Текст книги "Наследница. Графиня Гизела (сборник)"

Автор книги: Евгения Марлитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

XXII

Громадная стена тисов служила прекрасной защитой от солнца, ветра и недовольных взглядов. Фелисита слишком хорошо знала лицо профессора, чтобы ошибиться в его настроении: он был рассержен, а не рассеян, и девушка предполагала, что знает причину его неудовольствия. Он всегда требовал беспрекословного послушания, а сегодня она снова пренебрегла его запретом и держала Анхен на руках. Только этим она могла объяснить себе тот удивленно-сердитый взгляд, который он бросил на нее при входе в сад.

Фелисита села на скамейку у плотины. Анхен рвала цветы, и Фелисита должна была составлять из них букет для «дяди доктора». Это занятие совершенно поглотило ее, и она не заметила, как профессор вышел из-за стены тисов и быстро приближался к ней. Восклицание Анхен вывело ее из задумчивости, но он уже был подле нее. Она хотела подняться, но профессор нежно взял ее за руку и сел рядом с ней.

В первый раз в его присутствии она потеряла самообладание. Еще четыре недели тому назад она оттолкнула бы его руку и ушла… Но теперь она сидела – неподвижная и ослабевшая, точно удерживаемая силой каких-то чар. Она досадовала на то, что он говорил теперь с ней доверчиво и просто, ее сильнейшим желанием в эту минуту было убедить его, что она так же, как и прежде, смертельно ненавидит и презирает его, но у нее не хватало ни мужества, ни слов, чтобы высказать это. Фелисите было досадно, что это некрасивое, решительное лицо против ее воли оказывает на нее влияние.

Несколько минут Иоганн сидел молча. Она больше чувствовала, чем видела, что он пристально смотрит на нее.

– Доставьте мне удовольствие, Фелисита, снимите вашу ужасную шляпу, – прервал он молчание, и его голос звучал спокойно, почти весело. Не ожидая согласия девушки, он тихо снял с ее головы некрасивую шляпу и бросил на траву.

– Так, теперь я могу видеть, как в этой головке работают злые мысли! – сказал он со слабой улыбкой. – Мне неприятна битва в темноте – я должен видеть своего противника.

Что означало это странное введение? Может быть, он ожидал ответа, но она упорно молчала, собирая в букет цветы, которые ребенок продолжал ей приносить. С маленьких рук Фелиситы сошел загар, и они выглядели почти розовыми. Профессор взял ее правую руку и посмотрел на ладонь, на которой оставались следы тяжелой работы. Нельзя было отрицать, что девушка, по приказанию своего неумолимого опекуна воспитанная как служанка, честно подготовилась к своей будущей деятельности.

Фелисита сильно покраснела, но к ней вернулось прежнее самообладание. Она спокойно посмотрела на профессора, и он опустил ее руку.

– Вы охотно посещали школу, не правда ли? – неожиданно спросил он. – Занятия доставляли вам удовольствие?

– Да, – удивленно ответила она. Вопрос был странен и неожидан. Но, в сущности, дипломатические переходы совершенно не были свойственны профессору.

– Ну, хорошо, – продолжал он, – вы, без сомнения, еще помните, о чем я просил вас подумать?

– Да, помню.

– И, конечно, пришли к убеждению, что долг обязывает женщину поддержать мужчину, если он желает исправить свою ошибку?

Он напряженно смотрел ей в лицо.

– Не совсем так, – ответила она твердо, глядя ему прямо в глаза. – Я должна сначала знать, в чем именно состоит искупление.

– Это отговорка, – пробормотал он, и его лицо заметно омрачилось. Казалось, он забыл, что не сказал еще ничего определенного, и прибавил раздраженно: – Вам нет надобности так охранять себя. Могу вас уверить, что при взгляде на выражение вашего лица никому не придет в голову предъявить к вам какое-либо непосильное требование. Дело в том, что я хочу – каковы бы ни были ваши таинственные дальнейшие планы, – чтобы вы пробыли еще год под моей опекой и чтобы это время было употреблено на ваше духовное развитие… Дайте мне договорить! – продолжал он, повысив голос и нахмурив брови, когда она хотела его прервать. – Не обращайте внимания на то, что это предложение делаю вам я, но подумайте о том, что я действую в духе моего отца, заботясь о вашем образовании.

– Слишком поздно!

