Текст книги "Бриллиантовая пыль(СИ)"

Автор книги: Евгения Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Не унывай, Алексевна. Может, когда-нибудь так и будет.

– Ага. Лет через двадцать.

Смена прошла в привычном ритме для обычной среды. Потихоньку шли люди: кто на вакцинацию, кто на плановый осмотр. Никаких серьезных патологий ни у кого не наблюдалось. Оно и хорошо: лишние переживания Ирине Алексеевне в ее положении были совершенно не нужны. Она и так потратила некоторое количество нервов, выбивая у Николаича третий день работы на неделе. Сергей очень трепетно относился к ней самой и к будущему ребенку, но идти против беременной жены было чревато: женщина Ирина Алексеевна была суровая, и не поставь ей в график день добровольно – она выйдет без его ведома. Поэтому главврач выбрал три смены на неделе, которые были совсем не загруженные, а также дал напутствие не делать рентген и ограничивать ультразвуковые исследования. Если быть точнее, он сказал: "Узнаю, что полезла в заднюю комнату – уволю!"

Она с тоской думала, что через девять недель, когда срок беременности перевалит за седьмой месяц, Сергей закроет ее дома и запретит выходить на работу вообще. Она же сойдет с ума, будет выносить ему мозг каждый вечер, мешать непонятными советами, лишь бы чувствовать себя у дел. Еще бы как-то сдержать себя... надо будет почаще приглашать домой родителей или ездить к ним. Сразу двух зайцев убивать: и свое время как-то потратить, и увидеть довольные на все сто лица мамы и папы, чья дочка "наконец-то делом занялась".

Вечером, когда и врач, и фельдшер уже собрались, звякнул колокольчик: в клинику зашел Николаич.

– Ой, Сергей Николаич, здрасьте! – Катя с неким обожанием посмотрела, как главврач приобнял свою жену и легко чмокнул ее в уголок рта. Глядя на такую картину, она даже запищала. – Блин, вы такие милые!

– Когда же ты привыкнешь уже, – усмехнулся мужчина и повернулся к Ирине Алексеевне. – Поехали, посидим где-нибудь?

– С чего это ты у нас вдруг такой щедрый? – она хитро улыбнулась и вручила мужу пакет, подаренный Ольгой Владимировной. – Нас Макеева с бракосочетанием поздравила. Завтра со Степкой придет, им опять плохо.

– Так. На сегодня никаких плохих новостей. Поехали, – он махнул рукой на дверь. – Кать, тебя подкинуть?

– Что?.. – рассеянно переспросила девушка, умиляющаяся новобрачному руководству. – А... нет, не надо. Я сама доберусь, спасибо большое! Не хочу вас от вечера отвлекать.

– Ну, как знаешь, – пожал плечами главврач. – Пойдемте уже, работяги.

Когда сигнализация замигала, Катя отправилась на свою остановку, а машина загудела, заводясь, Ирина Алексеевна посмотрела на мужа исподлобья.

– Так, а вот теперь давай начистоту. Разговор какой-то серьезный?

– Я что, не могу просто так свозить свою жену на романтический ужин? – ответил Николаич, выруливая из кармана, в котором припарковался. – Через полчаса у нас кино начинается, надо поторопиться. А потом сходим куда-нибудь, поедим роллов или пиццы, куда твоя душа ляжет.

– Мне, вообще-то, на работу завтра, – улыбнулась женщина.

– Я в курсе. Я, кстати, с тобой.

– С чего это вдруг?

– Чтобы ты не заработалась, – он посмотрел ей в глаза с улыбкой, но было видно, что в шутке есть доля правды. – А то знаю я твою склонность к альтруизму.

– Ой, где ты был в первые годы моей фельдшерской практики, а? – огрызнулась она. – Знает он мою склонность к альтруизму. Кто меня по шестидневке заставлял тарабанить, а?

– Я был молод и необуздан, – отмахнулся Николаич. – Да и ты как раз в том периоде, когда вообще себя жалеть нельзя. А сейчас у тебя особое положение. Так что не надо мне тут ля-ля. Я начальник. Как сказал, так и будет.

– А то уволишь?

– А то уволю.

