Текст книги "Венгры"

Автор книги: Ежи Ставинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Вы кто такие? – спросил он по-немецки.

– Лейтенант Койя из королевской венгерской армии, – сухо ответил поручик.

– Вот это да! – ухмыльнулся немец. – Прямо как в императорско-королевские времена[13]13
  То есть во времена Австро-Венгерской монархии, до 1918 г.


[Закрыть]. Где тут комендатура?

Койя взглянул на него с удивлением. Гуркевич, снова вытиравший лоб платком, внезапно распрямился.

– Kommendantur? – воскликнул он с готовностью. – Jawohl! Hier… Diese Schule links![14]14
  Комендатура?.. Так точно! Здесь… Вот эта школа слева! (нем.).


[Закрыть]

И он указал на окруженное рядами заграждений здание на улице Воронича. Эсэсовец кивнул и подал знак шоферу. «Опель» укатил. Койя приподнял левую бровь; Гуркевич виновато улыбнулся. «Опель» замедлил ход у перекрестка, свернул на Воронича, выехал на тротуар и скрылся в школьном дворе. Мгновение спустя стукнули два одиночных выстрела, застрекотал пистолет-пулемет, и все стихло. Из школы вышел человек в комбинезоне, с автоматом наизготовку. Гуркевич взглянул на поручика и вытер платком ладони.

– Ну, я пошел. До завтра… Morgen.

Он соскочил на тротуар. Снял и бросил ездовому венгерский китель и пилотку, оставшись в своей холщовой куртке. Койя с улыбкой отдал честь.

– Приветик Зосе, – ухмыльнулся в ответ Гуркевич.

Венгр протестующе замахал рукой. Бричка развернулась. Гуркевич быстро направился к школе. На ходу вытащил из кармана белый платок и стал энергично им размахивать.

– А вы откуда? – спросил его высокий подпоручик.

Гуркевич огляделся. Посреди двора стоял серый «опель»; офицерик уткнулся в дверцу окровавленной головой. У стены, держа руки на затылке, дрожали седой полковник и шофер. Из машины извлекали свертки.

– Я подарил вам этих эсэсовцев, – ответил с гордостью Гуркевич. – Отведите меня к коменданту Мокотова.

Они дошли до желтой кубообразной виллы, где располагался штаб. У калитки Гуркевич с удивлением остановился. Возле ограды в компании парней стояла хорошенькая блондинка с продолговатым смуглым лицом, стройная, в подчеркивающем фигуру сером комбинезоне.

– Лёля! А ты что тут делаешь?

Девушка стремительно обернулась.

– Пупсик! – радостно воскликнула она. – Я участвую в восстании! Но ты-то что тут делаешь?

– Сейчас вот иду к полковнику, – гордо ответил Гуркевич. – Прибыл с важным поручением.

– Ты? – изумилась она. – Я думала, ты сидишь возле Зоси в Залесье. Вот ведь чудеса! А меня всегда предостерегали, чтобы я не говорила с тобой об организации… Что ты не годишься для этой работы…

Гуркевич ухмыльнулся.

– Ну, конечно, на твоем уровне… Извини, я очень тороплюсь. В случае чего… где тебя можно найти?

– Через два дома, на пункте связи. Я там сижу на коммутаторе. Мой псевдоним – Ягодка. Запомни: Ягодка. Пока, Пупсик! Я бы меньше удивилась, встретив тут покойную бабушку.

Гуркевич холодно кивнул и прошел в калитку. В прихожей виллы крутились посыльные. Гуркевич гордо застыл в сторонке. Через несколько минут его вызвали к начальнику. В светлой просторной комнате за круглым столом изучал план города седовласый полковник.

– А вы кто такой? – спросил он резко. На щеках его играли желваки.

– Я Гуркевич. Пришел из Залесья. Там венгры…

– Ну и что? – буркнул полковник.

У Гуркевича сползла с лица улыбка.

– Ничего, – ответил он обиженно. – Они всего-навсего хотят перейти на нашу сторону… Десять тысяч человек. С пушками.

В глазах у полковника вспыхнули искорки.

– Что-что?

– Я бы и сам провернул это дело, – небрежно заметил Гуркевич, – да они вот требуют письменных полномочий на переговоры от командующего восстанием.

Полковник распрямился.

– Расскажите все с начала!

Гуркевич рассказал. Полковник поднялся и подошел к двери.

– Связь с центром есть? – громко спросил он кого-то.

– Радиосвязь по-прежнему через Лондон, – ответили из соседней комнаты. – На приземной волне не получилось…

– Что? – поразился Гуркевич. – В центр города через Лондон?

– Через Лондон, – процедил полковник. – Подождите.

