Текст книги "Шестая жена короля Генриха VIII"

Автор книги: Ф. Мюльбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Граф наклонился, поцеловал ноги Екатерины, а затем быстро направился к дереву, чтобы отвязать свою лошадь.

Королева бросилась к графу и схватила его руку в тот момент, когда Сеймур взял лошадь за узду.

– Что вы хотите делать? – вся дрожа, спросила Екатерина. – Куда вы едете?

– К королю, ваше величество! – ответил Сеймур.

– Зачем? – пробормотала Екатерина.

– Я хочу назвать ему имя преступника, осмелившегося полюбить свою королеву, – спокойно произнес граф. – Вы только что умертвили мою душу, а король убьет мое тело. Уверяю вас, что перенести второе гораздо легче, чем первое. Я буду даже благодарен королю.

Екатерина вскрикнула от ужаса и опустилась на то место, на котором только что сидела.

– Если вы сделаете это, то убьете меня, – проговорила она дрожащими губами. – Послушайте, что я скажу: как только вы сядете на свою лошадь, чтобы ехать к королю, я сяду на Гектора и брошусь в ту страшную пропасть, которая видна отсюда; я не поеду за вами в Лондон. Не беспокойтесь, вас никто не сочтет моим убийцей. Все подумают, что моя взбесившаяся лошадь сбросила меня туда.

– Берегитесь, ваше величество! Обдумайте хорошенько свои слова! – воскликнул Сеймур с просиявшим лицом. – То, что вы говорите, – одно из двух: приговор или признание. Мне необходима ваша любовь; если нет, то для меня один исход – смерть. Мне нужна ваша любовь, но не любовь королевы, милостиво снисходящей к своему подданному, а любовь простой женщины, видящей в любимом человеке друга и властелина. О, Екатерина, поймите хорошенько мои слова!… Если вы желаете снизойти ко мне со своего королевского трона для того, чтобы осчастливить своего подданного, то не делайте этого, лучше молчите и позвольте мне пойти с повинной к королю. Я такого же происхождения, как и вы, Екатерина, и не могу допустить, чтобы любимая мною женщина смотрела на меня сверху вниз. Я могу положить к вашим ногам свою любовь, но не стану склонять голову ни пред кем. Если же вы меня любите, как равная равного, то скажите лишь одно слово – и я всю свою жизнь посвящу вам… Я буду вашим рабом и вашим властелином. У меня не будет ни одной мысли, ни одного чувства, которые не принадлежали бы вам. Будучи даже вашим властелином, я вечно буду у ваших ног, и если вам доставит удовольствие раздавить меня, то я с радостью подчинюсь вашему желанию, так как всегда и прежде всего буду вашим рабом.

Сеймур снова опустился на колени и прижал свое прекрасное, гордое лицо к ногам Екатерины.

Королева наклонилась, подняла руками голову графа и с невыразимым счастьем посмотрела в глаза любимого человека.

– Любите вы меня? – спросил граф, нежно охватывая рукой стройный стан Екатерины.

– Да, я люблю вас! – твердым голосом ответила королева. – Я люблю вас, как женщина, а не как королева, и если даже нам обоим грозит эшафот, то что это для нас?! Мы по крайней мере умрем вместе, и наши души встретятся на небе.

– Нет, не думайте о смерти, Екатерина! – возразил граф. – Думайте о прекрасной, светлой жизни, которая ожидает нас. Думайте о том времени, когда нам не нужно будет скрывать свою любовь, когда мы будем наслаждаться своим счастьем свободно, открыто пред всем светом. Будем надеяться, Екатерина, на милосердную смерть, которая освободит вас от жестокого, кровожадного старика. Как только не станет Генриха Восьмого, ничто не помешает вам сделаться моей женой, моей на всю жизнь. Вместо гордой королевской короны вашу головку украсит прелестный миртовый венок. Поклянитесь мне, Екатерина, что вы будете моей женой, как только смерть Генриха освободит вас.

Королева вздрогнула, и ее щеки побледнели.

– Значит, все наши надежды основаны на чужой смерти? – со вздохом проговорила она. – А конечная цель нашей любви – эшафот?