С "романтического вечера" парочка вернулась почти в час ночи. Оба были довольны, хотя периодически зевающая Ирина Алексеевна то и дело сокрушалась, что не поднимется завтра на работу. Сергей не соврал в том, что пойдет вместе с ней на смену, так что приехала она на личном "лимузине" – серой приоре с вмятиной на бампере с левой стороны (Николаич как-то ехал невыспавшийся и врубился на светофоре в стоящий впереди автомобиль).

Макеева пришла в двенадцать. Она удивилась присутствию сразу двух врачей на приеме, но тепло поприветствовала обоих и еще раз поздравила.

– Так, с вашего позволения, Сергей Николаич, – Ирина Алексеевна отстранила мужа от рабочего стола и встала, чтобы подойти к пациенту. Аускультация прошла уже по привычной схеме и не дала никаких новых результатов: все то же свистящее затрудненное дыхание. Врачиха грустно вздохнула и встретилась взглядом с хозяйкой. Макеева обреченно улыбалась.

– Подключаем гормоны опять, да?

– Да, похоже, что без них никак, – пожала плечами ветеринар. – Кушинг опять разовьется, это неизбежно. Но из двух зол выбирают меньшее. Так что, пока Степушка не задохнулся, надо подключать преднизолон.

– Хорошо...

Еще с десять минут пообщавшись с Ольгой Владимировной про ее кота и на разные отвлеченные темы, Ирина Алексеевна отпустила клиентку. Николаич вышел из операционной, где сидел все то время, что женщины болтали, и вынес жене чай. Та приняла напиток, сделала глоток и рассеянно уставилась в амбулаторный журнал.

– Ир.

Сергей говорил тихо-тихо, так, чтобы его слышала только она. Врач повернула к нему взгляд, фокусируя его где-то на уровне его подбородка.

– Ты ведь знаешь, что со Степкой уже все ясно. Зачем мучаешь кота и хозяйку?

Ирина Алексеевна подняла взгляд в его глаза; смотрела она даже яростно, отчего Николаич на мгновение растерялся.

– Я не буду усыплять этого кота до тех пор, пока они сами готовы его тянуть! Сколько вокруг равнодушных хозяев, которые не желают обременяться. Эти люди готовы ради него сносить неудобства и растраты, они – друзья своего питомца. Не заставляй меня рушить эту дружбу!

– Ира. Это кот. Всего лишь кот, который сам скоро сдохнет.

– Нет, это не всего лишь кот! Это их отдушина. Они любят его, они готовы...

– Но он не понимает, что его тыкают иглами, чтобы помочь. Все, что он знает – так это то, что ему мучительно больно дышать, что он задохнется, если поиграет со своими любимыми хозяевами, – главврач сдвинул брови. – Не мучай животное. Меня они не послушают. А вот ты...

– Если я предложу им усыпление, то мы их потеряем, – Ирина Алексеевна уткнулась лицом в руки. – Их доверие, их расположение... я все потеряю... Сереж, это – единственные клиенты, которые дарят мне на работе ощущение тепла и того, что не все в нашем мире еще разрушено и забыто. Степка – мой первый постоянный пациент. Я не могу его усыпить.

– Я понимаю твои чувства...

– Нет, не понимаешь. Ты – мужчина, это раз, и ты работаешь дольше – это два. Ты не понимаешь, как эмоции могут идти поперек здравого смысла. Я знаю, что он не жилец. Но я не могу. Просто не могу.

– Ладно, – Сергей взял ее руку. – Давай забудем о Степке. Тебе нельзя переживать.

– Да, пожалуй. Давай не будем о грустном. Лучше поговорим об удалении опухоли, которое будет сегодня в шесть вечера, – она пододвинула к себе журнал записей и ткнула пальцем в одну из них. – Даже хорошо, что сегодня ты на смене. Там, в общем, все обстоит следующим образом...

Но, даже не показывая это остальным, Ирина Алексеевна продолжала думать о Макеевой и ее коте. Он начал сдавать. Сколько он еще сможет протянуть? В уме всплыло лицо Ольги Владимировны, ее всегда улыбающиеся губы, голос, светящийся позитивом, хотя никакого позитива в ее ситуации не было. Откуда у этой женщины было столько сил? Да, она воспитала и вырастила дочерей-погодок, обе поступили в вуз и хорошо учатся, и теперь все ее внимание приковано к коту. Ее любимому, самому лучшему, самому красивому, неизлечимо больному коту.

"Я завидую ей. Она намного сильнее меня..."

