Текст книги "Шестая жена короля Генриха VIII"

Автор книги: Ф. Мюльбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Так тот молодой человек, которого вчера намеревались сжечь на костре, был вашим сыном? – спросила королева.

– Да, это был мой сын.

– И вы не сказали об этом королю, вы не просили его о помиловании? – изумилась королева.

– Если бы я только сделал это, то мой сын безвозвратно погиб бы! Ведь вам отлично известно, что король крайне гордится своею беспристрастностью и своею… добродетелью! О, если бы он знал, что Томас – мой сын, он сам осудил бы его на смерть, чтобы доказать народу, что Генрих Восьмой повсюду находит виновных и карает преступников, чье бы имя они ни носили и кто бы ни просил за них! Даже и ваши мольбы не смягчили бы короля, так как первосвященник английской церкви никогда не простил бы того, что этот бедный молодой человек – незаконный сын своего отца, что он не в праве носить его имя, что его мать – жена другого, которого мой Томас должен называть своим отцом!

– Бедный Гейвуд! – сострадательно произнесла королева. – Да, теперь я понимаю вас! Король ни в коем случае не простил бы этого, и если бы он только знал, то ваш сын наверное погиб бы на эшафоте!

– Вы спасли его, ваше величество! – воскликнул шут. – Теперь вы верите, что я вечно буду благодарен вам?

– Да, верю! – с приветливой улыбкой сказала королева, протягивая ему руку для поцелуя. – Я верю вам и принимаю вашу службу!

– И вы будете нуждаться в ней, ваше величество, так как грозовые тучи собираются над вашей головой и вот‑вот заблестят молнии и загрохочет гром.

– О, я не боюсь этого! У меня крепкие нервы! – улыбаясь возразила королева. – С наступлением грозы природа лишь оживает, и я всегда видела, что после грозы сияет солнце.

– Вы храбры! – грустно сказал Гейвуд.

– Это оттого, что я не знаю за собой никакой вины!

– Но ваши враги сочинят для вас вину! Ах, когда нужно оклеветать ближнего и погубить его, люди становятся поэтами!

– Но вы сами сказали, что поэты – безумцы, и что их нужно всех повесить на одном суку, – смеясь, произнесла королева. – Отлично, мы поступим с клеветниками так, как следует поступать с поэтами, вот и все!

– Нет, это еще далеко не все! – энергично воскликнул Гейвуд. – Ведь клеветники походят на дождевых червей. Их режут на куски, но этим отнюдь не умерщвляют их, а, напротив, умножают и каждого наделяют несколькими головами.

– Но в чем же меня обвиняют? – нетерпеливо воскликнула Екатерина. – Разве моя жизнь не открыта для всех? Разве я когда бы то ни было старалась иметь какую‑либо тайну? Разве мое сердце – не хрустальный дворец, в который может заглянуть каждый, заглянуть и убедиться, что в нем совершенно бесплодная почва и что в нем не растет ни единого, даже самого жалкого растеньица?

– Если даже это так, то ваши враги посеют плевелы и постараются уверить короля, что это – жгучая любовь, выросшая в вашем сердце.

– Как? Меня хотят обвинить в преступной любви? – спросила королева, и ее губы слегка дрогнули.

– Мне еще неизвестен план ваших врагов, – ответил шут. – Но я узнаю его. Заговор в полном ходу. Итак, берегитесь, ваше величество! Не доверяйтесь никому, так как враги обыкновенно прикрываются лицемерием и льстивыми словами.

– Если вы знаете моих врагов, то назовите их! – сказала Екатерина с нетерпением. – Назовите мне их, чтобы я могла остерегаться их.

– Я пришел сюда не для того, чтобы обвинить кого‑либо, а лишь для того, чтобы предостеречь вас. Поэтому я буду осторожен и не укажу вам на ваших врагов, но зато назову вам ваших друзей.

– Ах, следовательно, у меня есть и друзья? – со счастливой улыбкой прошептала Екатерина.

– Да, у вас есть друзья, притом такие, что готовы пожертвовать ради вас своею жизнью!

– О, назовите мне их, назовите мне их! – воскликнула Екатерина, вся так и трепеща от радостного ожидания.

