Текст книги "Путешествие на Коппермайн"

Автор книги: Фарли Моуэт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Надо отдать должное Матонаби, который старался заставить своих соплеменников при обмене давать за понравившиеся им вещи что-то равноценное, но он совершенно не мешал им отбирать женщин. Следует упомянуть, что Медные индианки высоко ценятся среди северных индейцев за какие-то неведомые мне достоинства: внешне они ничем особенным не выделяются.

Как мне кажется, ни у одного народа под солнцем нет большего оправдания греха многоженства, чем у северных индейцев. Ежегодные охотничьи вылазки за пушниной уводят их так далеко от поселений европейцев, что их можно считать величайшими путешественниками изведанного мира. Но, поскольку у них нет ни лошадей, ни водного транспорта, каждому хорошему охотнику приходится обзаводиться несколькими помощниками для переноски мехов на фактории Компании и европейских товаров – обратно. Никто в этих местах не приспособлен так хорошо для этой работы, как женщины, потому что они с детства приучены переносить и тянуть тяжелые грузы, а также выполнять другую трудную работу. Поэтому если мужчина способен прокормить пятерых или шестерых женщин, то в них он обычно находит покорных и верных слуг, любящих жен, а также нежных и внимательных матерей своим детям.

К чести северных индианок надо сказать, что они самые приятные и в высшей степени добродетельные женщины из всех виденных мной в Северной Америке. Однако, если кого-то из них оставляли в Форте, они в погоне за выгодой быстро склонялись к худшему и в некоторых случаях даже превосходили южных индианок – известных беспутниц. Те нисколько не умеряют своей чувственности и, пока молоды, вовсю предаются распущенности, под влиянием спиртного теряют всякий стыд и открыто занимаются развратом.

Северные индианки отличаются от своих южных сестер, и очень редко можно услышать об их неверности, даже если они вынуждены довольствоваться шестой или седьмой долей мужниного внимания.

Может показаться странным, что, превознося воздержание северных индианок, я признаю одновременно, что среди местных мужчин широко распространен обычай обмениваться на ночь женами. Причем такие действия нисколько не считаются преступными, а, напротив, почитаются сильнейшим выражением дружеских связей между двумя семьями. В случае же смерти одного из мужей второй считает себя обязанным заботиться о детях умершего. Эти обязанности, возлагаемые на них обычаем, они выполняют в высшей степени добросовестно (чего нельзя сказать о большинстве наших крестных отцов и матерей, которые, несмотря на их клятвы, редко вспоминают о своих обещаниях). Мне неизвестно ни одного случая, когда северный индеец пренебрег бы обязанностями, принятыми им по отношению к детям своего друга.

Хотя северные индейцы, не задумываясь, могут взять в жены двух или трех сестер сразу, они очень тщательно следят, чтобы не было близких родственников среди тех, кто допускается к их женам.

Глава восьмая

Второго июля с утра погода выдалась очень плохая, шел сильный снег, но к девяти часам вечера почти прекратился. Мы сразу двинулись дальше и прошли в северо-западном направлении около десяти миль, прежде чем остановились на ночлег. Несколько наших индейцев отказались от воинственных намерений и остались на Конгекатавачаге с женщинами, но эта потеря с лихвой была восполнена Медными индейцами, сопровождавшими нас в качестве как проводников, так и воинов.

Третьего погода не улучшилась, но нам удалось пройти десять или одиннадцать миль, прежде чем мы стали лагерем, потому что из-за падающего снега совсем ничего не было видно. Когда я говорю «стать лагерем», под этим следует понимать только, что мы прислонялись к большому камню с подветренной стороны или заползали в расщелину в скалах и курили или спали, пока не прояснялось настолько, что можно было идти дальше.

Хотя весь день четвертого шел снег, который ложился на землю мешающей передвижению пеленой, нам все же удалось, двигаясь на северо-запад, покрыть за день двадцать семь миль, четырнадцать из которых легли через Каменистые горы.

