Текст книги "Пятиэтажная Россия"
Автор книги: Евгения Пищикова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)
Хлев, шалунья и платяной шкаф
Прелюбодеяние
«Как, в сущности, несерьезна стала религия, когда перестала быть основной формой жизни общества. Убрали ад, потом грех – и вот ничего не осталось, кроме духовного ширпотреба. Однако страха в мире гораздо больше, чем раньше, – только это совсем не страх Божий».
Прот. Александр Шмеман. Дневники.
I. ЛЮБОВНИКИ
Есть два типа адюльтера, к которым общество относится с величайшей снисходительностью – хотя снисхождения, по общему мнению, заслуживает любой прелюбодей; прелюбодеяние – это младший грех, грешок. «Что, водятся за тобой грешки?» – и собеседник отвечает неудержимой улыбкой малопочтенного лукавого довольства. Затрудняюсь даже описать это особое выражение – иное вполне пристойное (при обыкновенных вопросах) лицо расплывается в такую откровеннейшую дионисийскую маску, что аж жаром обдает – вылезает ночная подкладка.
Итак, первый тип общественно оправданного, умственно «обмятого», «узаконенного» прелюбодеяния – это «адюльтер-отдушина». Любовная связь зрелых (от тридцати, от сорока лет) пленников большого города, «приличного» круга. И он, и она – семейные люди. У обоих супруг – ровно дышащий соратник, брат по удаче, неудаче, недоудаче. Подрастают дети, заботы требуют старики. За плечами у наших героев – ночная печаль, отчаяние, утекание жизни. Машины, как волки, воют в ночи. Они уже забыли о себе, ничего «для себя» не ждут, строят жизнь такую, какая получилась. Смирились. И вдруг – откуда ни возьмись – маленький комарик, а в руке его горит маленький фонарик. Пошли на огонек: «не переспать, так согреться». Ты, именно ты, опять кому-то нужен, кто-то без тебя не может. Хлеб адюльтера.
Второй тип – «секс в маленьком городе» – не хлеб, конечно, но не менее важная материя – зрелище, театр, цирк. Особая любовная атмосфера в поселках, провинциальных небольших городах. Человек живет в единстве с обществом, с миром; главное в жизни – семья, и, следственно – любовь и ухаживание, и ревность, и тревоги, и мороз вдоль позвоночника, и ленты на машине, и чужая жизнь. И что же – все самое интересное должно кончаться в день свадьбы? Как в любовном романе, как, простите, в сказке? А дальше чем жить? Тоска по самореализации, пустота повседневной жизни – плодороднейшая почва для самых разнообразных морально-нравственных приключений.
Перед нами, конечно, грубо набросанная схема; эти два типа прелюбодеяния одинаково тянутся к одному общему страху – страху «бессмысленности жизни». Страх, прямо скажем, не Божий, а ВЦИОМовский – входит в обычную линейку опросов. Признаются в этом страхе (мол де, испытываю) 0.05 процентов россиян. Я, правда, считаю, что это страх настолько важный, что – задавленный. Все боятся, никто не признается.
Адюльтер уж не первое столетие живет в благожелательнейшей атмосфере – «человек сам распоряжается своим телом и своими чувствами», «жена не собственность», и т. д. Главная трагедия давно разрешена – развод превращает всякое прелюбодеяние в гораздо более «спокойный» грех – блуд, а то и в новый брак. Но все дело в том, что новое время перевернуло добродетель – прелюбодеяние (грех, повторимся, более серьезный, чем блуд) ныне считается более милосердным, более праведным поступком, чем блудодейство и развод, – гуляет, каналья, а семью-то не бросает! К черту предательство тела, и предательство чувства – если нет предательства долга и кошелька!
Где только заведется дискуссия о семье и грехе, там, разумеется, звенит великое слово «свобода». Каждая свободна. Каждый свободен. «А если это любовь?» Ну, предположим.
Но ведь со свободой у нас все очень непросто – принято считать, что русский человек свободу не переваривает. Нет фермента – общественная химия северная, крепостная, грубая.
Вот и язык – великий накопитель смыслов – свидетельствует о сиротском положении слова «свобода». «Свободен!» – что значит? Значит, не нужен ты тут никому. Иди вон, сирота. Что такое – «свободная женщина»? Нехорошее, пустое словосочетание.
Свобода – это заброшенность. Освободился? Молодец. Вышел на свободу с чистой совестью – ну и шагай себе по дороге из желтого дерьмеца, по расползающейся глине до ближайшего полустанка. Все, кормить три раза в день больше не будут.