– Прежде всего я назову Кранмера, архиепископа кентерберийского. Это – ваш верный и надежный друг, на которого вы можете положиться. Он любит вас как королеву и ценит как единомышленницу, которую ниспослал ему Господь, чтобы здесь, при дворе всехристианнейшего и всекровавейшего короля, довести до конца святое дело реформации и пролить свет познания в эту тьму суеверия и поповства.

– Да, вы правы! – задумчиво произнесла королева. – Кранмер – благородный и надежный друг и довольно часто поддерживал меня у короля против булавочных уколов моих врагов, которые хотя и не убивают, но все же покрывают ранами все тело и насмерть истомляют его.

– Защищайте его и тем самым вы защитите самое себя!

– Ну, а кто же еще – мои друзья? – спросила Екатерина.

– Я отдал первенство Кранмеру, но теперь, ваше величество, назову себя вашим вторым другом. Если Кранмер – ваш защитник, то я готов быть вашим псом, и, верьте мне, пока у вас есть такой защитник и такая собака, вы неуязвимы. Кранмер оградит вас от всех камней, лежащих на вашем пути, а я изгрызу всех ваших врагов, таящихся по придорожным кустам и готовых из засады напасть на вас.

– Благодарю вас! Истинно благодарю вас! – искренно произнесла Екатерина. – Ну, а дальше?

– Дальше? – с грустной улыбкой повторил Гейвуд.

– Назовите мне еще моих друзей!

– Ваше величество! – воскликнул шут. – Достаточно и того, если в жизни найдешь двух друзей, на которых можно положиться и верностью которых не руководит корыстолюбие. Вы, может быть, являетесь единственной коронованной особой, которая может похвастать такими друзьями.

– Я – женщина, и много женщин окружает меня и ежедневно клянется мне в неизменной дружбе и преданности. Разве они не достойны имени друзей? – задумчиво спросила Екатерина. – Неужели недостойна его и леди Джейн Дуглас, которую я уже много лет называю своей подругой и которой верю, как родной сестре? Скажите, Гейвуд, скажите хотя вы, о котором говорят как о человеке, знающем все, что происходит при дворе! Скажите, неужели леди Джейн Дуглас – не подруга мне?

Джон Гейвуд вдруг стал серьезен и мрачен и задумчиво потупил взор. Затем он обвел комнату беспокойным взглядом, как бы желая убедиться, не притаился ли где‑нибудь соглядатай, и, вплотную подойдя к королеве, прошептал: – Не доверяйте ей! Она – папистка, и Гардинер – ее друг.

– Ах, я подозревала это! – печально прошептала королева.

– Но слушайте, ваше величество! – продолжал шут. – Не обнаруживайте вашего подозрения ни взглядом, ни словом, ни малейшим намеком. Усыпите эту ехидну верою в вашу беспечность, да, да, усыпите ее! Это – ядовитая и опасная змея, которую нельзя дразнить, а не то, прежде чем вы в состоянии будете предвидеть это, она ужалит вас. Будьте всегда добры, всегда доверчивы, всегда приветливы по отношению к ней. Однако о том, что вы не желаете поведать Гардинеру и графу Дугласу, не говорите леди Джейн. О, верьте мне, она напоминает льва в венецианском дворце дожей. Те тайны, которые вы доверяете ей, заносятся в обвинительный акт против вас пред кровавым трибуналом.

Екатерина смеясь покачала головой и сказала:

– Вы слишком преувеличиваете, Гейвуд. Возможно, что религия, которую леди Джейн тайно исповедует, отчуждает ее сердце от меня, но она никогда не будет в состоянии изменить мне или вступить в союз с моими врагами. Нет, нет, мой Джон, вы ошибаетесь. Было бы непростительным легкомыслием поверить вам. О, как плачевен был бы мир, если бы мы никогда не могли довериться даже самым верным и любимым нашим друзьям.

– Да, мир дурен и плачевен, и приходится отчаяться в нем или смотреть на него как на веселую шутку, которой дразнит и манит нас дьявол. Для меня он – вот именно такая шутка, ваше величество! И я сделался королевским шутом именно потому, что это положение по крайней мере дает мне право изливать весь яд презрения на пресмыкающихся и говорить правду тем, у которых вечная ложь словно патока каплет с губ. Мудрецы и поэты – истинные шуты нашего времени, и так как я не чувствую в себе призвания быть королем или духовником, палачом или агнцем Божиим, то я сделался шутом.

