Текст книги "Феникс и зеркало"

Автор книги: Эйв Дэвидсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Вождь стремительно вскочил на ноги и схватился за нож. Магу не оставалось ничего иного, как мгновенно выпалить:

– Умру за правду!

Клинок был обнажен.

– Встать! Встать! – орал Байла. – Шаман Вергилий, капитан Эббед! Встать! На корабль, на корабль немедленно! Мы плывем на Кипр! – Гнев вождя чуть утих, но решительность не оставляла его ни на йоту, уголки рта опустились вниз, в сочетании с изуродованными чертами лица придав ему выражение, смахивающее на усмешку, которая не могла скрыть явного вожделения. – Пафос! – закричал Байла. – Пафос, ха! Мы плывем на богослужение!

И почти погнал их вперед, перед собой, словно пастушья собака – стадо.

Три израненных в битвах багатура были столь ошеломлены решением вождя, что не могли вымолвить ни слова. Но, несомненно, ситуация требовала каких-то действий с их стороны, потому они немедленно вновь протянули вперед руки и заголосили:

– Давай! Давай! Давай!

Разбираться с ними времени не было. Им был отдан письменный прибор Вергилия, отдана небольшая астролябия Сапфира, отданы ремни, пояса, ножи, кошельки, амулеты, шляпы, шали. Вергилий впоследствии охарактеризовал сей момент так: пиратам отдали все, за исключением, разве, собственной добродетели.

На борт были спешно загружены припасы, а лошадиный череп был сквозь глазницу прибит к бушприту – без этого талисмана в море не осмеливался выйти ни один из гуннов. Море было спокойным и безмятежным, словно пруд, гребцы принялись за работу с таким усердием, что вскоре от острова осталась только темная полоска на горизонте.

Свободный от влияния своего загнивающего двора, Байла совершенно преобразился. Он оказался отменным мореходом, храбрым, хотя и немного неуклюжим бойцом, стоял вахты, когда рулевой однажды по ошибке отхлебнул мышьяка вместо пива, и был душой и заводилой в битве с сардинскими флибустьерами возле Киклад. Время от времени путникам попадались по дороге суда гуннов, черные и быстроходные, с парусами кроваво-красного цвета, однако штандарт вождя из белого конского хвоста, увенчанного короной, на мачте и приземистая фигура Байлы на юте немедленно устраняли все возможные проблемы.

А вот когда ветер утих, Байла обнаружил себя совершенно без дела. И разумеется, отправился спать вниз.

– Конечно, – сказал Огненный Человек, – мы можем грести, однако же мы не можем грести постоянно. Наши люди не рабы, чтобы их использовать за раз и выкинуть, как отбросы. Потому далеко нам не уплыть. И снова возникает вопрос времени. Снова возникает тот самый вопрос.

Судя по его лицу, выражавшему сильную досаду, он настолько сжился с проблемами Вергилия, что воспринимал их уже как свои.

– Если ты тревожишься о том, чтобы как можно быстрее вернуться в Неаполь, дабы не упустить фрахт, – сказал Вергилий, почесывая свою короткую узкую бороду, – то еще раз заверяю тебя, что компенсирую твои издержки.

Странно, но на этот раз Огненный Человек опроверг свое же мнение, что все может быть оплачено деньгами.

– Иногда, господин Вергилий, иногда случается так, что мы не можем заплатить ту цену, которую от нас требуют. Ты можешь поднять ветер?

«Не можешь заплатить требуемую цену…» – как ловко этот наемный мореход сформулировал ту самую мысль, что мучила Вергилия уже давно. Застигнутый врасплох предательством женщины, которую любил более всех прочих, ощутив со всей отчетливостью утрату части собственной души… Он только покачал головой. Затем, быстро придя в себя, ответил:

– Любые вмешательства подобного рода нежелательны… Но…

– Но… – вкрадчиво подхватил Ан-тон. – Но остается ли нам что-либо иное? Так делай же это!

Внизу, в обитой кедровым деревом каюте, было тускло и сумрачно. Из громадного сундука черного дерева Вергилий извлек сундучок поменьше, сделанный уже из дерева красного, из того – достал одну из нескольких хранившихся там шкатулок, сработанных из черепахового панциря. Поставил ее на стол.

