Текст книги "Забвению не подлежит"

Автор книги: Евсей Яцовскис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Петров привез мне из разведотдела дивизии целую кипу немецких писем, обнаруженных у убитых вражеских солдат.

– Разберись, пожалуйста, со всей этой макулатурой. Если обнаружишь что-либо ценное для нашей работы или войсковой разведки – сообщишь.

Большинство писем было отправлено из Германии и носило сугубо семейный характер. Лишь в нескольких письмах содержались призывы из пропагандистского арсенала Геббельса. В юношеские годы я одно время увлекался филателией, и мне бросилась в глаза одна гашеная почтовая марка на конверте: обычная, красноватого оттенка серийная марка почтового ведомства Германии достоинством 8 пфеннигов с изображением Гитлера и надписью «Дойчес райх». Однако в верхней части черной краской допечатка: «Остланд». На почтовом штемпеле видно, что место отправления письма – Кауэн. Все ясно! Значит, уже не существует Литвы! Есть колония гитлеровского рейха Остланд, то есть Восточный край, а мой родной город уже не литовский Каунас, а немецкий Кауэн!

В территорию Остланда оккупанты кроме Литвы включили также Латвию, Эстонию и часть Белоруссии. В составе Остланда Литва была превращена в так называемый генеральный округ, безраздельная власть в котором принадлежала рьяному исполнителю гитлеровской политики колонизации Литвы А. фон Рентельну, разместившемуся в Каунасе.

Несколько дней спустя я вместе со своим помощником Я. Храмцовым возвращался из Кувшиново. Уже подошли к крайним избам деревни Тарасково, когда услышали характерный для немецких «юнкерсов» гул. Спустя несколько минут появились и сами бомбардировщики – они вынырнули из-за облаков и стали пикировать на деревню. Мы тут же прыгнули в воронку у дороги. Укрытие не очень надежное, но все-таки лучше, чем лежать на голом поле.

Раздались первые взрывы. Черный столб дыма встал над деревней, а потом и второй, и третий. Вдруг сквозь страшный вой и грохот послышались пулеметные очереди. Строй вражеских стервятников распался. Вскоре увидели и тех, кто стрелял по немецким самолетам, – три краснозвездные «Чайки» преследовали фашистов. Один немецкий самолет, оставляя за собой черный шлейф дыма, упал и взорвался где-то по ту сторону деревни. Остальные пустились наутек, беспорядочно сбрасывая бомбы. Одна разорвалась близко от нашего укрытия. Осколок с визгом влетел в яму и вонзился в землю. Выкопал его, но тут же отбросил прочь – горячее железо обожгло пальцы.

Когда воздушный бой закончился, поспешили в деревню. Дом, в котором мы жили и работали, превращен в груду развалин. Соседний дом горел. Однако никто из бойцов и местных жителей не пострадал – спасли своевременно вырытые щели, в которых все успели укрыться.

А обстановка на нашем участке фронта сложная. Войска противника предприняли наступление, и части дивизии вынуждены были отойти за реку Большая Коша. У деревни Брилёво продвижение врага удалось остановить. Бои шли ожесточенные, некоторые населенные пункты переходили из рук в руки. Лютуя, безо всякой на то военной необходимости гитлеровцы сожгли Заречье. Эта красивая деревня стояла на небольшом холме, утопая в зелени. Теперь, кроме голых, обугленных очагов, печально чернеющих среди дымящихся развалин, от нее ничего не осталось.

Не стихали бои и в годовщину Великого Октября.

Был объявлен приказ, подписанный начальником Особого отдела 22-й армии Петром Калиновичем Прищепой. По случаю знаменательной даты группа сотрудников особых отделов была награждена ценными подарками. Мне вручили именные карманные часы. Приказ заканчивался словами: «Приказываю всем работникам еще больше повысить нашу чекистскую бдительность, еще сильней наносить удары по врагам нашей Родины!»

5 декабря началось контрнаступление советских войск под Москвой. Начало ему положила Калининская наступательная операция нашего фронта.