Он вышел. Гуркевич присел и посмотрел на план Варшавы.

Легко было сообразить, что красным карандашом обозначены польские позиции, а синим – немецкие. Возле Садыбы путь на Вилянов перерезала жирная синяя черта.

– Ох, – вздохнул Гуркевич.

В соседнем помещении трезвонили телефоны, одновременно говорило сразу несколько человек. Полковник вернулся минут через двадцать.

– Подождите майора Грома, – сказал он, сверля Гуркевича взглядом из-под густых бровей. – Он будет здесь под утро. Придет через канализацию из центра. Вы отведете его в венгерский штаб.

– А как? – жалобно переспросил Гуркевич, бросив взгляд на план Варшавы. – Я вижу, они и Садыбу окружили…

– Через Садыбу из города выходит гражданское население, – сурово ответил полковник. – Пройдете. И помните, никому ни слова, хоть бы вас на куски стали резать. Совершенно секретно.

– Даже нашим? – спросил Гуркевич.

– Никому! – отрезал полковник. – Всюду могут быть немецкие шпионы. Если получится, я вас представлю к награде.

Гуркевич хмыкнул.

– Мою супругу тоже?

Майор Гром был низеньким, лысым и полным мужчиной лет сорока – сорока пяти, с лицом довольного жизнью обывателя. За стеклами очков блестели маленькие глазки. В бриджах и кургузом пиджачке, он семенил рядом с Гуркевичем с небольшим узелком на спине. Они обгоняли группы людей, навьюченных огромными тюками, толкающих коляски, несущих на руках детей. Августовское солнце жарило вовсю. Шедшая рядом взмокшая от пота женщина в ондатровой шубе, в черной фетровой шляпе волокла внушительный мешок; ее муж, в черном пальто с воротником из опоссума, сгибался под тяжестью двух чемоданов. Он со злостью взглянул на Гуркевича – легко шагавшего в своей холщовой курточке и помахивавшего пустыми руками.

– Господи! – простонал мужчина. – Моя жена…

– Быстрей, майор, – проговорил Гуркевич. – Нам еще топать и топать.

– Тише вы… – прошептал, ускоряя шаг, майор. – Никаких званий. Мы познакомились случайно, по дороге. Если нас разделят, встречаемся в Залесье.

– Пилсудского, шесть, – добавил Гуркевич.

– Бедный маршал! – выдохнул майор. – А может, и хорошо, что он умер? Если что-нибудь случится… бумаги в моей левой подошве.

– У меня в рукавах вы найдете товар получше – две золотые пятирублевки. Если я… того, отдайте их жене. Впрочем, нет!

– Нет? – удивился майор.

– Нет, – ответил со злостью Гуркевич. – Отдайте сиротам.

Оба задрали головы. На Варшаву, поднимаясь дугой от Окентья, шли пикирующие бомбардировщики. Люди вокруг загомонили.

– На Средместье летят, – вздохнул Гуркевич. – Если выйдет с венграми, у нас появятся зенитки и мы спокойно дождемся большевиков. Где они, черт возьми?

– В Отвоцке[15]15
  Отвоцк – город на правом (восточном) берегу Вислы, в 26 км от центра Варшавы.


[Закрыть], – сухо ответил майор.

– Да, напортачили вы с этим восстанием! – не удержался Гуркевич. – Нельзя было, что ли, получше согласовать?

– С кем? – удивился майор.

– С красными, ясное дело, не с Царицей же Короны Польской! – возмутился Гуркевич. – Скоро уже две недели, а они всё никак не дойдут до Варшавы!

– Немцы их малость отбросили, – объяснил обстановку майор. – А договариваться было незачем. Они нас все равно не признаю́т.

– Что значит, не признают? Вы ведь деретесь с немцами. Восстание помогает…

– Им оно не помогает, – негромко ответил майор. – Мешает. Не прикидывайтесь дурачком.

– Дурачком? – воскликнул Гуркевич. – Разве варшавяне не дают немчуре по мордасам?

– Мы подняли восстание, чтобы быть первыми, – устало сказал майор. – Чтобы водрузить знамена. Вы в курсе, что такое большевизм?

– О Боже! – взвыл Гуркевич. – А Варшава? Кто вышвырнет отсюда немцев? Вы?

– Они, – отрезал майор.

– И что тогда? – рявкнул Гуркевич.

– Ничего, – вздохнул майор и отер пот со лба. – Правительство в Лондоне решило биться до конца…

– А им до этого какое дело? – спросил Гуркевич, указывая пальцем на навьюченную пару.

Майор опять вытер лоб.

– Именно в этом заключается польская трагедия, – сказал он немного погодя. – Вы не учили историю?

Гуркевич насупился.