– Это, возможно, будет не слишком приятно… – предупредил он капитана. Огненный Человек издал нетерпеливый горловой звук и стал пристально наблюдать за тем, как Вергилий тщательно раскутывает нечто, спрятанное в слоях нежнейшей и белой, словно свежевыпавший снег, пряжи. Наконец перед его глазами предстало нечто увядшее, раздвоенное и коричневое, а Вергилий принялся связывать свою ногу и руку веревочками алого шелка, скрепляя их между собой замысловатыми узелками.

С удивлением Огненный Человек обнаружил, что со дней своей юности ни разу не видал подобных узлов – он понимал это, даже их не ощупывая. И этот узел незнаком, и другой, и следующий…

– Я моряк, – пробормотал он, – и мне казалось, что мной изучены все узлы на свете. По крайней мере, так мне казалось до этого момента… – Тут его голос стал совсем тихим. – Они, кажется, вообще иного типа… что же, они созданы для того, чтобы призывать и удерживать ветер? Нет! Что это? Голос его замер, и он застыл в изумлении.

Тот сморщенный предмет был длиной примерно в ладонь и шириной в два пальца. Это была самая маленькая из всех возможных мумий, темечко ее было слабо покрыто пушком волос, а ноги закручивались друг за друга, словно были без костей. Ступни, кажется, тоже отсутствовали.

– Это один из аль-рунов, – пояснил Вергилий. – Еще их называют мандраками, или мандрагорами…

В неглубокую мисочку он налил красного вина, а в более крупную насыпал земли. Быстро обмакнул создание в вино и осторожно, аккуратно положил на землю.

– Или мандрагорами… – повторил он, отступая назад и глядя на существо. – У них много имен. И власть им дана большая.

Маг отыскал свободный конец нити, дернул за нее, и все узлы моментально распались. Мандрагор пошевелился, по его телу прошла легкая судорога. Тонкие веки поднялись и обнажили взгляд – мутный, блуждающий по сторонам, бессмысленный, как взгляд идиота. Беззубый рот издал сухой, сосущий и схожий со свистом звук.

Вергилий взял серебряную шпильку и уколол себя в подушечку левого указательного пальца, выдавив капельку крови. Поднес дрожащую каплю ко рту мандрагора – создание немедленно прижалось к пальцу, словно теленок к вымени.

Вергилий с трудом отнял палец:

– Довольно, гомункул. Смотри зорко, говори внятно и подчиняйся мне во всем!

Гомункул причмокнул. Взгляд его, когда он повернул голову, был уже острым и вполне осмысленным. Он самодовольно улыбался, щебетал, попискивал, ерошил крохотными ручонками свои волосы на голове – руки его выглядели словно корешки, вялые отростки.

– Говори внятно!

– Королева Кандиды наставила королю рога с конюшенным, – произнесло пискляво, но вполне разборчиво существо. – Мисо Яник нашел нового покровителя своей рыжеволосой девчонке. Лодочник Карсис сгибается и пыхтит, только не на своих веслах, а над… зовут ее…

– Довольно! – прервал его Вергилий. Мандрак хихикнул и прыснул. – Гляди на Розу Ветров. Видишь ветра? Обоняешь их? Слышишь? Чувствуешь?

Мандрак замолк, прислушиваясь.

– Вижу сардин и камбалу… кальмары, очень много губок…

– Ветер. Только ветер. Ищи ветер!

Тонкие ноздри затрепетали. В носу у мандрака явно не было хрящей.

– Чувствую его, – произнесло создание.

– Где?

– У берегов Малой Азии, пахнет гарью сожженных городов, пролитой кровью и потом насилуемых девушек.

Мужчины обменялись быстрыми взглядами.

– Морские гунны, – пробормотал Огненный Человек. – Вождь Отилл за работой.

– Другой ветер, гомункул. Другой.

Рот сомкнулся и выдохнул:

– Чувствую его вкус.

– Где?

– В трех лигах по направлению на солнце, пахнет солью и брызгами.

– Там скалы и мели, – покачал головой Ан-тон.