Мы восторженно радовались успехам войск 29-й и 31-й армий, у всех приподнятое настроение. Только непонятно, почему на нашем участке фронта без перемен. Прошла целая неделя с начала наступления под Москвой, а у нас все бои местного значения…

Рано утром 17 декабря обычно спокойный, скуповатый на эмоции Яша Храмцов ворвался ко мне с криком:

– Ур-р-р-а-а-а! Вчера освободили Калинин!

Еще одна замечательная победа, опять на нашей улице праздник!

Однако на войне радости часто сопутствует горе и печаль. Не успели мы вдоволь наговориться и обсудить хорошие вести с фронта, как узнали о постигшем нашего начальника несчастье – в бою геройски погиб его единственный сын, лейтенант, командир подразделения. Извещение, которое бойцы называли непривычным для – меня словом «похоронка», Дружинин получил вчера к вечеру.

В этот день ко мне привели на допрос немецкого летчика, самолет которого несколько дней тому назад сбили в нашем тылу. Лейтенант немецких люфтваффе спасся, выпрыгнув с парашютом. Он скрывался в лесу, дожидаясь прихода своих. Но недалеко от деревни Раменье его заметили местные жители, которые оперативно дали нам об этом знать. Прибывшие красноармейцы задержали летчика.

Пытаюсь вызвать на разговор пленного, выяснить, из какой он части, какое имел задание от своего командования. В ответ – упорное молчание. Повторяю вопрос – опять ни слова. Внезапно он напыщенно встает по стойке «смирно» с вытянутыми по швам руками и торжественным тоном заявляет:

– Я – немецкий офицер. Я ничего вам не скажу!

Затем, немного выждав, высокомерно добавляет, что, когда немецкая армия возьмет Москву и победит Россию, если мы хорошо с ним будем обращаться, он сохранит нам жизнь.

Ни больше ни меньше!

Под усиленным конвоем отправили пленного в штаб армии.

24 декабря ударная группировка Калининского фронта в составе 39-й, 29-й и части сил 22-й армий перешла в наступление из района южнее Торжка в направлении Ржева. В ходе боев 2–7 января в ряде мест соединения нашей армии вышли на рубеж Волги.

В эти дни в нашем отделе сменился начальник. С. Дружинина перевели в другое соединение, а отдел возглавил старший лейтенант госбезопасности Иван Сергеевич Щербаков.

Новый, 1942-й год мы еще встретили на старом месте – в деревне Тарасково. Вечером собрал у себя свободных от наряда бойцов взвода охраны, чтобы прослушать по радио новогоднее послание Председателя Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинина. На всю жизнь запомнились его слова:

«Наши силы в борьбе с врагом растут. Мы уверены в победе. Мы знаем, что ни один советский человек не успокоится до тех пор, пока хотя бы один гитлеровец будет топтать священную советскую землю, пока гитлеризм не будет выжжен каленым железом».

Войска Калининского фронта 9 января 1942 года начали Сычевско-Вяземскую наступательную операцию. Наша 22-я армия перешла в наступление из района Селижарово 15 января и начала глубокий охват с северо-запада оленинской группировки гитлеровцев. Погнали фашистов по заснеженным полям и лесам. К январю всюду намело огромные сугробы. Морозы стояли суровые – 25–35 градусов!

В один из дней наступления в отдел поступили сведения о том, что в Селижарово в немецкой комендатуре содержатся советские патриоты, подвергающиеся жестоким пыткам. Мне приказали с группой бойцов взвода охраны вместе с передовыми частями как можно скорее прийти на выручку узникам. Наступая в боевых порядках подразделений приданного нашей дивизии 653-го стрелкового полка, ворвались в Селижарово. Полк форсировал Волгу и пошел дальше, а мы бросились к комендатуре. Опоздали! Во дворе обгоревшего здания бывшей комендатуры обнаружили пять полуобнаженных изувеченных трупов. Гитлеровские злодеи замучили трех женщин и двух советских летчиков – выкололи глаза, отрезали уши, груди, выжгли на телах свастики.

Никаких документов при погибших не оказалось… Весь день разыскивал вероятных свидетелей, которые могли что-либо сообщить по поводу этого чудовищного преступления оккупантов. Безрезультатно – никто из немногочисленных местных жителей не смог опознать погибших женщин и тем более летчиков. Прибывший врач из санчасти дивизии сделал заключение, что эти люди были умерщвлены более суток назад.

