Текст книги "Венгры"

Автор книги: Ежи Ставинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Выйдете на рассвете, – рявкнул полковник, склоняясь над планом Варшавы. – На Садыбу сообщат, чтобы вас пропустили. Пока.

– Нелюбезный вы человек, – заметил Гуркевич со вздохом. Полковник чуть рот не разинул от изумления. Гуркевич упрятал листок в рукав под подкладку, холодно поклонился и вышел. В нерешительности постоял в прихожей. Уже наступила полночь.

Пять минут спустя он подошел к роскошной вилле. Ярко светила луна. Вдали громыхало железнодорожное орудие. У калитки стоял высокий часовой в немецкой каске и черном осеннем пальто.

– Пароль! – пробормотал он, поднимая винтовку.

– Откуда мне знать? Я хотел бы повидаться с Вишенкой… нет, с Ягодкой. Да опустите вы ружье!

– Все равно патронов нет, – признался часовой. – А Ягодка сидит в подвале. По лестнице вниз и направо.

И, словно тень, исчез во мраке сада. Гуркевич спустился в подвал. Справа, из-за неплотно закрытой двери пробивался неяркий луч света. Гуркевич приоткрыл ее и вошел; в углу у коммутатора сидела Лёля.

– Соединяю с Барсуком! – прокричала она. Вставила штекер в гнездо и покрутила ручку индуктора. – Ой, Пупсик!..

– Добрый вечер, – сказал Гуркевич. – Ты одна?

– Здесь да. У меня дежурство до шести. Остальные спят наверху.

Гуркевич приблизился, нагнулся и поцеловал ее в щеку.

– Но-но, – увернулась она. – Только без нежностей. Я на службе, и у меня есть жених.

– Ты для меня всегда была крепким орешком, – заметил Гуркевич со вздохом. – Ох, уж эти принципиальные женщины. Не хватает мне на вас терпения!.. У тебя найдется что-нибудь поесть? Обещают человеку ордена, а об ужине и не подумают.

На коммутаторе, звякнув, откинулась дверца клапана. Лёля нажала на ключ.

– Вы говорите? Разъединяю. – Она вытянула штекеры из гнезд. – Мы тут одну картошку едим. Надо бы разогреть… Прислуга спит уже.

– Прислуга? – удивился Гуркевич.

– Прислуга хозяина виллы. Богатый промышленник. Сидит в подвале госпиталя. Подожди… Последи за коммутатором. Если дверца клапана откинется, зови.

Лёля вышла. Клапаны под лампочкой поблескивали никелем. Громыхнуло железнодорожное орудие, и откинулось сразу пять дверок.

– О Боже! – воскликнул Гуркевич. – Лёля!

– Это от сотрясения, – объяснила она, входя. – На кухне еще есть огонь. Возьми угля из этой кучи и подложи там под плиту. Картошка на сковороде.

Со звоном откинулась дверца.

– Снова Лис, – вздохнула Лёля. – Да, Медведь слушает. Соединяю с Барсуком.

Зеркальце. Фото 1944 года

В углу был горкой навален уголь. Гуркевич с трудом наклонился, поднял пару кусочков с краю. Сверху покатились здоровенные куски.

– Этот Барсук наверняка ваш полковник, – заметил он. – Я его вроде бы видел.

– Откуда ты знаешь? – изумилась Лёля. Гуркевич не ответил. Из-под черных кусков угля показался угол деревянного сундука.

– А это что? – спросил удивленно Гуркевич. – Сокровища?

Он принялся сбрасывать уголь. Вскоре крышка была очищена. Гуркевич с силой дернул. Заскрипели петли.

– Тише ты, – шепнула Лёля. – Разбудишь…

Гуркевич замер с разинутым ртом. В сундуке рядами стояли бутылки различных размеров и форм.

– Боже! – ахнул он.

Вынул первую попавшуюся, высокую, замшелую и стройную. Желтела поблекшая этикетка.

– Господи, Лёля… Токай… тысяча восемьсот семьдесят первый год. Из подвалов князя Гогенлоэ… Понимаешь? Господи… А это? Шампанское… Наливки, тысяча девятьсот двадцать второй… Год моего рождения… Нет, разбудите меня! И вы на этом сидели, растяпы?

Лёля распахнула глаза.