– Не этот ветер, гомункул. Другой.

Мандрак задрожал и поморщился. Затем вдруг с вожделением произнес:

– Дочки Афинского префекта… – Моментально и без малейшего сочувствия Вергилий ткнул его шпилькой. Мандрак съежился, завертелся и заверещал.

– Ветер! – закричал он, словно протестуя. – Я вижу ветер!

– Где?!

– Две лиги и еще половина лиги отсюда, – вопило существо. – Между югом и востоком. Юго-восток, две лиги и еще половина лиги! Ветер! Ох, теплый! Сладкий, мягкий и быстрый! Ветер!

Огненный Человек повернулся и затопал по ступенькам вверх, на ходу выкрикивая приказы. По палубе прогрохотали ноги гребцов, в уключинах взвизгнули весла. Загребной принялся выкрикивать ритм, и корабль рванулся вперед.

– А теперь, – сказал мандрагору Вергилий, – можешь разглядывать что пожелаешь.

Глаза создания блеснули, словно слизь улитки, он осклабился и немедленно принялся изрыгать из себя рассказы о том, что видел: совокупляющихся с пастушками кентавров, мальчиков-рыболовов, которых соблазняли и увлекали в пучину русалки, обманутых единорогов, драконов, которых с помощью уловок лишали их сказочных богатств… Он молол языком, причмокивал и захлебывался речью. Наконец затих. Начал снова, говоря теперь уже о других предметах, но в голосе его звучало куда меньше интереса. Вергилий слушал его, приклонив голову к плечу, и между делом царапал стилом на навощенной дощечке. Потом, словно бы случайно, провел на ней глубокую царапину и взял в руку образовавшуюся стружку, завиток воска.

Гребцы оставили весла. Наверху закричали, вновь донесся топот ног, резко был поднят парус. Парусина затрещала, заскрипела мачта – и еще раз, и еще. Сверху донеслись ликующие крики, и корабль резко дернулся вперед. Вергилий поднялся и, сминая воск в пальцах, подошел к мандрагору. Тот глядел на него, словно обезумев, широко раскрыв в ужасе рот. Но крик, визгливый и отчаянный, не успел вырваться из его гортани. Вергилий, кажется, в тот самый миг, когда этот крик должен был раздаться, залепил губы мандрагора воском, обмотал тельце шелковой нитью и поднял из тарелки с землей.

Существо извивалось и корчилось в его руках, но уже в следующую секунду застыло – теперь, когда вокруг него вновь были сооружены нити и узлы, должные как в физическом, так и в метафизическом смысле обеспечить его безопасность, он вновь казался не более чем безжизненным корешком. Острием той же шпильки Вергилий снял со рта гомункула восковую печать, обернул его слоями пуховой пряжи, поместил в черепаховую шкатулку, положил ее в ларчик из красного дерева, а тот поставил в эбеновый ларь. После этого, добравшись до стула, он не то рухнул, не то сел на него. Лицо его было искажено болью и мукой, казалось, по крайней мере половина жизни покинула его за эти минуты: теперь наконец он наяву увидел то, что сделала с ним самим Корнелия, и, в приступе отчаяния, прижал к глазам ладони. Потом, немного придя в себя, взглянул на левую руку.

Левый указательный палец опух и покраснел, за исключением первой фаланги, которая была серой и кровоточила после укола шпилькой. С потерянным выражением на лице Вергилий долго глядел на палец. Наконец нашел в себе силы промыть его и перевязать.

– Нет, в этом году я больше не сделаю этого, – пробормотал он сам себе. – Если вообще когда-либо сделаю… – Лицо его исказилось, и, сжав зубы, Вергилий вышел из каюты.

– Кипр! – орали на палубе. – Кипр! Хо!

10

Кипр оказался просто другим миром.