Мы стояли в скорбном молчании вокруг жертв фашистов, а в сердцах закипала та святая лютая ненависть к врагу, без которой солдату невозможно воевать…

В Селижарово я получил распоряжение И. С. Щербакова перебраться вместе с отделом в деревню Бредки. Путь наш лежал через деревню Дубовцы Кировского района Калининской области. В низине текла небольшая речушка Ворчала. Все вокруг сожжено, и лишь один добротный дом стоял нетронутый среди гнетущего хаоса печных труб и мертвого безмолвия. Такая картина сначала вызвала у нас недоумение – как же этот дом уцелел? Однако вскоре все выяснилось: этот дом, оказывается, принадлежал изменнику Родины А. Голубеву. Бывший царский урядник и до революции верный холуй местного помещика встретил 6 ноября 1941 года ворвавшихся в деревню гитлеровцев хлебом-солью, низкими поклонами в пояс, угощал их медом, самогоном и салом. Он стал верным пособником оккупантов, и они не сожгли его дом, ничего у него не забрали из хозяйства.

Колхозники сообщили мне, что по доносу Голубева гитлеровцы обнаружили и расстреляли прятавшегося в сарае раненого красноармейца. Предателю бежать с немцами не удалось – попался! Прокурор дивизии дал санкцию на арест. 20 января я составил по делу Голубева обвинительное заключение, прокурор его утвердил и дело направил в военный трибунал. Преступник понес заслуженную кару…

А мы опять в дороге. Снова с восхищением любуемся Волгой, но теперь уже закованной в лед, серебряной лентой ускользающей вдаль среди заснеженных лесов.

Заночевали в деревне Копылы, которую гитлеровцы, панически убегая, не успели сравнять с землей. Утром, проснувшись, выбежали голые по пояс во двор, умылись ледяной водой из колодца, растерли тело снегом – и стремглав в натопленную избу.

Тем временем хозяйка, у которой мы остановились, приготовила завтрак и позвала к столу:

– Отведайте свининки, родненькие. Для вас, освободителей наших, приберегла. Только вчера закололи!

Едим, хвалим хозяюшку и удивляемся ее находчивости. Сумела же спрятать от немцев свинью!

Во время завтрака открылась дверь и в комнату вошел работник штаба дивизии капитан Ш. Гайнутдинов.

Мы пригласили составить нам компанию.

– Прекрасная конина. Видимо, от молодого жеребца.

– Вы ошибаетесь, товарищ капитан! Это свинина, – возразил ему Храмцов. – Может, вам ее кушать нельзя?

Капитан засмеялся:

– Я все ем. Но меня, татарина, на конинке не проведешь. Наш брат конину от любого мяса отличит!

Хозяйка этого разговора не слышала – она в это время вышла во двор, и мы начали допытываться у ее десятилетнего сынишки Алеши, откуда, мол, мясо.

Мальчик охотно рассказал:

– Наши пушки как начали стрелять, как начали стрелять, так все фашисты разбежались и оставили убитую лошадь. Тогда вся деревня ее на куски разрубила. Кто ногу взял, кто что. Маманя тоже кусок принесла.

Все расхохотались и продолжали завтракать как ни в чем не бывало.

Мы прекрасно поняли, почему хозяйка нас обманула. Она, безусловно, знала, что, если кто-то из нас откажется кушать конину, угостить его будет нечем – фашисты все отобрали. А оставить без завтрака своего освободителя она не могла. Поэтому, прощаясь, мы ее горячо поблагодарили за угощение.

Под вечер двинулись дальше. Мне приказано обосноваться в деревне Бредки.

– Большая деревня, пятьдесят дворов. Там и будешь работать, – сказал начальник отдела и пожелал счастливого пути.