– Это хозяина… – прошептала она.

Снова загрохотало орудие.

– Хозяина! – прыснул Гуркевич. – Давай стаканы! Жарь картошку! Мы пьем токай из подвалов князя Гогенлоэ! Венгр с поляком два собрата! Если бы ты знала, Лёля, если бы ты знала!

– Что? – удивилась она.

– Военная тайна, – вздохнул Гуркевич. – Я спасаю восстание, понимаешь?

– Ты? – еще больше удивилась она. – И что на этом можно наварить?

– Пулю в лоб! – брякнул он, ковыряясь ножиком в горлышке бутылки. – Или орден!

– И ты в это лезешь? Ради ордена? Пупсик…

– Ты меня еще не знаешь! – заявил Гуркевич. – Скажешь, я торговал? Так то ведь для отвода глаз! А теперь пришел мой день!

Звякнула дверца клапана.

– Снова Садыба, – вздохнула Лёля. – Стаканы на полке. Соединяю с Барсуком…

– Садыба? – подскочил Гуркевич. – Чего им надо?

Лёля прислушалась.

– Сообщают о подозрительных перемещениях немцев. Слышен шум моторов.

Гуркевич разлил по стаканам темную, цвета красного дерева жидкость.

– Вот ведь черт! – проговорил он озабоченно. – Ну да ладно, двум смертям не бывать! – добавил он через секунду – и шумно втянул в себя токай.

Бутылка была почти пуста. Гуркевич сидел верхом на сундуке. Лёля опустила голову на ящик коммутатора.

– Пей, Лёля, – бормотал он неразборчиво, пододвигая к ней стакан. – Славное винишко… Семьдесят три года дожидалось тут пана Гуркевича.

Лёля подняла голову – было заметно, что с трудом.

– Не могу, – прошептала она. – Как-то оно не пошло. Голова кружится… А я ведь едва пригубила… Лис будет звонить…

– К черту Лиса! – пробормотал Гуркевич. – Ты отличная баба. Жалко, что тебя не завоевал. Почему я на тебе не женился, Лёля?

– Вот именно, – прошептала она в полуобмороке. – Почему все кружится?

– Так прошляпить… Это все из-за Зоськи, Зоська виновата! Спеленала меня, как мумию… Ни рукой ни ногой… Я с тобой… мы… Зачем мне эта Зоська?

– Вот именно, – вздохнула тихо Лёля. – Сейчас позвонит Лис…

Гуркевич залпом выпил остатки токая, отбросил бутылку в угол. Его качнуло.

– А что теперь? – пробормотал он. – Шампанского? Коньяка? Наливки?

По ступенькам застучали каблуки. В подвал вбежала, на ходу закалывая волосы, высокая девушка в сером комбинезоне.

– Ягодка, уже шесть! – воскликнула она. – Иди поспи…

Лёля с усилием приподнялась. Гуркевич привстал, но тут же опустился на сундук.

Кадр из фильма «Eroica»

– Черт! – промямлил он. – Шесть? Я… мне надо идти. Сейчас! Не могу подняться… Что такое, господа? Меня парализовало, да?

Высокая девушка застыла в изумлении. Лёля направилась к двери, держась рукой за стену. Гуркевич вскочил, покачнулся, ударился о столик.

– Воды! – взмолился он. – Полейте мне на голову воды! Чертов токай Гогенлоэ! Венгры! Я должен… идти!

И, тяжело ступая, потащился к выходу.

Полями Гуркевич перебрался на Повсинскую. Вокруг царила гнетущая тишина. Улица была пуста. Ночной обстрел погнул трамвайные столбы, снес несколько домишек, там и сям повредил мостовую. С Окентья поднимались «юнкерсы», соединялись в тройки и шли дугою в сторону Садыбы.

– Летят, летят, – стонал Гуркевич. – Бедное Средместье…

Он брел, выписывая неровные круги по мостовой.

– Ноги, чтоб их… Идут куда хотят… Так надраться дурацким вином!..

Из центра докатился грохот серии разрывов – немцы принялись бить из минометов. Начинался новый день восстания. В воздухе уже висели «юнкерсы» – шесть троек. Где-то вдали с треском взрывались мины.

– Была квартира, и нету… – пожаловался Гуркевич. – Куда ты пойдешь, сиротина?