Спроектирован и построен Пафос был греческим архитектором. И то ли во сне, то ли под действием веществ, именуемых талакуинами или мандрагорами. Весь из желтого, подобного заварному крему мрамора, из мрамора розового, как парное мясо, из зеленого мрамора, похожего на зернышки фисташек, из мрамора медового и розово-красного, мрамора с цветными прожилками и зернистого. Строения карабкались в горы, стелились вдоль ложбин. Колонны возвышались ярусами, капители изобиловали резьбой и лепкой, сработанные, верно, прекрасными коринфянами, большими любителями изощренной роскоши. Фронтоны домов пышно заросли барельефами, четырехопорные арки стояли чуть ли не на каждом углу и перекрестке, гигантские статуи высились над домами, а маленькие – собирались толпами под карнизами и крышами строений. Повсюду зеленели лужайки и сады, фонтаны выбрасывали вверх воду, вода разбивалась на струи и брызги и блестела на солнце…

Пафос.

Воздух здесь был густым и насыщенным, почти что тягучим, бриз едва колыхал восковые цветы граната, и Вергилий, заметив, как Байла поморщился, хватая ртом воздух, положил руку на грудь и понял, что и ему самому дышать тоже трудно. Ах, если бы эта тяжесть была вызвана только пряным пафосским воздухом…

Человек, чем-то занятый на молу, встретил появление путешественников довольно спокойно, без особого любопытства. Вергилий обратился к нему на своем лучшем греческом койно[19] и осведомился о том, где находятся официальные лица порта и где можно найти грузчиков.

– Да, господин, да, – ответил человек на весьма архаическом диалекте языка, бывшего в ходу на острове. – Завтра непременно… завтра.

– А почему не сегодня?

– Сегодня, господин? Сегодня у нас праздник.

Повсюду виднелись следы запустения, вызванного блокадой острова морскими гуннами. Посреди дороги лежало фиговое дерево с круглыми багровыми плодами, со стороны доков, как в деревне, прошло стадо длиннорунных овец, перевернувшаяся повозка валялась на обочине так, как, по-видимому, лежала уже давно, поскольку разбитые колеса уже успели порасти мхом.

– Эх, господа, нынче же день рождения нашего маленького господина Ихтоса, произведенного чревом вышедшей из моря Диты, поэтому народ весь на рыбной ловле в прудах возле дворца. Так что берите вон в той палатке сладости и присоединяйтесь к священному ритуалу. – Он указал в сторону громадного храма, возвышающегося над полусонным городом. Выговор человека напомнил Вергилию о даме Аллегре, заставив подумать о том, что он отчего-то никогда не интересовался ее происхождением.

Проблема с грузчиками и официальными лицами разрешилась с прибытием некоего Басилианоса, хозяина широко известного в Пафосе «Золотого Приюта» – гигантского пристанища, предоставлявшего кров и стол многочисленным в прошлом пилигримам на все время их паломничества. Разумеется, там могли останавливаться и люди, прибывшие на остров с партикулярными целями, купцы, молодые путешественники, государственные мужи и прочие. Разумеется, как и все прочее на Кипре, «Золотой Приют» сильно страдал от прекращения нормальной связи с материком, вызванного действиями морских пиратов. А произошло все это примерно поколение назад.

– Да, бывали времена, доктор и капитан, – говорил Басилианос, восседая в паланкине, который носильщики несли столь медленно, что казались идущими в полусне, – бывали времена, когда «Приют» за ночь принимал сотни гостей. И это в обычные дни. Что же говорить о праздниках? Тогда людей прибывало вдвое больше… А что нынче? Гостей нынче наперечет, ну, понятно, не считая того случая, когда к нам прибывает имперский флот. Но мы все равно содержим «Золотой Приют» в лучшем виде; разумеется, мы ничуть не стеснены в средствах и потому не зависим от обеспеченности наших гостей, по-прежнему выполняя наш священный долг и давнишний обычай по их безвозмездному приему. Но трудно, трудно… – Басилианос так отчаянно зажестикулировал, что едва не вывалился из носилок. – Очень трудно жить и видеть, как прежнее великолепие превращается в тлен.

Народу на улицах было немного, и все они выглядели как-то чудно: в выражениях их лиц присутствовало нечто такое, что производило на мага впечатление неприятное, хотя он никак не мог понять, в чем тут дело. Пройдя по улицам, они свернули в аллейку, ведущую через лужайку в сторону темнеющих, как лес, фруктовых деревьев, отягощенных золотыми плодами, блестевшими в лучах солнца. И здесь, совершенно внезапно, раздался вопль такого ужаса, отчаяния и ярости, что затылок мага словно оцепенел. Впрочем, крик испугал не только его, но и носильщиков, на какое-то мгновение замерших на месте.

