается

Сделать мне предстоит.

Медленно я закуриваю.

Медленно открываю,

Пахнущий пихтой ящик

Письменного стола...

И ты, повернув свою голову,

Глядишь, почти улыбаясь,

Цветок, что сумел пробиться

Сквозь камни в центре Москвы.

Я думаю: – В самом деле!

Не поставить ли фотографию,

Чтобы ты цвела в моей комнате,

В вазу со свежей водой?

Но вот, что всего удивительней,

Вот, что непостижимо -

Ты делаешься прекрасней

С каждым днем на глазах.

Как будто бы снимок – яблоко.

Оно наливается соком.

Северная антоновка!

Это же имя твое.

Яблоко. Я задумался.

А вдруг тебя кто-то надкусит?

Яблоко. Я задумался.

Неужто тебя сорвут?

А если стряхнут тебя с ветки,

Куда ты покатишься, яблоко,

Куда ты покатишься, а?

ПРОТИРАЮЩАЯ ОЧКИ

Там торкались в стекло окна

Зелено-гибкие побеги.

Была задумчива она,

Полуопущенные веки.

Взяв со стола его очки,

Она платком их протирала.

Движение ее руки

Движенье ветки повторяло.

Руки трепещущий наклон,

И ветки за окном скольженье..

С улыбкою подумал он:

Далековатое сближенье.

И вдруг послышалось остро,

Как сказанное кем-то слово:

Чем машинальнее добро,

Тем убедительней основа.

Порою тихо и светло,

Чуть приподняв очки повыше,

Она дышала на стекло,

Как на птенца ребенок дышит.

И эта белизна платка

Щемящей сладостью смущала:

Так в детстве мамина рука

Глаз от соринки очищала.

И он подумал: чудеса!

Не совпадения удачность -

Приоткрывает небеса

Рука, творящая прозрачность!

И прожитое вороша,

Знававшая такие корчи,

Вдруг успокоилась душа -

Почуял он – и стала зорче.

Он разглядел издалека,

Как некий запоздалый сокол:

Сестру и мать у очага,

Что и не снилось из-за стекол.

РЕБЕНОК

Первозданною радостью брызни

И рассмейся от счастья навзрыд!

За невидимой бабочкой жизни

По лужайке ребенок бежит.

Косолапые эти движенья,

Человек, человек, человек!

И зеленой земли притяженье,

Убыстряющее разбег.

Пузырящийся парус рубашки

Да кудряшки, и только всего.

Верноподданные ромашки

Припадают к ножонкам его.

И трясется от хохота прядка,

Он бежит через лес васильков,

И зубов его верхних двойчатка

Ослепительней облаков.

Никому никакой укоризны,

Вздор – сомненья и мелочь обид.

За невидимой бабочкой жизни

По лужайке ребенок бежит

И земля, улыбаясь на топот,

Подстилает траву, как постель.

И ступням его шепчет, должно быть:

Параллель, параллель, параллель!

РОЖДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА

Дикарь в лесу бананы ел,

Рукой прокорм прикрыв сурово.

И жадно на него глядел

Младенец племени чужого.

Младенец чмокал, как во сне,

Дикарь и сам как бы спросонок,

Но равнодушно не вполне

Подумал: голоден ребенок.

Держаться крепче надо впредь

Законов племени и веры.

Ребенка хочется жалеть,

Хоть он не из моей пещеры.

Тогда невидимый огонь

Влетел в него, сорвавшись с неба.

И он ребенку ткнул в ладонь

Прообраз будущего хлеба.

Ребенок ел. Он дал еще.

Чему-то смутно удивился.

И вдруг подумал: хорошо...

И человек на свет явился.

РОССИЯ ПЬЮЩАЯ

Любовь, разлука, ностальгия -

Ряды обиженных мужчин

Повсюду пьют. Но лишь в России

Своя особенность причин.

Все пьют и даже бьют посуду

Недорогого образца.