Семь лет

– ... И перед операцией голодная диета – двенадцать часов.

– Как? Вообще не кормить? – глаза хозяйки готовы были выпасть из глазниц.

– Воду можно давать в неограниченном количестве.

– Да как же она будет голодная!

– Ничего. От одного разгрузочного денька не умрет. Ей это не грозит, – Ирина Алексеевна в подтверждение своих слов чуть помяла жировую подушку на животе у кошки. – И не нужно так откармливать животное. В восемь месяцев иметь такие отложения – это ненормально.

– Но она у нас уже привыкла, что мы встаем и...

– Послушайте, – серьезно глянула врач на хозяйку. – Если вы не в состоянии взять себя в руки и убрать от кошки корм, то я отказываюсь нести ответственность за возможные последствия вашей халатности к рекомендациям. Голодная диета – это правило. Правило, потому что на препарат будет рвота. Если кошечка поголодает день – ничего страшного не случится. А вот если, когда она будет лежать на спине в наркозе, у нее начнется рвота и еда попадет в дыхательные пути, от аспирационной пневмонии мы ее, скорее всего, не откачаем. Так что решайте, что для вас важнее – чтобы она жила или чтобы не строила вам глазки утром перед операцией.

Судя по всему, хозяйка напугалась. Ирине Алексеевне того и надо было. Таких нужно именно припугивать. Разумеется, если вдруг у животного начиналась рвота во время операции, врачи не распускали пальцы веером, а тут же отвязывали его от стола и переворачивали в естественное положение либо вниз головой, профилактируя вдыхание рвотных масс. Но от аспирационной пневмонии застрахован не был никто. Поэтому все, что можно было сделать – это свести возможность ее возникновения к минимуму. Но даже это уже зависело от врачей только косвенно, и Ирина Алексеевна знала, что для успеха лучше всего напугать возможными последствиями. Пока что это срабатывало.

Записавшись на операцию, хозяйка ушла, а Ирина Алексеевна вернулась за рабочий стол. День обещал быть пустым. Из операционной с кружкой чая вышла довольно растерянная Катя.

– Ир. Ну поспрашивай меня о чем-нибудь.

– Не хочу. Ты и так все знаешь. Жди, пока новая клиника откроется, и тебя сразу повысят до врача.

– Я не могу так больше ничего не делать. Хоть бы кто с чем-то экстренным пришел... инородка какая-нибудь... камень...

– Или пиометра, – вторила, улыбаясь, женщина.

– Да-а-а... или пиометра...

– Какую по счету кружку чая ты уже пьешь?

– Не знаю. Третью или четвертую... а ведь даже обед еще не наступил.

Затишье закончилось только к трем дня, но Ирина Алексеевна этому не обрадовалась, потому что на прием пришла Макеева со своим котом. Ветврач уже начинала ненавидеть, когда Степку приносили в клинику, потому что если его приводили на осмотр, значит, ему стало хуже. Тем не менее, Ольга Владимировна еще и находила в себе сил шутить.

– Свободны, Ирочка? А это мы пришли. Хвораем и ходим по больницам, как старики столетние, – она опустила серого кавалера на стол. – Преднизолон нам, по-моему, уже до фени. Кашляем мы.

– Кашляете? – Ирина Алексеевна насторожилась. – Давно?

– Да вот только пару дней назад обратила внимание, что какие-то приступы у него стали другие. Раньше больше хрипел, а теперь именно кашляет. Как будто что-то в горле у него застряло. И рвота иногда бывает.

– Ясненько... – мрачно протянула врач. – Ну-ка, пойдемте-ка в дальнюю комнату. Эхокардиографию будем делать, смотреть, что там с сердцем.

Полчаса исследования, которое Степка снес героически без всякого писка, расстроили Ирину Алексеевну и саму Макееву еще больше. Гипертрофическая кардиомиопатия в сочетании с митральной регургитацией второй степени – вот такой был дан диагноз.

– В принципе, с учетом, что ему постоянно не хватало кислорода, присутствовала хроническая гипоксия тканей, ничего удивительного в этом исходе я не вижу, – врач вытерла с выбритого участка на грудной клетке кота прозрачный голубоватый гель. – Сердце работает активнее, разносит еще больше крови. А повышенная нагрузка ведет к увеличению самой мышцы, в результате этого увеличения уменьшается объем полости, уменьшается сердечный выброс. Чтобы это компенсировать, сердце работает еще интенсивнее, и это образует порочный круг. Вот такие дела.