– Да, шут – значит эпиграммист, пред колким языком которого трепещет весь двор, – заметила Екатерина.

– Так как я не могу, подобно своему державному повелителю, приказать судить этих преступников, то я караю их жалом своего языка, ваше величество, – промолвил шут. – Ах, повторяю вам, ваше величество, вы будете нуждаться в этом союзнике. Будьте настороже! Сегодня утром я уже слышал первые раскаты грома и в глазах леди Джейн заметил тайные молнии. Не доверяйте ей! Не доверяйте никому здесь, кроме своих друзей – Кранмера и Джона Гейвуда!…

– И вы говорите, что среди всего этого двора, среди всех этих блестящих женщин, этих смелых кавалеров, бедная королева не имеет ни одного истинного друга, ни одной души, которой она может довериться, ни одной руки, на которую может опереться? – почти с упреком спросила Екатерина. – О, подумайте, Гейвуд, сжальтесь над бедной королевой. Припомните! Скажите, неужели только вы двое? Ни одного друга, кроме вас?

Шут взглянул на королеву и глубоко вздохнул. Он, пожалуй, лучше ее самой мог читать в тайниках ее сердца и знать его глубокие раны. Однако он сочувствовал его горю и желал несколько смягчить его.

– Я припомнил, – тихо и печально произнес шут. – У вас есть еще третий друг при этом дворе.

– Ах, еще один друг? – воскликнула Екатерина уже более веселым и звонким голосом. – Назовите мне его, назовите! Вы же видите, что я сгораю от нетерпения услышать его имя.

Джон Гейвуд со странным, не то выжидательным, не то печальным выражением посмотрел на пылающее лицо Екатерины, на миг поник головою на грудь и вздохнул.

– Ну же, Джон, назовите мне третьего друга! – нетерпеливо повторила королева.

– Разве вы не знаете его, ваше величество? – спросил Джон Гейвуд, снова пристально смотря ей прямо в лицо. – Разве вы не знаете его? Это – Томас Сеймур, граф Сэдлей.

Словно солнечный луч скользнул по лицу королевы, и она тихо вскрикнула.

– Солнечные лучи прямо падают на ваше лицо, ваше величество! – печально продолжал Джон Гейвуд. – Берегитесь, как бы они не ослепили вашего ясного взора. Встаньте в тень, ваше величество; вы слышите, идет та, которая могла бы выдать солнечный свет на вашем лице за признаки пожара.

Вслед за тем отворилась дверь, и на пороге комнаты показалась леди Джейн. Она обвела быстрым, испытующим взглядом комнату, и незаметная улыбка мелькнула на ее бледном, красивом лице.

– Ваше величество, – торжественно произнесла она, – все готово! Если вам угодно, можно ехать на прогулку. Принцесса Елизавета ждет вас в аванзале, и ваш обер‑шталмейстер уже держит поводья вашего коня.

– А где же обер‑камергер? – краснея, спросила Екатерина. – Разве король ничего не поручил ему передать мне?

В этот самый момент вошел граф Дуглас и сказал:

– Его величество приказал передать вам, ваше величество, что вы можете избрать целью своей поездки такой далекий пункт, какой вам будет угоден. Великолепная погода достойна того, чтобы королева наслаждалась ею и вступила в состязание с солнцем.

– О, король всегда был и будет галантнейшим кавалером! – со счастливой улыбкой сказала Екатерина. – В таком случае идемте, Джейн, поедем вместе!

– Простите, ваше величество, – сказала леди Джейн, отступая. – Я не могу сегодня воспользоваться милостивым разрешением сопровождать вас, ваше величество. Сегодня дежурство леди Анны Эттерсвиль.

– Ну, тогда до следующего раза, Джейн! А вы, граф Дуглас, поедете с нами? – пригласила королева.

– Ваше величество, король приказал мне явиться к нему в кабинет.