И только мы всегда, повсюду

Все допиваем до конца.

Спасайся от хандры и сплина,

С парами алкоголя – ввысь!

У нас такая дисциплина:

Нам не допив не разойтись.

Какая жажда нас изводит?

Чем россиянин одержим?

Объем обиды превосходит

Объем посуды со спиртным.

И кто осудит нашу склонность?

У нас национальный стиль!

Достигнутая завершенность -

Опорожненная бутыль!

СВИДАНЬЕ

АХ.

Сквозь сутолоку улицы московской,

Сквозь легкий дождь она ко мне бежала,

От столкновенья робости с отвагой

Порывисто струился каждый шаг.

Струились волосы и платье на груди,

Разбросанно струился легкий плащ,

Разорванно, как финишная лента,

Струился шарф. Она ко мне бежала,

Досадуя на все, что гасит скорость,

Как бы выбрасываясь из одежды,

Ладонями дождинки отстраняя,

Как отстраняют ветки на пути...

Вот так она бежала через площадь,

Закинув голову движеньем олимпийским,

С лицом горящим и надменным от стыда.

Так в древности к возлюбленным бежали

Или, прекрасна в доблести гражданской,

В кварталы Рима римлянка вбегала,

Чтоб городу кричать: “Враг у ворот!”

.. .И стоит ли теперь мне говорить,

Что мы в кино чуть-чуть не опоздали.

Шла итальянская картина в этот день.

СИЛА

Да, стрелка компаса склоняется, дрожа,

В ту сторону, где вытянутый меч.

Сильнее блеска мысли блеск ножа.

И все-таки хочу предостеречь:

Всего сильней евангельская речь

* * *

Сирень и молнии. И пригород Москвы -

Вы мне напомнили, а может, и не вы...

Сирень и сполохи, и не видать ни зги,

И быстрые по гравию шаги,

И молодость, и беспризорный куст,

И самый свежий, самый мокрый хруст,

Где кисти, тяжелея от дождя,

Дрожмя дрожали, губы холодя,

Дрожмя дрожали, путались, текли.

И небом фиолетовым вдали

Твой город, забегая за предел,

Библейским небом грозно пламенел

И рушился, как реактивный вал,

И в памяти зияющий провал.

Так значит – все? Так значит – отрешись?

Но я хочу свою додумать жизнь,

Когда дожить, в бесчестие не впав,

Нет признаков, мой друг...Иль я не прав?

Но почему ж так хлещут горячо

Сирень и молнии и что-то там еще,

Похожее на плачущую тень?

Кто ты? Что ты? Я все забыл, сирень...

* * *

Слились в объятиях, и он

Прикрыл ей поцелуем веки,

Чтобы продлился этот сон

На час? На день? Или навеки?

Она в обьятьях хороша,

Но в сущности не в этом дело:

Коснулась ли души душа,

Когда сливалось с телом тело?

СОВЕСТЬ

Дарвина великие старанья,

Эволюции всемирная волна.

Если жизнь – борьба за выживанье,

Совесть абсолютно не нужна.

Верю я – в картине мирозданья

Человек – особая статья.

Если жизнь – борьба за выживанье,

Выживать отказываюсь я.

Есть бессовесность, конечно, но не это.

Тянут люди трепетную нить -

Неизвестному кому-то, где-то

До смерти стараясь угодить.

Кто создал чудесный этот лучик,

И кого он не пускает вспять?

Погибали лучшие из лучших,

Чтобы этот лучик передать.

Говорить, конечно, можно много,

Многое понятно между строк.

Совесть есть, друзья, реальность Бога,

И реальность совести есть Бог.

СРЕДНЕРУССКАЯ ОСЕНЬ

Среднерусская осень особая,

В ней крестьянского много, женского.

Не кричит она, крыльями хлопая,

О себе с плетня деревенского.

Пионеры костры палят,

Иль рябины в холодном пламени?