– О нет, Екатерина, наша надежда – любовь, а цель – счастье. Думай о жизни и светлом будущем, а теперь исполни мою просьбу: поклянись мне пред лицом Бога и этой чудной природы, окружающей нас, что, как только умрет Генрих, ты будешь моей женой! Поклянись мне, что ты пренебрежешь требованиями глупого этикета и деспотическими придворными нравами и обвенчаешься со мной сейчас же после смерти короля. Мы найдем священника, который освятит наш союз, заключенный нами сегодня на вечные времена. Поклянись мне, что ты будешь любить меня и останешься верна мне до этого блаженного момента, до момента твоего освобождения. Помни, что моя честь – вместе с тем и твоя честь, что в твоем счастье заключается и мое счастье.

– Клянусь! – торжественно ответила Екатерина. – Ты можешь всегда, каждую минуту рассчитывать на меня. Никогда я не изменю тебе, никогда у меня не будет мысли, которая не принадлежала бы всецело тебе. Я буду любить тебя так, как этого заслуживает Томас Сеймур то есть с открытой душой и полным доверием. Я с гордостью буду подчиняться твоим требованиям и с радостью назовусь твоей послушной, верной женой.

– Я принимаю твою клятву! – строгим, решительным голосом произнес Сеймур. – И, в свою очередь, клянусь тебе, что буду всю жизнь смотреть на тебя, как на свою королеву и повелительницу. Клянусь тебе, что буду для тебя самым преданнейшим подданным, полезным советчиком, верным мужем и храбрым защитником. Моя жизнь принадлежит моей королеве, сердце – моей возлюбленной. Эти слова будут моим девизом навсегда. Да накажет меня Бог, да буду я тобой отвергнут, если когда‑нибудь нарушу свою клятву!…

– Аминь! – воскликнула Екатерина с обворожительной улыбкой на губах.

Наступило молчание, то чудное молчание, которое является лишь в минуты любви и счастья, когда сердце полно чувством и в человеческом языке не хватает слов для выражения всей глубины его.

Эту святую тишину внезапно прервали отдаленные звуки охотничьих рожков, лошадиный топот и человеческие голоса.

Королева вздохнула и подняла голову с плеча графа. Очаровательный сон окончился; пришел ангел с огненным мечом и изгнал бедных смертных из врат рая. Они были недостойны его более. Королева нарушила клятву, данную мужу пред алтарем, и отдала свою любовь другому.

– Все кончено! – печально проговорила Екатерина. – Меня призывают к моей жизни невольницы. Начнем играть наши роли. Пред вами снова королева.

– Поклянитесь мне прежде, что вы никогда не забудете этого часа! – попросил Сеймур.

– Как же можно забыть его? – с удивлением возразила Екатерина.

– Вы будете всегда верны мне? – спросил Сеймур.

– Ах вы, ревнивец! – заметила, смеясь, Екатерина. – Почему же я вам не предлагаю такого вопроса?

– О, вы прекрасно знаете, что обладаете чарами, навсегда приковавшими меня к вам! – горячо ответил граф.

– Это неизвестно! – мечтательно проговорила Екатерина, устремляя взор на небо, по которому плыли серебристые облака. – Любовь могущественна, как Бог, – продолжала она, положив руку на плечо графа. – Любовь безгранична, вездесуща и вечна. В нее нужно верить так же, как верят в Бога, и только тот, кто способен так верить, достоин любви.

Звуки рожков приближались; уже слышались ржание лошадей и лай собак.

Сеймур отвязал лошадей и подвел королеве Гектора, который был теперь послушен и кроток, как ягненок.

– Пред вами, ваше величество, два преступника, – шутливо улыбаясь, сказал Сеймур. – Гектор – мой соучастник. По его распухшему уху я заключаю, что его укусило какое‑то насекомое и поэтому он взбесился и понес вас; не будь этого случая, я до сих пор оставался бы самым несчастным в мире человеком в вашем королевстве, а теперь, благодаря Гектору, во всей Англии не найдется никого счастливее меня.