Поистине нет другого места на свете, с большим основанием заслуживавшего бы такое наименование. Когда мы приблизились к горам, они поначалу показались нам огромной грудой камней, совершенно неприступной для человека. Но, так как среди нас были Медные индейцы, знавшие дорогу, удалось преодолеть значительную часть пути, хотя и приходилось передвигаться на четвереньках. Тропинка была запутанной, но хорошо различимой на всем протяжении перевала, даже на самых сложных участках. Местами она походила прямо на английскую дорожку для прогулок: такой она стала за долгие века, в течение которых здесь прошло множество индейских отрядов, направлявшихся к медным копям. Сбоку от тропинки было несколько плоских столообразных камней, покрытых сотнями мелких камешков. По рассказам Медных индейцев, горки камешков образовались оттого, что, по обычаю, каждый прохожий клал по одной гальке. Мы все тоже – на счастье – положили свои камешки, умножив таким образом их число.

У подножия Каменистых гор трое наших индейцев повернули обратно, решив, что трудности последнего отрезка пути война с эскимосами, по всей видимости, не перевесит.

Пятого дождь со снегом не прекращался весь день, тропинку не было видно, и мы не вылезали из своих укрытий. На следующий день прошли в северо-западном направлении около одиннадцати миль и опять были вынуждены искать убежища среди скал. Наутро еще пятнадцать индейцев, измотанные тяготами пути и необычно плохой погодой, отказались от воинственных намерений.

И хотя эти люди привыкли стойко переносить всевозможные трудности, все же их жалобы были объяснимы. С тех пор как мы покинули берега Конгекатавачаги, одежда наша не просыхала ни на день, а от ярости непогоды не удавалось найти лучшего укрытия, чем скалы и пещеры. Причем даже самые удобные из них были весьма сырым и нездоровым пристанищем, к тому же теми искорками огня, что выскакивали из-под наших кресал и тут же гасли, можно было разжечь разве что трубку.

И той же ночью, как только мы спрятались среди скал, чтобы поужинать сырой олениной, налетел страшный буран, и снег повалил стеной. Неправдоподобно большие хлопья снега густо падали девять часов подряд, и нас чуть было не завалило насмерть в наших норах.

Седьмого ветер, подувший с другой стороны, принес ливень, потом теплые лучи солнца растопили большую часть выпавшего накануне ночью снега. Мы выползли из укрытий и прошли в тот день около двадцати миль на запад-северо-запад. По дороге перешли большое озеро по еще не стаявшему льду. Я назвал его озером Баффало или Мускусных Быков, которые во множестве паслись на его берегах. Индейцы убили несколько животных, но, найдя их очень тощими, взяли с собой только шкуры на подошвы для мокасин. Ночью погода опять ухудшилась, сильные порывы ветра принесли ледяной дождь и мокрый секущий снег.

Мускусных быков (овцебыков) мы повстречали впервые с того дня, как покинули стены крепости, хотя во время моих двух предыдущих походов я видел их часто. Они также в большом количестве водятся у побережья Гудзонова залива и на всем протяжении от Нэпс-бей до Уэйджер-Уотер, но в основном обитают за полярным кругом.

В этих высоких широтах я нередко за дневной переход видел несколько стад этих животных, насчитывавших до восьмидесяти, а то и до ста голов. Быков было очень мало по сравнению с коровами – в самом большом стаде не больше двух-трех зрелых самцов. Так как мертвые быки попадаются довольно часто, то индейцы считают, что быки убивают друг друга во время гона, сражаясь за самок.

Когда наступает гон, быки так ревниво оберегают своих коров, что накидываются на любого, кто осмелится приблизиться к стаду, будь то зверь или человек; видели даже, как они бросались на севших поблизости воронов и ревели на них.

Наиболее излюблены ими самые каменистые и труднодоступные районы Бесплодных земель. Хотя это очень крупные и довольно неуклюжие на вид звери, на скалы они взбираются с легкостью и изяществом горных коз. В пище довольно неразборчивы, больше всего, по-видимому, любят траву. Зимой поедают мох и любую растительность, какую смогут отыскать, даже верхушки карликовых ив и молодые веточки сосен. У коров течка в августе, а потомство они приносят в конце мая или начале июня. И всегда только одного теленка.

Во взрослом состоянии овцебыки достигают размеров английского черного рогатого скота средней величины, но ноги их короче, а хвост не длиннее медвежьего и к тому же совершенно скрыт длинной шерстью, растущей на крупе. Шерсть длинна на многих частях тела, а самой большой длины достигает на нижней части шеи, в особенности у быков, опускаясь от нижней губы почти до середины груди. Она свисает наподобие перевернутой лошадиной гривы, не короче, и придает животным устрашающий вид.