Погляди, журавли летят,

Пролетают бесшумно, как планеры....

Золотые листья березы.

Тугоплавкая зелень ельника.

Осень, осень... Скрипят обозы,

Будет много работы у мельника.

СТАРИК И СТАРУХА

Море лазурное плещется глухо.

Залюбовался издалека:

Входят в море старик и старуха,

Медленно входят, в руке – рука.

За руки взявшись, все дальше и дальше,

Дальше от нас и от грешной земли.

Это трогательно без фальши,

Как хорошо они в море вошли!

В юности было...Впрочем, едва ли...

Где-нибудь в Гаграх или в Крыму

С хохотом за руки в море вбегали,

Но выходили по одному.

Боже, спаси одинокие души,

Всех одиноких вблизи и вдали.

Как эти двое жили на суше?

Так вот и жили, как в море вошли.

Музыка счастья доходит до слуха

И отдается болью слегка.

Входят в море старик и старуха,

И уже под водою в руке – рука.

СТРОФЫ

Ты золотистая, ты отмель у залива.

Мне хорошо с тобой в часы прилива.

Я в твой песок накатанный, горячий

Вхожу волной соленой и незрячей.

Я знаю, мед и яд твои объятья,

Но от тебя лишь ты противоядье.

Противоядье ты. Но где найдете,

В какой аптеке продают противомедье?

Моря, мелея, делаются тише,

А плоский берег делается выше.

Как много спеси в этом косогоре!

Жалею я мелеющее море....

Ты – вечный куст сирени у порога.

Я – вечно мимо проходящая дорога.

Нет, ты, скорей, костер в глубинах чащи,

А я охотник, у костра сидящий.

Я молча над огнем сижу склоненный,

Я грею над тобой свои ладони.

Таится тень предателя во мраке,

А рядом нет ни друга, ни собаки.

Что толку про себя копить обиды?

От жизни кроме жизни нет защиты.

Ладонью я нащупываю камень.

Струится и колеблется твой пламень.

* * *

A.X.

Ты говоришь: “Никто не виноват,

Но теплых струй не вымолить у рек.

Пускай в долинах давят виноград,

Уже в горах ложится первый снег”.

Я говорю: “Благодарю твой смех”.

Я говорю: “Тобой одной богат.

Пускай в горах ложится первый снег,

Еще в долинах давят виноград”.

УЛЫБКА

Улыбка – тихое смущенье,

Начало тайны золотой.

А смех – начало разрушенья

Не только глупости одной.

Что помню я? С волною сшибка

В далекой молодости той.

И над водой твоя улыбка

Промыта страхом и волной.

Язвительного варианта

Подделку вижу без труда.

Улыбка, как сестра таланта,

Не длится долго никогда.

Улыбка Чаплина, Мазины,

Робеющая без конца.

Преодоленный плач отныне

Нам будет разбивать сердца.

Вокруг хохочут жизнелюбы,

Как будто плещут из ведра.

Твои раздвинутые губы

Как бы процеженность добра.

Но даже ангелы, что вьются

Над жизнью грешной и земной,

Не представляю, что смеются,

Но улыбаются порой.

ЕЩЕ УЛЫБКА

Как расточительно и зыбко

В ее лице дрожит опять

Попытка удержать улыбку

И неуменье удержать.

Внезапно губы озарила

Полуулыбка, полусвет,

Как будто солнце не решило

Взойти или сойти на нет.

ФОНАРИК

Покидая этот шарик,

Исчезая вдалеке,

Храбрый, маленький фонарик

Хорошо зажать в руке.

Где же взять этот целебный

Храбрый, маленький фонарь,

То ли сказочный, волшебный,

То ли Божий инвентарь?

Надо в жизни и при жизни

Заработать на него.

Свет погас. Фонарик, брызни!

И не страшно ничего!

ФОРМУЛА РОЗЫ

На цветущую розу взгляните.