– Я живу на Кручьей. Угол Журавьей. Там, где «Нарцисс»[16]16
  Популярный ночной клуб в довоенной Варшаве, славившийся винами и русским хором.


[Закрыть]. Он еще стоит?

– Еще стоит, – сказал майор.

Они приближались к форту. Людской поток становился все гуще, в него вливались ручейки с поперечных улиц. Солнце палило нещадно. Процессия двигалась медленно, люди спотыкались под тяжестью узлов. С тротуара за ними следила группка вооруженных автоматами повстанцев. Ближе всех стоял высокий парень с нашивками сержанта-подхорунжего[17]17
  То есть курсанта в звании сержанта; в данном случае это слушатель подпольных офицерских курсов.


[Закрыть]. Щеку его перерезал багровый шрам, рука лежала на прикладе «шмайссера». Уходившие из города смотрели на него угрюмо; он, казалось, их не замечал.

– Немцы выпускают… всех? – спросил его Гуркевич.

– Выпускают, – неприязненно ответил парень, пронзая Гуркевича взглядом. – С папочкой идете?

Он кивком показал на толстого майора. Тот, исполненный достоинства, прошествовал мимо. Гуркевич хихикнул.

Подхорунжий спросил:

– А ты, приятель, не слишком ли молод, чтобы драпать?

Гуркевич приосанился.

– Я ухожу, потому что все это не по мне.

– Что? – удивился подхорунжий. – Ты, брат, я вижу, гордый очень, да? А кто ты вообще такой? Немцев бить не хочешь?

Один из бойцов предложил:

– Давайте отведем его в форт. Пусть ящики с боеприпасами таскает.

– Или сортиры пусть роет! – добавил другой.

Гуркевич отпрыгнул в сторону.

– Поцелуйте меня…

Подхорунжий шевельнул рукой, словно бы хотел снять с плеча «шмайссер». Гуркевич бросился в толпу. Подхорунжий презрительно ухмыльнулся.

Впереди блестела лысина майора. Рядом с Гуркевичем две женщины толкали детскую коляску, до небес нагруженную всяким барахлом. Наверху, непонятно как удерживаясь, сидел на стиральной доске черный карликовый пинчер. В выпученных глазенках сверкала глуповатая хитрость. Последние польские позиции остались позади. Из подвального окошка торчал пулеметный ствол. Поперек проезжей части лежал на боку серый «вандерер». Внутри, на дверце, застыл скрюченный конвульсиями толстый немецкий фельдфебель. По отекшему белому лицу ползали сонные мухи.

– Эй, да вы, я вижу, без поклажи! – крикнула одна из женщин Гуркевичу. – А ну-ка помогите мне.

За поворотом показались зеленые мундиры. Майор кивнул Гуркевичу, улыбнулся и двинулся вперед, неестественно согнувшись под невесомым узелком. Гуркевич подошел к коляске и что есть сил со злостью ее толкнул. Песик визжа скатился вниз, брякнулась на камни стиральная доска.

– Да вы что, совсем спятили? – заверещала женщина.

По обеим сторонам зазеленело оцепление – жандармы с оружием наизготовку. Майор согнулся в три погибели, словно в приступе аппендицита. Людей выстраивали в длинные колонны. Гуркевич, даром что была жара, ощутил неприятный озноб; он поспешил ввинтиться между тетками с коляской и стайкой бормочущих молитвы монашек. Жандармы покрикивали, подгоняя людей прикладами. Колонна, охая, пошла вперед. Гуркевич вцепился в ручку коляски, украдкой поглядывая на немцев. Внезапно он вздрогнул, почувствовав на себе пристальный взгляд из-под тяжелой каски.

– Komm, komm, – сказал жандарм, указывая на Гуркевича пальцем.

Гуркевич оцепенел. Оставив коляску, словно загипнотизированный, двинулся к немцу, не глядя ни под ноги, ни по сторонам. Он видел лишь красную от жары, грозную физиономию и наведенный на толпу автомат. Ссутулившись, остановился. Жандарм показал стволом куда-то вбок и вниз, и лишь теперь Гуркевич заметил мелкую бабенку лет шестидесяти, бессильно сидящую рядом со здоровенным мешком.

– Tragen! – рявкнул жандарм. – Helfen![18]18
  Нести!.. Помогать! (нем.).


[Закрыть]

И толкнул Гуркевича стволом автомата в грудь. Бабенка живо вскочила. Блеснуло вытертое плюшевое пальтецо. Гуркевич приблизился и попытался приподнять мешок; жандарм помог взвалить его на спину. Гуркевич, шатаясь, возвратился в колонну. Бабенка резво семенила следом и улыбалась беззубым ртом.

– Спасибо, вам, спасибо… Господь вам воздаст.