Зимой у корней жестких длинных волос отрастает густой тонкий пух, защищающий от сильных морозов. С приближением лета пух постепенно скатывается в комки, и животные линяют.

Мясо мускусных быков на вкус напоминает мясо бизона, ближе даже, пожалуй, к лосиному или мясу оленя-вапити. У телят и телок оно нежное и приятное, у быков же так сильно отдает мускусом, что почти непригодно в пищу. Даже нож, которым режут старого быка, до такой степени насыщается этим запахом, что отбить его можно, только отполировав нож до блеска. Все части тела в той или иной мере пахнут мускусом, но особенно пропитаны им половые органы. По-видимому, в основном мускус содержится в моче животного, потому что подбрюшье испятнано клейким веществом с запахом, по силе не уступающим запаху мускуса циветты, причем не исчезающим после многих лет хранения.

Восьмого июля погода улучшилась, дожди перестали лить непрерывно, и мы продвинулись на север на восемнадцать миль. Индейцам удалось добыть несколько оленей, и на ночлег мы остановились у небольшого ручья, где смогли наломать немного ивняка. Это были первые деревца, увиденные нами с тех пор, как мы ушли с Конгекатавачаги, и впервые за целую неделю нам удалось приготовить пищу на огне. Ужин все съели с наслаждением, и, когда одежда наша просохла на солнце, мы почувствовали себя лучше, чем за все предыдущие дни, прошедшие со времени расставания с нашими женщинами.

Место ночевки находилось недалеко от холма Гризли, названного так из-за многочисленных медведей гризли, выводящих потомство в окрестных пещерах. Удивительные рассказы Медных индейцев о холме настолько возбудили наше любопытство, что мы отправились осмотреть его. Добравшись туда, мы увидели высокий глинистый холм, выступающий подобно другим, поменьше, посередине обширного болота, как остров из моря. Откосы таких островов совершенно отвесные и достигают двадцати футов в высоту. Замечательное место для птичьих поселений – птицы гнездятся на плоских вершинах холмов, не боясь нападения диких зверей, за исключением разве что вездесущей росомахи.

Мы заметили пещеру, явно занятую медведями, но гораздо больше мое внимание привлекло множество холмов и сухих пригорков к востоку от нас, совершенно разрытых этими животными в поисках земляных белок, излюбленной пищи гризли. Сначала я принял длинные и глубокие борозды, из которых были выворочены громадные валуны, за следы молний, но индейцы уверяли меня, что это поработали гризли.

За следующие два дня мы прошли шестьдесят миль, причем погода была то холодной и сырой, то очень жаркой и душной; москиты же постоянно вились необычно густыми тучами, нанося нам чрезвычайно болезненные укусы. 10-го Матонаби отправил несколько индейцев вперед, чтобы они со всей скоростью, на которую были способны, шли к реке Коппермайн, а по дороге предупреждали всех местных индейцев о нашем приближении.

Одиннадцатого мы встретили северного индейца по имени Совиный Глаз, который вместе с несколькими Медными индейцами при помощи лука и копья промышлял оленей, когда те переправлялись через небольшую речку. Я выкурил с ними трубку мира, но нашел их совершенно непохожими на индейцев, встреченных у Конгекатавачаги, потому что, хотя у них и было много припасов, нам они не дали ни крошки. И наверняка сняли бы с меня последнюю рубашку, не находись я под защитой Матонаби.

Хотя лук со стрелами – традиционное оружие северных индейцев, но с тех пор, как они узнали огнестрельное оружие, лук стал применяться реже и используется в основном для охоты на оленей, переправляющихся через реку или загнанных в специально подготовленный узкий проход. Последний способ охоты дает хороший результат только в тундре, где вокруг обширные открытые пространства и охотник издалека может заметить приближающееся стадо и увидеть все неровности местности.

Когда индейцы готовятся к охоте описанным способом, они прежде всего определяют направление ветра и приближаются к стаду с подветренной стороны. Затем они отыскивают удобное место, где могут укрыться стрелки. После этого достают большую связку тонких и длинных, как шомполы, прутьев (которые носят с собой все лето специально для такого случая) и втыкают их сходящимися под очень острым углом рядами на расстоянии пятнадцати – двадцати ярдов друг от друга наподобие изгородей для оленьих загонов, устраиваемых зимой. Затем женщины и мальчики разделяются на две группы и начинают обходить оленей сзади, после чего выстраиваются полукругом и гонят их в коридор. К каждому из прутьев прикреплен лоскут, который колышется на ветру, а сверху привязан клок мха, поэтому несчастные робкие животные принимают, вероятно, их за людей и бегут прямо между рядами прутьев. Когда же они приближаются к вершине угла, лежащие в засаде индейцы быстро поднимаются и начинают стрелять, но так как олени обычно несутся вскачь, то каждому охотнику редко удается выпустить больше двух стрел, если только стадо не очень большое.