Королева ничего не ответила, но, охватив руками шею лошади, горячо поцеловала ее в голову.

– С этого дня я не сяду ни на какую другую лошадь, – наконец, сказала она. – А когда Гектор состарится…

– То за ним будут заботливо ухаживать на конюшне графини Сеймур, – прервал королеву граф, помогая ей сесть в седло.

Оба поехали молча навстречу свите. Как только они выехали из леса, сейчас же показалась вся кавалькада с принцессой Елизаветой во главе.

– Ах, вот еще что! – прошептала королева графу. – Если вам понадобится что‑нибудь передать мне, то обратитесь к Джону Гейвуду; это – человек, на дружбу которого можно положиться.

Екатерина поскакала вперед и начала оживленно рассказывать принцессе Елизавете о несчастном случае и о том, что обязана своим спасением графу Сеймуру.

Елизавета рассеянно слушала рассказ мачехи и мрачно смотрела на обер‑шталмейстера. Как только королева обернулась к своей свите, почтительно поздравлявшей ее с счастливым избавлением от опасности, принцесса еле заметным знаком подозвала к себе Сеймура.

– Милорд, – обратилась она к нему строгим, резким тоном, отъехав на несколько шагов вперед, чтобы никто не мог услышать ее слова, – вы много раз просили меня дать вам возможность поговорить со мной наедине. Вы утверждаете, что должны сказать мне нечто такое, чего не должны слышать другие. Я снисхожу к вашей просьбе и согласна выслушать вас.

Принцесса Елизавета замолчала в ожидании ответа графа. Сеймур низко, почтительно поклонился.

«Я пойду на это свидание, – подумал он, – для того чтобы отвести глаза принцессе, дабы она не заметила того, что не должна знать».

Елизавета гневно взглянула на графа, и ее лоб мрачно нахмурился.

– Вы отлично умеете скрывать свою радость, граф, – колко заметила она. – Глядя на вас, никто не подумал бы…

– Томас Сеймур прекрасно научился подавлять на своем лице даже выражение восхищения, – прервал граф молоденькую девушку. – При дворе очень опасно выказывать свои настоящие чувства. Скажите, принцесса, когда и где я могу видеть вас?

– Ждите сегодня моего распоряжения, которое вам передаст Джон Гейвуд, – прошептала Елизавета и подъехала ближе к королеве.

– Опять Джон Гейвуд! – пробормотал граф. – Как доверенное лицо обеих, он может сделаться моим палачом, если пожелает.

IV

КОРОЛЬ СКУЧАЕТ

Король Генрих Восьмой был один в своем кабинете. Он уже несколько часов работал над составлением своей книги, которая должна была заменить его подданным Библию. Наконец он отложил перо в сторону и с чувством необыкновенного удовольствия взглянул на стопу мелко исписанных листов бумаги, которая должна была доказать всему народу, что король Генрих – не только самый добродетельный, но и самый мудрый из всех королей на свете.

Однако созерцание бумаг не надолго заняло короля. Одиночество пугало его. Кровавые призраки тревожили его; ему слышался шепот его жертв. Стараясь забыть о пролитой раньше крови, король проливал новую, но и это не помогало, и страшные видения преследовали Генриха VIII, хотя он старался не показывать виду, что тени жертв тревожат его, что он иногда раскаивается в своих злодеяниях.

Король нетерпеливо позвонил в золотой колокольчик, стоявший возле него, и его лицо прояснилось, когда дверь открылась и на пороге показался граф Дуглас.

– Наконец‑то! – радостно воскликнул граф, умевший угадывать настроение короля по выражению его лица. – Наконец‑то, ваше величество, вы решились осчастливить свой народ.

– Осчастливить свой народ? – удивленно переспросил король. – Что вы хотите этим сказать?

– Как же, ваше величество!… Вы наконец решились отдохнуть от усиленных занятий и подумать немного о своем драгоценном здоровье. Вы должны помнить, ваше величество, что благополучие Англии зависит от состояния вашего здоровья. Вы здоровы – здоров и английский народ.

Король улыбнулся довольной улыбкой. Ему даже не приходило в голову сомневаться в словах Дугласа.