Первая тройка «юнкерсов» проплывала в небе над Садыбой. Ведущий внезапно опрокинулся и начал падать, как снаряд, с раздирающим душу воем. Вслед за ним вошли в пике второй и третий.

Из форта застрочили пулеметы.

– О Боже! – простонал Гуркевич.

От зеленого подбрюшья самолета отделилась полутонная бомба. Машина рванула вверх. Воздух содрогнулся от невыносимого грохота. Взметнулось огромное серое облако. Из дыма выскакивали новые «юнкерсы» и, сбросив груз, взмывали с ревом в небо. Гуркевич метнулся к изгороди и вцепился в нее, больно царапая руки. Мир рушился. Когда восемнадцатый самолет отбомбился, Гуркевич потащился в сторону темной тучи. Теперь били пушки, гаубицы и минометы. Гуркевич вновь петлял посередине улицы.

– Глупость, идиотизм, – постанывал он. – Им не жалко одаренного мужчины?..

По обочине, тоже в сторону Садыбы, бежало вслед за ним подразделение повстанцев, человек примерно пятьдесят. Они были вооружены винтовками и автоматами; за поясом гранаты и «филипинки»[27]27
  Ручная граната подпольного производства.


[Закрыть]. Впереди большущими скачками летел невысокий подпоручик со светлыми усами под крупным и длинным носом. Вскоре они поравнялись с Гуркевичем. Под Садыбой строчили пулеметы и автоматы, глухо урчали моторы. Пыльное облако медленно рассеивалось.

– Господа… – захрипел Гуркевич. – Подождите… Я должен перейти… к венграм. Помогите!..

Кто-то рассмеялся. Подпоручик отмахнулся пистолетом. Они бежали ровно и легко, как будто были на учениях. Самому старшему, похоже, не исполнилось и двадцати. Вскоре они, рассыпавшись в цепь, исчезли за домами, в пыльной пелене.

Гуркевич по-прежнему выписывал круги по мостовой. Мир перед глазами двоился. Улица по-прежнему была пуста; вдруг через нее перебежали несколько человек, стреляя в невидимого противника. Бешено били пулеметы; то и дело рвались гранаты. На горизонте поднимался желтоватый дымный Столб. Из-за домиков выскочили черные фигурки и бросились куда-то в сторону Мокотова. Поблизости что-то свистнуло, и в поле разорвался снаряд. Черные фигурки припали к земле, пережидая обстрел; снаряды сыпались один за другим. Взрывной волной Гуркевича едва не сбило с ног, но он упрямо продолжал брести вперед.

– Если бы вы, черт возьми, понимали, что я должен дойти до венгров. Погодите, сучьи дети… Вы меня еще не знаете!

Мир вокруг трещал и громыхал. Из-за поворота вдруг выкатился танк; он отвел орудие влево и выпустил в поле снаряд. Все больше и больше повстанцев бежало в сторону крутого мокотовского откоса; они волокли за собою раненых, яростно отстреливаясь от немцев. Гуркевич покачнулся и бессильно сел на мостовую.

– Вот меня и повело, – проговорил он шепотом. – Только теперь. Чертов токай!

Он боролся с подступавшей тошнотой; мир вокруг вертелся каруселью; грохот и треск слились в невообразимый гул. Гуркевич заслонил лицо руками. Танк приближался с адским скрежетом гусениц. Гуркевич сглотнул. Машина замерла в какой-то паре метров и навела на него длинный ствол пушки. Гуркевич отнял руки от лица. Шум в ушах немного поутих, образ мира сделался чуть четче, хотя остался мутным и дрожащим. И вдруг он увидел…

– Танк… – прошептал Гуркевич с ужасом. – Господи… Немцы!

Он в отчаянии подскочил, встал на нетвердые ноги и внезапно, уже не владея собой, затрясся в приступе рвоты. Танк грозно возвышался над ним; негромко урчал мотор. Гуркевич отступил на шаг. Чернело пушечное жерло, блестели дульные срезы пулеметов.

– Frau, Kinder… – пролепетал он как можно громче, указывая на юг. – Warschau Banditen… Ich… gehen…

Танк продолжал урчать; стальное тело его подрагивало. Гуркевич споткнулся, упал на тротуар, зацепился рукой за колючую проволоку, рванул ее, перевалился назад, на проезжую часть. Сквозь урчание мотора пробился приглушенный смех.