Описанный способ охоты не всегда приносит успех, потому что олени иногда отворачивают в сторону раньше, чем женщины и дети успевают взять их в кольцо. Но бывает также, что одиннадцать или двенадцать оленей падают убитыми сразу же.

На следующий день мои спутники выторговали у необщительных местных индейцев необходимые припасы, и мы прошли пятнадцать миль, надеясь с минуты на минуту увидеть Коппермайн. Но, когда мы взобрались на длинную вереницу холмов, меж которых, как было известно, должна была течь Коппермайн, оказалось, что это только небольшой ее приток, вливающийся в основное русло примерно в сорока милях южнее места впадения Коппермайн в море.

К этому времени все наши Медные индейцы оказались разосланными в разные стороны с различными поручениями, поэтому никто не мог указать кратчайшего прохода к реке; заметив же к западу какие-то деревья, мы повернули к ним. Индейцы там разделали пять больших оленьих туш, и мы с наслаждением развели костры, не жалея хвороста, потому что впервые, если считать от озера Клоуи, вступили в лесную полосу.

Так как в здешних краях обстоятельства редко благоприятствуют ублажению желудка, мы не упустили никаких известных в индейской кухне тонкостей приготовления пищи. Обычно индейцы варят, жарят или пекут мясо, но у них еще есть необычайно вкусное блюдо под названием «биэти». Приготавливают его из крови и мелко нарезанного жира с добавлением самых нежных кусочков мяса, рубленых сердца и легких. Все перечисленное помещается в олений желудок и тушится в нем под огнем. Когда блюдо готово, из желудка вырывается пар, как бы говоря: «Готово, ешьте меня!»

Сходным способом приготавливается еще одно примечательное блюдо как северо-, так и южноиндейской кухни – кровь смешивается с полупереваренным содержимым оленьего желудка и варится до густоты гороховой каши. Туда добавляют немного жира и нежного мяса. Чтобы блюдо получилось вкуснее, индейцы смешивают кровь с содержимым желудка прямо в нем самом, а потом подвешивают все на несколько дней коптиться в дыму костра. В результате масса начинает бродить и приобретает такой приятный кисловатый привкус, что, если бы не предубеждение, это блюдо пришлось бы по вкусу самым разборчивым гурманам.

Однако, когда некоторые любители вкусно поесть наблюдали весь процесс приготовления блюда, они уже не поддавались на уговоры отведать его: ведь почти весь жир для него пережевывали мужчины и мальчики, чтобы раздробить мелкие жировые шарики, которые в результате этого не будут застывать, а смешаются со всей массой. Следует, правда, отдать должное индейцам – к этой процедуре не допускаются ни старики с больными зубами, ни маленькие дети.

Надо признаться, поначалу я не испытывал особого желания отведать этого варева, но затем не стал больше отказываться и всегда находил блюдо чрезвычайно вкусным.

Неродившиеся телята, оленята и бобрята считаются лакомством, и я не единственный европеец, искренне присоединяющийся к тем, кто относит их мясо к изысканнейшим блюдам на свете. То же можно сказать и о невылупившихся гусятах и утятах. В северных поселениях сложилось даже мнение, что если кто желает вкусно поесть, то ему стоит пожить среди индейцев.

Половые органы всех убитых животных, как самцов, так и самок, всегда съедаются мужчинами и мальчиками. Хотя эти части, особенно у самцов, обычно жесткие, их ни в коем случае нельзя резать никакими острыми инструментами, а можно только разрывать зубами. Если же они не поддаются зубам, их следует сжечь, бросив в огонь костра, потому что, если, по индейским поверьям, они достанутся собакам, те станут хуже охотиться.

