Текст книги "Дама с рубинами"
Автор книги: Евгения Марлитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Лампрехт точно пробудился от мучительного сна, вздрогнув при прикосновении маленькой ручки, которая трясла его за руку.
– У тебя ложное представление, Гретхен, – сказал он, наконец, более мягким тоном. – Там, куда я хочу тебя отвезти, у тебя будет много веселых подруг, маленьких девочек, которые станут любить тебя, как сестры. Я знаю детей, которые горько плачут, возвращаясь, домой. Впрочем, мы уже давно решили с бабушкой отдать тебя в пансион, только время еще не было назначено, потому что не знали, когда ты сможешь поступить. Я принял решение и не изменю его. Сейчас пойду к тете Софи, и сделаю необходимые распоряжения.
С последними словами он направился к двери на лестницу.
– Пойдем, Грета, ты не должна оставаться здесь наверху, – крикнул он неподвижно стоявшей у окна девочке. Она медленно, с опущенной головкой пошла по галерее. Пропустив ее вперед, он запер дверь, вынул ключ и стал спускаться с лестницы.
Глава пятая
Господин Лампрехт не обратил внимания на то, следовала ли за ним девочка. Он уже давно был внизу, а она все еще стояла на верху лестницы; услыхав, что он вошел в общую комнату, она медленно стала спускаться со ступеньки на ступеньку, держась за перила. Через отворенную дверь комнаты раздавался сильный, громкий голос Лампрехта, и Маргарита слышала, как он рассказывал тете Софи о крике и беготне в коридоре бокового флигеля, о воображаемых видениях среди бела дня, когда он сам был в красной гостиной. Он остался при своем мнении, что девочка вообразила себе эти видения в темном коридоре, в чем были виноваты россказни прислуги, и поэтому желал как можно скорее отвезти Маргариту в пансион.
Малютка тихонько прокралась мимо двери, бросив робкий взгляд внутрь комнаты. Маленький брат перестал строить башню и слушал, приоткрыв рот, а милое лицо тети Софи совершенно помертвело, она прижала руки к груди и ничего не говорила, потому что всякие возражения были бесполезны, – подумала девочка, прошмыгнув мимо. Если папа с бабушкой что-нибудь решат вместе, то никакие просьбы и мольбы не помогут, бабушка уж поставит на своем. Один человек мог бы, правда, помочь, если бы вступился и стал шуметь и спорить, – это дедушка из Дамбаха. Он не позволит увезти свою Гретель и тем более запереть ее в большую клетку, где все должны петь на один лад – так всегда говорил он, когда бабушка заводила речь об пансионе. Да, он поможет!
– Замолчи, Франциска! Я так хочу, а я хозяин в своем доме!
Тогда бабушка выходила из комнаты, и все делалось, как он хотел. О, если б только попасть в Дамбах, она была бы спасена!
Она выбежала во двор, чтобы вывести козлов из конюшни, но работник запер дверь, да и шум экипажа могли услышать, прийти и запереть перед ее носом ворота, тогда она была бы принуждена остаться. Надо было положиться на свои собственные ноги и храбро бежать. Проходя мимо, она захватила оставленную на садовом столе шляпу, завязала ленты под подбородком и пустилась в путь.
«Им хорошо!» – подумала девочка и прошла по мостику в ближайший переулок, заканчивающийся отверстием в городской стене, откуда шла через поля вверх, на пригорок тропинка для пешеходов, ведущая к Дамбаху.
Ах, сегодня после обеда было все так хорошо! Так весело было выезжать на козлах из ворот Дамбаха; дедушка смеялся и кричал ей вслед «ура!», а деревенские дети, верные товарищи ее игр, пробежали немного рядом с нею, и мальчики удивлялись, что она может так ездить.
Теперь она возвращалась, чтобы спрятаться у дедушки. Ах, если бы он совсем оставил ее у себя. Она бы с радостью ходила в деревенскую школу. – Бабушка никогда сюда не приезжала, она говорила, что не выносит фабричного шума, на что дедушка замечал, смеясь, что живет здесь потому, что не выносит крика попугая.