– Krank… больной! – проорал Гуркевич. – Не смеяться! Nicht lachen!

Хохот раздался вновь, на этот раз громче. Танк зарычал, задрожал и со скрежетом двинулся с места, обдав Гуркевича облаком выхлопов.

Перед виллой в Залесье остановилась доверху нагруженная сеном подвода. Соскочивший с нее мужичок потряс за плечо лежавшего без чувств человека с окровавленным лицом.

– Залесье, приехали! Вставайте-ка! Вот ведь кара божья!

Лежавший не подавал признаков жизни. В саду показалось яркое платье.

– Хозяйка! – крикнул мужичок. – Может, это ваш сродственник? Сюда велели отвезти… Пилсудского, шесть!

Зося подошла к ограде. И вдруг, тихо вскрикнув, выбежала на улицу.

– Боже, Пупсик… Пупсик, милый! Что с тобой! Он ранен? Убит? Боже, Пупсик, ну пошевелись же!

Она обхватила растрепанную голову Гуркевича.

– Боже, кровь! Что с ним? Где вы его нашли?

– Лез через забор и проволокой рыло поцарапал, – презрительно ответил мужичок и свирепо дернул Гуркевича за ногу. Тот приоткрыл глаза.

– Пупсик, ты жив! – запищала, обнимая его, Зося. – Что с тобой, любимый? Ты ранен?

Гуркевич высунул сухой непослушный язык; безуспешно попытался облизнуть губы.

– Прекрати верещать, – промямлил он. – Который час?

– Два, – ответила Зося. – Скажи, что с тобой, любимый! Ты можешь подняться сам?

Гуркевич поглядел по сторонам. Невдалеке венгерские солдаты грузили ящики на грузовик.

– Что они делают? – воскликнул Гуркевич.

– Уезжают, – ответила Зося со вздохом. – Иштван только что попрощался.

Гуркевич стремительно спрыгнул с подводы.

– Где майор? – выкрикнул он.

– Какой майор, Пупсик? – не поняла она.

– Ну… профессор! – рявкнул он. – Археолог!

– А, этот зануда, – скривилась она. – Отправился к генералу. Странно, что он так быстро с ними снюхался. Пупсик, подожди! У тебя же лицо в крови!

– Эй, пан, а моя пятирублевка? – возмутился мужичок.

– Жена заплатит! – крикнул, припустив по улице, Гуркевич.

Он вырвал из кармана давно уже не белый платок и на бегу отер лицо. Кровь сошла, остались лишь царапины на лбу и на носу. Добежал до виллы, занятой венгерским штабом. Оттуда спешно выносили ящики и чемоданы. За изгородью, с лейкой в руке беспокойно сновал майор Гром. Под расстегнутой рубашкой розовела безволосая грудь.

– Вы, я вижу, тут цветочки поливаете? – свирепо прошипел Гуркевич.

– Помидоры, – со вздохом ответил майор. – Мне нужно было легализоваться. Вы прибыли в последнюю минуту. Кто вас так исцарапал? Кошка?

– Кошка! – фыркнул Гуркевич. – Чтобы вас всю жизнь такие кошки царапали! Я там в самое пекло угодил, понимаете? «Юнкерсы», танки, «коровы»[28]28
  «Коровами» варшавяне называли немецкие реактивные минометы – за похожий на мычание звук, издаваемый в полете их снарядами.


[Закрыть], черт знает сколько пушек и немчуры…

– Так или иначе, вы не понесли больших потерь, – заметил майор с улыбкой. – Пойдемте.

Он отвел Гуркевича в сарай, полный барахла и всяких железяк. Гуркевич извлек из-под подкладки листок. Майор дрожащей рукой надел очки, медленно развернул бумажку и начал изучать колонки цифр.

– Однако вы флегматик! – стал терять терпение Гуркевич. Майор лишь отмахнулся.

На улице рокотали моторы. Жаром дышала раскаленная крыша сарая. Над грядками порхали бабочки. Майор стащил очки и принялся рвать бумажку на мелкие кусочки.

– Ничего не вышло? – спросил Гуркевич тихо.