А вот несвобода – это обязанности, это жизнь.
Вот представьте себе – центр Левады задал отечественному обывателю вопрос: «Чувствуете ли вы себя свободным человеком?» Результаты показались мне ошеломляющими. Послушайте, что говорят соотечественники: «Невозможно быть свободным, если есть обязанности перед семьей и обществом»; «Когда есть семья, ты не можешь быть свободным». Вопрос поставлен более определенно: «Но кто-нибудь есть свободный?». Ответ: «Кто безмозглый, ни о чем не думает»; «псих, если брать нашу страну»; «Блаженный»; «Бомж»; «Совершенно свободный человек – это нищий, не имеющий семьи и близких»; «У меня содержание коттеджа ежемесячно требует двадцати тысяч, семья восемь человек – о какой свободе может идти речь!»
Вы только подумайте: своя семья, свой дом, свое дело – все, что является основой философии СВОБОДЫ для имущих людей всего мира, рождает в русском человеке ощущение НЕСВОБОДЫ. Это докука, тягость, ответственность. А свобода – это свобода от ответственности. Как прекрасно высказался один из опрошенных: «Несвободен, потому что завишу от жизни!»
Вот именно эта неправильная «гражданская» правда, случайно совпавшая с правдой нравственной, и рождает в нашем обществе особое отношение к прелюбодеянию. Признается правильным тот адюльтер, который помогает справиться с тяжестью жизни, с тяготами семейного гнета. Хороша только та свобода, которая помогает сжиться с великой несвободой. Параллельная, а не перпендикулярная браку.
Для наших столичных, зрелого возраста печальников – это радость, что они кому-то нужны сами по себе. Вне рабочей или социальной их значимости, вне крепости их семей. А для жителей маленьких городов, «любовных цирков» – радость, что они двукратно и троекратно востребованы именно как «общественные столпы». Для женщины предметом гордости служит тот факт, что помимо общепринятой обузы – мужа, она способна вынести еще и дополнительную обузу – любовника. Мужчина гордится тем, что сохранил в себе резвость стригунка, и может ловко и разнообразно сбегать от старших (от жены) в заповедные края. Назло жене, но во имя семьи.
В чудесной тесноте интернета есть сайт анонимных признаний – назвать я его совершенно не могу, потому что это же не часть информационного поля, а дыра в этом информационном поле, колодец, куда можно прокричать свою исповедь.
И вот в этот колодец анонимные маленькие грешники кричат по большей части об одном и том же. Самые частые признания – в черством сердце, в невозможности ничего почувствовать на похоронах бабушки-дедушки («Я очень хотела жить одна и, когда умерла моя бабушка, фальшиво точила слезы, в то время как пронеслась радостная мысль: „вот она, квартира!“. Я монстр, бабушка меня вырастила») и, разумеется, в прелюбодеянии: «Я дрянь, я переспала со всеми друзьями мужа (поимел всех подруг жены)».
Встречаются, конечно, исключительные формулировки («Надоело жить на двоих»; «В глубине души мне стыдно, а на поверхности души мне не стыдно: пацаны, член не должен рулить человеком!»), но по большей части все признания делятся на два вида. Разделяются, так скажем, на две культурные традиции. Первая – это сверхмужественное высказывание (культура «пес-конь-орел»), за которым мерцает плохо скрытая гордость: «Живу с женой, дочке два года. За…ла семейная житуха; нет-нет шлюшек пое…ываю, с женой очкуюсь на эту тему поговорить; е…у жену редко, хочу анальный секс, жена не дает»; вторая отличается куда более домашней, соразмерной интонацией (культура «осел-кот-голубь») и явственной печалью: «Давно не общаюсь с супругой. Живем пятнадцать лет. Есть дети. Изменяю».
Вот эти псы, кони и орлы – какое множество их – вовсю пользуются свободами адюльтера! Как часто встречаются они при всяком обсуждении ночной стороны жизни. Недавно я слышала, как грустная, только что разведенная дама рассказывала о своем бывшем муже: «Не знаю, что именно он мог дать своим любовницам? Ведь он, бедняга, знал только одну любовную игру – схватиться за женскую грудь, дергать ее вверх-вниз и бубнить: „Раз, раз, титькотряс!“»
Если есть грех мужеложества, то эти солдаты любви, безусловно, виновны в грехе ложемужества. Приятно думать, что они, как дети, бегают по девочкам, спасаясь от Воспитательницы. От жены.