– Поздно? При вашей молодости?

– Вы не поняли меня. Я хочу сказать, что когда я была беспомощным ребенком, то была принуждена принимать милостыню. Теперь я стою на своих ногах, могу работать и не возьму ни одного гроша, которого не заслужила своим трудом.

– Зная вашу непобедимую гордость, я ожидал этого возражения, – холодно ответил профессор. – Мой план таков: вы будете посещать институт, я дам вам нужные средства, и когда вы будете самостоятельны, вы возвратите мне все до последнего гроша… Я знаю в Бонне прекрасное учебное заведение. Вам будет там хорошо, и… – его голос задрожал, – наша разлука на всю жизнь будет на некоторое время отсрочена… Через четырнадцать дней мои каникулы оканчиваются, я еду в Бонн в сопровождении моей кузины, и, конечно, вы поехали бы с нами… Фелисита, я вас недавно просил быть спокойной и доброй и теперь повторяю эту просьбу. Не следуйте нашептываниям вашего оскорбленного самолюбия, забудьте хоть на минуту прошлое и позвольте мне исправить мою ошибку.

Она слушала затаив дыхание. В его голосе было что-то чарующее. Искреннее раскаяние, которое он, не унижая своего достоинства, выражал так серьезно и мягко, против воли трогало ее.

– Если бы я могла располагать своим будущим, я непременно воспользовалась бы вашим предложением, – сказала она мягко. – Но я связана обещанием. В тот же день, когда я покину дом госпожи Гельвиг, я вступаю в исполнение своих новых обязанностей.

– Ваше решение непоколебимо?

– Да, я всегда свято храню данное мною слово и не отказываюсь от него даже в том случае, если бы это постоянство причинило мне неприятности.

Профессор встал и быстро отошел от нее.

– Разве и теперь еще нельзя узнать, что вы имеете в виду?

– Конечно можно, – ответила она спокойно. – Госпожа Гельвиг все равно узнала бы об этом, если бы я имела возможность поговорить с ней: госпожа Франк пригласила меня в качестве своей компаньонки.

Последние слова произвели на Иоганна впечатление громового удара… Он резко повернулся, и его лицо покрылось яркой краской.

– Госпожа Франк? – переспросил он, будто не веря своим ушам, и быстро возвратился к скамейке. – Это вы можете выбросить из головы, – сказал он повелительно. – Я никогда не дам на это своего согласия!

Молодая девушка с негодованием поднялась.

– Вы не дадите вашего согласия? – спросила она гордо. – Мне оно и не нужно! Через четырнадцать дней я буду совершенно свободна и могу идти, куда хочу.

– Положение изменилось, Фелисита, – возразил он сдержанно. – Я имею больше прав над вами, чем вы думаете. Целые годы могут пройти прежде, чем эти права потеряют свою силу, и даже тогда неизвестно, освобожу ли я вас.

– Это мы увидим, – сказала она холодно с решительным видом.

– Да, это вы увидите… Я вчера говорил с доктором Бёмом, лучшим другом моего покойного отца, о вашем вступлении в наш дом, и от него узнал, что вы были отданы отцу под непременным условием: остаться под нашей опекой до тех пор, пока вас не потребует ваш отец или вы не найдете себе другого честного защитника, который даст вам свое имя. Отец назначил меня исполнителем своей воли по его смерти, и я решил выполнить это условие.

Молодая девушка потеряла самообладание.

– О Боже! – воскликнула она вне себя. – Неужели это мучение никогда не прекратится?! Меня хотят заставить и дальше жить в этой ужасной зависимости?… Годами меня поддерживала мысль о том, что, когда мне исполнится восемнадцать лет, я буду свободна. Только благодаря этому я могла казаться спокойной и неуязвимой, в то время как в душе невыразимо страдала. Нет! Я не буду больше тем терпеливым существом, которое из уважения к воле покойного позволяло порабощать и унижать себя! Я не хочу!.. Не хочу иметь больше никакого дела с Гельвигами – во что бы то ни стало я стряхну с себя эти ненавистные оковы!

Профессор взял ее руки в свои. Он смертельно побледнел при последних словах.

