Текст книги "Чистильщик (СИ)"

Автор книги: Эйке Шнайдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 6

Эрик опустился за стол, уронив голову на столешницу. В руке пульсировала боль – о ране на предплечье никто не позаботился. Стукнули ставни, сквозь закрытые веки пробилось сияние – кто-то сотворил под потолком светлячок, горевший ярче полдюжины свечей.

– Набегался? – Холодно поинтересовался Альмод.

Эрик не поднял головы.

– Убивай. Оправдываться не буду.

– Идите, погуляйте. Только плащи не забудьте, там зябко. Заодно и местных разгоните, – он помолчал. – Живо!

Прошуршали шаги, открылась и закрылась дверь.

Сзади рванули за шиворот, вытаскивая из-за стола. Эрик взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, вскрикнул, ударившись.

– Больно, да? – ухмыльнулся Альмод. – Поделом.

– Ненавижу, – выдохнул Эрик. Все равно он уже покойник, так что можно, наконец, высказать этому…

Удар выбил из него дыхание. Эрик упал на колени, прижимая руки к животу. Альмод наклонился, сгреб за грудки, вздергивая на ноги, встряхнул.

– Это за глупость. Думал, я за околицу тащился, потому что прогуляться захотелось, или время лишнее было перед прорывом? А если бы из прохода вылез не здоровый медведь, а что-нибудь посерьезнее? Упырь, василиск, дракон…

– За дурака меня держишь? Их не бывает.

– Синего солнца тоже не бывает? – Альмод с размаху хлестнул по щеке, в голове зазвенело. – Черного неба? – еще одна пощечина. – Зеленой крови?

Он снова встряхнул Эрика.

– Да сам Творец не скажет, через какой мир из бесконечного множества ляжет проход! И какая дрянь оттуда вылезет, прежде чем встанет защита! А ты ошибся в плетении, и защита не встала вообще.

Он выпустил ворот. Эрик упал на четвереньки, неловко опершись о прокушенную руку, та подломилась и он со всей дури приложился скулой о пол.

– Ты. Подставил. Под удар. Непричастных.

В живот врезался носок башмака. Эрик завалился на бок, стукнувшись спиной о ножку стола. Мог бы дышать – закричал бы. А так только и оставалось, что свернуться клубком и попытаться протащить воздух в легкие.

Альмод опустился рядом, снова рванул за воротник, заставляя сесть. Прошипел в лицо:

– Самоуверенный самовлюбленный дурак.

– Я не напрашивался! – наконец-то получилось вдохнуть. – Я вообще не хотел…

– И не нашел ничего лучше, чем дезертировать.

– Я не клялся никому в верности! И не буду…

– А кто будет? Кто защитит этих людей, если одаренные, вроде тебя, будут кривить носы: слишком грязно, слишком опасно, слишком… Все слишком, пусть всем этим занимается кто-то другой! – Альмод выпрямился, глядя сверху вниз.

– Как будто тебе, благородному, есть дело до черни, – устало сказал Эрик, прислонившись спиной к ножке стола. Болела рука, ныл живот, раскалывалась голова, и не осталось сил ни оправдываться, ни бояться. Пусть убивает. Уже все равно.

– А ты видел хоть раз, во что превращается земля, если прорыв не удержали сразу? Ни травы, ни кустика, ничего живого – и десятки лет не будет ничего живого? Видел город, полный костяками? Большими, маленькими, на двух ногах, на четырех… и только ветер воет на улицах?

Альмод сел на пол, так же прислонился к ножке стола, прикрыл глаза.

– Я тогда был на год старше тебя. Третий мой прорыв… тогда я еще их считал. Командир не удержал плетение в переходе… Ему оставалось два шага до выхода, мне – пять. Я свалился без сознания на четвертом, но из прохода выпал. Или вытащили – не знаю, когда в жилах закипает кровь, трудно соображать…

– Тогда ты узнал про черное небо? – зачем ему это знание, ведь все равно…

– Да. Вдвоем мы прорыв не удержали, конечно. Его сожрали, я… сбежал. Просто сбежал. Решил, что наконец-то свободен. Потом узнал: чтобы остановить тот прорыв после того, как он поглотил город, пришлось собирать всех. Все отряды. Пророков, первого… всех кто обычно не сражается, но тут пришлось.

Он надолго замолчал.

– А когда меня поймали, специально провезли там, чтобы посмотрел и запомнил, – он усмехнулся. – Надо сказать, я действительно запомнил.