Ночью на санях по льду переправились на западный берег Волги. Завернули в деревню Бобры. До Бредков еще около двух километров. Закутавшись в теплые крестьянские тулупы, помчались по заснеженной лесной дороге. Ехали долго. Наконец у опушки леса сквозь редкие сосенки показался черный силуэт церкви, а дальше увидели мерцающий в окне избы свет керосиновой лампы. Вошли. Люди спят на полу, укрывшись разным тряпьем, немецкими шинелями. Старушка хлопочет по дому.

Спрашиваю:

– Здесь Бредки?

– Нет, здесь Оковцы.

– А где же Бредки?

– Проехали! Были Бредки и нет Бредков! Там теперь голая поляна в лесу, да и только! Сожгли ироды!

Решили дальше не ехать и заночевать здесь же.

Оковцы до войны были большой деревней, здесь размещался сельсовет. Сохранились же сейчас церковь, пять домов, несколько хозяйственных построек. На улице громоздились подбитые немецкие танки, искореженные грузовые и легковые автомашины, пушки, повозки с различными пожитками. Гитлеровцы здесь основательно испытали силу нашего удара.

Не стало Оковцев… Остались лишь одни трубы. Храмцов невесело пошутил: «Симфония печных труб…» Закопченные, почерневшие, стояли они рядами, будто поднялись из-под земли, взывая к мести. Смотрели мы на разрушенные большие русские печи и думали о том, что еще недавно своим теплом они согревали человеческое жилье…

Отступая под напором Красной Армии, современные варвары предавали огню села и деревни, города и поселки. Гитлер приказал применять тактику «выжженной земли». Полыхал весь горизонт. Куда только ни глянешь – на запад, юг, на север, – всюду зарево пожарищ, огонь, дым, пепел. Специальные команды поджигателей, состоявшие чаще всего из эсэсовцев – этих так называемых истинных «представителей высшей расы», безжалостно подносили факелы к крышам домов. Полураздетые люди выбегали из горевших построек, укрывались в лесах, а когда возвращались к своим превращенным в пепелище очагам, убеждались, что все нажитое ими и их предками с ужасающей методичностью было уничтожено, разграблено. В Оковцах мы увидели, как одетая в тряпье старушка копошилась, что-то искала на пепелище своего дома. Другая ломом долбила землю на огороде, выкапывая оставшиеся после уборки урожая мелкие картофелины… Лишенные крова жители сожженных сел отогревали кострами промерзшую землю и рыли землянки. Огонь добывали первобытным способом – выбивая его кремнем…

О наличии приказа Гитлера – отступая, все сжигать дотла – я впервые услышал на допросе захваченного эсэсовца из команды поджигателей. Он все время неустанно повторял:

– Фюрер приказал все уничтожать огнем.

Сначала предположил, что эсэсовец выдумывает, пытается таким образом избежать ответственности – я, мол, только исполнял приказ! Однако вскоре показания пленного подтвердились, а после войны во время Нюрнбергского процесса над главными фашистскими военными преступниками это обстоятельство было установлено документально. Подписанный Гитлером приказ от 3 января 1942 года гласил: «Если… данный пункт должен быть нами оставлен, необходимо все сжигать дотла, печи взрывать…»[3]3
  Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками. М., 1958, т. 3, с. 606.


[Закрыть] Еще раньше, 20 декабря 1941 года, начальник генерального штаба сухопутных войск немецкой армии генерал-полковник Ф. Гальдер в своем дневнике записал следующий приказ Гитлера: «У пленных и местных жителей безоговорочно отбирать зимнюю одежду. Оставляемые селения сжигать»[4]4
  Гальдер Ф. Военный дневник. Пер. с нем. М., 1971, т. 3, кн. 2, с. 140.


[Закрыть].

24 января мы выехали в деревню Большие Клочки, где гитлеровцы расстреляли 26 пленных красноармейцев. В центре деревни лежала груда обнаженных окровавленных тел, брошенных поспешно бежавшими извергами. Документов никаких.

Предстояла трудная работа. Надо было установить, кто эти безымянные жертвы фашистских палачей…

В эти дни местные жители много рассказывали нам о секретаре Пёновского райкома комсомола, отважной партизанке Лизе Чайкиной, о ее боевых подвигах в тылу врага. Фашисты повсюду ее разыскивали, но не смогли напасть на след. Только с помощью предателя гитлеровцы ее схватили, подвергли страшным пыткам и, ничего от нее не добившись, расстреляли 23 ноября 1941 года.