– Смотрите, пред вами королева, которая покинута всеми своими друзьями! – весело произнесла Екатерина и легким, эластическим шагом направилась через зал к ожидавшему ее двору.

– Здесь что‑то происходит, о чем я должен разузнать! – пробормотал Джон Гейвуд, вместе с другими выходя из зала. – Поставлена мышеловка, так как кошки остаются здесь и жадно ждут свою добычу.

Леди Джейн с отцом осталась в салоне. Оба они подошли к окну и стали молча смотреть вниз на двор, где теперь находилась блестящая кавалькада королевы и ее свиты.

Екатерина только что села на иноходца; благородный конь, узнав свою госпожу, громко заржал, зафыркал и взвился на дыбы.

Принцесса Елизавета, державшаяся рядом с королевой, от страха вскрикнула.

– Вы упадете, ваше величество! – сказала она. – Как вы решаетесь садиться верхом на такое дикое животное?

– О, Гектор нисколько не дик! – улыбаясь ответила королева. – Он только переживает то же, что и я. Дивный майский воздух развеселил и осчастливил нас обоих. Итак, вперед, мои дамы и кавалеры! Сегодня наши кони должны быть быстры, как птицы.

Кавалькада быстро понеслась к раскрытым настежь дворцовым воротам. Впереди, во главе ее, скакала королева с принцессой Елизаветой по правую руку и с обер‑шталмейстером Томасом Сеймуррм графом Сэдлеем – по левую.

Наконец кавалькада исчезла из глаз; граф Дуглас и его дочь отошли от окна. При этом они многозначительно переглянулись, и в их взоре была какая‑то странная и мрачная насмешка.

– Ну, Джейн? – наконец спросил граф Дуглас. – Она – все еще королева, а король день ото дня тяжелеет и становится болезненнее. Пора приготовить ему седьмую королеву.

– Не долго ждать, отец!

– Любит ли она наконец Генри Говарда? – спросил Дуглас.

– Да, он любит ее, – ответила леди Джейн, и ее бледное лицо еще сильнее побледнело, сделавшись как полотно.

– Я спрашиваю, любит ли его королева?

– Она любит его! – пробормотала Джейн и, как бы вдруг ободряясь, продолжала: – Но далеко еще не достаточно влюбить в себя королеву; без сомнения, было бы лучше, если бы можно было внушить новую любовь королю. Вы не видали, отец, какими пылкими взорами его величество окидывал вчера меня и герцогиню Ричмонд?

– Видел ли я? Да весь двор только об этом и говорит!

– В таком случае устройте, чтобы король весь день как можно больше проскучал, и затем приведите его ко мне. У меня он встретит герцогиню Ричмонд.

– Ах, это – великолепная мысль! – воскликнул граф Дуглас. – Наконец‑то ты будешь седьмою супругою Генриха!…

– Я погублю Екатерину Парр, так как она – моя соперница и я ненавижу ее! – сказала леди Джейн, вся загоревшись и сверкая глазами. – Достаточно она пробыла королевой и я преклонялась пред нею. Пусть же она теперь поваляется предо мною во прахе, и я придавлю своей ногой ее голову.

II

ПРОГУЛКА

Было чудное утро. Роса еще лежала на зелени лугов, по которым неслась кавалькада, направляясь к опушке леса, в чаще деревьев которого раздавалось веселое пение лесных птиц. Затем кавалькада понеслась вдоль берега журчащего лесного ручейка; всадники то и дело вспугивали на своем пути косуль, которые то там, то сям появлялись на лесных прогалинах и как будто, подобно королеве и ее свите, прислушивались к пению птиц и журчанию ручейка.

Сердце Екатерины было полно сладостным, бесконечно блаженным чувством. Она переживала минуты невыразимого счастья. Томас Сеймур находился возле нее, а Джон Гейвуд уверил ее, что Сеймур принадлежит к числу ее самых верных, преданных друзей. Екатерина не решалась заговорить с Сеймуром, боясь лишний раз взглянуть на него, но одно сознание, что он тут, близко, наполняло ее душу восторгом. Горячий, пламенный взгляд Сеймура был устремлен на королеву, и Екатерина чувствовала этот взгляд, упиваясь своим счастьем.