Кричал какой-то костлявый старик с обнаженными и загорелыми руками, которые оплетали мышцы, похожие скорее на веревки, чем на плоть. Он поднял кулаки на уровень своей головы и снова проорал сквозь пышную седую растительность на лице какие-то слова.

– Волки! – заорал он, дрожа всем телом и рискуя разорвать криком собственное горло. – Волки и люди! Люди и волки! Волки – что люди. Господи! Господи! А люди – что волки!

Носильщики пришли в себя и двинулись дальше, на ходу что-то бормоча и покачивая головами. Вергилий взглянул на Басилианоса, который немедленно объяснил:

– Не волнуйтесь, ничего страшного. Это наш полоумный сектант Аугустус Ефесский. Я, в общем, и сам немного побаиваюсь. И его, и его людей. Впрочем, их немного, да и место их сборищ солдатам уже известно, так что не долго ему осталось нас беспокоить.

– О, ужас! – не унимался Аугустус, когда путешественники проходили мимо него. – О, греховодный город, о, вместилище греха! Сколь прекрасен и сколь продажен! – Они прошли мимо, и голос старика стал постепенно затухать.

Басилианос принялся рассказывать гостям о происхождении сада, к которому они теперь приближались. Сад, оказывается, составляли айвовые деревья, выросшие из косточек прямых потомков тех фруктов, которые Геракл Львораздиратель добыл у Гесперид, одолев в прекрасной и далекой Греции дракона. Голос Аугустуса Ефесского почти уже затих, но слова еще можно было разобрать.

– О, люди! О, волки! Волки – что люди… Люди – что волки…

Тут они дошли до конца лужайки, и перед ними выросли гигантские стены «Золотого Приюта».

– Я отведу каждому из вас по несколько комнат, – сообщил Басилианос. Ванны вымыты, служанки снимут с вас мерки и подберут чистую одежду из наших гардеробов. Еда будет дожидаться вас в комнатах. А наши грузчики без промедления доставят сюда все ваши пожитки и груз с корабля.

– А когда мы сможем переговорить с царем Пафоса?

– Его величество царь Пафоса в настоящий момент, в силу принятой на острове очередности, одновременно является и царем Кипра. Я устрою вам встречу с ним.

– Но когда?

– О, доктор Вергилий… – Басилианос мягко подтолкнул гостей в сторону служанки, поджидающей их, дабы отвести в назначенные им комнаты. – Скоро. Очень скоро. Возможно, прямо завтра.

Медь? Потребовалось немало времени, чтобы Басилианос уразумел, что речь в самом деле идет о меди. Да, но что он мог сообщить? Конечно, медь считается основным промыслом Кипра, но что может рассказать о нем хозяин «Золотого Приюта»? Медные магнаты? Да, конечно, медные магнаты останавливаются у него всякий раз, когда на Пафос прибывает имперская флотилия. Так о чем это мы? О меди? Ну да, медь… Но что доктор Вергилий имеет в виду, говоря о меди? Раздобыть медной руды? Как интересно, кто бы мог подумать, что медь добывают из руды. Что? Где можно добыть руду? Басилианос не знает, не имеет ни малейшего понятия. Несомненно, остается согласиться с тем, что медь добывают в медных копях. Но где они?

Нет, об этом он не имел ни малейшего представления.

Иными словами, оставив на время мысли о меди, как он оставил мысли об олове, о котором хлопочут теперь маленькая золотая птичка и два ее стража, и, заодно забыв обо всем, что связано с магическим зерцалом и двумя царственными особами – Корнелией и Лаурой, Вергилий решил отправиться в великий храм той, что была рождена в морской пене у берегов Пафоса. Но немедленно сообразил, что одним из знаков и символов Афродиты – и немаловажным – было именно зеркало.

– А ты не обидишься на меня, женщина, если потратишь время зря? натянуто улыбнулся Вергилий.

В полумраке комнаты, более похожей на келью, она лишь покачала головой, продолжая мягко водить руками вдоль его нагого тела.