II. РОГОНОСЦЫ
– Я не хочу мужа обманывать.
– Что ты, мы же не будем его обманывать. Мы ему просто ничего не скажем.
Это из разговора жуира с дамой (в офисной курилке).
Прелюбодеяние, в сущности, ведь не грех чувственности. Это грех обмана, грех нарушения целостности. И острие этого греха направлено не против любодеев с их внутренней свободой, а против третьего, всегда страдающего персонажа. Против обманутого мужа, обманутой жены, против семейного мира: «Не прелюбодействуй. Не кради. Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, ни поля его, ни осла его, ни вола его».
Вот живет-поживает семья, дом, закрытый мирок, и один из создателей этого мирка проделывает в защитной оболочке брешь. Он изменник, он сдает свою жалкую крепость чужому, впускает врага. Семья больше никогда не будет такой, какой была.
Много раз слышала я от сестер-изменниц бравые рассказы о совершенных адюльтерных подвигах. Но только одна моя собеседница постаралась вспомнить, что именно она испытала в первый день измены.
«Ощущение разбитого кувшина, – говорила она, – чего-то целого, что никогда больше не будет целым. Ничего уже не вернешь назад – даже если никто ничего не узнает. От этого какая-то неловкость, привкус какого-то детского плутовства».
Всем, вероятно, знакомо это ощущение «не своей тарелки», трудно объяснимая физиологическая тоска. Тяжелехонько описать это ощущение – вот, разве что, привести пример из совсем другой жизненной области. Представьте – вы школьник. Вы не хотите идти в школу, вы изобразили недомогание. Засунули градусник в шерстяную варежку, натерли себе градусов тридцать восемь. Белым днем вас, здорового лгуна, уложили в постель. Уже неприятно, и томно, и стыдно. И тут к вашему постыдному одру подходит доверчивая, милая, добрая мама, и с лицом, обещающим сюрприз, тоном блаженнейшего заговорщика говорит: «А теперь я тебе вслух почитаю „Маленького принца“ Экзюпери». Гооосподи ж ты, Боже мой! Вот какое-то такое ощущение. Но, разумеется, обильная практика быстро скрадывает тоскливую неловкость начала. Мы – свободные люди, не правда ли? Мы же не разрушаем семью, мы ее сохраняем – немножко потрепанную, но почти целенькую. Из проделанной бреши задувает сквозняк, уходит тепло – но так ведь почти у всех.
И как бы это так устроиться, чтобы и любить, и никого не обижать?
Приятель рассказывает:
– Пошел на исповедь. Начинаю как обычно – алкоголизм, прелюбодеяние.
Отец Александр мой вздыхает и говорит: «Ну, ничего нового… Причащаться-то будешь?» А я говорю: «Погодите, еще не все! Кусочек гуся съел – уж очень мама настаивала…» А он как закричит: «Что?! Гуся? В пост? Вон отсюда!» Вот что такое последняя капля!
Продолжает:
– Мы с женой долгое время жили по принципу «о чем я не знаю – того и не существует» и «не задавай вопросов, ответ на которые будет тебе неприятен». Это было правильно? Нет. Сейчас точно могу сказать – нет, неправильно. Чем расплачиваюсь? Разводом и разлукой с сыном… Зато точно знаю, как ощущает себя мужчина-рогоносец.
– А как?
– Как после групповухи. Муж и жена – одна плоть. А теперь я, как крысиный король, – у меня совместное тело с изрядным количеством мужчин и женщин.
– Как ты думаешь, почему обманутый муж, самая пострадавшая сторона – всегда смешон?
– Упавший всегда смешон. «Козленок, чей тугой лоб первыми рожками стремится к Венере и битве»… Рогоносцу обломали собственные рога и приставили чужие. Зато вытвердил науку – не свое, не лапай, будешь косолапый. У всех прелюбодеев косолапая душа, бодрая речь и веселый блеск в глазах.
***
Прелюбодей – это человек, который больше, лучше всех вокруг знает разницу между своим и чужим. Вернее так – жаждет, чует разницу, а дотянутся редко когда может. Протоиерей Александр Шмеман писал, что самая откровенная пьеса о блуде, которую он читал и видел в своей жизни, была «Синяя птица» Метерлинка.
Бесконечная тоска по особенной жизни, сосущая жажда любви, и здравая протестантская концовка – «В мою горницу резную залетели гуленьки. Думала – пришла любовь, оказалось – хуленьки».