– Озерное? – Эрик был тогда мал, но рассказы об опустошенной области ходили один страшнее другого, и он тоже запомнил.

– Озерное.

– И… что потом?

– Кнут. Должны были запороть, но я живучий. Полгода в карцере. Новый отряд. Потом снова единственный живой. Теперь вожу свой.

– А как нашли?

Альмод усмехнулся. Дернул рукав, показывая шнурок на запястье с тремя дымчато-алыми бусинами.

– Ты не поверил. Я не знал, командир взял образец на Посвящении и не рассказывал. Он вообще мало рассказывал…

Он поправил рукав.

– Плетение простейшее. Так что повторять сегодняшнее не советую.

Значит, все-таки чтобы не затерялся: куда денешься от собственной крови.

– Я не… не поверил. – Эрик тоже закрыл глаза. – Просто умирать – так уж свободным.

Альмод хмыкнул.

– А повторить… – продолжал Эрик. – Ты сказал «найду и убью». Вряд ли мертвец способен сбежать.

– Это была угроза, а не обязательство. Но когда-нибудь мое терпение кончится.

Эрик ошарашенно уставился на него. Потом рассмеялся, и с ужасом понял, что остановиться не может. Он хохотал и хохотал, завалившись на бок, сворачиваясь в клубок на полу, пока откуда-то сверху не обрушился поток ледяной воды. Он всхлипнул, сел, размазывая воду по лицу. Как будто командир до сих пор был образцом долготерпения. Не обязательство, значит… Да можно ли верить хоть одному его слову?

Альмод легко поднялся.

– А после того, как Фроди подставился, спасая тебя, он мне самому голову открутит, если я попытаюсь тебя убить.

Не спрашивая разрешения завернул рукав на раненой руке, ощупал, не утруждаясь диагностическим плетением.

– В смысле? – прошипел Эрик сквозь зубы.

– А ты что, не понял, что он вытолкнул тебя из-под места прорыва? Он сам мог бы просто отскочить.

Неправда, это не может быть правдой! Фроди его за пустое место держит! Он врет, снова врет!

– Да и ты мог бы, если б не зевал.

Альмод дернул за руку, совмещая обломки кости. Эрик вскрикнул. Зажмурился, вспоминая. Вот он сам ошарашенно оглядывается, выйдя из прохода. Вот замирает Альмод, чуть склонив набок голову. А потом все одновременно отскакивают в стороны, он сам летит кубарем, а за спиной раздается крик. Твою же мать…

– Тебя бы сожрали, если бы не он. Точнее, загнулся бы от боли и ран, прежде, чем дожрали. – Альмод закончил плетение, которое должно было удержать кости на месте, принялся затягивать раны. – Чистильщики крепче, а ты пока не прошел посвящение.

– Со мной ты бы и не стал возиться, – хмыкнул Эрик, не зная, куда прятать взгляд. Щеки обожгло стыдом.

Альмод передернул плечами – то ли «да», то ли «нет».

– А до того…

– Я понял.

А до того в переходе, когда он сиганул в сторону, вереща, точно первогодок, обнаруживший полсотни пауков в сумке с учебниками. Творец милосердный, позорище-то какое. А он еще что-то там про руки в крови кричал.

– Все. – Альмод поднялся. – Сам подновить плетение сможешь?

– Да.

– На ночь и утром, в течение недели. И ключица, не забывай.

– Знаю. – Эрик встал, тяжело опираясь о стол. Ноги едва держали.

Альмод шагнул к двери.

– За что он оказался на каторге? – спросил Эрик ему в спину.

– Спроси у него самого.

– А если не ответит?

– Значит, это не твое дело.

Он исчез в сенях, потом вернулся, поддерживая Фроди.

– Половина отряда калеки, – сказал тот, опускаясь на кровать. – Потрясающе.

– Плести я могу, – сказал Эрик.

На самом деле – далеко не в полную силу. Когда тело бросает все резервы на восстановление, особо не наплетешь. И все остальные определенно это знали.

Он помолчал, собираясь с духом, заставил себя посмотреть прямо в глаза Фроди.

– Я должен извиниться.

– Ну и зачем? – спросил Фроди, глянув на Альмода.

– Потому что я так решил.

Фроди длинно вздохнул, снова посмотрел в глаза Эрику.

– Ничего ты не должен, башковитый. Это я задолжал кое-кому…

Эрик поежился – слишком уж много тоски было в этом темном взгляде. Фроди продолжал.