– Ну что же, – вздохнул Вергилий. – В конце концов, я тебя предупредил. – Ее касания не вызывали в нем страсти, так бы, наверное, ощущал себя на его месте ребенок; но он неожиданно и сам почувствовал себя ребенком – ему стало уютно, спокойно. Он начал расслабляться. Впервые, кажется, со времени той ужасной сцены с Корнелией Вергилий подумал, что и ему, возможно, доступен полный покой… несмотря ни на что.

– Ты скроен как борзая, – прошептала она. – Длинные ноги, вытянутый подбородок… Предупредил меня? О чем? Ах, об этом… Послушай, Борзая, на что мне твои предупреждения? Думаешь, за время, проведенное мною в прислужницах у нашей Великой Матери Афродиты, я не научилась отличать заколдованного человека? Кто она – та женщина, что украла одну из твоих душ? Я знаю, что это женщина. Не могу себе представить мужчину, решившегося на такое даже в мыслях. А когда бы он об этом задумался, то, ручаюсь, у него пошел бы мороз по коже, его собственные ядрышки окоченели бы от ужаса. Не так ли, Борзая?

Вергилий коротко рассмеялся:

– Не знаю… А остались ли у меня вообще ядрышки? Ну конечно, это была женщина. Ты очень проницательна. Не уверен, что это мне по душе, некоторые вещи мужчина в моем положении предпочел бы не знать. Так вот, та женщина завлекла меня в разговор о различных таинствах, а я оказался достаточно слаб и куда как не мудр, ибо поддался ей в этом. Вот тут-то и наступило мое бессилие, милая… Гляди, – продолжил он чуть погодя, – я лежу рядом с тобой, касаюсь твоих грудей, провожу рукой по твоим сокрытым местам, и что же – ничто не возбуждает меня, как если бы я гладил котенка… Нет, Громовержец! – возопил Вергилий в отчаянии, изо всех сил прижимая ее к себе. – Вырви мой лживый язык, Громовержец! Неправда, неправда! Когда бы так, все было бы хорошо. Но плоть моя не отвечает на касания твоей плоти, поскольку часть души моей, та душа, что ведает плотью, покинула меня. Но остальные частички души, мои остальные души, они-то ведь помнят об этой пропаже! Я чувствую, я все чувствую…

Ее губы, касания ее рук, ее сладкая кожа и тихое дыхание заставили Вергилия замолчать.

– Велика, нет сомнений, сила Афродиты, дарующей священную радость любви богини, – прошептала она, – но некоторые вещи не в ее власти… и эта тоже… ты должен знать… Она не может помочь тебе, – шептала прислужница мягко и успокаивающе. – Не может. Точно так же, как не может помочь и царю Пафоса. Потому что, ты знаешь, он тоже… – И голос ее затих в его ухе.

Нет же. Никакого отдыха здесь быть не могло. Ничто не могло ему помочь, ничто, кроме его собственных усилий. Тихо вздохнув, Вергилий поднялся и принялся одеваться.

– А я не могу тебе ничем помочь? – спросила прислужница, глядя на него своими подведенными глазами. – Ну, в чем-то еще? Мне бы хотелось…

– Может быть, и смогла бы. Мне нужна медная руда. Где я могу ее раздобыть?

Ее насурьмленные брови выгнулись двумя арками, в задумчивости она повернулась к нему грудью и повела бедрами.

– Медь? – Абсурдность вопроса дошла до нее и повалила на спину в приступе хохота. – О Матерь Добрая, откуда же мне знать об этом?! Медная руда… Я думала помочь тебе в чем-нибудь важном…

Вход во дворец царя Пафоса, бывшего, подобно множеству восточных царей, одновременно и жрецом, и властителем, напоминал вход в храм. В помещениях царила тишина, нарушаемая изредка лишь шепотками. Впрочем, аналогия с храмом была не слишком точной, ведь пришедшие на поклонение к Дите также входили в ее обитель с трепетом, но трепет там был благоговейным, сладким. Не то было здесь.