Индейцы также необычайно любят поедать матки бизонов, лосей, оленей, употребляя их в пищу даже без промывания и без какой-либо другой подготовки, просто выдавливая оттуда содержимое. Не требуется специального описания этой части тела у некоторых крупных животных, особенно уже стельных, чтобы вызвать отвращение. И все же я знал несколько служащих компании – любителей названного блюда, хотя сам не принадлежал к их числу. Если у оленя и бобра матка еще более или менее съедобна, то у лося и бизона имеет сильный неприятный запах.

Бизоний рубец очень вкусен, и индейцы умеют готовить его гораздо лучше европейцев. По возможности они хорошо промывают рубец в холодной проточной воде, удаляют пленку и варят не дольше получаса или трех четвертей часа. К этому времени он уже вполне готов и хотя получается более жестким, чем приготовленный по-европейски, но гораздо вкуснее.

Другие части желудка бизона, лося и оленя обычно едят сырыми: они также вкусны, правда, лосиный надо лучше промывать, потому что обычно содержимое желудка лося горчит. Южные индейцы сырыми едят еще почки лосей и бизонов, сразу же вырывая их из еще теплой туши только что убитых животных. Иногда они пьют кровь, вытекающую из ран, объясняя это тем, что кровь животных хорошо утоляет жажду и очень питательна.

Насытившись обильным ужином и немного отдохнув, потому что спать оказалось совершенно невозможно из-за комаров, мы снова двинулись в путь и, пройдя около десяти миль, наконец добрались до долгожданной цели нашего путешествия – реки Коппермайн.

Глава девятая

К моему удивлению, река оказалась совсем не похожа на описание, которое ей давали индейцы в фактории. Вместо того чтобы быть достаточно широкой и пригодной для судоходства, как можно было заключить по их словам, по ней, по крайней мере в этом месте, с трудом могло пройти разве что индейское каноэ. Тут она была не шире ста восьмидесяти ярдов, забита мелями, а вниз и вверх по течению можно было невооруженным глазом различить три водопада.

У самого уреза воды растет немного леса, но на вершинах холмов, окаймляющих по обе стороны реку, нет ни деревца. По-видимому, раньше леса было больше, но несколько лет назад тут прошел пожар, и теперь на каждое живое дерево приходится по десять сухих. Стволы их так искривлены и низкорослы, что даже в прежние времена мало на что годились, разве только на дрова.

Вскоре по прибытии на берега Коппермайн трое индейцев были отправлены на разведку, чтобы разузнать, нет ли вниз по реке эскимосских поселений. Мы двинулись медленно в ту же сторону и разбили лагерь примерно через три четверти мили, после чего большинство индейцев отправились на охоту и добыли несколько мускусных быков и оленей. Остаток дня и всю ночь они разрезали мясо на тонкие полоски и сушили у костра.

Продовольствия у нас было достаточно, оленей и другой дичи здесь водилось множество, и я терялся в догадках, не умея объяснить столь удивительную рачительность моих спутников. Но вскоре мне объяснили, что провизия запасалась из предосторожности, чтобы не стрелять и не разводить костер до самого устья реки и не спугнуть случайно местных жителей.

Мы снова выступили в путь 15 июля, и я принялся за исследование реки, причем мне удалось составить описание только десяти миль, после чего проливной дождь заставил нас сделать остановку. Ночевали на самой северной оконечности леса, а дальше до самого моря простирались голые холмы и обширные ровные пятна болот. За время пути я нашел, что река совершенно забита мелями, а местами так сужалась, что обнажились еще два больших порога.

На следующий день погода улучшилась, и я внимательно осмотрел десять миль берега вниз по течению, но река по-прежнему была мелкой и порожистой.

К полудню трое разведчиков возвратились и сообщили, что на западном берегу видели пять конусообразных палаток эскимосов. Они говорили также, что обстановка очень подходящая для внезапного нападения и что палатки стоят всего милях в двенадцати ниже по течению.

Индейцы совершенно перестали интересоваться топографической съемкой местности, которую я вел, и сразу занялись обсуждением, как лучше ночью подкрасться к несчастным эскимосам и перебить их всех во сне. Для выполнения своих кровавых замыслов индейцы решили как можно скорее переправиться через реку. Поэтому, как только они подготовили к бою ружья, копья и щиты, мы тут же переправились на противоположный берег.

Сразу, только ступив на берег, индейцы принялись раскрашивать свои щиты: одни рисовали солнце, другие – луну, третьи – всевозможных хищных зверей и птиц, четвертые – совершенно фантастических существ, которые, по их наивным поверьям, населяют основные элементы природы – Землю, Воду и Воздух.