«Понимаю, что тебе нужно, – думал между тем Дуглас. – Ты снова жаждешь человеческой крови; когда напьешься ею, то опять станешь здоров и весел. К счастью, у нас имеется запасец. Дадим, дадим королю то, чего просит его душа. Только нужно действовать осторожно, очень осторожно!»

Дуглас подошел к Генриху и, подобострастно поцеловав его руку, произнес:

– Я целую руку, которая была сегодня источником мудрости, вылившейся на эту благословенную Богом бумагу. Я целую бумагу, которая осчастливит английский народ, но почтительнейше прошу вас, ваше величество, ничего не писать больше. Вам необходим отдых. Не забывайте, ваше величество, что вы, несмотря на всю свою мудрость, все же – только человек, нуждающийся в отдыхе и покое.

– Да, и даже слабый, дряхлый человек, – вздохнул король, пытаясь встать, причем так сильно облокотился на Дугласа, что граф пошатнулся от непомерной тяжести.

– Дряхлый! – с упреком возразил Дуглас. – Что вы, ваше величество! Вы сегодня двигаетесь так легко, как юноша. Вы встали с кресла, почти не опираясь на мою руку.

– Тем не менее я чувствую, что старею! – заметил король, который был особенно грустно настроен.

– Вы стареете? – с удивлением воскликнул Дуглас. – Как можно говорить о старости, обладая такими прекрасными ясными глазами, таким величественным лбом, такой благородной осанкой, как у вас?! Нет, ваше величество, короли подобны Богам: они никогда не стареют.

– В этом отношении они похожи на попугаев, – проговорил Джон Гейвуд, входя в комнату. – У меня есть попугай, я получил его в наследство от своего прадеда, а мой прадед – от своего прадеда, бывшего парикмахером у короля Генриха Четвертого. Вот уже сто лет, как мой попугай распевает: «Да здравствует король Генрих, почтенный образец добродетели, ума, красоты и милосердия!» Это мой попугай говорил сто лет тому назад, это повторяет и теперь. Эти комплименты слышали Генрихи и Четвертый, и Пятый, и Шестой, и Седьмой, и Восьмой. Короли менялись, а их характеры оставались все те же: все они были образцами добродетели, всем им говорил попугай сущую правду. И ваша правда такова, милорд Дуглас! Можете верить графу, ваше величество. Ведь он состоит в родстве с моим попугаем и от него научился бессмертному хвалебному гимну в честь королей.

Генрих VIII засмеялся, а Дуглас с ненавистью взглянул на Джона Гейвуда.

– Веселый малый, не правда ли, Дуглас? – спросил король, указывая на Гейвуда.

– Просто шут! – резко ответил граф, презрительно пожимая плечами.

– Совершенно верно, – поспешил согласиться Гейвуд. – Потому‑то я и сказал правду, что я – шут. Давно известно, что правду говорят лишь дети да дураки. Я потому и сделался шутом, чтобы у короля было хоть одно существо, которое не лгало бы ему.

– Какую же ты теперь скажешь правду? – спросил король.

– Кушать подано, ваше величество! Отложите в сторону свои духовные труды и решитесь уделить некоторое время на восприятие пищи; уподобьтесь хищному животному, питающемуся мясом. Королем легко быть – для этого нужно только родиться от коронованных особ; а вот быть человеком со здравым желудком гораздо труднее. Помимо хорошего пищеварения, необходимо и спокойствие духа. Пойдемте, ваше величество, и докажите нам, что вы – не только король, но и человек с прекрасным желудком.

С веселым смехом Гейвуд взял под руку короля, и Генрих Восьмой, поддерживаемый с одной стороны Дугласом, а с другой – Гейвудом, направился в столовую.

Король, любивший хорошо поесть, опустился на свое золотое кресло и взял из рук обер‑церемониймейстера дощечку, на которой были написаны все блюда, предлагаемые в этот день королю. Королевский обед всегда обставлялся необыкновенной торжественностью и признавался делом чрезвычайной важности. Курьеры носились по всем частям королевства для того, чтобы приобрести все самое лучшее для королевского стола.