– Помоги нам, Ирочка. Ты всегда помогаешь. Пропиши что-нибудь, что угодно – мы проколем, пропьем, проректалим – неважно.

– Надо подключать сердечные гликозиды. Отныне мексидол, эуфиллин, вазотоп и преднизолон для Степки, можно сказать, будут заменять еду. Но на какое время это будет помогать – я даже не могу предположить. Все упирается в то, насколько вы сами готовы тянуть его.

Макеева сделала круглые глаза.

– Мы будем тянуть столько, сколько это вообще возможно. Я не оставлю Степушку... только не теперь, когда мы столько вместе перенесли.

– В таком случае я буду помогать вам со Степкой столько, сколько вы будете нуждаться, – кивнула Ирина Алексеевна. – Поменьше стресса для него. Если кто-то в подъезде начинает ремонт – подключайте успокоительные, "Кот Баюн", дозировка вам известна. Переходите на диету "Ренал".

– Почечную? – Ольга Владимировна приподняла одну бровь.

– Да. У кошек она идет и как почечная, и как сердечная – потребности при этих заболеваниях у них одинаковые, – пояснила врачиха. – Будем надеяться, что это хоть какое-то время если не облегчит его страдания, то хотя бы удержит заболевание в одной поре.

– Понятно... будем стараться, – вздохнула женщина, опустив взгляд. Через секунду она вновь подняла его на лицо своего врача, выдавив из себя улыбку. – Ну а у вас там как, Ирочка? Давайте отвлечемся, поговорим.

– О, ну тогда пойдемте, я вам чаю налью, – Ирина Алексеевна кивнула в сторону письменного стола. – У нас все хорошо. Димка здоровый, как слон, тьфу-тьфу-тьфу. Даже как-то неловко говорить об этом при вас...

– Да что вы, – Ольга Владимировна махнула рукой, поставила переноску со Степушкой на приемный стол и села перед ветеринаром. – Я только рада за вас. Котенка-то завели, как хотели?

– Завели, – улыбнулась Ирина Алексеевна. – Мейн-кушку нам за полцены продали, которую мы оперировали от грыжи. Позавчера забрали домой. Димка в восторге. Ласковая девочка, очень хорошая. Даже Сереже она нравится, а сын в ней вообще души не чает. И она в нем тоже. Вчера в обнимку спать улеглись, так мы с Сережкой весь вечер на них любовались.

– Как назвали?

– По родословной имя – Джанита, дома зовем просто Дзэн. Это потому, что она, когда отдыхает, сидит такая умиротворенная, прикрыв глаза, еще и усы эти белые... котэ достиг дзэна. Я пошутила так, вот с тех пор и приклеилось.

– Ну и хорошо. Дом без кошки – это не дом, – женщина с грустной любовью в глазах посмотрела на переноску. – Хорошо, когда они здоровы.

Ирина Алексеевна промолчала, не зная, что на это ответить. Катя внесла на прием две кружки чая; разговор зашел на темы, далекие от ветеринарии. Они уже давно общались, как близкие подруги, иногда встречались и ходили вместе по магазинам, а с недавнего времени записались на одни курсы йоги. Вне стен клиники с некоторых пор они не заговаривали о животных, потому что это всегда делало настроение плохим. Забот хватало у обеих и без депрессий.

– Как там Сережкина племяшка? – поинтересовалась Ольга Владимировна.

– Юла юлой. Не уследишь. Я не представляю, как Света с ней справляется. Но любознательная такая, хорошая девчонка. Говорит, хочет стать ветеринаром, как я и дядя Сережа. Вот, жду, когда она достигнет того возраста, что можно будет начать отговаривать, – Ирина Алексеевна хохотнула. Макеева еще раз грустно улыбнулась.

– Там, глядишь, сама перехочет. Ей же сейчас шесть, да? Это такой возраст, когда детки хотят всеми подряд быть. Утром будут работать там, вечером – там, а ночью сторожами подрабатывать.

– О да. Нам бы столько энергии.

Поболтав еще несколько минут на разные отвлеченные темы и допив чай, женщины попрощались друг с другом. Макеева ушла, и в клинике еще на несколько часов воцарилась тишина. Невыносимая тишина. Ирина Алексеевна ненавидела такие дни. От них она уставала еще больше, чем от насыщенных. Хотелось спать, а клевать носом на работе нельзя. Николаичу, развлекающему дома сына, наверняка скучно не было. Вот бы он догадался к ней приехать... но ведь не догадается же.