– Тот долг мне уже не вернуть, так что теперь ты вернешь его кому-нибудь другому. И хватит об этом.

Он упал на кровать, спрятав лицо в подушку.

– Все, довольно на сегодня задушевных бесед, устал как собака, – сказал Альмод. – Переодевайся и спать.

Эрик только сейчас понял, что мокр до нитки. Поднял сумку, которую кто-то снова сунул под лавку, шагнул было к двери.

– Ты куда? – поинтересовалась Ингрид.

– Переодеться.

– А здесь что мешает?

«Ты», – хотел было сказать он, но Ингрид поняла без слов. Ухмыльнулась:

– И чего я там не видела?

Остальные заржали. Эрик залился краской. Ингрид пожала плечами и демонстративно повернулась к стене.

– Хватит, – сказал Альмод, гася светлячок. – Повеселились, и будет.

Эрик разложил мокрую одежду на лавке у стола – глядишь, к утру просохнет, вытянулся. В голове зудел, не давая покоя, вопрос.

– А сколько живут чистильщики?

Теперь над ним смеялись в три голоса.

– Тебе среднее или медианное? – поинтересовался Альмод, когда хохот стих.

– Медианное. – Так точнее.

– Два года.

Половина чистильщиков не переживает двух лет. У Эрика перехватило дыхание.

– Я же говорил, что живучий, – хмыкнул Альмод. – Все, спим. И если кто-нибудь еще раз меня разбудит, точно убью.

* * *

Когда Эрик проснулся, в комнате был только Фроди: сидя за столом, раскладывал на неравные кучки монеты. Среди красной меди кое-где поблескивали осьмушки разрубленных серебряков.

– Забирай, – сказал он, пододвигая к краю стола одну из кучек. – Твоя доля.

– В смысле? – спросил Эрик, не слишком соображая спросонья.

– Смотри, – Фроди сгреб самую большую груду в кошель. – Вот это – в казну ордена. Это – в общий котел. Еда, ночлег, снаряжение, книги… На книги еще из жалования добавляем, четверть, не забудь, когда получишь. Кстати, что ты просишь за свою?

Эрик покачал головой.

– Ничего. – Она мне досталась…

Не даром, совсем не даром. Он бы сказал, что заплатил слишком дорого, только никто не спрашивал.

– … не за деньги.

Фроди кивнул.

– А это, – четыре оставшиеся кучки выглядели равными, – наши доли. За вчерашнее. На баловство всякое.

Эрик собрал монеты, не считая, скривился: медь, кажется – много и тяжело, на самом деле на пару раз поесть да выпить. Хорошо, если пара серебряков наберется.

– В городе будем, обменяешь, – понятливо хмыкнул Фроди. – Откуда у деревенских серебро?

Эрик пожал плечами: ему почем знать?

– А где остальные?

– Умываются. Альмод просил напомнить про кости.

Эрик усмехнулся: заботник нашелся. Подновил плетение, потом вспомнил еще кое-что.

– Твою спину он смотрел?

– Да. Еще день побездельничаю, и завтра уходим.

Он выбрался из-за стола, бесцеремонно схватил Эрика за подбородок, разворачивая к свету. Прежде, чем тот успел вырваться, щека засвербела.

– Ну вот, – сказал Фроди, выпуская. – Чтобы синячищем не сверкал, девок не распугивал.

– Плевать я хотел на девок, – буркнул Эрик. – Так бы и сказал, чтобы люди болтать не начали.

– А что люди? Люди скажут: поучили сопляка, значит, за дело.

Может, и за дело. Только откуда ему было знать, что из перехода может вылезти что-то опасное? Ему вообще никто ничего не объяснял. Сказали, мол, спросишь, когда разрешу – и все. Разрешения он, к слову, так и не услышал. Эрик отвернулся к двери.

– Пойду, тоже умоюсь.

– Обиделся? – спросил Фроди в спину.

– Нет.

Он в самом деле не обиделся. Обида – это бессильная злость, надутые губы, попытка заставить другого чувствовать себя виноватым. Обижаться можно на Мару. Не на командира.

– Не обиделся, – повторил он. – Просто очень зол.

А еще до сих пор не хочется встречаться взглядом с Фроди.

– Это хорошо.

Эрик удивленно развернулся.