Встретиться бы с этим предателем!..

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 марта 1942 года Елизавете Ивановне Чайкиной посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Вот уже 10 дней части нашей дивизии с боями иду; вперед, на запад, по земле, политой кровью советских людей.

Неожиданно для нас оперуполномоченных отдела М. Гольдаса и С. Валайтиса отозвали из дивизии в распоряжение Особого отдела армии. Вскоре стало известно, что где-то в тылу формируется литовская дивизия, куда, они, видимо, и будут направлены. Туда же уехали комиссар нашей дивизии полковой комиссар Йонас Мацияускас и политработник батальонный комиссар Бронисловас Мажейка, а также батальонный комиссар Юозас Кончюнас.

Обо мне еще речь пока не идет, и я занимаюсь своими обычными делами. Но не только делами: наизусть выучил напечатанное в «Правде» стихотворение К. Симонова «Жди меня». Оно понравилось многим моим боевым друзьям. Особенно близка и понятна каждому фронтовику третья строфа…

Многие переписывают это стихотворение и отправляют его близким. Однако во взводе охраны служит много жителей оккупированной фашистами украинской и белорусской земли, которые не знают, по какому адресу да и кому посылать письма…

1 февраля на КП дивизии меня вызвал начальник отдела:

– Нам на днях придется расстаться. Из армии звонили, что есть приказ откомандировать тебя в НКВД СССР.

Скорее всего, направят в литовскую дивизию, – сообщил мне И. С. Щербаков без особого энтузиазма.

3 февраля в деревне Большие Ясновицы я тепло простился с боевыми товарищами Щербаковым, Петровым, Шевченко, красноармейцами и сержантами взвода пограничников, которые за короткое время стали для меня родными, и выехал в штаб 22-й армии…

179-я стрелковая дивизия, продолжая наступление, вступила в те дни на территорию Смоленской области и готовилась к штурму города Белый. Штаб дивизии уже переместился в Нелидово, откуда удобней было руководить частями.

О том, как развивались события, я узнал лишь много лет спустя, когда довелось встретиться со своим бывшим начальником Иваном Сергеевичем Щербаковым. До поздней ночи в его уютной московской квартире мы предавались воспоминаниям. С горечью я узнал, что, хотя под городом Белый дивизия действовала активно, освободить тогда город так и не удалось.

Впоследствии 179-я стрелковая дивизия отличилась во многих боях и прошла славный боевой путь вплоть до Дня Победы.

Мне было приятно узнать, что И. С. Щербаков после войны продолжительное время преподавал в высшей школе, был удостоен почетного звания заслуженного чекиста, а после ухода на пенсию продолжал заниматься активной общественной деятельностью.

В МОСКВУ

На перекладных. Гостиница «Москва», 6-й этаж. Брат. Москва – Казань – Горький.

В Особый отдел 22-й армии прибыл 4 февраля. Капитан госбезопасности Н. М. Куприянов встретил меня радушно, как старого знакомого:

– Помнишь Озерцы?

– Еще бы не помнить!

Капитан госбезопасности вручил мне запечатанный пакет, который я должен доставить в отдел кадров Народного комиссариата внутренних дел СССР.

– Там тебя ждет новое назначение. Где-то формируется литовская дивизия, и тебе, видимо, в ее рядах воевать. Смотри, друг, не посрами там чекистов 22-й армии! – напутствовал меня добрым словом Николай Миронович.

Он по телефону договорился с работниками тыла армии, чтобы мне разрешили воспользоваться попутным транспортом. Назавтра я отправился с почтовым грузовиком на восток. Проехали уже хорошо знакомый и милый городок Кувшиново, изуродованный бомбежками древний Торжок. Здесь пересел на другую машину. Еду – как в старину – на перекладных. Без приключений добрался до Калинина, где всего три недели назад хозяйничали оккупанты. Город сильно пострадал. Куда ни глянь – всюду развалины, груды битого кирпича, чернеющие пустыми глазницами дома с искореженными балконами и свисающими с крыш кусками жести.