Вся свита королевы двигалась на почтительном расстоянии от нее, некому было наблюдать за ней, и Екатерина думала, что вокруг нее и любимого человека нет никого и ничего, кроме цветущей природы, что за ними следят лишь Бог да далекая синева неба.

Королева совершенно позабыла, что рядом с ней, справа, ехала молоденькая принцесса Елизавета, едва достигшая четырнадцатилетнего возраста. Все пережитые невзгоды и страдания заставили Елизавету созреть раньше времени. От своего отца она унаследовала гордость и честолюбие, и, взглядывая по временам на маленькую корону, красовавшуюся на голове мачехи, Елизавета с болью в сердце думала, что она навсегда лишена права на эту корону.

Обстоятельства жизни очень рано заставили маленькую принцессу разбираться в своих мыслях и чувствах, и теперь она ясно давала себе отчет в том, что в ее душе проснулась любовь, настоящая любовь женщины, и что объектом этой любви был ехавший по левую руку королевы граф Сеймур.

Знал ли Томас Сеймур об этом чувстве? Понимал ли он, что маленькая принцесса Елизавета обладает горячим сердцем взрослой гордой женщины?

Томас Сеймур никогда не выдавал своих тайн. Так и осталось для всех неизвестным, прочел ли он в глазах молчаливой девочки жгучее чувство любви, говорил ли он о чем‑нибудь с ней в тенистых аллеях парка или в длинных коридорах мрачного дворца. Принцесса Елизавета обладала сильным, мужественным характером и не нуждалась в поверенных, а граф Сеймур прекрасно знал, что каждое лишнее слово могло заставить его сложить голову на плахе.

Бедная Елизавета не подозревала, что ее планы не совсем сходятся с планами Сеймура, она не подозревала, что граф, узнав о ее чувстве, воспользуется им для своих собственных целей. Подобно самой принцессе, он по временам взглядывал на украшенную бриллиантами корону молодой королевы и вспоминал при этом, что Генрих VIII сильно постарел и опустился в последние годы. Смелые, тщеславные планы созревали в голове графа Сеймура, а ехавшие с ним дамы были далеки от того, что занимало все помыслы их спутника. Сияющий взор Екатерины мечтательно устремлялся вдаль, а Елизавета мрачно и испытующе смотрела на графа. От ее внимания не ускользнули те пламенные взгляды, которые Сеймур бросал на королеву, она заметила и легкое трепетанье голоса графа, когда он отвечал на вопросы Екатерины.

Принцесса унаследовала от отца и наклонность к ревности, к этой ужасной болезни, заставившей Генриха VIII казнить двух своих жен. В первый раз Елизавета почувствовала сейчас все муки ревности. Молоденькая принцесса даже не допускала мысли, что ее мачеха может отвечать на любовь Сеймура; она не имела ничего против Екатерины, ее только возмущали пламенные взоры графа, которые не отрывались от лица королевы. Поглощенная всецело Сеймуром, Елизавета не замечала, что в глазах Екатерины светится нежное чувство, когда она обращает свои взоры на графа; однако сам Сеймур прекрасно заметил это. Если бы он был теперь наедине с Екатериной, он бросился бы к ее ногам, он доверил бы ей свою тайну, которую скрывал до сих пор в глубине души. Он предоставил бы королеве выбор или ответить на его любовь, или рассказать обо всем своему мужу и осудить его таким образом на смертную казнь.

Но Сеймур не мог сделать желанное признание. Сзади ехала свита, состоявшая из придворной знати, жадно следившая за всем тем, что происходило вокруг, любопытная, скрытная, недоброжелательная. Рядом с королевой была принцесса Елизавета; если бы она даже не расслышала тех слов, которые прошептал бы граф Екатерине, влюбленная девочка угадала бы их по выражению лица Сеймура; ведь любовь очень проницательна, а от ревнивого слуха не ускользнет ни малейший звук.

Одна Екатерина вполне наслаждалась настоящим. Она не забегала вперед, не ждала ничего большего, чем то, что было в ее распоряжении, и была счастлива одним присутствием любимого человека. Он был здесь, чего же ей желать больше!

Совершенно неожиданно для Сеймура явился благоприятный случай.