Здоровый, толстый скворец, довольный кот, кухня с камельком, уставшие от бессмысленных блужданий по птичкам дети и муж, обыкновенный, спокойный вечер – что еще мы можем требовать от судьбы? Тебя не любят, ты, лично ты, никому не нужен – прекрасно. Жизнь отпустила тебя. Оставшийся без любви, ты можешь постараться научится любить. Не дарить любовь, а отдавать ее даром. Не путаться в рейтузах, задыхаясь от страсти, а порадоваться тому, что у твоего мужа такие большие, красивые, оттопыренные уши.
Смотрящие
Мещанские добродетели
Нет более вечных и крепких добродетелей, чем мещанские. На них стоит мир. Попробуем перечислить хотя бы некоторые из них, начиная с самых тихих, самых кротких, самых воинственных.
Чистоплотность. Мальчик спрашивает: «Папа! Что такое чистоплотность?» – «Не знаю, сынок. Наверно, чисто масса на чисто объем…» Ну, не милый ли анекдот – а если вспомнить цикл «про новых русских» во всей полноте, так один из лучших. А удача-то в чем? Удача анекдота в совпадении с жизненной правдой или, напротив того, в оглушительном несовпадении. Тут – второе. Кому, как не новому русскому «из девяностых» знать, что такое чистоплотность. Ведь все первые бизнесмены (как космонавты) родом из крестьян, из мещан; а чистоплотность – одна из главных женских мещанских добродетелей. Мещанские добродетели вообще делятся на мужские и женские, в этом отличаясь от интеллигентских, – те «общечеловеческие». То есть (по определению) мужские; и интеллигентная девица, принимая добродетели своего круга, во многом отказывается от своего пола.
Символ мещанской чистоплотности – постельное белье, вывешенное на балконе. А то еще и развешанное во дворе. Демонстрация чистоты. Меня всегда удивляло и умиляло это ритуальное развешивание простынь. Казалось бы, мещанская семья очень закрытая, всегда немного ханжеская – и вдруг такой публичный вынос простыни на всеобщее обозрение. В этом (казалось мне) есть что-то древнее, азиатское – все начиналось с демонстрации белья во время важного для клана ритуала – свадьбы (нечистота простыни как доказательство чистоты невесты); а теперь демонстрация чистоты белья свидетельствует о чистоте семьи – фамильных устоев и обычаев. Соседи могут удостовериться: белье в этом доме (в этой квартире) – кипенно-белое. Кипельно-белое. Эти два довольно противных определения редко когда используются в другом контексте – все больше насчет простынок.
Наталья Трауберг (переводчица Честертона и Льюиса, человек, естественно, интеллигентской традиции) вспоминает слова отца Станислава Добровольскиса, которые тот сказал ее дочери перед конфирмацией: «Главное, туфельки ставь ровно». Наталья Леонидовна, очевидно, считает этот совет в чем-то основополагающим. Речь тут идет о борьбе порядка с хаосом. Нисколько не хочу умалить важности ровно поставленных туфелек, и прямой спинки, и прочего, что считается самым главным в воспитании девочки из «хорошей семьи». Но почувствуйте разницу между туфельками и простынями. Одно – порядок, другое – чистота. А порядок в доме и чистота в доме – бесконечно разные вещи. Первое – способность упорядочить, осмыслить и встроить в жизненную систему все на белом свете. В том числе и все нечистое. А чистоплотность – это отрицание нечистого, идея дома как убежища от «жизненной грязи». Грязь – это и доброе матерное слово, и дурная новость, и лишняя бутылка, и сигаретная пачка, и похабная книжка, и нежеланная правда, и неожиданное знание – вон, вон. Поэтому женщины, умеющие блюсти порядок, но не чистоту, так презираемы в мещанских семьях. Они – не чистоплотны.
Смекалка. Смекалка – мужская добродетель. И к тому же добродетель чуть ли не официальная. Это одно из тех редких достоинств сословия, которые признаны, обдуманы, включены в список черт и особенностей «русского характера». Порукой тому – многочисленные пословицы. Для сметливого солдата – и варежка граната. Боец со смекалкой воюет и палкой. Главный только мигнул, а народ уже смекнул. Не нужен нам ученый, а нужен смышленый. Наша сметка на вашу «нет-ка».
В последней поговорке брезжит истинная правда – правда о том, откуда эта достопочтенная добродетель растет.
Смекалка – великое замещение «нельзя» на «можно попробовать», и растет она из особого отношения русского мужчины к слову «нет». Психологи называют это отношение «инфантильным»; ну да что ж возьмешь с психолога. Всякий образованец готов облаять исполина. Но, тем не менее, вот простейший пример того скромного конфликта интересов, из которого, верно, и выводит свою родословную смекалка.