Когда я спросил, для чего они это делали, мне сказали, что каждый воин изображал на щите то существо, на помощь которого больше всего рассчитывал в предстоящей битве. Некоторые довольствовались одним рисунком, другие, по-видимому сомневаясь в силе своих покровителей, покрывали весь щит до самого края группами похожих на иероглифы картинок, понятных только им самим.

Покончив с этой процедурой и отдав дань своим предрассудкам, они направились, крадучись, к эскимосскому поселению, а я последовал за ними. Так как мы избегали взбираться на возвышенные места, это удлинило путь, а условие двигаться только по низинам заставило нас идти, с трудом вытаскивая ноги из липкой мергельной глины этих заболоченных низин, порой доходившей нам до самых колен. Однако наш маршрут, хотя и очень путаный и извилистый, не уводил далеко от реки, поэтому я мог по-прежнему ее видеть и пришел к заключению, что здесь она была столь же несудоходна, как и на ранее описанных участках.

Стоит отметить, что отряд индейцев, хотя они ни в коей мере не были приучены к дисциплине, повиновению, приказам и вообще к военным действиям, вел себя в этот зловещий час согласованно, объединенный общим чувством ненависти. Все проявляли готовность следовать за Матонаби, вставшим во главе отряда по совету одного старейшины Медных индейцев, присоединившегося к нам уже на Коппермайн.

Теперь интересы были общими и ставились превыше всего, индейцы делились друг с другом даже необходимым. Те же, кто обладал большим, гордились, что могут дать на время или даже насовсем то, в чем испытывали нужду другие, – право собственности на полезные вещи как бы перестало существовать.

В отряде насчитывалось гораздо больше индейцев, чем могли вместить пять эскимосских палаток; снаряжение индейских воинов заведомо превосходило возможности бедных эскимосов, поэтому все шло к поголовной резне, если только милостивое Провидение не сотворит чудо для их избавления.

Местность позволяла нам оставаться в укрытии скал и холмов вплоть до самых палаток – теперь нас отделяло от них не больше двухсот ярдов. Там мы на некоторое время залегли, наблюдая за эскимосским поселением, там же индейцы предложили мне дожидаться конца схватки. Однако я никоим образом не мог на это согласиться, потому что рассудил, что внезапно разбуженные эскимосы начнут разбегаться в разные стороны, а если найдут меня тут одного, то, не сумев отличить меня от врагов, вполне могут напасть, если поблизости не окажется защитника.

По этой причине я решил пойти вместе с индейцами, заявив им решительно, что не стану участвовать в человекоубийстве, которое они намеревались совершить, а оружие буду применять только для защиты своей жизни, если это окажется неизбежным.

Индейцев мое решение, похоже, не рассердило. Один из них тут же вручил мне копье, другой дал тесак для защиты; щит для меня изготавливать времени не было, да я и не хотел тащить с собой этот бесполезный кусок дерева, который мог оказаться только помехой.

Пока мы лежали в засаде, индейцы сделали последние необходимые, как они считали, приготовления перед боем. Заключались они в основном в раскрашивании лиц черной или красной краской, иногда смесью красной и черной. Чтобы волосы не падали на глаза, их стягивали и перевязывали на лбу или на затылке или коротко обрезали. Затем индейцы решили устранить все, что мешало быстрому бегу. Для этого они сняли лосины и либо обрезали рукава курток, либо закатали их до самых подмышек. Хотя над нами вилось неописуемое количество комаров, некоторые индейцы совсем скинули куртки и приготовились вступить в бой почти нагими, только в передниках и мокасинах.

Опасаясь, что и мне придется спасаться бегством вместе с остальными, я посчитал разумным тоже снять лосины и шляпу и перевязать сзади волосы.

К тому времени как индейцы путем описанных приготовлений придали себе устрашающий вид, перевалило за полночь и настало 17 июля. Все эскимосы уже скрылись в своих палатках, и индейцы сочли момент подходящим. Они выскочили из засады и ринулись на несчастных жертв, не подозревавших о нависшей над ними угрозе до тех пор, пока индейцы не подбежали к самым палаткам. И перед моими глазами началась кровавая бойня. И по сей час я не могу вспоминать картины той жуткой ночи без слез и сострадания.