Маленькая муха, все кружившая над ноздрями лошади, на которой сидела королева, наконец прицелилась и ужалила благородное животное в голову. Лошадь начала ржать и мотать головой, чтобы освободиться от надоедливой мухи, но это движение заставило муху забраться глубже, в самое ухо Гектора. Лошадь, не помня себя от боли, сделала скачок вперед и, не слушая команды своей всадницы, бешено понеслась.

– Вперед, вперед, на помощь королеве! – крикнул обер‑шталмейстер и быстро поскакал вслед за Екатериной.

– На помощь королеве! – повторила принцесса Елизавета и, пришпорив свою лошадь, помчалась через луг в сопровождении всей свиты.

Но никто не мог догнать взбесившуюся лошадь, тщетно стремившуюся освободиться от невидимого врага. С быстротой молнии она пронеслась через луг, через дорогу, терявшуюся в лесу, перепрыгивая через ручьи, продираясь сквозь заросли.

Королева все еще держалась в седле; ее щеки побледнели, губы дрожали, но глаза спокойно и ясно смотрели вперед; она не растерялась, хотя прекрасно понимала опасность, грозившую ей. Шум испуганных голосов давно затих далеко позади; Екатерина слышала теперь лишь ржание лошади и частый стук копыт.

Но вдруг, точно эхо, раздались вдали ржание другой лошади и такой же частый стук копыт. Возглас любимого голоса достиг уха королевы, и она громко вскрикнула от радости и счастья.

Этот крик еще более испугал взбесившуюся лошадь, которая от усталости уже начала было умерять свой шаг; теперь она снова поднялась на дыбы и помчалась вперед с быстротой ветра. Но все явственней и явственней слышался любимый голос, все громче и громче раздавался стук копыт.

Екатерина и Сеймур очутились на большой поляне, окруженной со всех сторон лесом.

– Подержитесь еще минутку на седле, – крикнул Сеймур, почти догоняя лошадь королевы. – Охватите шею Гектора руками, чтобы не свалиться, когда я схвачу его за узду.

Граф пришпорил свою лошадь и с громким восклицанием бросился вперед.

Восклицание Сеймура снова испугало Гектора; задыхаясь от усталости, лошадь взвилась и помчалась в чащу леса.

– Я больше не слышу его голоса, – пробормотала Екатерина, закрывая глаза от усталости и чувствуя, что сейчас лишится сознания.

Но в эту самую минуту сильная рука схватила Гектора за узду и лошадь, фыркая и дрожа, опустила голову, как бы устыдясь своего поступка и признавая власть нового повелителя.

– Спасена, я спасена! – прошептала Екатерина и в полном изнеможении прислонилась к плечу графа Сеймура.

Он нежно снял ее с седла и положил на мягкий мох под старый дуб, а затем крепко привязал лошадей к стволу одного из деревьев, росших невдалеке.

III

ОБЪЯСНЕНИЕ

Когда Сеймур вернулся к Екатерине, он застал ее лежавшей неподвижно, с бледным лицом и закрытыми глазами. Он долго молча смотрел на нее, любуясь ее прекрасными, благородными чертами, и в эту минуту видел пред собой лишь женщину, а не королеву.

Наконец‑то они были одни! После двух лет размышлений, тревог и забот наступил наконец этот желанный миг, который иногда казался графу совершенно недостижимым. Он был вдвоем с королевой, она была в его руках.

Томасу Сеймуру казалось, что если бы теперь явилась сюда вся свита королевы, если бы даже явился король Генрих VIII, он не обратил бы на них никакого внимания, не испугался бы ничего. Кровь бросилась в голову графа и затемнила разум. Громко, сильно стучавшее сердце не хотело признавать никаких доводов ума, оно слушалось лишь голоса страсти.

Томас Сеймур стал на колени возле Екатерины и взял ее руку.

Это прикосновение заставило молодую женщину очнуться. Она открыла глаза и блуждающим взглядом осмотрелась вокруг.

– Где я, кто со мной? – прошептала она чуть слышно.

Граф горячо прижал руку Екатерины к своим губам, после чего произнес:

– С вами самый преданный, верный ваш слуга, ваше величество!