Наконец узкая тропинка вывела Маргариту на поля картофеля и репы, потом она поднялась на горку, на верху которой раскинулась тенистая дамбахская роща, а за нею лежала деревня. Одним духом взбежала она на гору, сердечко ее стучало, как молоток, а голова горела и была тяжела, словно налита свинцом. У дедушки в комнате теперь так прохладно; там стоит диван с мягкими подушками, на котором он спит после обеда, а она всегда отдыхает, когда устанет от беготни. Пройти еще немного за деревню – и все будет хорошо.
На обширном дворе фабрики было тихо и безлюдно, рабочие давно кончили свой дневной труд, примыкающий к фабрике сад с прекрасными аллеями и светлым прудом, в котором отражался павильон, тоже был безмолвным, только тихонько шумели вершины деревьев, и под ними уже начинало темнеть.
Даже Фридель, легавый пес дедушки, не выбежал с лаем навстречу Маргарите, порог, на котором он всегда лежал, был пуст, дверь заперта, и как она ни звонила, никто не шевелился в доме и не шел ей отворить.
В испуге девочка беспомощно стояла перед тихим домом – значит, дедушки там не было. Но он всегда был дома, когда она к нему приезжала, и возможность его отсутствия не приходила ей в голову. Она обошла дом со всех сторон: будь открыто хоть одно окно в нижнем этаже, она бы влезла в него и прыгнула через подоконник в комнату, как часто делала из шалости, но все окна были заперты и ставни затворены – делать было нечего.
Готовая расплакаться, она все еще мужественно сдерживала подступающие слезы. Дедушка, вероятно, пошел к фактору, который жил тут же на фабрике. Во дворе молодая работница со скотного двора сказала ей, что фактор с женой уехал в город с возвращавшимся господским экипажем, и что она сама видела, как господин советник отправился верхом несколько часов тому назад к судье в Гермелебене – там была сегодня вечеринка. Это имение лежало очень далеко от Дамбаха.
Боже милосердный! Что было делать бедному прибежавшему сюда ребенку? В отчаянии девочка бросилась было опять к воротам в то время как работница возвращалась в скотную. Но, сделав несколько шагов, она остановилась – бежать в Гермелебен было невозможно, это ведь было так далеко! Нет, об этом нечего было, и думать, лучше уже ждать дедушку, быть может, он скоро вернется. Приняв это решение, девочка побежала назад к павильону и покорно села на порог входной двери. Ее усталые ножки рады были отдохнуть, окружающий глубокий покой и тишина были для нее благодеянием после возбужденной ходьбы. Если бы только не стучало так в висках, теперь, когда Маргарита прижалась к двери, боль в голове стала еще чувствительнее, и вместе с тем нахлынули беспокойные мысли. Дома давно прошло время ужина, а ее не было за столом. Ее, конечно, везде искали, и при мысли о том, что тетя Софи беспокоится, маленькое сердечко девочки больно сжалось. Хоть бы никому не пришло в голову искать ее в Дамбахе до возвращения дедушки!
Вдруг Маргарита услышала приближение быстро мчащегося всадника; с минуту она прислушивалась, окаменев от ужаса, потом вскочила, что есть духу, пробежала вокруг пруда и залезла в непроходимый кустарник, разросшийся на противоположной его стороне, около железной решетки, отделявшей сад от двора фабрики. Всадник ехал со стороны города – это был папа, который ее искал.
Она залезла в самую середину колючего кустарника; белое платье было теперь разорвано, ноги тонули в болотистой почве; не обращая на это внимания, она присела на мокрую землю и так вся сжалась, словно хотела совсем исчезнуть. Затаив дыхание, и крепко сжав стучавшие зубы, слушала она, как папа заговорил с высунувшейся из окна служанкой, которая сказала ему, что видела, как девочка побежала к воротам, вероятно, вернулась в город.
Несмотря на это, Лампрехт поехал в сад. Грета, услышала близкое фырканье Люцифера – папа, должно быть, скакал во весь опор, – потом увидела и самого всадника. Он объехал вокруг павильона, с лошади ему был виден весь небольшой сад с его лужайками и группами кленов и акаций.