Приходит в магазин свойский посетитель (пацан, мужик) и добродушнейшим, компанейским голосом говорит продавщице: «А дай-ка мне, сестренка (дочка, красавица), бутылочку-другую водки «Журавушка». А продавщица, холодея от нехорошего предчувствия, говорит чистую правду: «Журавушки» нет. Конец. Мир обрушивается в бездну, человек из последних сил удерживается на краю, бледность его пугающа, в глазах – красные огни: «КАК нет?» «Кончилась». «А ты пойди в подсобке поищи!» И ведь знает свойский человек, что разговор бессмысленный, а сделать с собой ничего не может – не выносит душа той ужасной определенности, той конечности надежды, той стены, которая есть в словах «нет» и «нельзя». Ум его мечется возле стены не в поисках выхода, а в поисках входа – маленькой дверки, лазейки в сказочное царство «А вдруг!» и «А если?» А если приложить смекалку, вдруг все и получится?
Ведь что представляет собой этот любопытнейший способ мысли? Это такой род творческого озарения, экстатическое состояние ума, когда предполагается, что ничего невозможного нет и быть не может. Какое там европейское отношение к «нельзя» как к законному запрету (с которым можно и должно смириться), какое там и «суда нет»! А мы еще посмотрим. А мы поборемся еще!
В бытовой своей ипостаси смекалка проявляет себя самым привлекательным образом – непонятно как чинятся семейные машины, неясно из чего строятся дома на дачных участках. И в каждой семье, в каждой деревне найдется еще один из самых лучших мужских типов, которые только рождает мещанский мир – человек-чудак. Самодеятельный изобретатель, сметливый, немеркантильный мужичок, который «желает странного».
Хочется – перехочется. Вот это «перехочется» – одна из самых важных мещанских добродетелей. Она не мужская и не женская – она детская. Так воспитывают детей. Мистагоги-рекламщики считают городское мещанство важной аудиторией, а того не знают, что работают с этой аудиторией вхолостую. Побуждение к покупке у простого человека не совпадает с тривиальной «философией потребительского общества». Принято считать, что желание – это главная победительная сила, а в мещанской семье все знают, что желание – это слабость. Даже больше – опасность, грех.
Покупка делается не оттого, что хочется, а для того, чтобы больше не хотеть. Чтобы «перехотеть». Желание – опасная стихия, мечта может сломать человека. Девочке, девушке еще можно разрешить мечтать, а юнцу мечта – западло. Неоднократно в самых разных простых семьях я слышала важное присловье; обсуждая того или иного молодого человека, матери семейств повторяли: «Так-то все хорошо, главное – ЧТОБЫ НЕ ОПРОКИНУЛСЯ».
В крепкой семье считается важным, чтобы юноша не то что бы бежал вперед (учился, делал карьеру), а чтобы он не опрокинулся назад. Не оборотился, не обернулся, не стал бы вглядываться в темень слишком простой, слишком свободной, совсем уж бессмысленной жизни.
Ценности дружбы. Конечно, дети в простых семьях должны учиться. Главной считается наука жизни. С чем уходит ребенок из всякой родительской семьи? Из интеллигентской – ребенок уходит с символическим капиталом. Буржуазные семьи строят для ребенка трамплин. Есть еще социальный лифт – как-то до него нынче добраться? Из простой семьи дитятя выносит багаж жизненных навыков и умений.
Во многом этот багаж противопоказан молодому карьеристу – так как мещанская семья старается задавить в юнце мечту, но есть и кое-что полезное. Великая вера в добродетель жизненного круга, ближнего окружения, клана. Вера в друзей. Помочь может только свой – что ж, свои и помогают.