– Злость – держит, не оставляет места отчаянию. Не дает сдаться. Только на ней я и протянул… – Фроди дернул щекой, отворачиваясь. Потом добавил: – К слову, не у одного тебя вчера был тяжелый и слишком длинный день.

– Мне-то что с того?

– А если подумаешь?

– Слушай, что ты от меня хочешь? – спросил Эрик. – Чтобы я возлюбил человека, который сперва едва меня не убил, потом просто… забрал, точно на рудники кат… – он осекся.

– Меня он забрал с рудника, – сказал Фроди. – И, поверь, разница есть. Даже с учетом… – он мотнул подбородком за спину.

– Извини. – Эрик помолчал. – Я понимаю тебя. Я даже понимаю его: если бы меня разбудили посреди ночи…

– Я не спал, – сказал Альмод, открывая дверь. Мокрые волосы казались почти черными, по плечам – рубаху он нес в руках – стекали капли. На шее, кроме того серебряного амулета, что Эрик уже видел, висела еще одна цепочка, с изящным, очевидно женским кольцом. Не левом запястье отливали алым три бусины.

– Мог бы и не показывать, что подслушивал, – буркнул Фроди.

– Я не подслушивал. Но, открывая дверь, услышал, а догадаться, о ком вы сплетничаете, не так уж трудно. – Он вытащил из-под лавки сумку. – Можете продолжать, ничего нового я про себя все равно не узнаю.

Эрик отвел взгляд от спины, исчерченной шрамами. Какая-то мысль зудела в голове, не давая покоя и никак не желая оформиться.

– Погоди… Ты не спал.

– Ну да, – Альмод сунулся в ворот рубахи. – Вчера вечером ты походил на человека, который решил, что терять уже нечего и прощается с жизнью. Такого нельзя ни на миг оставлять одного… если не хочешь обнаружить труп.

Отлично. То есть у него еще и на лице все было написано. Потом до Эрика все же дошло.

– То есть ты не спал, – медленно произнес он. – Дал мне уйти. Начать и закончить плетение. Пронаблюдал, как меня чуть не сожрали. А потом избил за то, что мог остановить в любой момент.

– «Избил», – вмешался Фроди, – это когда неделю мордой в пол с переломанным всем и ссышь кровью.

– Вот спасибочки, милостивцы, – всплеснул руками Эрик. – Благодарствуйте, всю жизнь помнить буду доброту да ласку!

– Нарываешься? – хмыкнул Фроди.

– Устал бояться. Нарывайся – не нарывайся, все равно мне с вами не справиться, сделаете что захотите и когда захотите.

Альмод передернул плечами, точно так же как вчера, не поймешь: то ли «да», то ли «нет». Сказал:

– Медведя я просто не успел перехватить, слишком быстрый оказался.

Да, быстрый – не то слово, все случившееся тогда уложилось от силы в две дюжины ударов сердца.

– Мечом было бы ловчее, но меч я не взял, думал, что придется только отобрать у тебя нож или веревку, или что ты там хотел…

– Неважно.

– Впрочем, даже если меч и был, все равно пришлось бы дождаться, когда он в тебя вцепится, останавливать такую тушу на бегу клинком бесполезно.

Эрик кивнул. Его самого – высокого и крепкого – зверь снес как пушинку. А Альмод, хоть почти не уступал ростом, был сложен изящней.

– Насчет плетения… Не думал, что ты вообще сможешь его закончить. Один раз видел, никаких объяснений, ничего… – Альмод хмыкнул. – Признаю: тебя недооценил, себя переоценил. Что до остального… оправдываться не буду, да и едва ли ты ждешь оправданий или извинений.

– Нет, – кивнул Эрик. – Не жду. И, просто чтоб ты знал: я никогда не говорю за спиной то, чего не сказал бы в лицо. Так что ничего нового ты бы действительно не узнал. – Он подхватил с лавки просохшую одежду. – Пойду, тоже умоюсь.

Он шагнул в сени и замер, едва не забыв прикрыть за собой дверь: в тазу, спиной к нему, стояла совершенно нагая Ингрид, отжимая воду с длинных волос.

– Извини, я… – голос прозвучал сипло.

Девушка обернулась, даже не попытавшись прикрыться.

– Ничего страшного, я уже заканчиваю.

Она начала скручивать волосы в узел. Эрик отвел взгляд от колыхнувшейся груди, проследил как по животу скользит капля, сглотнул. Отвернулся, уставившись в стену. За спиной раздался смешок. Эрик залился краской, проклиная все на свете: надо было просто открыть дверь и спокойно выйти, но ноги словно приросли к полу.