– Грета! – кричал он во все темные уголки. Всякий бы понял, что в этом крике выражался только страх отца, боящегося за своего ребенка, но для маленькой девочки, неподвижно притаившейся в кустах и с безумным испугом следившей за всеми движениями всадника, это был только голос человека, который, склонившись над нею в темном коридоре, собирался то ли задушить, то ли растоптать ее.
Лампрехт повернул лошадь и выехал из сада. Кто-то прошел тяжелой походкой по двору, чтобы отворить ему ворота; вероятно, это был работник фактора. Господин Лампрехт говорил с ним таким тихим, слабым голосом, точно у него пересохло в горле. Он спросил, скоро ли вернется тесть, и человек отвечал, что старый барин редко возвращается с вечеринок раньше двух часов ночи. Что они говорили еще, нельзя было расслышать. Лампрехт выехал за ворота, и работник, казалось, его провожал; но он поехал назад в город не по шоссе, а по полевой дорожке.
Маленькая беглянка опять осталась одна. Когда ее душевное оцепенение стало проходить, она почувствовала, как больно сжимали ее тело колючие ветки, как вода проникает сквозь тонкую ткань ее башмачков и комары жадно кусают лицо и голые руки. Маргарита задрожала от ужаса, ей показалось, что все шевелится вокруг нее и под ее ногами. Собрав все свои силы, она стала продираться сквозь дикий кустарник, пока, наконец, последние крепкие побеги не выпустили ее, с шумом и треском сомкнувшись за ее спиной.
На небе одна за другой загорались звезды, но сидевшая, вжавшись в угол двери, девочка не замечала этого. Когда она поднимала отяжелевшие веки, то видела только, как мрак, все больше окутывая пруд, поглощал последние отблески воды, как темнели лужайки под деревьями, слышала звуки пробуждающейся ночной жизни: кричали сычи и с чердака павильона почти бесшумно, воровски слетали летучие мыши. Как сквозь сон доносился до нее иногда лай собак в деревне, да башенные часы пробили еще две четверти. Много таких четвертей будут бить часы, пока не наступит два часа. Как страшно!
Она опять закрыла глаза и вообразила себя дома, в спальне. Окна выходили на тихий двор, и в комнату проникал плеск фонтана, убаюкивая обоих детей. Она лежала в белой мягкой постельке, а тетя Софи, пока она не заснет, обвевала ее горящее лицо и искусанные руки.
Да, заснуть и спать дома – вот чего она хотела. Она вскочила как от толчка при этой мысли и побежала, спотыкаясь, через двор на полевую дорогу. Выйдя за ворота, она перестала отсчитывать с тоской каждые четверть часа, даже не слышала боя часов, не думала о том, как далеко ей идти, перед ней была только одна цель – большая прохладная комната, где она, наконец, приклонит свою пылающую голову и услышит добрый голос тети Софи.
О том, что будет потом, на другой день, она уже не думала.
И окоченевшие ножки разошлись на бегу. Она побежала скорее, миновав деревню.
Наконец она достигла города. Во многих домах, мимо которых она проходила, уже едва волоча ноги, горел свет.
Но все было заперто, безмолвно, и только гулкие шаги усталого ребенка раздавались по мостику через речку. Она вошла уже под свод ворот пакгауза, и тут ее ждал новый удар – они были заперты тяжелым замком, который висел так высоко, что детская рука не могла его достать. В висках застучало, и только прохлада протекавшей вблизи речки немного оживила ее и не дала совершенно потерять сознание.
Вдруг она услышала чьи-то твердые шаги на улице, и через несколько минут к воротам пакгауза подошел человек. На звездном небе ясно обрисовывались очертания его фигуры, и маленькая Маргарита узнала господина Ленца, жившего в пакгаузе, которого она любила за то, что он часто шутил с нею, когда она играла во дворе, и ласково проводил рукой по ее волосам, когда она приветливо ему кланялась.