Но что меня поразило! По улицам ходит трамвай! С заделанными фанерой окнами, пробоинами и вмятинами, он все же возит работниц на текстильную фабрику «Пролетарка».

Дальше почтовый грузовик не идет. Попутными машинами кое-как доехал до Клина. Повсюду следы ожесточенных боев и панического бегства фашистов. Почти вся заснеженная дорога декорирована разбитой немецкой техникой.

В Клин прибыл поздно вечером, замерзший, усталый, голодный. К счастью, у меня не было никаких вещей: полупустой вещевой мешок, кожаная полевая сумка через плечо и трофейный немецкий парабеллум на ремне – все мое богатство.

Разыскал районный отдел НКВД. Зашел, предъявил документы. Дежурный долго вертел в руках мое удостоверение личности и командировочное предписание, но, когда увидел запечатанный пакет с адресом «Отдел кадров НКВД СССР», всякие сомнения у него как рукой сняло, провел меня в пустой кабинет и разрешил там переночевать. Помещение не отапливалось, и только в дежурке стояла «буржуйка» с трубой, выведенной наружу через окно. Спал на полу. Не замерз – выручили добротный военный полушубок да валенки.

Весь следующий день провел в Клину в поисках попутного транспорта. Только вечером повезло – поехал прямо в Москву!

На Ленинградском шоссе военный патруль тщательно проверил документы, и нам разрешили въехать в затемненный город. Время позднее – около половины одиннадцатого. Выпрыгнув из кузова грузовика, долго стоял на одном месте. От сознания того, что впервые в жизни нахожусь в столице нашей Родины, сердце начало чаще биться.

Подошел к милиционеру и спросил, как пройти в военную комендатуру. Он объяснил, что она находится на 2-й Мещанской, но, так как скоро начнется комендантский час, я туда не успею добраться. Пропуска для передвижения в ночное время у меня, конечно, нет, и, во избежание недоразумений при встрече с патрулем, милиционер дружески посоветовал:

– Видите, на той стороне площади мерцает синий огонек? Попросите, может, там разрешат вам переночевать.

Открываю дверь. В комнате светло и тепло, за столом сидят несколько сотрудников милиции. Объясняю, что прибыл с фронта в распоряжение отдела кадров наркомата. Проверяют документы:

– Следователь Особого отдела НКВД, свой человек!

Отвели в отдельную комнату с чисто застеленной постелью. Показали, где умыться. Впервые после долгих месяцев сплю не в землянке, не на полу, а в нормальной кровати.

Проснулся поздновато. Умылся, оделся и вышел в дежурку. За столом сидит незнакомый товарищ, – видимо, сменились дежурные.

Надо рассчитаться за проживание в милицейском общежитии. Спрашиваю:

– Сколько я должен заплатить за ночлег?

– Ничего не надо! Мне передали, что вы не были пьяным.

Я в недоумении:

– А при чем тут пьяный или не пьяный?

– Как при чем? Ведь здесь вытрезвитель! – говорит милиционер. – Вы-трез-ви-тель!!! – по слогам повторил дежурный, удивляясь, что я не знаю этого русского слова. Объяснил, что сюда для протрезвления доставляют пьяных!

– А-а-а! – протянул я, в конце концов разобравшись, где переночевал. – А у нас в Литве пьяных просто спускают в холодный подвал.

Невесело улыбаясь, вышел на улицу: уж больно по-чудному получилось – непьющий человек провел первую ночь в Москве в вытрезвителе!.. Ирония судьбы!

Отправился на Кузнецкий мост, там бюро пропусков НКВД СССР.

Доброжелательные москвичи подробно объяснили, как туда проехать, где следует повернуть направо, где налево. Хожу туда-сюда, ищу, где же этот мост. Не нахожу. Опять спрашиваю у прохожей.

Та смеется:

– Ведь вы же стоите на Кузнецком мосту!

Оказывается, Кузнецкий мост – название улицы.

Разыскал наконец бюро пропусков. В одной стене – множество окошек, у противоположной – кабины с телефонами. Вижу, как из одной выходит комиссар милиции. От неожиданности обомлел. Потом во все горло закричал:

– Раполас!