Не сходите при этом с ума.

Потому что она – вне ума,

Красоты идеал в чистом виде.

Ну а если сошел ты с ума,

Роза вылечить сможет сама.

О шипы ее пальцами ткнись -

Вместе с кровью прорежется мысль.

язык

Не материнским молоком,

Не разумом, не слухом,

Я вызван русским языком

Для встречи с Божьим духом.

Чтоб, выйдя из любых горнил

И не сгорев от жажды,

Я с Ним по-русски говорил,

Он захотел однажды.

НАЧАЛО

Аиптих

И.

1. СУХУМСКИЙ БЕРЕГ.

ДЕНЬ

Ах, откуда смуглость твоя

И такая в подглазьях тень?

Ах, откуда смутность моя

В ослепительно яркий день?

Ведь покоя волшебный чертог

Был хранителем жизни моей.

И никто нарушить не мог

Безмятежную оторопь дней.

Это море тому виной?

Ах, ответа мне не найти.

Или солнце тому виной,

Перекрывшее все пути,

Затопившее все кругом,

Раскалившее все вокруг...

И куда-то плывет в голубом

Нестерпимо оранжевый круг.

2. СУХУМСКИЙ БЕРЕГ.

НОЧЬ

Тяжек бромом и йолом прибой.

Олеандры так высоки!

А еще все гудит тобой.

Ты читаешь, читаешь стихи...

Слышу, внемлю – не просто так,

Голова на крутом вираже -

То Луконин, то Пастернак,

Или Поль Элюар с Беранже.

И шатает субтропиков дух,

Духота или влажность кружит,

И дрожит средостение душ

И телесной истомой блажит.

И никак тут не устоять,

Если двое – стихи и прибой.

И уже наших рук не разъять,

И не страшно в прибой за тобой.

1960-1961 г.

* * *

Ф.И.

Видно, счастлива до неприличия -

Все сегодня я преувеличиваю.

Накатило-нашло настроение:

Солнце зимнее, по мне – весеннее.

Навестил ты меня гриппозную,

Подарил мне веточку звездную.

Заискрился в комнате воздух

От морозной веточки в звездах.

Засияла судьбы моей линия -

Ветки графики в блестках инея.

...И теперь я боюсь до отчаяния

Неизбежности таянья.

* * *

Где бы найти мне бумаги такой,

Тонкой и чуткой бумаги,

Чтоб трепетали строка за строкой

Чувств моих белые флаги.

Чувства мои, признающие плен

Вымысла, света и тени,

Так и стремятся подняться с колен,

Чтобы упасть на колени.

* * *

Мне временами кажется, что я

Уже жила когда-то, где-то.

Что это было: письма перечтя,

Я так же не заснула до рассвета.

Что я ждала, что страшно было ждать,

Что, медленно пройдя по шатким сходням,

Последним взглядом берег провожать

Я продолжала раньше – не сегодня.

Но удалось ли мне предугадать

Конец счастливый – я уже забыла...

Тревожно мне теперь судьбу пытать,

Загадывать: тогда что дальше было.

I960

* * *

Доверчивость мне детство даровало.

Мне беззащитность юность сберегла.

О, жизнь, зачем меня набаловала,

Чтоб после стукнуть так, из-за угла!

Твоя любовь цветами не дарила,

Не трепетала бабочкой в руке -

Как рок настигла, тяжко придавила,

Зажала властно в жестком кулаке.

Что – кости сломаны,

что – крылья перебиты -

О, победитель знать не хочет ничего!

Настанет срок. Предъявит счет и – квиты:

Прочь, – крикнет, – прочь,

Больное существо!

ПОСЛЕДНЕЕ

Они встретились,

как встречались когда-то давно, у метро,

и тревожно шли рядом

и думали настороженно

каждый об очень своем,

но оба думали об одном.