На этот раз самые изысканные блюда красовались на столе, но Генрих VIII не выказывал обычного удовольствия по этому поводу; он был мрачно настроен и слабо улыбался шуткам Гейвуда. Король нуждался в обществе женщин; он любил их, как охотник любит дичь, и отсутствие дам приводило его в дурное расположение духа.

Хитрый Дуглас понимал, что означают вздохи короля и морщины на его лбу, и решил воспользоваться настроением Генриха, чтобы поднять шансы своей дочери и унизить королеву.

– Ваше величество, я собираюсь сделаться государственным преступником, – начал Дуглас, – так как обвиняю короля в незаконных действиях.

Генрих поднял взор на графа и взял своей холеной, украшенной бриллиантами рукой золотой бокал.

– Вы обвиняете меня, своего короля, в незаконных действиях? – удивленно спросил он, еле ворочая языком.

– Да, ваше величество, несмотря на то, что вы для меня являетесь представителем Бога на земле! – ответил Дуглас. – Но я обвинил бы также и Бога, если бы Он лишил меня солнца и прекрасных, душистых цветов. Мы, бедные смертные, привыкли любоваться дарами Божьими и, если их от нас отнимают, готовы кричать о несправедливости. Вот и вы, ваше величество, были к нам очень жестоки, лишив нас общества королевы, этого воплощенного луча солнца и красоты.

– Королева сама пожелала покататься верхом, – недовольным тоном возразил король. – Весенний воздух манил ее; а так как я не обладаю, к сожалению, свойствами Бога быть вездесущим, то и мне приходится мириться с отсутствием королевы. В Англии нет ни одной лошади, которая годилась бы для короля.

– Я не понимаю, ваше величество, как королева могла предпочесть катанье верхом вашему обществу? – простодушным тоном проговорил Дуглас. – О, как холодны и эгоистичны женские сердца! Если бы я был вашей женой, ваше величество, я никогда не ушел бы от вас. Для меня не было бы большего счастья, как сидеть возле вас и слушать ваши мудрые речи. Если бы я был женщиной…

– Я нахожу, граф, что ваше последнее желание блистательно сбылось, – прервал его Гейвуд. – Вы говорите как настоящая старая баба.

Все сидевшие за столом засмеялись, только король был серьезен и мрачно смотрел в одну точку.

– Это – правда, – пробормотал он. – Екатерина была как‑то особенно возбуждена, отправляясь на эту прогулку. Ее глаза блестели так, как никогда. Вероятно, в этой прогулке скрывается что‑то. Кто поехал с королевой? – громко спросил он.

– Принцесса Елизавета, – поспешил ответить Гейвуд, понявший намерение графа возбудить ревность короля. – Принцесса Елизавета – любимая подруга королевы, и она не отпускает ее ни на шаг от себя. Затем королеву сопровождают придворные дамы, которые, точно сказочные драконы, стерегут красавицу‑принцессу.

– Затем обер‑шталмейстер, – ехидно прибавил Дуглас, – и…

– О нем можно бы и не упоминать, – прервал графа Гейвуд. – Само собой разумеется, что обер‑шталмейстер должен сопровождать королеву; это для него – такая же обязанность, как для вас повторять песнь вашего родственника‑попугая.

– Да, вы правы! – согласился король. – Томас Сеймур должен сопровождать королеву – это также и мое желание. Граф Сеймур – мой верный слуга; он унаследовал эту верность от своей сестры Джейн, моей любимой, в Бозе почивающей королевы. Он привязан ко мне непоколебимой любовью.

«Очевидно, Сеймура еще рано трогать, – подумал про себя Дуглас. – Король еще верит ему. Поэтому лучше выпустить на сцену кого‑нибудь из врагов Сеймура, например, Генри Говарда, а вместе с Говардом достанется, конечно, и королеве».

– Кто же еще сопровождает мою супругу? – спросил Генрих VIII, выпивая залпом еще один бокал вина и разгорячаясь все больше и больше: безумный припадок ревности охватывал его все сильнее и сильнее.

– Кажется, ее величество сопровождает еще граф Сэррей! – самым невинным тоном проговорил Дуглас.