Вздохнув, Ирина Алексеевна открыла "Плаг Инк." и загрузила новую игру за нано-вирус. Хоть какое-то развлечение, хотя это тоже приелось до невозможности. А еще болела спина. Йога наступит через два дня, до этого времени нужно еще дожить.

Под самый вечер в клинику пришел клиент, неся за пазухой кота, даже по внешнему виду которого было ясно, что у него за проблемы. Как выяснилось минутой позже, ему было тринадцать, на улицу он ни разу не выходил, а в последнее время начал задыхаться. Ирина Алексеевна осмотрела пациента, оценила чудесный синюшный цвет его языка и направила обоих в кабинет с УЗ-сканером. Правосторонняя сердечная недостаточность, приведшая в итоге к обширным отекам и асциту.

– У котика проблемы с сердцем, – выдохнула она. – Нужно лечить, снимать отек, а потом – пожизненно сидеть на сердечных препаратах. Курсами пропивать будете с перерывом в две-три недели. Сразу спрошу: вы готовы тянуть кота?

Какие-то долгие пять секунд хозяин помолчал.

– А смысл есть? – вопросил он в ответ через некоторое время. Ирина Алексеевна пожала плечами.

– Это вам решать, есть ли смысл. Хотите ли вы, чтобы он пожил еще какое-то время или у вас нет на его поддержку возможности или желания – это тоже вам решать. Если хотите тянуть – я выпишу лекарства. Если нет – тогда... сами понимаете. Вылечить сердечную недостаточность невозможно. Это поддерживается, но как долго – никто не может вам сказать. Может, месяц. Может, год. Может, несколько дней.

– Сколько будет усыпить? – почти прошептал хозяин.

– Эвтаназия кошки у нас стоит девятьсот рублей. Если хотите оставить его, чтобы кремировать, то еще дополнительно тысячу рублей.

– Давайте сделаем.

– Оставлять будете?

– Да. Мне обязательно нужно присутствовать при этом?

– Нет. Если не желаете смотреть, то можете расплатиться и идти домой. С котиком мы справимся. Хотите знать, как это происходит? – она немного повысила голос, видя, что он хочет что-то спросить. Мужчина кивнул. – Сначала мы вводим наркоз, и котик засыпает. Затем колем препарат, который останавливает сердце. Сердце, не дыхание. Он не задыхается.

– Хорошо... рассчитайте меня.

Когда мужчина ушел, Ирина Алексеевна прошла в операционную, где Катя уже ввела пожилому пациенту наркоз и готовилась делать интракардиальную инъекцию. Врач остановила ее.

– В чем дело? – Катя недоуменно приподняла бровь.

– Дай мне. Я хочу.

– Ладно... как скажешь, – фельдшер покорно передала шприц с лидокаином начальнице и отошла чуть назад. Ирина Алексеевна нацепила на себя фонендоскоп и четким, отработанным движением вошла в плоть животного. Она смотрела в глаза коту, вводя смертельный препарат, потом слушала его сердце и свою собственную душу. Есть ли внутри еще что-то, что кричит или хотя бы шепчет, что она поступает неправильно? Как бы ей была охота услышать этот голос... но нет. Ни звука. Только тиканье механических часов у нее на руках и последние дыхательные рывки вытянувшегося в тонической судороге кота.

– Все, – сообщила она Кате с некой разочарованностью в голосе. Фельдшер кивнула, готовя коробку и пакет, а Ирина Алексеевна ушла на прием. "Все" – это значило что? Что животное отмучилось и перестало жить? Или что жалость и умение сопереживать из нее самой высосаны до последней капли?

"Иссякаешь, да? Пламя тухнет потихоньку?"

Нет, не тухнет. Оно уже потухло. Знала ли Ольга Владимировна, что только ее улыбка и безграничная, всепоглощающая любовь к питомцу не дает врачихе стать роботом-ветработником? Не знает. И не должна узнать.

Никогда.

Восемь лет

– Вот тут подтяни... вот-вот-вот... стоп! Стой, а то порвешь. Сейчас я тебе его сдвину чуть повыше, а ты прошивной лигатурой... сосуд задела! Сосуд!!! Задела!!! Блядь!!!