Вергилию случалось бывать в мужских и женских храмах, общаться и со жрецами, и со жрицами, но никогда доселе не приходилось ему оказываться в храме, в месте, где заправляли гермафродиты… Но на Кипре они были вполне обыкновенным явлением. Древние рода острова предпочитали входить в родственные связи только друг с другом, и, разумеется, за века подобных связей ничего иного получиться и не могло. Но бедой это не считалось, проклятием тоже, напротив, казалось обычаем и особенностью острова, освященными временем. Да и то, кто же мог служить во дворце полубога-гермафродита, как не подобные ему?

Приняли они Вергилия со спокойной внимательностью, обнаженные по пояс, с маленькими, но полными грудями и реденькими бородками, наглядно свидетельствовавшими о том, кем являются их обладатели. Вергилием руководили в течение всего долгого ритуала приготовлений к службе. Здесь ему следовало оставить обувь, тут – омыть ноги, там – руки, здесь стоять, когда будет вручать свои дары. Ритуал был долгим и запутанным, и, похоже, никто не смог бы объяснить и половины того, зачем это положено делать, а объяснения второй половины оказались бы неверными. Но эти церемонии все равно были лишь прелюдией, поскольку следом за ними требовалось исполнить иные – ритуал, предназначенный уже для царского двора Кипра; эта процедура направлялась уже иными людьми – старцами, переходившими всякий год из дворца во дворец в соответствии с очередностью передачи верховной власти от трона к трону.

Появление царя Пафоса было предварено звуками цитр, цимбалов, ухающих тамбуринов и, наконец, труб. Царя окружали гермафродиты, груди их выпячивались, а волосы курчавились, они подхватили царя под руки, подхватили его шлейф и повели к трону, словно большую, в человеческий рост куклу. Столь же кукольно царь принялся произносить слова, которые не долетали ни до чьих ушей, затем омылся благовониями, наполнил маленький ковшик ладаном, добавил его в светильники, коснулся каждого из них скипетром и уселся на трон. Потом, после достаточно долгого ожидания, к нему подозвали Вергилия.

Маг показал царю свои рекомендательные письма, но тот не слишком углубился в чтение, а только проглядел их. Сначала Вергилий подумал было, что царь находится под воздействием наркотических веществ – глаза его остекленели, рот был приоткрыт. Тут он ощутил на своей руке слабейшее из всех прикосновений – подошедший гермафродит тишайшим голосом подсказал Вергилию, что ему задан вопрос.

– Благодарю, Ваше Святейшее Величество, – ответил маг. – Путешествие было безопасным и приятным. Нам составил компанию Байла, вождь морских гуннов, который, однако, не желая доставлять вам лишнего беспокойства своим визитом, предпочел прибыть на остров, скрыв свои имя и титул.

Ложь, конечно, но вполне благопристойная. Вряд ли Байла смог бы соответствовать изощренной утонченности этого странного, замкнутого в себе двора.

По лицу царя словно бы пробежала рябь. Глаза его, казалось, пытались сфокусироваться на стоящем перед ним человеке.

– Морские гунны… я слышал о них… мы слышали… в молодости. – На его губах задрожала улыбка, погасла. Между гермафродитами возникло движение, они обратились к Вергилию и, кто подмигиванием, кто кивком, подавали знаки, чтобы он продолжал говорить. «Так могут вести себя родители с больным, слабеньким ребенком», – подумалось ему.

Вергилий делал все, чтобы заинтересовать царя, однако получалось у него не слишком хорошо, так что царь наконец вспомнил о собственных делах и напрямик осведомился о том, что было целью его визита.

– Медь? – казалось, в голосе царя звучало удивление. – Мы… мы не знаем, зачем именно сюда приезжать за медью. Что же, в Италии нет меди? Она… медь тут, на Кипре?

Несомненно, он говорил искренне. Он настолько отошел от жизни, этот царь, что и в самом деле не ведал о гигантских копях, давших острову его имя. То же и о второй, насущнейшей для острова реальности – о полной блокаде острова морскими гуннами, которые на протяжении жизни поколения сновали в его водах, между тем как царь, которому не было еще и тридцати (он был крупного телосложения, светловолос), даже и не слышал о них с самой поры юности.