Стукнула дверь, плеснула вода. На плечо легко, почти невесомо, легла ладонь. Эрик развернулся. Ингрид успела накинуть рубаху, но толку от этого было немного: тонкая ткань казалась почти прозрачной.

– Извини, – мягко сказала она. – Я хожу с ними… лет пять уже, наверное. Бывало всякое, и я как-то успела забыть, что обычные люди заботятся о приличиях.

Еще одна капля скользнула по шее, уходя за ворот. Эрик проследил ее взглядом.

– Ты – с ним? – спросил, сам того не ожидая.

– Кого из них ты имеешь в виду? – рассмеялась Ингрид.

Шагнула ближе – от ее волос пахло солодкой, точно от лакричного леденца, и Эрик едва удержался, чтобы не подцепить пальцем каплю с виска и не слизнуть.

– Бывало всякое, – она улыбнулась. – Это так важно?

– Это не мое дело, – выдавил он.

– Не твое, – кивнула она. – Но моя верность не обещана никому.

Она придвинулась еще ближе, так что дыхание коснулось лица.

– Мертвецам нечего и некому обещать. Остается только радоваться тому, что само идет в руки, – Ингрид обвила руками его шею. – И не жалеть ни о чем.

Она коснулась его губ легко, почти невесомо, дразнясь, но не углубляя поцелуя, оставляя возможность ответить. Эрик только сейчас обратил внимание, какая она рослая: их лица оказались почти вровень. Мара едва доходила ему до подбородка.

При мысли о Маре наваждение схлынуло. Он отшагнул назад, отодвигая девушку за плечи.

– Но мы живы. И мне есть о ком сожалеть.

Ингрид помедлила несколько мгновений, глядя ему в глаза. Едва заметно улыбнулась.

– В самом деле?

Повела плечами, отодвинулась, сбрасывая его руки. Заглянув в бочку, произнесла совсем другим тоном:

– Почти всю воду извела, посмотри, чтобы хватило.

– Что я, себе воды не наберу? – пожал он плечами.

Она кивнула:

– Долго не возись, а то еду слопаем без тебя.

Шагнула за дверь, плавно покачивая бедрами, на ходу снова распуская непросохшие волосы

Эрик мотнул головой, пытаясь отогнать внезапно всплывшее перед внутренним взором видение. Шепотом выругавшись, сотворил галлон воды прямо над головой. Помогло.

И выругался уже в голом, поняв, что одна из двух смен одежды – на нем, а вторую он уронил под ноги, и обе мокры до нитки.

Он помедлил, прежде чем открыть дверь, опасаясь новых насмешек. Не вписывался он в эту компанию, совсем не вписывался. Но на его появление почти не обратили внимания: Ингрид расчесывала волосы, сидя у окна, Альмод возился у печи. Только Фроди хмыкнул:

– Стирать умеешь, а сушить нет?

Эрик покачал головой.

– Я и стирать не умею.

В университете были прачки. Были кухарки, судомойки и поломойки. Кажется, он вообще ничего не умел из того, что здесь было обыденным.

– Научишь? – спросил он.

Фроди кивнул в сторону Ингрид:

– Вон, смотри.

До сих пор Эрик старательно отводил от нее взгляд – еще не хватало снова начать краснеть при всех. Но теперь пришлось посмотреть. Ингрид улыбнулась ему легко и безмятежно, как будто произошедшее полчаса назад для нее вовсе ничего не значило – а, может, так оно и было на самом деле. Провела расческой по пряди волос, на глазах превратившейся из мокрой в едва влажную. Действительно несложно, только муторно. Он вздохнул и начал стаскивать рубашку, мерзко липнущую к коже – в конце концов, не лето, и ходить в мокром было холодно даже несмотря на печь.

Глава 7

Когда они поели, и Ингрид вернулась из сеней с чистой посудой, Альмод спросил ее:

– Погоняешь парня?

Эрик напрягся. Какого подвоха еще ждать?

Девушка отвязала от сумки длинный кожаный сверток, положив его перед Эриком.

– Что это? – спросил он.

– Твой меч. – Она развернула кожу.

Внутри обнаружился клинок в ножнах и перевязь. Эрик поднялся, взялся за рукоять, намереваясь извлечь оружие из ножен, и застыл. Мир, до того перевитый разноцветными нитями плетения, словно поблек, вылинял. Дар исчез.