Убив всех эскимосов, индейцы обнаружили еще семь эскимосских палаток на правом берегу реки. К счастью для их обитателей, наши каноэ остались выше по течению и не на чем было переправиться. Но река в этом месте не превышала восьмидесяти ярдов в ширину, и индейцы начали стрелять в эскимосов. Хотя никто из эскимосов уже не спал, они даже не сделали попытки убежать. Огнестрельного оружия они не знали и даже с любопытством подходили к тем местам, где пули зарывались в землю, как бы желая понять, что им такое кинули с того берега. В результате одному из них пуля попала в бедро, и только тогда началось смятение. Эскимосы сели в каяки и поплыли к небольшому островку посередине реки, который от обоих берегов отделяло расстояние больше ружейного выстрела и где они оказались наконец вне досягаемости наших варваров.

Тогда индейцы принялись собирать в палатках убитых медные предметы, топоры, тесаки и ножи. Переправившись на другой берег, они разграбили и остальные семь палаток, забрав медную утварь, остальные вещи их не интересовали. Потом побросали шесты и сами палатки в реку, уничтожили заготовленный впрок большой запас сушеного лосося, мяса овцебыков и других продуктов, разбили все каменные сосуды, в общем уничтожили все, что смогли. Несчастные создания, которых они не могли убить, по-прежнему стояли на отмели посреди реки и скорбно глядели на скорее всего невосполнимые разрушения. Теперь они стали еще более жалкими и несчастными.

Завершив бессмысленное разрушение поселка, индейцы приготовили обильный завтрак из свежей лососины. По окончания трапезы, длившейся довольно долго, потому что мы уже много часов ничего не ели, индейцы объявили, что готовы снова оказать мне помощь, чтобы я мог завершить описание реки.

Было 5 часов утра 17 июля; примерно в восьми милях от того места, где мы находились, виднелось море. И я поэтому немедленно приступил к дальнейшей топографической съемке, доведя ее до самого устья, причем река так и оказалась на всем протяжении сплошь в мелях и порогах, которые с трудом можно было пройти даже на лодке, а в море она низвергалась с высокого уступа. Был отлив, но по отметинам на льду я прикинул, что и во время прилива вода не поднимается выше двенадцати – четырнадцати футов и, следовательно, лишь немного морской воды попадает в устье реки. В море у берега тоже виднелось множество островков и мелей, которые я мог рассмотреть с помощью хорошей складной подзорной трубы. Паковый лед еще не сошел, только подтаял у берегов, отойдя от них примерно на три четверти мили и немного отступя от островков и отмелей. Завершив съемку, я застолбил участок побережья и объявил эти места, где я оказался первым белым человеком, принадлежащими Компании Гудзонова залива.

Теперь мы могли тронуться в обратный путь, но, прежде чем продолжить рассказ о путешествии, я думаю, уместно будет дать краткое описание обычаев и образа жизни эскимосов.

Когда я только поступил на службу в Компанию Гудзонова залива, то в качестве помощника капитана одного из шлюпов вел торговлю как раз с эскимосами. Поэтому мог часто наблюдать жалкий образ жизни этого народа.

Торгуя с ним, мы нередко покупали у них мешки из тюленьей кожи, думая, что они наполнены жиром. Однако, открыв их, частенько обнаруживали там большие запасы оленины, тюленьего мяса, моржовых ластов и лососины. Нам они в пищу не годились, поэтому мы отдавали найденное обратно эскимосам, которые с жадностью поедали все, хотя некоторые из этих запасов хранились у нас не меньше года. Казалось, эскимосов сильно радовало, что они смогли так перехитрить нас, вернув себе бесплатно почти треть проданного.

Способ хранения пищи в мешках из тюленьей кожи надежно предохраняет ее от воздействия наружного воздуха и от мух, но процесс гниения только приостанавливает, а не прекращает совсем. Чистый китовый или моржовый жир, в который погружено мясо, обладает свойством не замерзать даже в самые большие морозы – обстоятельство весьма счастливое для людей, вынужденных жить в условиях крайне сурового климата.

Пока есть запасы пищи в этих хранилищах, эскимосам в случае голода надо только вскрыть один из мешков и достать оттуда оленью грудинку, немного тюленьего мяса, моржовую ласту или полуразложившегося лосося и тут же на месте позавтракать, отобедать или отужинать ими, не тратя времени на готовку. Пьют они только воду, которую берут из близлежащего озера или речки.