Король нахмурил лоб. Его лицо приняло выражение дикого зверя, бросающегося на свою добычу.

– Это – неправда, – строго возразил Гейвуд. – Графа Сэррея нет в свите королевы.

– Ах, его там нет? Бедный граф, он, значит, очень опечален! – заметил Дуглас.

– Почему вы думаете, что граф опечален? – гневно спросил король.

– Потому что граф Сэррей привык греться лучами солнца, исходящими от королевы, – быстро ответил Дуглас. – Граф Сэррей, подобно некоторым цветам, всегда поднимает голову к солнечному свету и от него получает блеск и жизненные силы.

– Пусть будет осторожнее: как бы солнце не сожгло его совсем! – угрюмо пробормотал Генрих.

– Вы должны завести себе очки, граф, – обратился Гейвуд к Дугласу. – Вы, очевидно, плохо видите и смешали солнце с какой‑нибудь планетой, вращающейся вокруг него. Граф Сэррей – очень умный человек, он прекрасно понимает, что было бы очень глупо пялить глаза на солнце, которое лишь может ослепить его. Я знаю, что он довольствуется одной из планет и на эту планету обращены его взоры.

– Что вы хотите этим сказать? – с презрительной гримасой спросил Дуглас.

– Я хочу разъяснить вам, что вы на этот раз спутали свою дочь с ее величеством королевой! – отчеканивая каждое слово, ответил Гейвуд. – С вами случилось то же, что бывает иногда с известными астрономами: вы приняли незначительную планету за солнце.

Дуглас метнул на Гейвуда злобный взгляд, и оба почувствовали, что стали с этого момента заклятыми врагами.

Король не обратил внимания на то, что сейчас произошло. Он был погружен в мрачное раздумье, и приметы приближающейся грозы все резче и резче выражались на его лице.

Он отшвырнул ногой стул, поднявшись со своего места без посторонней помощи. Безумный гнев придал ему силы.

Все придворные встали, и никто, кроме Гейвуда, не заметил того взгляда, которым обменялись между собой граф Дуглас с епископом Гардинером и лордом‑канцлером Райотчесли.

«Ах, почему здесь нет Кранмера? – подумал Гейвуд. – Эти трое хищников насторожились; очевидно, они наметили себе добычу. Во всяком случае я напрягу все свое внимание и вовремя увижу, кого они собираются проглотить».

– Обед окончен, господа! – резко проговорил король, и все присутствующие в столовой поспешили удалиться.

Только граф Дуглас, Гардинер и Райотчесли оставались еще в комнате.

Гейвуд незаметно пробрался в кабинет короля и спрятался за тяжелой портьерой, скрывавшей дверь между кабинетом и одной из приемных.

– Пойдемте, господа, в мой кабинет, – пригласил король. – Чтобы нам не было скучно, мы займемся делами, которые послужат для блага моего народа. Граф Дуглас, дайте мне вашу руку!

Король, опираясь на плечо Дугласа, медленно пошел к дверям кабинета, а за ними следовали на почтительном расстоянии Гардинер и Райотчесли.

– Так вы говорите, граф, что Генри Говард осмеливается приближаться к моей супруге? – тихо спросил король.

– Я этого не говорю, ваше величество, – ответил Дуглас. – Я только позволил себе заметить, что Говард всегда старается быть там, где бывает ее величество королева.

– Вы думаете, что он встречает поощрение со стороны королевы? – скрежеща зубами от злости, продолжал свои расспросы король.

– Я считаю ее величество благородной и верной супругой, ваше величество! – смиренно заявил Дуглас.

– Если бы вы посмели иначе смотреть на королеву, то я бросил бы к вашим ногам вашу собственную голову! – свирепо крикнул Генрих.

– Моя голова принадлежит вам, ваше величество! – покорно сказал Дуглас. – Вы можете делать с ней все, что вам угодно.

– Не думаете ли вы, что Говард любит мою супругу? – снова спросил король.

– Да, ваше величество, я осмеливаюсь это думать! – сознался Дуглас.