Недавно мне рассказали удивительную историю о дружеской мужской взаимопомощи простых людей, русских пацанов. В самом сердце Финляндии, в сказочном хвойном бору затерялась небольшая лесная дорога. Замечательна она тем, что посреди асфальтового полотна есть люк. Называется он – тяжелый магистральный люк для смотровых колодцев. И вот представьте себе – некая дружеская компания из небольшого русского городка (расположенного близ границы) зачастила на эту дорогу с совершенно определенной целью. Цель – злонамеренный обман финской дорожной службы. Подъезжает отечественный автомобилист к чугунной крышке, открывает ее и проваливает машинное колесо в дырку. Ох, беда-беда! Машина, накренясь, стоит посреди дороги, водитель бегает вокруг и набирает финскую службу спасения. Ущерб-то какой, господа чухонцы! Ось-то сломалась! И полуось тоже. Да, и сделка сорвалась – опоздал из-за вашего головотяпства к бизнес-ланчу. Какой бизнес-ланч в лесу? Не ваше дело, где русскому деловару нальют и насыплют, – платите еще и моральный ущерб. Долго кормился этим промыслом небольшой провинциальный клан – и если уж совсем становилось плохо с деньгами у какого-нибудь близкого этому прекрасному кружку человечка, его отводили в сторону и шепотом говорили: «Прости, Витек, в долг не даем из принципа, чтобы ты не привыкал к благотворительности, а вот адресок один, так и быть, скажем. Дадим тебе не рыбку, а удочку!»
И вдруг случилась самая настоящая неприятность – финские дорожники крышку заварили. Подъехал очередной Витек к люку – а кормушечка и екнулась. Позвонил тут Витя друзьям, и вихрем примчались на лесную дорогу все члены дружеской компании. Привезли с собой атмосферу мужской взаимопомощи, все добродетели сословного единства и газовую горелку. Отрезали друзья крышку люка, и, под одобрительный гул, Витек въехал колесом в родную дырку.
Стыдливость. Есть у меня подруга Катя, сосредоточие всех тех добродетелей, о которых я здесь упоминала, и всех тех, до которых еще и не дошла. Например, выносливость – женская же добродетель?
Катя считает себя выносливой. И любит об этом поболтать. «Из школы, – говорит она, – я ничего не вынесла, а с работы сразу вынесла два ведра майонеза!»
И про «хочется – перехочется» имеется у нее своя история. «Муж, – рассказывает она, – запил у меня этим летом. Да еще в деревне, у мамы. Надо ж в Москву его перевозить – а как? Чистый фантомас. Посадила я его в автобус, едем кое-как. Автобус раз в два часа останавливается – девочки направо, мальчики налево. А мой штаны расстегнуть не может, не то что пипиську держать. Пытался, так у него струя, веришь ли, во все стороны, как поливалка. Вот я, пока держала своего зомби, сама ничего сделать-то и не успевала. Ну, ничего – хотелось и перехотелось».
И про стыд Катя знает лучше многих других. «Стыдно, – говорит она, – когда видно!» – «А что видно, Катя?» – «Видно, что у тебя ничего нет. Что ты гол, как сокол. Нечем прикрыться, не за кого спрятаться». Вот это Катино представление о стыде кажется мне страшно интересным. Что нужно стыдиться не чего-то дурного, что ты сделал, или чего-то нехорошего, что в тебе, у тебя есть, а главный стыд – это когда ничего нет. Вот этот-то главный стыд и надо скрывать, прятать. Мне кажется, что если когда-нибудь отыщется какой-нибудь фантастический русский клад, что-то вроде главного сокровища отечества (на поиски такого рода невозможных чудес американские мифологи любят посылать Индиану Джонса), то это будет тщательно запрятанный пустой ящичек. Спрятали, потому что стыдно, что – пустой.
Напрячься. «У такого легче украсть, чем попросить», – иной раз говорит Катя про того или другого своего знакомого, но я знаю – ей вообще легче украсть, чем попросить. Катя ничего не крадет (разве что вынесет ведерко-другое майонеза), но она никогда и ничего не просит. В этом главное отличие интеллигентских и мещанских жизненных укладов. Елена Веселая считает, что это интеллигенты усвоили лагерную мудрость: «Не верь. Не бойся. Не проси», только приноровились просить. Так вот, кто б там эту мудрость ни усвоил (я-то считаю, что скорее мещанские сословия приняли эти слова всей душой), но просить простые люди никогда не умели и никогда не научатся.
Но главное знание, которое я получила от Кати – это ее уверенность, что в каждой семье должен быть «смотрящий». «Смотрящий» – это Катя взяла опять же из лагерного фольклора («смотрящий» зоны, «смотрящий» отряда), но я слышала, что таких людей называют еще «держателями».
Чаще всего это женщины, которые удерживают семью, удерживают пьющих своих мужей, «держат» детей.
Уходит такой человек, и семья рассыпается; те домочадцы, что послабее – пропадают, «опрокидываются».
«Катя, – спрашиваю я, – а как это – держать? Что нужно делать, чтобы держать?»
«Не могу сказать, как, – говорит Катя. – Надо НАПРЯЧЬСЯ».