Гуркевич ответил ей яростным взглядом. Жандарм шел за ними меж путей узкоколейки. Сбоку мелькнула лысина майора; он посмотрел на Гуркевича с совершеннейшим равнодушием. Груз в мешке продавливал позвоночник. Из мешковины выступали острые края.

– Что у вас там такое? – спросил Гуркевич жалобно. – Свинец?

– Засунула что могла, – пропищала бабенка в ответ. – Бедный человек, он все на спине унесет…

– На чужой, – пробурчал Гуркевич.

Сердце разрывалось. Он поднял глаза: жандарм по-прежнему смотрел в его сторону. Гуркевич покачнулся.

– Ради бога! – взмолился он. – Выбросьте что-нибудь из этого мешка. Смерти моей хотите?

Пройдя еще несколько шагов, Гуркевич споткнулся о камень. Выронил мешок. Загрохотали железяки. Гуркевич быстро откинул край холщовой дерюги. Показалась печная решетка, утюг с запасными сердечниками, безнадежно закопченные кастрюли.

– Боже! – простонал Гуркевич. – Выкиньте вы этот хлам!

– Хорошо вам говорить, – пропищала плаксиво бабенка. – А кто мне что даст? Все разрушено, сожжено…

Жандарм между тем приближался, суровый, краснорожий. Гуркевич схватился за холщовые края.

– Послушайте… я заплачу… Целую печь поставлю… Дам электрический утюг… выбросьте это!

– А где я вас буду искать? – спросила бабенка со вздохом. – Поймите, что при мне, то мое… Вы молодой, сильный…

– Du Laus!.. – заорал жандарм. – Los![19]19
  Ты, гнида!.. Пошел! (нем.).


[Закрыть] – Ствол автомата угрожающе запрыгал.

Гуркевич нечеловеческим усилием забросил мешок на спину. Глаза едва не вылезли из орбит, ноги подкосились. Жандарм приотстал. Впереди, шагах в пятнадцати, помахивал узлом майор.

Гуркевича шатало. Он посинел, на руках и на лбу вздулись жилы. Дерюга опять выползала из ладоней; он удерживал мешок последним, отчаянным, усилием.

– Ты, старая курва! – прохрипел Гуркевич. – Я тут сдохну из-за твоих железок! И восстанию придет конец… Чтоб тебя в аду на этой решетке сам святой Игнатий Лойола поджаривал.

– Не стыдно вам так говорить? – вздохнула бабенка в ответ. – Немец, и тот понимает людскую недолю… Свои всегда хуже всех. Кто устроил восстание, скажите, а?

– Может, я? – охнул Гуркевич в отчаянии. Сделал пару нетвердых шагов. Мешок давил словно поршень огромной машины. Гуркевич качнулся, задевая идущих рядом. Груз опять потащил его назад; он бессильно повалился сверху.

– Я дам… вам… пять рублей, – проговорил он, едва дыша. – Пять золотых рублей за этот металлолом…

Жандарм ткнул стволом мужчину, выбежавшего по нужде на обочину. Гуркевич торопливо запустил руку в рукав, разорвал дрожащими пальцами подкладку и извлек завернутую в бумажку монету. Блеснуло потемневшее золото. Он сунул его бабе под нос.

– Настоящая? – недоверчиво спросила та.

– Настоящая, старая ты ведьма! Купишь на нее все решетки, какие есть в Пясечно.

Жандарм снова двинулся вперед. Лицо его блестело от пота, словно намазанное растительным маслом. Тетка сунула пятирублевку в карман.

– Ладно, – сказала она. – Так и быть, выкинь чего-нибудь.

Гуркевич как в горячке бросился к мешку. В придорожную канаву полетела решетка, утюг, сердечники, свинцовые фигурки. На дне осталось какое-то тряпье. Мешок уменьшился наполовину.

– Хватит, хватит! – запротестовала тетка. Кинувшись к канаве, подобрала утюг. – Сама понесу, – сказала, глядя с сожалением на остальное.

Жандарм напряженно искал их взглядом. Гуркевич вытер лицо рукавом и забросил мешок на плечо.

Лишь полчаса спустя, перед Служевцем, когда на колонну вдруг обрушился ливень и жандармы попрятались в брезентовые плащ-палатки, Гуркевич отшвырнул мешок и, не обращая внимания на хозяйкины вопли, помчался в поле, к стогам. Следом, задыхаясь, побежал майор. Люди, скрючившись возле узлов, с тупым равнодушием наблюдали за беглецами. Оба забились в стог и сидели там, покуда не утих последний шум удаляющейся колонны.

– Перешли, – вздохнул облегченно майор.