А вьюга, беснуясь, кинула ей под ноги

комок бумаги – словно бросился под ноги

неожиданный щенок

с пугающе беззвучным лаем.

Вздрогнув, в испуге прижалась -

древний инстинкт, роднящий все живое, -

но уже отпрянула в испуге,

и снова одна,

только еще рядом,

рядом с ним,

только в последний раз.

Прибитый вплотную к тротуару,

стоял одинокий пустой троллейбус

с плотно прижатыми к крыше усиками -

большое беспомощное насекомое

с оторванными крыльями.

И вот уже дверь его номера,

последняя дверь,

куда им войти вместе.

Безнадежно оглянулась, увидела:

на ее шубе хищно повисло

мертвою хваткой

вывернутое мехом наружу

жаркое его пальто.

Между ними стол,

Как будто в насмешку, круглый,

и они за ним -

две диаметрально расположенные,

две противоположные точки.

А ему говорить очень трудно,

но ему очень нужно что-то сказать,

сказать им обоим,

сказать ей,

сказать в последний раз.

Струя сухого зеленого вина

из зеленой бутылки

бесконечной змеей,

играя бликами на гладкой чешуе,

все вползает в ее и его бокалы.

Ах, она опьянеет, если не будет есть, как все люди,

за столом, накрытым на двоих,

вдвоем, в комнате,

где уже никого не будет завтра.

Ах, нет, это виновата пустая бутылка,

она просвечивает на свету и дает зеленую тень,

а кто скажет, что съедобны зловеще-зеленые крабы.

И она не могла, как в детстве,

изойти слезами, всей болью,

переходящей в щемящую сладость

слабости, забытья и всепрощения.

На стене, над самой его головой

раздражающе косо висела большая картина,

дразня неожиданностью развязки.

Крупными слезами плакала долька мандарина

в мучающихся пальцах.

Я ПЕРЕСТАНУ

Я перестану переживать,

Сгустки обиды, как жвачку жевать.

А всепрощение – радость иль грех?

Истина – что? – и едина ль для всех?

Истине с возрастом научусь,

Честно расплачусь и расплачусь.

И улыбнусь благодарно судьбе,

Что отдаю всепрощенье – тебе.

В МЕТРО

Здесь поездов немолчный гул

Испытывает нас на прочность,

Здесь стен парадная лубочность,

Колонн суровый караул.

На эскалаторе стою,

На всех, по лестнице спешащих

Или недвижимо стоящих

Сомнамбулически смотрю.

О, чудо-лестница, на ней

Людской поток дремотно-зыбок,

И лица стынут без улыбок,

Как будто в царствии теней.

Толпа баюкает меня.

В душе усталости осадок,

Дремлю, стихии распорядок

Благословляя и кляня.

В метро в подземном свете дня,

Дремлю в стоячем положенье...

Миг покачнулся в такт движенью -

И ты навек обнял меня.

НОЧНАЯ ГРОЗА

В СУХУМЕ

Черные тени платанов

Метались по стенам в тот вечер.

Огромной лохматой собакой

Тень от твоей головы

Снова и снова бросалась

Ослепшему свету навстречу

И исчезала снова

В громовой кромешности тьмы.

Внезапная ярость света,

Который, казалось, выжег

В глазах гигантские бельма,

Отдав на потеху тьме...

И среди этого буйства

Черных и белых вспышек

Тихо дышал ребенок

В мирном доверчивом сне.

1962 г.

ВЕСНА. КОКТЕБЕЛЬ

Весна! Мы снова похудели,

Помолодели и нежны.

Душа трепещет на пределе

Пред явью вечной новизны.

И силы как бы на исходе,

Но нарождается в тиши

Дар обновления в природе -

Побеги новые души.

Ее расцветшие просторы

Оглядкой трезвой не стесни.

...А смысл откроется не скоро

И жизни нашей. И весны.

Май 1982 г.