Майор ссутилился и опустил глаза. Гуркевич злобно пнул обломки ржавой печной решетки.

– Одним словом, все коту под хвост… Зачем я в это полез? Нужно было, черт возьми, за женой присматривать в Залесье.

Майор устало вытер пот со лба.

– Пойдемте, здесь слишком жарко, – сказал он, стараясь не встречаться глазами с Гуркевичем.

Оба вышли в сад. На крыльце увидели генерала, в полевом мундире без шитья; рядом стоял навытяжку поручик Койя. Венгры заметили майора; поручик вопросительно улыбнулся. Майор помотал головой. Генерал развел руками и что-то сказал поручику. Поручик скрылся в доме. К вилле подъехал серый автомобиль, оттуда выпрыгнул сухопарый немецкий полковник. По улице громыхали орудия.

– Наши пушки, – вздохнул Гуркевич. – Черт побери, пан Гром! Просрать такую возможность…

Майор сглотнул слюну. Он раз за разом поднимал свою лейку и ставил ее обратно.

– Несмотря ни на что я надеялся… – проговорил он шепотом.

Генерал перебросился парой слов с полковником и направился к автомобилю. В поле зрения Гуркевича оказался грузовик. В нем сидели немецкие жандармы с «бергманами» на коленях.

– А вот и «воронок» приехал, – прошептал Гуркевич. – Извините, я больше не играю. Выхожу. Пересижу в какой-нибудь дыре, покуда красные не явятся.

– Вы не вернетесь на Мокотов? – негромко спросил майор.

– Что-о?!

Майор виновато вздохнул и снова отер платком раскрасневшееся круглое лицо. Машина генерала тронулась, клубами взметнулась пыль.

– Вы в курсе, что Садыбу взяли? – выкрикнул Гуркевич. – Что там сейчас ад кромешный? Камня на камне не останется от Варшавы! Получайте, что хотели!

Майор, теперь уже решительным движением, отставил лейку в сторону.

– Пойдемте отсюда. Не моя вина… Там ребята немцев бьют. Впрочем, не уговариваю. Дело довольно безнадежное.

Оба пошли в молчании. По улице передвигались венгерские подразделения – на машинах, подводах и в пешем строю. Поручик Койя усаживался в бричку.

– Eljen Lengyelorszag![29]29
  Да здравствует Польша! (венг.).


[Закрыть] – крикнул он, увидев их. Гуркевич кисло улыбнулся.

Поручик отдал честь и бричка тронулась. Повеяло солдатским потом. Люди брели апатично и молча. Монотонно тарахтели подводы.

– Им тоже несладко, – заметил Гуркевич. – Загнал их этот Гитлер… – и он махнул рукой.

За оградой, не спуская глаз с проходящих войск, стояла Зося в легком красном платье.

– А мне все это обошлось дороже всех, – изрек Гуркевич. – Зося, пан профессор хочет попрощаться.

Зося отвела от колонны томный взгляд. Протянула майору руку.

– До свидания, пан профессор, – сказала она рассеянно. – Жаль, что вам уже пора идти.

Майор добродушно усмехнулся. Внезапно Гуркевич вздрогнул.

– А это у тебя откуда? – он указал на небольшой бриллиант на пальце у Зоси.

– На память от Иштвана, – зарделась та. – От бабушки.

– От бабушки, да только бабушка чужая, – пробормотал Гуркевич. – Купил, небось, у какого-нибудь эсэсовца. Ну да ничего, возмещение расходов, частичное. Ладно, профессор, пока. Вы правда хотите идти?

– Должен, – ответил майор. – Спасибо за приют… и удачи.

Гуркевич пожал ему руку. Майор стал удаляться, мелким неуклюжим шагом.

– Пойдем же, Пупсик, – сказала Зося. – Наконец-то мы с тобою одни… Тебе после этой дурацкой беготни положен отдых. Зосенька будет за тобой ухаживать. Может быть, квартирка наша уцелеет? Как ты думаешь?

Лысина майора поблескивала на солнце. Гуркевич внезапно сорвался с места.

– Я скоро вернусь! – крикнул он.

– Пупсик, куда ты? – встрепенулась Зося. – Не оставляй меня одну! Пупсик!

Но Гуркевич уже несся за майором.

1955

Старый город. Фото 1944 года