Гуркевич стряхивал с брюк сено. Из Варшавы доносился грохот.

– Слава богу, выбрался цел из вашей затеи с водружением знамен, – буркнул он со злостью. – Идемте…

И, с трудом распрямляя спину, зашагал напрямик через поле.

До Залесья они добрели к середине дня. Прихрамывающий майор с трудом поспевал за Гуркевичем. На лбу и лысине у него поблескивали капли пота, лицо побагровело, он шумно дышал. На улочке, в тени зеленых елей, несколько венгерских солдат вытягивали из песка подводу. Молодая женщина в пляжном платье, с пестрой сумкой на плече, вела за ручку маленькую девочку в красных трусиках. На небе не виднелось ни облачка. В траве стрекотали кузнечики.

– А-а? – протянул Гуркевич. – Вот это жизнь!

Майор вытер лоб мокрым уже платком.

– Завтра нужно возвращаться, – проговорил он печально. Гуркевич ответил насмешливым взглядом.

– Я никуда не пойду. Медаль прошу выслать наложенным платежом.

Майор вяло улыбнулся в ответ. Он был похож на жареного поросенка.

– Пойдемте ко мне, отдохнем, – сжалился Гуркевич. – Вы еле на ногах стоите. Наверняка не в пехоте служите. Мы могли бы искупаться в Езёрке…

Майор провел языком по распухшим губам и жалобно посмотрел на Гуркевича.

– Сначала к венграм.

Гуркевич послушно кивнул. Через несколько минут они входили в сад. Перед шикарной виллой потели двое часовых с заброшенными за плечо «манлихерами»[20]20
  Австрийская винтовка; после распада Австро-Венгрии оставалась на вооружении венгерской армии.


[Закрыть]. Возле гаража денщик чистил желтые ботинки с высокими шнурованными голенищами. В окне показалась голова поручика Койи.

– Bitte! – позвал он их.

Гуркевич с Громом вошли в просторную прихожую. Где-то звонил полевой телефон. Вертелись офицеры в запыленных мундирах. Вестовой пронес на серебряном подносе бутылку коньяка и коробку сигар.

– Видали? – вздохнул Гуркевич. – «Винкельхаузен»…

– Мы по вопросу о поставках мяса, – сказал майор Гром по-немецки. Поручик Койя, усмехнувшись, кивнул и сразу же скрылся за дверью.

– Вообще-то я мог бы уже идти, – заметил Гуркевич. – Жена, небось, заждалась, с холодненьким свекольничком… Но я на минутку останусь. Интересно все-таки.

Койя показался вновь.

– Bitte.

Гуркевич направился было за майором. Тот, однако, виновато улыбнулся.

– Подождите меня, пожалуйста.

Гуркевич, насупившись, вернулся к окну.

Майор вернулся через полчаса. Бросил растерянный взгляд на Гуркевича. Поручик чуть прищурил левый глаз. Гуркевич сделал вид, что ничего не замечает.

– Ну и как? – спросил он майора на улице.

Метрах в ста, среди деревьев серели пушечные стволы, прикрытые ветками ольхи. Улицу перебежала белка, заскочила на сосну, полетела вверх по голому стволу. Майор стянул с носа очки.

– Вы должны сейчас же вернуться на Мокотов, – сказал он шепотом, глядя на небо.

– Что-что? – рассмеялся Гуркевич.

– Венгры поставили условия, – объяснил майор. – Завтра до обеда им нужно принести ответ.

– До обеда! – фыркнул Гуркевич. – Завтра до обеда я собирался загорать. Бегайте тут сами. Я вам в посыльные не нанимался.

Майор сглотнул.

– Я… я не дойду, – сказал он несчастным голосом. – Даже за три дня не дойду. Я стер себе ноги.

– Ну конечно! – разозлился Гуркевич. – Лимузина не дали!

Они добрели до орудий. Изящные стволы зениток были нацелены в безоблачное небо.

– Пушки-то дают? – резко спросил Гуркевич.

– Дают, – вздохнул майор. – Три в качестве задатка. Но мы сами должны их забрать из Залесья.

– Плевое дело! – ухмыльнулся Гуркевич. – А я их при случае заброшу на Мокотов, верно?

Майор не ответил. Он из последних сил перебирал коротенькими ножками.

– Жарко! Мечтаю о дожде. Растительность иссохлась и измучилась…

– Какие у них условия? – спросил Гуркевич равнодушным тоном.

– Не переношу температуры выше двадцати. У меня легкое ожирение сердца, увеличена печень…

– Я спрашиваю, какие у венгров условия! – повысил Гуркевич голос.

Майор остановился.

– Тихо… слышите?

Издали донесся глухой артиллерийский гул. Гуркевич в тоске посмотрел на сосновый лесок.