– Сука... зажим, где зажим! – Катя быстро нашарила рукой на столе анатомический изогнутый зажим и чудом поймала убегающую вглубь собачьего живота оторвавшуюся артерию. Щелк – кровь перестала течь. Ирина Алексеевна подняла на ассистентку испепеляющий взгляд.

– Молодец, блядь! И как я теперь должна, по-твоему, ее перевязать?!

– Прости, – Катя едва не расплакалась. – Я не специально...

– Когда у тебя рвется сосуд, надо не стоять и тупить, а быстро его перевязывать! Где я вот сейчас его найду? Вслепую вязать буду?

– Ир, я не знаю!..

– Плохо! Ты уже на автомате все это должна делать! Семь гребанных лет ты ассистируешь и мне, и Николаичу, и Карине на операциях, и до сих пор не умеешь быстро вязать сосуды? Это позор! Хочешь ты, чтобы тебя повысили, или не хочешь?

Посчитав, что отчитала фельдшера как следует, Ирина Алексеевна вернулась к опухоли яичника и замолчала. До самого конца не было произнесено ни слова, кроме стандартных "Зажим", "Скальпель", "Лигатуру" и прочих названий необходимых на данном этапе инструментов. Ну и в самом конце, когда культи матки и яичников были благополучно отпущены на свои положенные места, врач стянула перчатки и скомандовала помощнице: "Шей".

Не то чтобы Ирина Алексеевна была недовольна работой Кати, но в последние несколько месяцев она регулярно напоминала ей, что та могла бы стараться и побольше. Не все же пиометры резать, пора бы уже и что-то более сложное оперировать. Иначе какой тогда из нее будет врач? Карина умела делать все уже на третий год практики. Да, пришлось еще какое-то время ее таскать по теории, но это уже полбеды. В конце концов, она в любой момент приема могла позвонить Ирине Алексеевне или Николаичу, и оба бы помогли – без проблем.

Катя притихла на несколько часов после операции. Вообще-то ее начальница была отходчивым человеком и перестала сердиться еще тогда, когда собачку вернули хозяйке, но на всякий случай фельдшер была тише воды, ниже травы. Под вечер можно будет еще разговорить ее, а пока лучше помолчать да почитать литературу. Хотя бы для вида.

Ирина Алексеевна открыла журнал записей. Почти каждый час. Всегда бы так клиенты шли. На одной из строчек значилась знакомая фамилия; Макеева должна была подойти в три часа дня. Уже совсем скоро. А пока она не пришла, оставалось заниматься другими пациентами, у которых тоже порою были серьезные проблемы: у кого сердце, у кого отказали почки, и так далее. Но все же было какое-то нехорошее предчувствие: Ольга Владимировна никогда раньше не записывалась на прием. А теперь...

Впрочем, размышлять на тему, с чего вдруг она решила записаться, Ирине Алексеевне было некогда. Люди шли по журналу и без записи, повторные и первичные, так что она, заработавшись, забыла о Степушке. Вспомнила она только тогда, когда услышала без пяти три знакомый голос, разговаривающий с другим, мужским. Врач насторожилась: что-то определенно в этот раз было не так. И она стала уверена в этом на сто процентов, когда увидела саму Макееву: женщина вошла к ней на прием без улыбки.

Они встретились взглядами. Ольга Владимировна виновато опустила голову, поставила переноску на стол и села напротив врачихи, не говоря ни слова. Этого и не требовалось, Ирина Алексеевна поняла все и так. На входе в приемный кабинет сиротливо ютились ее старшая дочка и муж. Макеева как-то странно, медленно моргнула, и из ее глаз выкатились две слезинки.

– Только не вы, – прошептала ветеринар. – Кто угодно пускай теряет веру, но только не вы, Ольга Владимировна.

– Ирочка... у меня больше нет сил верить, – дрожащим голосом пробормотала она. – Я не могу больше смотреть, как он мучается. Ты сама на него глянь.