Вергилий еще не сообразил, как ему ответить, как вдруг лицо царя резко изменилось. Из груди вырвался рык, перешедший затем в низкие, мучительные стоны. Окружение кинулось к нему, слуги вцепились в его руки и не дали встать с трона, в то время как царь, пытаясь все же подняться, прокричал:

– Я заколдован! Заколдован!

Потеряв дар речи, он вырвался из рук слуг и рухнул вперед, вниз, неподвижно распластавшись на узорном полу возле трона.

По жесту одного из приближенных снова заиграла музыка, странная, чужеземная. Гермафродиты принялись танцевать перед троном, крутя юбками и позвякивая ножными браслетами, звучащими мягко, будто нежнейшие колокольца, Царь повернул голову, взглянул на них сначала безучастно, затем его голова принялась подрагивать в такт медленной, исполненной бесконечной тоски и печали музыке, задвигалась, следуя ритму движений полуобнаженных танцоров. Прислужники затянули своими странными, бесполыми голосами песню на языке, возникшем, верно, задолго до того, как первые дети материковой Европы достигли берега Кипра.

Царь встал и, не поддерживаемый более своими слугами, всплеснул осыпанными драгоценностями руками, сошел вниз, к подножию трона, и присоединился к танцорам, постепенно ускоряющим ритм танца. Быстрее, быстрее, еще быстрее кружился царь, встряхивая головой и вращая глазами так, что видны были только белки. Музыка превратилась в голый ритм, быстрый, бешеный. Царь прыгал, словно олень, отбивающийся от собак, и тут чья-то рука легла на плечо Вергилия. Гермафродит медленно показал ему глазами в сторону выхода. Он был сед, груди его выглядели бесплотными и сморщенными, а выражение лица было печальным, терпеливым и покорным. Гермафродиты живут недолго.

Идя по длинному коридору к выходу, Вергилий услышал серию быстрых, резких, ритмических вскриков. Несомненно, этот голос принадлежал царю Пафоса.

Дни знай себе шли чередом. Ан-тон Огненный Человек какое-то время ежедневно наведывался к Вергилию по дороге из порта, чтобы осведомиться о том, как идут дела, а затем, верно, махнул на все рукой и заходить перестал. Байла целыми днями пропадал в Храме Богини. А Басилианос на все настойчивые вопросы Вергилия отвечал вежливыми уверениями в том, что он делает все возможное, дабы узнать хоть что-то о меди. Отвечал он немногословно, лениво, но крайне твердо. Что делать еще? Владельцы медных копей были проинформированы о том, что путешественники просят только одного – чтобы им было позволено отправиться в глубь страны на быстрых мулах и привезти оттуда крайне незначительное количество руды.

Толка от этого не было никакого.

Но что сидеть на месте, ожидая невесть чего? Вергилий сам арендовал мулов и отправился в путь. Пальмы сменились кедрами и соснами, на кустах вдоль дороги пылали и благоухали малиновые розы. Повсюду виднелись небольшие поселения и крохотные храмы древних жителей острова; обыкновенно храмы выглядели как невысокие пирамидки, устроенные возле низких деревьев или крупных кустов, к ветвям которых привязывались лоскутки ткани с молитвами и прошениями. Крестьяне, высокие и худые, понукали в полях своих волов, волокущих за собой деревянные плуги. Каштаны давали пищу для черных свиней и тонкорунных овец. Казалось, ничему другому нет места в этих аркадских пейзажах, где над темными бегущими реками воздвигнуты каменные мостики, где по спокойным водам плывут лебединые семейства, изгибая свои шеи и, словно лилии, отражаясь в зеркальной глади.

В самом деле, никто не замышлял против Вергилия ничего дурного. Все шло наилучшим образом, разве что однажды ему пришлось перековать мулов, каждый из которых потерял по подкове. Понадобилось потратить целый день, пока был добыт древесный уголь, сговорен кузнец, разожжена печь, найдено железо. А потом, направив свой путь по маршруту, указанному ему в сельской гостинице, где он провел ночь, через некоторое время Вергилий обнаружил себя в… Пафосе. Осознав случившееся, Вергилий решил все же выяснить, не заколдовали ли его еще раз.