– Впустите меня тоже! – хриплым голоском проговорила она, когда он отпер ворота и хотел пройти.
Он обернулся.
– Кто тут?
– Я, Грета!
– Как, хозяйская дочь? Боже, малютка, как ты сюда попала?
Не отвечая, она старалась ухватиться за руку, которую он протянул, чтобы помочь ей встать, но не могла подняться, тогда он взял ее на руки и внес в глубокое отверстие ворот.
Глава шестая
Там была полная темнота. Ленц ощупью шел со своей ношей, пока, наконец, не наткнулся на дверь, она бесшумно отворилась – и на них с крутой лестницы полился поток света.
– Это ты, Эрнст? – раздался сверху полный беспокойства голос.
– Да, я, собственной персоной, благодарение Богу, совершенно жив и здоров, Ганнхен! Здравствуй, моя дорогая!
Говоря это, Ленц показался из-за перил, и стоявшая наверху с лампой, в руках госпожа Ленц отпрянула назад.
– Посмотри-ка, что я тебе принес, Ганнхен, подобрал это у ворот, – проговорил он, останавливаясь на верхней ступеньке, смеясь, и вместе с тем обескуражено.
Госпожа Ленц поспешно поставила лампу на стол в передней.
– Дай мне дитя, Эрнст! – сказала она, озабоченно и торопливо протянув руки к малышке. – Ты так устал, бедняжка, а Гретхен надо сейчас же отнести домой, ее давно ищут. Боже, какая суматоха в большом доме! Все бегают как безумные, а вопли старой Бэрбэ были слышны даже здесь.
– Поди, ко мне, мой ангел! – ласково уговаривала она девочку. – Я отнесу тебя домой.
– Нет, нет! – испуганно отказывалась та, еще крепче прижимаясь к старику. Если все бегали дома как безумные, значит, бабушка была внизу, и как все ни путалось в бедной головке малютки, но прием, который ей окажет старая дама, представлялся ей совершенно ясно. – Я не хочу домой! – повторила она, тяжело дыша. – Пусть тетя Софи придет сюда.
– Хорошо, хорошо, душечка! Мы позовем тетю Софи, – успокаивал ее Ленц.
– Как хочешь, моя крошка, – подтвердила его жена, с беспокойством прислушиваясь к хриплому, задыхающемуся голосу девочки и испытующе вглядываясь в ее изменившееся личико. Потом, молча, взяв лампу, отворила дверь в комнаты.
– Бланка там, на галерее, – сказала жена в ответ на вопросительный взгляд, которым муж обвел комнату. – Она причесывала волосы на ночь, когда с парадного двора пришел кучер, спрашивая, не видели ли мы Гретхен. Но, боже мой, дитя, что это с твоими ногами? – воскликнула вдруг госпожа Ленц, прервав свой рассказ, когда взгляд ее упал на покрытые тиной башмачки и пятна грязи, резко выступавшие при свете лампы на светлом платье девочки. Поспешно ощупала она подол разорванной юбочки, насквозь пропитанной болотной водой.
– Девочка попала в воду, – испуганным шепотом сказала она своему мужу, – ее надо скорее переодеть во все сухое.
Посадив малютку на диван, она принесла теплую воду и полотенце, между тем как пришедшая молодая девушка, став на колени, рылась в комоде.
И пока госпожа Ленц обмывала теплой водой грязные ножки, все выстраданное в последние часы вылилось из взволнованного детского сердца.
Она с лихорадочной торопливостью рассказала об ужасах, пережитых в колючем кустарнике, о том, как боялась, что отец сойдет с лошади и найдет ее там, и зачем она побежала к дедушке, и что какая-то фигура ходит по темному коридору и пугает людей, и что комната не была заперта, конечно, не была. Она ясно слышала, как нажали ручку двери, потом кто-то весь в белом проскользнул через отверстие двери, и под покрывалом были длинные волосы; а за то, что девушка так громко закричала, папа хочет теперь увезти Грету из дома и отдать в пансион.
В комнату вошла, задыхаясь после быстрого бега, тетя Софи и наклонилась над ребенком.