«Ваше величество!» – эти слова заставили Екатерину вполне прийти в себя.

– Где же моя свита? Где принцесса Елизавета? – спросила она. – Где все те глаза, что следили за мной? Где же все шпионы, вечно сопровождающие королеву?

– О, они все далеко отсюда! – ответил Сеймур довольным тоном. – Им нужен по крайней мере час времени, чтобы догнать нас. Подумайте, ваше величество, целый час! Вы даже не можете себе представить, какое он имеет для меня значение. Целый час полной свободы после двух лет заточения, целый час счастья после двух лет ежедневных терзаний и адских мук.

Екатерина, улыбавшаяся при начале речи Сеймура, вдруг стала грустной. Ее взор упал на свалившуюся в траву шапочку, к которой была прикреплена корона.

– Не забывайте об этом, граф! – проговорила Екатерина, указывая дрожащим пальцем на корону.

– Я помню, – возразил Сеймур, – но в данную минуту меня не пугает королевская корона. Бывают моменты в жизни человека, когда он совершенно забывает о пропасти, отверзающейся у его ног и грозящей ему гибелью. Я переживаю теперь именно такое мгновение. В этот час своего счастья я, может быть, стану государственным изменником и потом попаду на эшафот, но молчать я все‑таки не могу. Пламя сжигает мое сердце; я должен или погибнуть от невыразимых мук, или найти какой‑нибудь выход для облегчения своих страданий. Вы должны выслушать меня, ваше величество!

– Нет, нет! – испуганно воскликнула королева. – Я не хочу слушать вас. Не забывайте, что я – жена Генриха Восьмого и со мной опасно говорить. Молчите лучше, граф, молчите! Уедем отсюда!…

Екатерина хотела подняться, но собственная слабость и сильная рука графа Сеймура не позволили ей двинуться с места.

– Нет, я не буду молчать, – решительно заявил Сеймур. – Я до тех пор не замолчу, пока не открою пред вами своего сердца. Королева Англии может покарать или помиловать меня, но прежде всего должна знать, что она для меня – не супруга короля Генриха Восьмого, а самая прекрасная, самая благородная, самая обворожительная женщина во всей Англии. Она должна знать, что если я и вспоминаю о том, что она – королева, то лишь для того, чтобы осыпать проклятиями ненавистного короля, осмелившегося прикрепить к своему окровавленному трону бриллиант чистейшей воды.

Екатерина с ужасом закрыла руками рот графа.

– Молчите, несчастный! – прошептала она. – Ведь вы произносите себе смертный приговор. Если бы кто‑нибудь услышал вас, то вы неминуемо попали бы на эшафот.

– Но меня никто не слышит, кроме вас, ваше величество, и Бога, – ответил Сеймур, – а Бог, может быть, милосерднее моей королевы. Идите, ваше величество, к своему супругу и скажите ему, что Томас Сеймур – изменник, так как осмеливается любить королеву. Генрих Восьмой, конечно, пошлет меня на плаху, и я буду счастлив при мысли, что умираю из‑за вас. Если я не могу жить для вас, ваше величество, то буду бесконечно рад умереть из‑за вас.

Екатерина слушала точно очарованная. Еще никто никогда не говорил ей таких страстных, нежных речей. Она совершенно забыла, что у нее есть муж – кровожадный, ревнивый король Генрих VIII. Она помнила лишь, что возле нее стоит на коленях тот человек, которого она давно любила, и говорит ей о своей любви. Каждое слово Сеймура казалось королеве дивной, божественной музыкой.

А граф Сеймур говорил не переставая. Он признался Екатерине, что не раз уже был готов покончить жизнь самоубийством, не будучи в состоянии перенести свои тяжелые сердечные муки, но один взгляд ее глаз, одно слово с ее уст заставляли его мириться с жизнью и переходить от отчаяния к радости, чтобы затем еще сильнее почувствовать всю безвыходность своего положения.

– Но теперь, ваше величество, я не могу больше молчать, – продолжал Сеймур. – Вы должны или обречь меня на смерть, или даровать мне жизнь. Если вы не позволите мне любить вас, не позволите жить для вас, то я завтра же с восторгом умру на плахе и прекращу наконец свои страдания.