/3 февраля 1983 г. родился

сын Александр Искандер/

КНИГОЧЕЙ

Как бы привязанность к микстуре

Астматика от астмы злой -

Так нас любовь к литературе

Опутала тутой лозой.

Тот плен – досада и награда,

Как берега одной реки,

Нам в жизни лишь одна отрада

Всем наслажденьям вопреки.

...Здесь вечности живые струны

Звучат – мы счастливо парим,

Листая нашей жизни руны,

Не видя жизненных руин!

* * *

Опять одна. Беспомощно и пусто

В моем дому. Никто не стукнет в дверь.

Я обреченно ухожу в искусство,

Как в дебри умирать уходит зверь.

Какое это дьявольское средство -

Себя тоской высокой защитить

И быть уже на грани чудодейства

И одиночество, как счастье, ощутить.

НОЧНОЕ

Почему стихи пишутся ночью,

Когда все затихает и спит?

Ночью слышишь и видишь воочью

Поступь времени, цокот копыт.

В этом ритме душа и слышит:

Не затоптана и тиха,

Нарождается, трепетно дышит

Осторожная жизнь стиха.

* * *

На меня навалился страх,

Будто вовсе умерло слово.

Только мертвые строчки в сетях

Моего дневного улова.

Страх безмолвья меня окружал,

Уплотнял немоту до предела,

Поздно ночью мне горло сжал,

Тело в смертной тоске холодело.

Но последний, предсмертный крик,

Вдруг исторгшись из горла немого,

Повергает страх.

Мой язык

Произносит ожившее слово.

* * *

Стихов короткое дыханье -

Как волн прибрежных колыханье,

Когда на море тишь да гладь

И в мире – Божья благодать.

Но длинное стихов дыханье -

Попытка миропониманья:

В самой системе мирозданья

Нащупать Ариадны нить -

Все сущее соединить.

Тогда поэт берет разбег

На день,

на миг,

на век.

ПАМЯТИ ЛЬВА ГУМИЛЕВА

Он – законный двух гениев плод,

Гумилев – воплощенье породы,

Крестный путь и бунтарский полет

Совершил по ошибке природы.

Есть для гениев жесткий запрет,

Безусловный в своем постоянстве:

Г ениальных потомков – нет

Ни во времени, ни в пространстве.

Эту заданность переборов,

Сам – открытье среди открытий,

Неразгаданный Лев Гумилев

Захлебнулся в наплыве наитий.

Он улавливал издалека -

Не с Небес ли? – сокрытые звуки.

Озаренья его на века

Сокрушили устои науки.

Что там – храм или просто хлам,

Общепринятого бездарность?

Он по-царски оставил нам

Ересь истины – пассионарность.

* * *

Инне Лиснянской

Когда твой поэт ушел навсегда,

Неслышно дверь отворив,

Взметнулась плачей твоих череда

Среди берез и олив.

Как бьется твой дух, чтоб не роптать,

Что он одинок, как перст.

Достойнее плача не услыхать -

Как мир потайной разверст!

В таком двуединстве старых сердец,

Так бившихся в унисон -

Той вечности светит счастливый конец,

Когда навсегда – вдвоем.

И в небе разверзшиеся облака.

И неприснившийся сон -

Все отдает бытием на века,

Слившись с небытием.

/к 9 мая 2003 г./

БЕГСТВО В ГОРАХ

Марине И.

Склона растворяя очертанья,

Облака сгущались дотемна.

Ты хранила храброе молчанье,

Обуяна страхами сполна.

По какому замыслу природа

На тебя давила в этот миг?

Навалилась скальная порода,

И тревожно рокотал родник.

От растерянности покачнулась,

Взглядом измеряя высоту,

Осознав, чем нынче обернулась

Безоглядность спуска в пустоту.

Глупые слова или обида —

Закрутило, словно снежный ком -

Вниз, с горы, быстрей! Пропасть из вида!

Пусть одна! Не думать ни о ком!