Он отшвырнул меч, точно тот ожил и попытался укусить.

– Небесное железо?!

Ингрид кивнула.

Он перевел взгляд на остальных – не может быть, чтобы они всерьез! Это безумие, дурацкий розыгрыш! По доброй воле взять в руки то, что гасит дар, то, с чем охотятся на одаренных, преступивших закон – и не просто взять в руки, а сражаться?

Но ни на одном лице не было насмешки.

– Тусветных тварей можно взять только небесным железом, – сказал Альмод.

– Вы же не рубили! Да и как…

Как можно рубить пчелиный рой?

– Когда рой собирается воедино, кого-то сожрав. Плетение рассыпается, сталь разъедает. Можно взять только небесным железом. Отрубить и сжечь, пока не скатилось обратно.

Кажется, они все же всерьез. Эрик медленно, точно боясь обжечься, потянулся к мечу. Снова отдернул руку, едва коснувшись. Он не мог себя заставить, просто не мог. Все равно, что добровольно себя ослепить. Стиснул зубы, пальцы медленно сомкнулись на рукояти.

Меч лег в руку как влитой. Прямое лезвие, чуть сужающееся к острию, широкий дол, удобная рукоять. Доброе было бы оружие, если бы не… Он вернул клинок в ножны, положил на стол, и едва сдержал вздох облегчения, когда к миру вернулись краски.

– Привыкнешь, – сказал Фроди.

Эрик пожал плечами:

– Можно подумать, у меня есть выбор.

– Базовый курс или углубленный? – поинтересовалась Ингрид.

– Базовый.

– Хорошо. Не надо будет переучивать. – она открыла дверь.

– А что, многих приходилось переучивать? – поинтересовался он, выходя следом.

– Достаточно. – сказала она таким тоном, что Эрику расхотелось расспрашивать дальше.

Спустя четверть часа ему стало казаться, будто он вовсе не покидал университета – только занятие не в зале, а во дворе, да вместо Стейна – Ингрид. Ей явно доводилось учить. Может быть, как его самого время от времени ставили на занятия с младшими курсами а, может, где-то еще – не очень долго, судя по тому, что она пять лет с чистильщиками. Или выглядит намного младше, чем на самом деле… А сколько ей?

Додумать он не успел – улетел, больно приложившись локтем о вытоптанную до каменного состояния дорожку, перед носом заплясало острие клинка.

– Ворон считаешь, – сказала Ингрид.

– Извини.

– И падать тебя толком не учили. – она убрала меч. – Хватит на сегодня.

Эрик спрятал клинок в ножны. Зажмурился, когда мир снова обрел краски. Кажется, он начинал понимать, почему после углубленного курса приходится переучивать. Стейн учил пользоваться клинком и даром одновременно. Но когда дар отрезан, его приемы не годятся.

Хотелось сплести что угодно, хоть светлячок посреди яркого солнечного дня, просто, чтобы убедиться, что все осталось как прежде и его дар по-прежнему с ним. Эрик оборвал готовые сложиться нити. Ингрид улыбнулась.

– Я поначалу тоже все время проверяла, не лишилась ли дара.

– И я, – Альмод сбежал по ступенькам крыльца, держа на сгибе локтя два плаща. – А потом ввязался в поединок… и надо было видеть лицо того типа, когда он обнаружил, что все его плетения, коснувшись меня, просто рассыпаются, а мечом я орудую куда лучше него.

– Он не знал про небесное железо?

– Теорию знал, конечно, как и все. Но ему в голову не могло прийти, что одаренный может взять его в руки по доброй воле, – ухмыльнулся Альмод. – Орден, знаешь ли, не особо распространяется о своих тайнах.

Он протянул им одежду.

– Кстати о даре и проверках. Раз уж тебе не терпелось разобраться с тем плетением… пойдем. Не устал?

– Не устал. – Эрик забрал у него плащ.

Вообще-то ему тогда не терпелось сбежать, плетение само по себе интересовало постольку-поскольку, но какой дурак будет отказываться от новых знаний? Ингрид тоже накинула плащ, молча зашагала следом.

Они остановились в полулиге от деревни, на дороге посреди полей, покрытых яркой зеленью озимых.

– Куда ты там хотел? – спросил Альмод.

– Север приграничья.

– Занятно, я тоже туда рванул. Хорошее место, если не боишься холода и работы. – Он достал из сумки планшет с картами, выбрал нужную.