– Бумагу хоть дадите какую-нибудь?

– Не дам, – вздохнул майор. – Все на словах. Венграм прислали приказ о выступлении. Уходят завтра днем в Опольскую Силезию[21]21
  До конца Второй мировой войны почти вся Силезия, в том числе Опольская, входила в состав Германии.


[Закрыть]. Готовы свернуть к нам и присоединиться к восстанию, но требуют гарантий, что большевики, когда придут, признают их союзниками и не отправят в лагеря.

Гуркевич широко разинул рот.

– Так они ничего не знают?

– Может, и знают, – ответил майор, – но разве их волнуют наши дела?

– Это точно, их не волнуют… – со вздохом сказал Гуркевич и добавил, уже со злостью: – И что вы им ответили?

– Ничего, – прошептал майор. – Решение примет командование.

– А стоит ли тогда ходить? Вы же сами говорили, что с большевиками нету соглашения.

– Венгров тут две дивизии, – вздохнул майор печально. – А сколько у них оружия! Разве мы можем сами ответить им «нет»?

– Да уж, стратеги, втянули вы нас в историю! Сами-то как думаете: что-нибудь может еще измениться?

Майор неуверенно покачал головой. Оба стояли перед виллой Гуркевича. В саду в шезлонге загорала Зося. Красивое тело отливало бронзой.

– Пупсик! – воскликнула она, приподнимаясь. – Наконец-то!

– Тут я, тут, – отозвался со злостью Гуркевич. – А ты здесь хорошо устроилась. Через минутку Иштванчик заявится, да?

Зося, улыбаясь, потянулась.

– Мы не одни, Пупсик. Представь мне своего спутника.

– С радостью, – ухмыльнулся Гуркевич. – Профессор Теофиль Козловский. Моя супруга. Пан профессор поживет у нас, золотце.

Майор Гром улыбнулся, как обычно – виновато. Пани Гуркевич прошлась по нему не очень приветливым взглядом.

– А ты, Пупсик? – спросила она.

– Я… мне надо кое-куда пробежаться, – ответил Гуркевич. – Пан профессор нуждается в полном покое. Он единственный спасся из пылающего дома, ну и слегка подорвал себе нервы. Понимаешь… приступы случаются от всякой ерунды. Зато пан Теофиль может рассказать тебе много интересного. Вчера мы проболтали целый вечер. Не пожалеешь. Это выдающийся археолог.

– Археолог? – выдохнула Зося. Майор отер ладонью лоб.

– А сейчас лучше дай нам поесть, – добавил Гуркевич. – Через полчаса я выхожу.

Зося безропотно встала, высокая, стройная. Открытый купальник подчеркивал всепобеждающую наготу. Гуркевич бесшумно вздохнул. Майор стал рассматривать цветы. Зося прошла мимо него на безопасном расстоянии.

Лишь на закате Гуркевич добрался до немецких позиций напротив Садыбы. Шел он медленно, едва передвигая ноги. Впереди, среди миниатюрных домиков мелькали солдаты в фельдграу. Дальше зеленел истерзанный снарядами вал форта. Гуркевич еще больше замедлил шаг, сгорбился и начал сильнее прихрамывать. За невысокой насыпью расположилась минометная батарея. Толстый унтер в одиночестве сидел в мягком кресле под прикрытием стены. Остальные выстроились в очередь у полевой кухни. Гуркевич добрел до немца. Тот поглядел на него и встал.

– Zurück![22]22
  Назад! (нем.).


[Закрыть]– крикнул он, угрожая «шмайссером». Гуркевич сгорбился еще сильнее и поднял руки.

– Мне надо туда… Warschau, – захныкал он. – Mutter… больна… krank… умирает. Я заберу ее и вернусь… zurück!

– Los! – рявкнул немец. – Weg!

– Mutter… единственная мать, – скулил Гуркевич. – Только на часик… nur eine Stunde… Mutter sehen und sterben!

В его глазах блеснули слезы. Немец опустил ствол автомата.

– Warschau… verboten! – бросил он. – Banditen!

– Ja, ja, Banditen, – поспешно подтвердил Гуркевич. – Juden! Plutokraten! Bolschewisten! Ho Mutter! Liebe Mutter! Krank! Bitte![23]23
  Да, да, бандиты!.. Евреи! Плутократы! Большевики! Мать! Дорогая мать! Больна! Прошу! (нем.)


[Закрыть]

И он вытянул руку в сторону города, изображая пальцами шаги. Унтер отрицательно помотал головой и сурово приподнял ствол.