Но Ирине Алексеевне не нужно было смотреть на кота, чтобы понять, что все плохо: от него воняло гнилыми органами за метр, и еще дальше разносилось сипящее дыхание вперемешку с кашлем. Все же врач расстегнула сумку-переноску и вытащила животное, пребывавшее в полубессознательном состоянии. Что творилось в этот момент в ее душе, нельзя описать словами: словно тысячи птиц метались внутри, как в клетке, истерично вереща и разбиваясь о прутья. Глаза ее заблестели, и Ирина Алексеевна отвернулась от кота. Стараясь не смотреть на Ольгу Владимировну, она села за свой стол. На полминуты воцарилось молчание, прерываемое только хрипами Степки.

– Уверены? – наконец спросила врач вполголоса.

– Уверена, – прошептала та и залилась слезами. – Мы уже устали. Он тоже устал, он-то устал больше всех. Наш Степушка... сколько он вытерпел. Сколько уколов перенес. Весь исколотый, измятый... сил больше нет и слез на него смотреть.

– Ну хорошо. Если не хотите смотреть, можете выйти...

– Нет, – она помотала головой. – Я буду с ним. Я никогда его не покину.

И она была. Плакала, но смотрела на то, как медленно голова серого исхудалого кота клонится к столу, как замирают его глаза и расслабляются мышцы. Макеева гладила Степку по голове и спине, повторяя его имя без конца, пока Ирина Алексеевна вводила наркоз в вену. Когда он обмяк на столе, медленно и хрипло дыша, Ольга Владимировна заговорила опять.

– Вы же... не удушающее ему будете вводить?

– Нет, ни в коем случае, – стараясь говорить как можно ровнее, ответила Ирина Алексеевна. – Я не люблю этот вид эвтаназии. Я сделаю ему лидокаин. Жжется и обезболивает... от него остановится сердце, и он тихо умрет. Как будто заснет.

Катя безмолвно поднесла врачу шприц с двумя миллилитрами десятипроцентного лидокаина. Ирина Алексеевна приняла его, словно дохлую крысу, едва касаясь кончиками пальцев. Жжется и обезболивает. Именно так.

Ирина Алексеевна согнула лапу кота и наметила точку, где локоть проецировался на ребра. Туда и должна была войти игла. Уже около самой кожи она остановилась и опустила дрожащую руку, несколько раз глубоко вздохнув и приводя в порядок свои мысли. Ольга Владимировна наклонилась к ее уху.

– Не переживай, Ирочка. Это так надо.

– Вы не понимаете, – врач покачала головой и перевела взгляд на клиентку. – Я не только его сейчас убиваю. Я убиваю себя. Последние потуги жалости к пациентам и желания сопереживать им, последнюю ниточку, связывающую меня ту, которая когда-то покорила вас огнем в глазах, со мной сегодняшней. Все. Больше не будет Ирочки, Ольга Владимировна. Будет теперь Ирина Алексеевна. Грубая, черствая и циничная, не видящая смысла лечить таких животных. Вот что за укол я сейчас сделаю.

Макеева отвернулась и заплакала. Ветврач еще раз вздохнула, собираясь с мыслями. Вкол; прозрачный раствор в шприце окрасили бордовые струи. Нажатие на поршень. Остановка сердца. Тоническая судорога. Клиническая, а через пару минут – биологическая смерть.

Бриллиантовой пылью осыпятся

Боль и слезы из наших сердец.

***

Последние ювелирные штрихи – и алмаз огранен. В нем не осталось ничего лишнего, все только самое изысканное и прекрасное. Он блестит, сверкает, он притягивает взгляды. Он бесподобен, чудесен, совершенен.

А что же пыль, которая с него осыпалась? Вообще-то, она еще не отжила свое. Ее применяют во многих сферах жизни, но почти никто об этом не знает. Можно сказать, что о ней забывают. Забывают все, даже ювелир, который ее откалывает. Пыли много от каждого алмаза, ее не счесть.

Но дольше всего помнит о пыли сам бриллиант, потому что она была его частью. С каждой частичкой он потерял крупицу себя. И даже то, что он стал только совершеннее, не всегда утешает его. Но он – драгоценный камень, призвание которого – сиять и украшать, так что чувства бриллианта никого не волнуют. Более того, все окружающие уверены в том, что у него вообще нет чувств. Ведь он же всего лишь драгоценный камень.

Но тем истинный драгоценный камень и отличается от стеклянной бутафории, что у него есть своя душа. У каждого бриллианта она – отдельная, ничем не похожая на остальные. И микроскопические крупицы, отколотые ювелиром в поисках совершенства формы, бесценны, потому что они – часть этого алмаза.

Они – часть его души.