Екатерина внутренне вздрогнула и почти с удивлением взглянула на графа. Его лицо было так гордо, голос так властен, что она почувствовала легкое смущение, то приятное смущение, которое испытывает слабая, любящая женщина при виде нравственной силы любимого человека.

– Знаете, граф, – заметила она с очаровательной улыбкой, – вы точно приказываете мне любить вас.

– Нет, ваше величество, я ничего не приказываю вам, – гордо ответил Сеймур. – Я только умоляю вас сказать мне правду. Я имею право знать истину, как человек, безгранично любящий вас. Я уже говорил вам, что вы для меня – не королева, а любимая, обожаемая женщина. Моему чувству нет дела до того высокого положения, которое вы занимаете. Признаваясь вам в своей любви, я не думаю, что вы чем‑нибудь можете унизить себя, принимая ее. Истинная, самоотверженная любовь мужчины – высший дар, который он только может предложить женщине. Если даже нищий признается королеве, что готов умереть за нее, она должна чувствовать себя польщенной. А я, ваше величество, я – нищий; я лежу у ваших ног, простираю к вам свои руки. Но мне не нужна милостыня, мне не нужно ваше милосердие, которое вы можете предложить мне, в порыве великодушия желая немного облегчить мои страдания. Мне нужны вы сами, я желаю всего или ничего!… Я знаю, что вы милосердны и великодушны. Если вы отвергнете мою любовь, то простите дерзость моего признания и не расскажете о нем никому. Но мне не нужно вашего молчания. Повторяю вам, ваше величество, что я не желаю быть жертвой вашего великодушия. В ваших руках сделать меня или преступником, или счастливейшим человеком в мире. Преступником я буду в том случае, если вы оттолкнете меня, счастливейшим человеком – если ответите на мою любовь.

– Ваши требования, граф, ужасны! – прошептала Екатерина. – Вы хотите, чтобы я или донесла на вас, или сделалась сообщницей вашего преступления. Вы предлагаете мне выбор – сделаться убийцей или оказаться безнравственной женой, забывшей свою клятву в верности, данную мужу; вы хотите, чтобы я забыла свои священные обязанности, покрыла пятном позора трон своего мужа. Да ведь Генрих поспешит смыть это пятно вашей и моей кровью.

– Что же из этого? – весело воскликнул Сеймур. – Я с радостью отдам свою жизнь за вашу любовь и буду считать себя при этом бессмертным. Быть один миг в ваших объятиях!., да ведь это – целая вечность счастья!

– Но ведь я говорю вам, что тут вопрос идет не только о вашей жизни, но и о моей также, – возразила Екатерина. – Вы знаете жестокий характер короля! Одного подозрения для него достаточно, чтобы вынести смертный приговор. Если бы он только узнал, о чем мы с вами говорили, он осудил бы меня точно так же, как осудил Екатерину Говард, хотя она была виновна не более меня. Я дрожу при мысли об эшафоте, а вам, граф, хочется обречь меня ему. И это вы называете любовью?

Томас Сеймур печально опустил голову и тяжело вздохнул.

– Вы вынесли свой приговор, ваше величество, – грустно проговорил он. – Вы были слишком великодушны для того, чтобы прямо сказать мне суровую правду, но я сам угадал ее из ваших слов. Нет, вы не любите меня, королева Екатерина… вы слишком ясно видите опасность, которая угрожает вам, вы боитесь за себя! Нет, вы не любите меня! Если бы вы любили, у вас не оставалось бы места для других мыслей, кроме любви. Если бы вы любили, вы, увидев меч над своей головой, сказали бы: «Какое мне дело до смерти, раз я люблю и любима!» Ах, Екатерина, у вас слишком холодное сердце, слишком рассудительная голова. Дай вам Бог сохранить их в таком виде на всю жизнь, тогда вы тихо и незаметно пройдете свой путь до самой могилы. Когда вы умрете, на ваш гроб положат дорогую корону и ничьи горячие слезы любви не омоют вашей могилы. Бедная вы, достойная сожаления женщина! Ну, прощайте, ваше величество, королева Англии! Раз вы не можете любить меня, то по крайней мере пожалейте государственного преступника Томаса Сеймура!…