Обнявшись, расцеловались.

Раполас – партийная кличка ответственного работника Компартии Литвы Фридиса Крастиниса в период фашистской диктатуры. Мы с ним не виделись два года, может, даже все три. В памяти встают воспоминания о нелегальных встречах в темных улочках каунасского предместья, необычная поездка в город Ионаву в 1939 году. Я его тогда возил на малолитражном автомобиле английской марки «Морис-минор». Из Ионавы Крастинис должен был доставить в Каунас пишущую машинку, на которой долгое время печатался орган Каунасского районного комитета партии нелегальная газета «Революцинис дарбининкас» («Революционный рабочий»). По дороге мы натолкнулись на полицейский кордон, который пытался нас задержать. Еле проскочили, удрали! Крастинис тогда разыскивался фашистской охранкой. Попади мы в руки полиции, да еще при наличии этой пишущей машинки – пришлось бы очень туго!

Крастинис сообщил мне радостную весть – в гостинице «Москва» проживают первый секретарь ЦК КП Литвы Антанас Юозович Снечкус и еще несколько видных деятелей республики…

Секретарша одного из отделов управления кадров доложила о моем прибытии начальству.

Беседовал со мной помощник начальника отдела кадров, майор госбезопасности.

– Когда прибыли в Москву, как доехали?

– Вчера поздно вечером, все хорошо, благополучно.

Приняв от меня запечатанный пакет, он вскрыл его, внимательно прочел находившиеся там документы и вдруг громко рассмеялся. Потом, все еще улыбаясь, сказал:

– Характеристика что надо! А рассмешила меня запись: «спиртного не пьет». Это так?

– Да, так.

– И наркомовских 100 граммов на фронте не пили?

– Нет, не пил.

– Ну что ж, будем считать, что это хорошо. Завтра вам выдадут новое предписание, а пока получайте пропуск на проживание в общежитии школы НКВД СССР – адрес узнаете у секретаря.

Затем помощник начальника отдела кадров официально сообщил, что я утвержден в должности следователя Особого отдела НКВД вновь формируемой литовской стрелковой дивизии Московского военного округа.

– Денек-другой погостите в столице, а затем к месту назначения. Адрес: Горьковская область. Куда явиться, сообщит военный комендант города Горький.

Получил командировочное предписание, продовольственный аттестат и литер на проезд по железной дороге из Москвы в Горький. Помощник начальника пожал мне руку на прощание, пожелал успеха в работе…

Мне бы уже пора уходить, а я, растерянный, все топчусь в кабинете.

Майор госбезопасности вопросительно взглянул на меня:

– Вам что-нибудь не ясно?

– Мне бы родителей в Казани навестить…

– Что вы, это же совсем не по пути! Географию изучали?

– Я хорошо знаю, где Горький, а где Казань. Но разрешите повидаться с родителями. Ведь, может, в последний раз!..

– Я не могу этого разрешить, – ответил кадровик. – Идет война. Сами понимаете.

Полчаса спустя я уже стучал в дверь указанного Крастинисом номера гостиницы «Москва» на шестом этаже. Дверь открыла Мира Бордонайте – супруга товарища Снечкуса, которого в подполье мы называли Матас.

Антанас Юозович Снечкус все такой же, каким мы его привыкли видеть, – бодрый, убежденный в нашей победе, полный энергии. Он начал расспрашивать о положении на Калининском фронте, о нашем наступлении. Узнав, что я попадал в окружение, подробно расспрашивает о моем пребывании в тылу врага, интересуется, как я выходил к своим. Кое-что заносит в маленькую записную книжку. Позднее я узнал, что он теперь и начальник штаба партизанского движения Литвы.

Зашел разговор о родителях. Товарищ Матас спросил, не думаю ли я их навестить в Казани. Я рассказал ему, что съездить туда мне не разрешили в кадрах. Антанас Юозович сидел, слегка наклонив голову, и пальцами левой руки пощипывал усы. Мне был хорошо известен этот жест: значит, он внимательно слушает. Неопределенно покачал головой и опять сделал какую-то пометку в книжечке.