– Пу, пу, пу…

Гуркевич вытер слезы рукавом. Немец уставился в небо. Некоторое время оба стояли молча. У кухни рассаживались солдаты с наполненными супом котелками. Из Варшавы доносился гул и грохот. Гуркевич вздохнул и, внезапно решившись, сунул пальцы в левый рукав. Разорвал подкладку, порылся внутри, после чего, оглянувшись, всунул немцу в лапу пятирублевку. Тот приоткрыл ладонь, взглянул и сразу же стиснул пальцы. Лицо его не изменило выражения. Гуркевич горько ухмыльнулся.

– Последняя, – сказал он. – Letzte. Nicht essen. Mit Mutter sterben[24]24
  Последняя. Не есть. Умереть с матерью (нем.).


[Закрыть].

Немец по-прежнему всматривался в небо. Гуркевич медленно двинулся вперед, на негнущихся ногах, ощущая холодную дрожь в пальцах, с трудом сдерживаясь, чтобы не обернуться.

Через несколько минут, блуждая среди воронок от снарядов и бомб, он добрался до выстроившихся полукругом домиков перед фортом. Окна и бреши были забиты мешками, подушками, заставлены шкафами. Откуда-то сбоку застрочил пулемет. Гуркевич выдернул из кармана белый платок и, вытерев пот со лба, принялся им размахивать. Окна молчали. Осторожно, на цыпочках, он прошел между двумя домами.

– Стой! – крикнул кто-то прямо над ухом. Гуркевич вздрогнул и застыл. В дверях стоял тот самый подхорунжий со шрамом на щеке. В руке его был пистолет. Следом появились повстанцы в комбинезонах.

– Добрый день, – ухмыльнулся подхорунжий. – Мы знакомы. Изволили вернуться?

– Вернулся, – ответил Гуркевич.

– И немцы вас любезно пропустили? – спросил сладким голосом подхорунжий. – За красивые глаза?

– Вовсе не за красивые глаза, – печально вздохнул Гуркевич. – Опустите пушку, меня уже тошнит. Каждый пушкой своей стращает.

– Похоже, вам не нравится дурацкая стрельба, – вежливо заметил подхорунжий, не опуская пистолета. – И чем мы вам можем служить?

– Я иду к коменданту Мокотова. С важным донесением.

Подхорунжий прыснул.

– Мы вас отведем, – пообещал он любезно и внезапно, повернувшись к товарищам, распорядился: – Ребята, отведите его в жандармерию!

Двое подбежали к Гуркевичу.

– Стоит ли? – заметил кто-то. – Сразу видно, что шпион. Грохнем его на месте.

– Вы рехнулись! – заорал Гуркевич. – Полковник меня ждет! Это вопрос жизни и смерти!

Подхорунжий взглянул на него с иронией.

– Ты прогулялся к немцам, чтобы заявить о капитуляции, да? Подожди, с тобой теперь жандармы побеседуют!

Было уже часов десять вечера, когда дверь подвала раскрылась. Гуркевич вскочил с чурбана, с трудом выпрямляя затекшие ноги.

– Теперь вам расхочется заниматься чепухой! – брякнул он. – Еще руки будете целовать герою.

Охранник с пистолетом скользнул по нему сонным взглядом.

– Заткнись, шпион, – бесстрастно бросил он и подтолкнул Гуркевича стволом. Тот смачно сплюнул на пол.

Они поднялись на второй этаж. Окна были залеплены черной бумагой. Вдалеке пальнула пушка крупного калибра. Охранник впихнул Гуркевича в просторную комнату, освещенную стоявшей на столе мощной лампой. Вместо ковра перед письменным столом расстелили гитлеровский флаг; прямо на свастику поставили стул. Свет лампы падал на белый стеклянный шкафчик, заполненный вещами, назначение которых до Гуркевича дошло не сразу. Были там разнообразные кнуты и плети, резиновые и металлические палки, клещи, щипцы и унизанные иглами шары на рукоятках. За столом, наполовину скрытый тенью, сидел человек в голубой полурасстегнутой рубашке, с заткнутым за пояс пистолетом. Он изучал кеннкарту[25]25
  Введенное оккупационными властями удостоверение личности.


[Закрыть]Гуркевича.

– Садитесь, – распорядился он и направил свет лампы прямо в лицо Гуркевичу. Тот скривился, прищурил глаза и сел на стул, поставив ноги на концы огромной свастики.

– Только лампы мне не хватало! – буркнул он. – Кончайте эту идиотскую игру! У меня крайне важное дело к полковнику. От этого судьба восстания зависит, понимаете?

– Отвечайте на вопросы, – резко ответил тот. – Что вы делали на Мокотове до сегодняшнего побега?

– Ничего. Сидел в подвале.

– Где?

Гуркевич слегка смутился.

– Ну… в госпитале эльжбетанок.