– Очевидно, у нее бред! Девочка тяжело больна. Все оттого, что с детской душой обращаются, как с плохим инструментом, и колотят по ней как заблагорассудится, – произнесла она в порыве невыразимой горечи.
Она завернула девочку в плед, который принесла с собой, взяла ее на руки и протянула господину и госпоже Ленц руку. «Премного благодарна!» – было все, что она сказала, уходя.
Внизу, во дворе, из темноты навстречу им выступила высокая фигура. Маргарита испугалась и задрожала, когда две руки схватили ее и неистово прижали к груди – это был папа.
– Мое милое дитя, моя Гретель, не пугайся, это я, твой папа! – услышала она его низкий, дрожащий голос. Продолжая прижимать девочку к своей тяжело дышащей груди, отец прошел по двору и внес ее в ярко освещенную комнату. Все домашние бросились к нему и ребенку, но он сделал им знак молчать и прошел мимо них в спальню детей.
– Да, теперь-то все хорошо! Цыгане ее не украли, и она, слава и благодарение Богу, жива! – говорила потом Бэрбэ в кухне другим слугам, поднося ко рту кусок жаркого, чтобы подкрепить себя после такой тревоги. – Но я не верю, что этим все кончилось. Достаточно было взглянуть, как болтались ручки и ножки бедной птички, когда барин нес ее домой, чтобы понять. Но только и слышишь: суеверная Бэрбэ все плачется и каркает, как ворон! Насмехаться-то может всякий, это дело немудреное, а чтобы доказать, на это их не хватает. Посмотрим, кто будет прав, в конце концов, умные ли люди, которые ни во что не верят, или старая, глупая Бэрбэ. Такая женщина, как та, с рубинами, не будет понапрасну являться в коридоре. Уже не в первый раз уносит она бедных невинных детей. Вы меня вспомните, скажу одно – нашей бедной Гретхен будет очень плохо.
С этими словами она отложила вилку с взятым куском и закрыла лицо голубым полотняным фартуком.
В продолжение нескольких недель кухонная пророчица имела удовольствие напоминать все с более печальным выражением то, что она сказала. Но здоровая натура ребенка победила болезнь, в которой вдруг произошел счастливый перелом.
Опять засияло солнце в доме. Не отходивший от постели ребенка в. часы опасности господин Лампрехт вновь выпрямил свой стан, во взгляде и движениях его опять появился огонь, все даже говорили, что никогда в жизни у него не было такого победоносного, вызывающего вида, как теперь. К тому же он исполнил свое намерение поселиться на некоторое время в комнатах покойницы Доротеи, и даже коридор был теперь отделен от галереи всегда запертой дверью.
Дедушка, который, вернувшись из Гермелебена в ту ужасную ночь, поскакал сейчас же, не сходя с лошади, в город, теперь балагурил и шутил опять со своей обычной грубоватой веселостью. Но когда его любимице позволено было встать с постели на целых полдня, он не выдержал и уехал, со смехом прокричав с лошади на прощание, что его выгоняет из дому проклятый крикун, избалованная бестия в верхнем этаже.
Два дня спустя, уехал и господин Лампрехт, надолго, как говорили люди в конторе. Маленькая Маргарита удивленно взглянула в его лицо, когда он наклонился, прощаясь с нею, и обещал прислать замечательные подарки.
– Я никогда еще не видела папу таким, он выглядел страшно довольным, но странным со своими сверкающими глазами, – говорила она.
– Еще бы, – сказала тетя Софи. – Он радуется, что его маленькая беглянка выздоровела и, окончив дела, он поедет в Италию, а может быть, и дальше. Ему хочется еще раз посмотреть свет, да это и хорошо.
Когда выздоровевшую девочку выпустили– на воздух, липы перед ткацкой уже потемнели, как перед началом осени, на кустах роз, будто упавшие с неба кровавые капли, виднелись последние красные цветы и на блестящей поверхности бассейна плавали первые осенние листья.