– Смотри внимательно, выбирай место и начинай, как запомнил. Я подскажу, если что.

Эрик слушал его объяснения и думал, как бы все оно обернулось, если бы десять лет назад неведомый чистильщик не увел лучшего ученика профессора Лейва. Объяснял Альмод так, что даже непроходимый тупица бы понял. Кто занял его место среди наставников – зануда Сигрун? По возрасту, вроде, подходит…

Неравная замена, совсем неравная. Хотя, Сигрун точно не била учеников, а этот долго бы выдержал, раз его так бесит чужая глупость – или то, что он считает таковой? Сорвался бы на какого-нибудь тупицу, вылетел бы с треском, оскорбившись на весь мир? Нет. Если бы ограничился оплеухами – не вылетел бы. А может, сам бы бросил это дело, устав объяснять одно и то же по дюжине раз? Но несомненно, так или иначе – некому было бы увести самого Эрика.

Он мотнул головой, отгоняя сожаления. Что случилось – то случилось. А вот что будет потом, он еще посмотрит.

Плетение сложилось правильно и четко, будто не в первый… хорошо, не во второй раз. Эрик растерянно моргнул, взял из воздуха скрученную в клубок золотистую ленту. Глянул вопрошающе. Альмод кивнул. Клубок, точно живой, прыгнул с руки, исчез в облаке.

– Запомнил? – спросил Альмод. – Тогда можешь распускать.

Эрик замешкался. Вот так просто распустить, не заглянув в незнакомый мир? Хоть одним глазком?

– Любопытно? – ухмыльнулся Альмод.

– Да.

– Мне тоже. Сколько хожу, мир ни разу не повторился. Похожие были, но чтобы одинаковый… Пойдем, глянем.

– Жить надоело? – сказала Ингрид.

– На два шага. Только посмотрим.

Эрик шагнул и застыл столбом. Лента шла в двух шагах от края пропасти. Он повернулся к обрыву: казалось, облака плывут под ногами, а ярдах в двухста впереди и чуть ниже с грохотом рушился вниз бесконечный поток, рассыпался облаком водяной пыли, искрился радугой.

За плечом присвистнул Альмод.

– Ну надо же…

Эрик шагнул ближе к краю – высоты он не боялся никогда. Улыбнулся, подставляя лицо ветру. Еще бы шаг, но нельзя, окажется за пределами защиты. Альмод тоже придвинулся к краю, раскинул руки, ветер взметнул крыльями плащ. Едва заметно качнулся вперед. Эрик ухватил его за плечо прежде, чем успел сообразить, что делает.

Тот рассмеялся:

– Поймал? Не толкнул?

Эрик вспыхнул. Медленно выдохнул. Толкнуть, когда в шаге пропасть? В спину? Кем его считают?

– Судишь по себе, или хочешь покончить с жизнью?

Альмод снова рассмеялся, на этот раз – весело и открыто.

– Нет и нет. Но немногие бы удержались от соблазна на твоем месте… после вчерашнего.

– А я и не «многие», – ухмыльнулся Эрик. – Я один такой.

Он отвернулся, уставился на радугу, рассыпавшуюся над водой. Ветер трепал волосы, казалось – и в самом деле стоит лишь раскинуть руки и качнуться с края обрыв, чтобы взмыть над землей и больше никогда не нее не опуститься. Еще один шаг, несколько мгновений полета и, может быть, сердце разорвется от восторга – или от страха – прежде, чем расплещется от удара о землю. Эрик отступил от края.

– Меня тоже всегда бесила чужая глупость, а вчера я сглупил. Но когда-нибудь и ты окажешься уставшим, растерянным и напуганным – и ошибешься. А я доживу до этого дня, и это будет куда… занимательней, чем просто толкнуть в спину.

– Но ты можешь его не пережить, если я ошибусь слишком непоправимо.

– Назло тебе не сдохну.

Он снова отвернулся. Повисло молчание.

– Красиво, – сказал, наконец Альмод. – Жаль уходить.

Эрик кивнул. Красиво.

Облако снова сомкнулось за спиной, выпуская обратно. Растаяло, когда Эрик разобрал плетение. Никогда не повторяется. Жаль.

* * *

Следующие три дня слились для Эрика в бесконечный утомительный переход. Он всегда считал себя сильным и выносливым, но оказалось, что сильным и выносливым он был только по меркам университета. Конечно, преподаватели твердили, что разум может показать себя в полную силу только если тело заставлять двигаться, и гоняли школяров нещадно, но все же никогда доселе ему не приходилось идти пешком целый день. И он не справлялся, хотя остальные не говорили ни слова.