– С кем?

– С шлюхой одной! – взвизгнул Гуркевич.

– Фамилия?

– Не знаю! Они что, представляются? Говорю вам…

– Куда вы направились сегодня утром, после того как покинули Садыбу?

Гуркевич схватился за голову.

– Боже… Я пошел к жене, в Залесье! Пилсудского, шесть.

– Вы сказали подхорунжему, что бежите от восстания. Почему вы в тот же день вернулись?

– Чтобы увидеться с полковником!

– И немцы вас пропустили?

– За пять золотых рублей! Сунул в лапу…

– Дали пять рублей? Свои кровные? Чтобы увидеться с полковником? А по какому делу?

– По крайне важному! Ему и скажу, не вам! Впрочем… он знает сам.

– Все ваши байки не стоят и ломаного гроша, – заявил решительно тот. – Врете от начала до конца. Но мы заставим вас сказать нам правду.

Гуркевич невольно взглянул на шкафчик. Человек за столом усмехнулся.

– Это мы одолжили у гестапо. Многие тут хотят встретиться с комендантом Мокотова. Что вы делали во время оккупации?

– Торговал.

– Чем?

– Чем придется. Золотом, досками и часовыми стрелками. А чем кормились вы? Физическим трудом?

Сидевший за столом спрятал руки от света. Помолчал.

– Кто на Мокотове может за вас поручиться?

– Ваш полковник, черт возьми! Хватит валять дурака! Сообщите ему: пришел Гуркевич от венгров.

– От венгров? – изумился тот. – А что у вас общего с венграми?

– Жена! – заорал Гуркевич. – Вековая дружба и общая, за чешский счет, граница! Отцепитесь, ради бога, а то я схвачу этот гестаповский шарик…

Сидевший за столом надавил на звонок. Появился заспанный охранник.

– Увести!

Гуркевич вернулся в подвал. Уселся на чурбан, спрятал лицо в ладони, судорожно стиснул кулаки, вскочил, уселся вновь. Немного погодя разразился громким смехом. Внезапно распахнулась дверь.

– На выход, – сказал охранник. – Мне велели вас в штаб отвести.

Гуркевич расхохотался ему в лицо. Охранник отпрыгнул.

На лице полковника играли желваки. Когда Гуркевич закончил, он обменялся быстрым взглядом с начальником штаба.

– Подождите в коридоре, – распорядился он.

– Но вы ведь понимаете, пан полковник? – начал было Гуркевич. – Этим венграм обязательно нужно дать гарантии…

– Подождите в коридоре, – оборвал его полковник.

Гуркевич пожал плечами и вышел. Издалека донесся мощный гул, после чего прогремел взрыв снаряда – аж затрясся потолок. На стульях дремали связные. Гуркевич с достоинством присел рядом с невысоким блондинчиком. Тот приоткрыл глаза.

– Скучновато тут, да? – полюбопытствовал Гуркевич.

– Ночью скучно, – ответил блондинчик. – Немцы спят. Дурацкая служба. Меня должны перевести в роту, на Бельгийскую. Вот там весело! Немцы в десятке метров. Вся улица ходуном ходит.

– Без башки с таким весельем останешься, – поежился Гуркевич.

– Да ладно! – рассмеялся паренек. – Зато пожить успею. Сколько я ждал такого случая!.. «Стэн»[26]26
  Британский пистолет-пулемет.


[Закрыть] скоро выменяю, представляете? – с гордостью добавил он.

Гуркевич лишь молча на него покосился. Вновь докатился гул; от взрыва задрожали стены.

– Где это стреляют? – забеспокоился Гуркевич.

– Железнодорожное орудие в Окентье, – ответил равнодушно паренек. – Долбит тут каждую ночь. Сегодня обрабатывает Нижний Мокотов.

Тема была исчерпана, и вскоре паренек заснул. Гуркевича позвали через час. Полковник сидел за столом в той же позе, что и прежде.

– Вот вам ответ, – буркнул он, подавая Гуркевичу листок, испещренный рядами цифр.

– Согласились? – спросил Гуркевич.

Полковник насупился.

– Спрячьте этот листок понадежнее. А лучше выучите цифры на память.

– Никогда у меня не было памяти на цифры. Еще в школе…

– Вы должны отдать это Грому завтра до четырех, – добавил полковник. – Удачи.

– Я – отдать? – возмутился Гуркевич. – А как же я перейду, черт возьми? Каждый ствол наводит, угрожает… Кто-нибудь в конце концов меня укокошит…

– Я сказал, представлю вас к награде.

– Сильно мне медаль поможет, – ответил со смехом Гуркевич. – Разве что золотая. Получится с венграми, пан полковник, а? Грех упустить такой случай…