Во время нашей беседы к товарищу Снечкусу пришел мой старый знакомый – бывший комиссар батальона Вильнюсского пехотного училища Анатолиюс Мичюда. Рослый, плечистый, красивый, старший политрук с возмущением жаловался на то, что его маринуют в тылу, не посылают на фронт воевать.

Снечкус его успокаивал:

– Еще навоюешься. На всех хватит проклятой войны.

Договорились, что Мичюда в скором времени поедет в формируемую литовскую дивизию на должность комиссара одного из полков.

Из рассказа Мичюды я узнал о судьбе Вильнюсского пехотного училища. Основные его силы отступали с боями. За деревней Мядининкай, примерно в 30 с лишним километрах от Вильнюса, курсантам преградил путь десант немецких парашютистов. Под командованием капитана Йонаса Валюлиса курсанты разгромили гитлеровцев. Тяжелые потери курсанты нанесли войскам противника в районе города Ошмяны, у Сморгони связками гранат подбили 3 немецких танка. Вместе с другими частями Красной Армии курсанты наносили чувствительные удары по врагу в окрестностях городов Лепель и Витебск. В середине июля 1941 года уцелевшие в боях курсанты по приказу командования были отправлены в город Новокузнецк Кемеровской области для продолжения учебы – они впоследствии пополнили командный состав литовской дивизии.

Только вышел Мичюда, как в дверях появился второй, секретарь ЦК Компартии Литвы товарищ Ицикас Мескунас, которого мы больше знали по партийной кличке Адомас. Тепло поздоровавшись со мной, Адомас попросил Снечкуса выйти в соседнюю комнату. Минут через пять они вернулись, и Адомас сказал:

– Мы посовещались и решили открыть тебе один секрет: Александр готовится к выполнению особого партийного задания и находится в Москве на конспиративном положении. Но тебе завтра с братом устроим свидание.

Брат Александр в Москве. Вот это сюрприз! Я был уверен, что он в Казани и все еще работает уполномоченным Совнаркома Литовской ССР по делам эвакуированных из республики граждан.

С нетерпением начал ждать встречи с братом.

Под вечер Снечкус пригласил в кинотеатр «Ударник». Никогда не бывал в таком огромном зале. Показывали сборник киножурналов «Ночь в Белграде». В этом коллективном культпоходе приняли участие Председатель Президиума Верховного Совета Литовской ССР Юстас Палецкис, Председатель Совета Народных Комиссаров республики Мячисловас Гядвилас, Народный комиссар внутренних дел Александрас Гузявичюс, а также Мира Бордонайте и некоторые другие товарищи. По пути в кино ко мне подошел Гузявичюс, обнял за плечи и спросил:

– Ты самый младший брат Александра?

– Я младший и единственный его брат.

Так и познакомились, хотя заочно мы вроде уже давно были знакомы. В 1940 году, после свержения фашистской власти, в квартире моих родителей в Каунасе, на площади Венибе, 2 (теперь площадь Ю. Янониса), некоторое время располагался Центральный Комитет Компартии Литвы. Здесь происходили заседания, различные совещания, постоянно бывали руководящие партийные работники, в том числе и Гузявичюс. Он подружился с нашей семьей, особенно с братом Александром, который впоследствии был назначен на должность помощника первого секретаря ЦК. Со слов Александра уже тогда он слышал о том, что один из сыновей Яцовскиса служит в армии оперуполномоченным Особого отдела НКВД. А нам, армейским чекистам, было известно, что революционер-подпольщик А. Гузявичюс назначен Народным комиссаром внутренних дел республики.

Во время нашей встречи в Москве я не знал, что Гузявичюс к тому же и писатель, автор многих произведений, что, еще находясь в заключении в фашистском застенке в условиях жестокого тюремного режима, он начал свою нелегкую творческую деятельность. Народного комиссара внутренних дел я почему-то представлял молчаливым, строгим человеком и был приятно удивлен, встретив остроумного собеседника, сочетавшего в себе простоту и доброжелательность. По дороге в кинотеатр Гузявичюс рассказал какую-то смешную историю, чем всех изрядно развеселил.