Многое переменилось, но самое удивительное было то, что папа жил там, наверху, во время болезни Гретхен, и теперь, после его отъезда, проветривали эти комнаты. Окна были широко открыты, через них была видна чудесная живопись на потолке большой комнаты в три окна и зеленый шелковый балдахин над кроватью в спальне.
Маленькая Маргарита задумчиво смотрела вверх: из той комнаты с великолепной живописью на потолке вышла тогда окутанная вуалью фигура, из второй двери по коридору показалась ее ножка в изящном башмачке. Маргарита после болезни помнила все необычайно ясно, но больше об этом не говорила, с нее было достаточно, что никто не слушал и не отвечал на ее вопросы, когда она об этом заговаривала – она, конечно, не знала, что доктора признали видение в коридоре началом нервной болезни.
На открытой галерее пакгауза сегодня тоже была мертвая тишина, только ветерок пробегал иногда по зеленой листве жасмина, своевольно играя остроконечными листьями. В уютной комнатке, где пахло резедой, вероятно, сидела женщина с милым лицом, полная материнской нежности, и горевала, потому что прелестная Бланка сегодня рано утром тоже уехала, наверно, на место гувернантки в далекую Англию, как сказала утром Бэрбэ тете Софи.
Это известие разогнало утреннюю дремоту Маргариты, и она плакала потихоньку от тети Софи и Бэрбэ, уткнувшись носом в подушку. Теперь девочка сидела одна под липами, Рейнгольд ушел за своим ящиком с кубиками. Вдруг она увидела Бэрбэ, которая несла что-то под фартуком и бросала испытующие взгляды на окна верхнего этажа главного дома.
– Фрейлейн Софи знает об этом, и позволила дать тебе это, Гретхен, но госпожа советница не должна видеть, – сказала она. – Когда ты была больна, красивая девушка поджидала меня по целым часам на галерее, чтобы узнать о твоем здоровье. Но во двор она ни разу не выходила все время, пока жила здесь, – уж очень гордые люди твой папа и бабушка, не выносят никакой фамильярности. Ну а сегодня ранехонько, когда я брала из бассейна воду для кофе, она сошла ко мне уже в шляпе с вуалью, с дорожной сумкой через плечо, бледная как смерть и с заплаканными глазами – она ведь уезжает далеко. И сказала, чтобы я тебя расцеловала за нее и передала тебе вот это.
Вынув из-под фартука маленький белый сверток, она положила его на садовый стол; девочка развернула бумагу и радостно вскрикнула, увидев красивую вышитую сумочку.
– Тише, тише, Гретхен, не кричи так, – уговаривала Бэрбэ. – Сегодня поутру уже была история, и нехорошо это было со стороны советницы, сказать по правде. Ну что ж из того, что молодой Герберт пришел как раз в ту пору со стаканом к колодцу, как он приходит каждое утро в– последнее время. – Он выглядел совсем больным и прямо подошел к девушке – я думаю, хотел что-то сказать, может быть, пожелать счастливого пути или вообще сказать какой-нибудь привет; но в ту минуту явилась госпожа советница, на ней был ночной чепчик, а капот надет так, словно она вскочила в него прямо с постели. Она взглянула на девушку, точно хотела ее проглотить, а та поклонилась ей и пошла к своим родителям, которые ждали ее под воротами.
– Знаешь, Гретхен, наша герцогиня не могла бы держать себя с большей гордостью и благородством, чем эта дочь живописца, а по красоте-то их и сравнить нельзя. Вот эта-то гордость и рассердила так твою бабушку, что не успела я опомниться – она открыла у меня в руках сверток и заглянула в него. «Это для Гретхен, госпожа советница!» – говорю я. «Да, – сказала она громким, злым голосом. – Как же смеет фрейлейн Ленц дарить что-либо на память моей внучке?» И это должны были слушать бедная девушка и ее родители! Молодому господину это было так же неприятно, как и мне, он с ужасом взглянул на мать и опрометью кинулся в дом. Вот какая была история, Гретхен! Госпожа советница хотела отнять у меня сверточек, но я от нее убежала, а фрейлейн Софи говорит, что она не понимает, почему тебе нельзя носить эту сумочку.