Это было обидней всего. Его не пытались унизить, загнав до смерти, не пробовали на прочность, его даже в какой-то степени берегли: ведь именно Эрик днем шел первым, задавая скорость. Он просто оказался слабаком. И то, что чистильщики делали вид, будто все в порядке, ничего не значило.

Он не жаловался: глупо и бессмысленно. От нытья ни поклажа не полегчает, ни дорога не сократится.

Сумка за плечами, с утра не слишком тяжелая, к вечеру начинала казаться неподъемной. Но, сбросив ее, вместо того, чтоб упасть и уснуть, Эрик старательно учился. Ставить лагерь, складывать костер, чтобы грел всю ночь, натягивать пологи, чтобы удерживали тепло, готовить, мыть посуду, будь она неладна.

Хорошо хоть мечом махать не заставляли. Ингрид в первый вечер заикнулась было про тренировки, но Альмод, хмыкнув, велел отстать – до того времени, когда они доберутся до почтового тракта и возьмут перекладных. После целого дня в повозке размяться – милое дело, не то, что сейчас. Наверное, надо было сказать, что он сам не против, но духа не хватило. В первый вечер он уснул сидя, привалившись спиной к стволу, а проснулся у костра, укутанный в плащ. Но, на удивление, над ним никто не смеялся.

* * *

Ингрид нравились ночные караулы. Людей можно почти не опасаться, только самоубийца рискнул бы напасть на отряд чистильщиков, диким зверям было все равно, но обычно ночи проходили без происшествий. Ей никогда не казалось скучно наедине с собой или в полной тишине, а справиться с сонливостью не так уж трудно. Хотя, надо признать, она отвыкла делить ночь на троих, а не на четверых – последний раз так было три года назад, когда Тира стала пророчицей, и на смену ей пришла Уна.

Уны не хватало. Ее постоянной улыбки, словно обращенной внутрь себя, дурацких розыгрышей, задушевных, чисто девичьих разговоров – не о всем можно поговорить с парнями, несмотря на то, что все они давно утратили стыдливость. Новенький не мог ее заменить. Хотя было нечестно требовать от него этого. Мертвых никто не сможет заменить. Ингрид сглотнула ком в горле. Хватит. Свое она уже отплакала. Надо подумать о чем-то другом.

Например о том, как забавно покраснел мальчишка, увидев ее в чем мать родила. Она не удержалась, чтобы не поддразнить. Зря, наверное. Сама такой же была, когда-то. Очень давно.

Где-то далеко завыл волк. потом другой. Все как обычно. Если не считать приглушенного крика от костра. Она оглянулась. Эрик дернулся, всхлипнул во сне. Снова заметался, закричал. Ингрид тряхнула его за плечо, пока не перебудил остальных. Парень подлетел, потянулся к поясу, где должен был быть меч.

– Все в порядке, – сказала она.

Он обмяк, выдохнув, глянул возмущенно. Зачем, дескать, подняла посреди ночи?

– Ты кричал. Кошмар?

Эрик провел ладонями по лицу, растерянно кивнул.

– Бывает. – сказала Ингрид.

Ничего неожиданного – когда Фроди едва не сожрали, она сама успела перепугаться до полусмерти. А то, что случилось с Уной, снилось до сих пор – только на месте Уны в тех снах была сама Ингрид. Она сама кричала не своим голосом, когда оторвавшийся от роя сгусток – не успела перехватить – влетел в грудь.

Альмод сразу сказал, что ничего не поделать, но так хотелось надеяться. Надо будет, как вернутся, заглянуть к зелейнику и попросить маковой настойки. Хотя, может, к тому времени пройдет.

Ингрид снова развернулась прочь от костра, чтобы глаза привыкли к темноте. Едва ли что-то вылезет из ночи, у диких зверей свои заботы, но бывает всякое. Парень за спиной пошебуршался, устраиваясь поудобнее, затих. Снова заерзал, вздохнул, длинно и неровно. Ингрид оглянулась. Несмотря на то, что нодья едва тлела, света хватало чтобы четвертого было отчетливо видно. Похоже, рано дар проснулся, как у и нее самой, как и у Альмода… Ингрид хотела было спросить, сколько ему лет, но какой смысл в праздном любопытстве? Тварям все равно.