– В таком случае, клянусь Богом, я раздавлю эту змею, как раздавил его сестру! – воскликнул Генрих VIII. – Весь род Говардов – тщеславные, лживые, опасные людишки!

– Говарды никак не могут забыть, что на троне, рядом с вами, ваше величество, сидела королева из их семьи! – сказал Дуглас.

– Ну, им придется об этом забыть, – с злым смехом проговорил Генрих. – Я вырву из их голов эти воспоминания, хотя бы мне для этого пришлось разбить их дурацкие головы. Им мало примера сестры. Они могли убедиться, что я умею наказывать изменников, но если этому тщеславному роду Говардов нужны еще примеры, то дело за этим не станет. Дай мне какое‑нибудь средство, Дуглас, какой‑нибудь крючочек, который я мог бы прицепить к телу изменника и потащить его на эшафот. Дай мне доказательство преступной любви Генриха Говарда – и я обещаю тебе, что разрешу все то, что ты пожелаешь.

– Я представлю вам доказательство, ваше величество! – ответил Дуглас.

– Когда? – нетерпеливо спросил король.

– Через четыре дня, ваше величество, на большом состязании поэтов, которое вы приказали устроить по случаю дня рождения королевы! – пообещал Дуглас.

– Благодарю тебя, Дуглас, очень благодарю, – почти довольным тоном проговорил Генрих. – Значит, через четыре дня ты освободишь меня от ненавистного рода Говардов.

– А как мне поступить, ваше величество, – притворно робким голосом спросил Дуглас, – если, представляя вам доказательство вины Говарда, мне придется обвинить и другое лицо?

Король, собиравшийся переступить порог своего кабинета, вдруг остановился.

– Вы имеете в виду королеву? – странным, жутким голосом спросил он. – Если она окажется виновной, то и ее придется наказать. Бог вложил в мои руки скипетр, чтобы я правил им на славу Англии и на страх людям. Если королева согрешила, то должна быть наказана. Достаньте мне доказательство вины Говарда и не беспокойтесь, если при этом обнаружится измена королевы. Я не отступлю малодушно пред актом правосудия!…

V

ДРУГ КОРОЛЕВЫ

Граф Дуглас, Гардинер и Райотчесли последовали за королем в его рабочий кабинет.

Наконец‑то мог быть нанесен решительный удар и приведен в исполнение так долго готовившийся и обдумывавшийся план трех врагов королевы. Вот почему, следуя за королем, с необычной живостью опередившим их, они еще раз обменялись многозначительными взглядами. Взгляд графа Дугласа говорил: «Час наступил, будьте готовы!» А взоры его друзей отвечали ему: «Мы готовы».

Джон Гейвуд, скрытый портьерой и наблюдавший за всем, не мог побороть в себе некоторый ужас при виде этих четырех мужчин, суровые и мрачные лица которых свидетельствовали о полном отсутствии в их душе всякого проблеска сострадания и милосердия.

– Ваше величество, – сказал Гардинер, когда король медленно опустился на оттоманку, – дозвольте нам прежде всего испросить благословение Господа Бога нашего на эти минуты совещания. Господь, олицетворяющий Собою любовь, а также и гнев, да просветит и благословит нас!…

Король набожно сложил руки, но в его душе нашла место только молитва гнева.

– Помоги мне, о Боже, наказать всех Твоих врагов и истребить повсюду нарушивших Твои законы! – пробормотал он.

– Аминь! – произнес Гардинер, серьезно и торжественно повторив слова короля.

– Пошли нам молниеносные стрелы Твоего гнева, – молился Райотчесли, – чтобы мы могли научить людей признавать Твою власть и Твое могущество!

– А теперь, милорды, скажите мне, как все обстоит в моем государстве и при моем дворе? – воскликнул король, глубоко вздохнув.

– Дурно, – сказал Гардинер. – Неверие по‑прежнему подымает свою голову. Оно подобно дракону, у которого тотчас вместо отрубленной головы вырастают две новые. Достойная проклятия секта реформистов и богоотступников увеличивается с каждым днем; наши тюрьмы уже не вмещают их, а когда мы тащим их на костры, они умирают с таким мужеством, с такой радостью, что это создает еще новых прозелитов, новых еретиков.

– Да, дело обстоит плохо, – сказал лорд‑канцлер Райотчести. – Напрасно мы обещали милость и прощение тем, кто вернется к нам с сокрушением и раскаянием; они смеются над нашей милостью и предпочитают мученическую смерть королевскому прощению. К чему нам послужило сожжение Миля Ковор‑даля, дерзнувшего перевести Библию? Его смерть, подобно набату колокола, только пробудила других фанатиков; и теперь эти книги – мы даже не можем понять и сообразить, откуда они появляются, – наводнили всю страну, дав нам в настоящее время более четырех переводов Библии; народ читает их с жадностью, и ядовитое семя познания и вольнодумия с каждым днем дает все более сильные и вредные ростки.

– Ну, а что скажете вы, граф Дуглас? – спросил король, когда лорд‑канцлер замолчал. – Эти благородные лорды рассказали мне о том, что делается в моем государстве, теперь расскажите мне, что делается при моем дворе?

– Ваше величество! – ответил граф Дуглас медленно и торжественно, словно он хотел, чтобы каждое его слово вонзилось в грудь короля, как ядовитая стрела. – Народ только следует примеру, который подает ему двор. Как вы можете требовать веры от народа, если сам двор смеется над этой верой, если неверующие находят пособников и защитников при дворе?

– Вы обвиняете, но не называете имен, – с нетерпением сказал король. – Кто осмеливается при моем дворе быть защитником еретиков?

– Кранмер, епископ кентерберийский, – сказали все трое как бы в один голос.

Лозунг был произнесен, знамя кровавой борьбы было поднято.

– Кранмер? – в раздумье повторил король. – Он был всегда моим верным слугой и заботливым другом. Ведь это он тогда освободил меня от недостойного брака с Екатериной Арагонской, он же предостерег меня от Екатерины Говард и дал мне доказательства ее вины. В каком же преступлении вы обвиняете его?

– Он не признает шести статей*, – тихо сказал Гардинер, причем его лукавое лицо приняло выражение мрачной ненависти. – Он отрицает тайную исповедь и не верит, что добровольно принятый обет обязывает к целомудрию.

– Если это так, то он – государственный изменник! – воскликнул Генрих VIII, любивший облекать священным покровом почтения к целомудрию и непорочности свою собственную порочную и нецеломудренную жизнь, причем ничто так не раздражало его, как встреча другого лица на этом порочном пути, который он, благодаря своему королевскому могуществу и власти, данной от Бога, проходил совершенно безнаказанно. – Если это так, то Кранмер – государственный изменник и моя карающая рука должна поразить его! – еще раз гневно повторил король. – Я сам дал моему народу шесть статей как священный символ веры и не потерплю, чтобы кто‑либо хулил и пятнал это единственно верное и истинное учение. Но вы ошибаетесь, милорды. Я знаю Кранмера, он надежный и верующий человек.

* Билль о шести статьях был издан в 1539 г. Он упразднял монастыри и показывал, что религия – не дело индивидуальной совести, а представляет собою национальный интерес, нарушение которого является уголовным преступлением. На основании этого акта было обвинено и казнено немало протестантов.

– И все же именно он поддерживает еретиков в их упрямстве и закоренелости, – сказал Гардинер. – Именно он мешает этим отступникам, хотя бы из боязни Божьего гнева, вернуться к своему светскому и духовному владыке. Кранмер проповедует им, что Бог есть любовь и милосердие; он учит их, что Христос пришел на землю, чтобы принести людям любовь и прощение грехов, и что только те истинные последователи и слуги Христа, кто следует Его заветам любви. Разве вы не видите, ваше величество, в этом тайной и скрытой жалобы против вас лично? Прославляя всепрощающую любовь, Кранмер в то же время как бы порицает ваш справедливый и карающий гнев.

Генрих VIII ответил не тотчас, а сперва в раздумье серьезно смотрел пред собой. Фанатический священнослужитель зашел слишком далеко и, не подозревая того, сам явился в настоящую минуту обвинителем короля.