– Опомнитесь, Фелисита! Не бунтуйте против самой себя, как маленькая бессильная птичка, которая скорее разобьет себе голову, чем подчинится неизбежному. «Ненавистные оковы»? Разве вы не чувствуете, что этими словами причиняете мне невыразимую боль? Вы будете совершенно свободны в своих действиях, но я хочу защищать и охранять вас, как нежно любимое дитя… Я хочу, чтобы вы наконец испытали чувство человека, о котором думают и заботятся любящие его люди… В последний раз я приказываю вам как опекун! Я уничтожу ваше соглашение с госпожою Франк!

– Только сделайте это! – произнесла она, и последняя капля крови схлынула с ее щек. – Я тоже буду действовать, и можете быть уверены, что я буду защищаться до последней возможности!

Никогда еще за всю ее короткую и тяжелую жизнь в ее душе не бушевала такая буря, как в эту минуту. В ней поднималось что-то новое, незнакомое, точно отзвук на его искренние убеждающие речи… Как темная грозовая туча, висела страшная опасность над ее головой, и, инстинктивно чувствуя ее, она решила вырваться во что бы то ни стало. Неужели он уже теперь имел такую власть над ней, что каждое резкое слово, сказанное ему, причиняло боль ее собственному сердцу?

Он все еще держал руки Фелиситы и в то время, как она говорила, не отрывал проницательного взгляда от ее лица. От глаз врача и опытного человека не укрылась тайна этой гордой, но чистой и невинной души.

– Вы ничего не сделаете! – сказал он спокойно, почти весело. – Я буду следить за вами, и вы не уйдете от меня, Фелисита… Здесь в X. я ни в коем случае вас не оставлю и в Бонн без вас не поеду!

Заскрипела калитка, но оба не заметили этого. Явилась Роза и доложила профессору, что госпожа Гельвиг ожидает его в гостиной, а госпожа советница также очень просит его прийти поскорее.

– Разве она нездорова? – сурово спросил профессор.

– Нет, – удивленно ответила горничная, – но кофе скоро будет готов.

– Хорошо, я приду, – сказал профессор, не двигаясь с места. Он, видимо, надеялся, что Роза уйдет, но его ожидания не оправдались, и должен был уходить он.

– Не оставайтесь здесь долго, – сказал он Фелисите. – Ветер усиливается.

Он исчез за стеной тисов. Фелисита беспокойно ходила по плотине, напрасно стараясь вернуть утраченное спокойствие, чтобы отдать себе отчет в своем теперешнем положении… Итак, принужденная снова нести свое иго, она лишается не только самостоятельности, но еще должна жить вблизи от него и ежедневно видеться с ним? Она сделала все, чтобы доказать ему, что ненавидит его всей душой и останется непримиримой на всю жизнь. Она предпочла бы скорее еще годы терпеть дурное обращение госпожи Гельвиг, чем один месяц прожить близ него. Уже только его голос, ставший в последнее время таким мягким и задушевным, заставлял сильнее биться ее сердце – конечно, из-за ненависти. Недавно рассказанная им сказка заставила ее много думать, и единственное возможное решение этой загадки подтверждали его слова: «Фелисита, я хочу, чтобы вы наконец испытали чувство человека, о котором думают и заботятся любящие его люди». Несмотря на ее решительное заявление, он все-таки намеревался распоряжаться ее сердцем и хотел связать ее навеки с каким-нибудь человеком по своему выбору. Таким образом, она была бы пристроена, а его несправедливость – заглажена… Но она не позволит так распоряжаться собой! Что удерживало ее от того, чтобы теперь же пойти к советнице Франк и стать под ее защиту? Но существовал еще маленький серый ящичек, приковывающий ее к этому злосчастному дому. Ради него она должна была оставаться здесь до последней минуты…

XXIII

Анхен прервала мучительные думы Фелиситы, ласково взяв ее за руку и потащив к дому. Фелисита села в холле и достала работу. Двери маленькой кухни и гостиной были широко раскрыты. Советница очень мило исполняла обязанности хозяйки. На ней был нарядный шелковый передник, в белокурые локоны была воткнута сорванная мимоходом красная роза, ее маленькие ножки двигались с детской легкостью, а розовое лицо приняло счастливое и довольное выражение, как у ребенка, который с серьезным видом выполняет возложенную на него обязанность.

В то время как она хозяйничала в кухне, в гостиной между госпожой Гельвиг и адвокатом шел разговор о завещании старой девы. Генрих и Фридерика говорили Фелисите, что барыня теперь ни о чем другом не говорит и не думает, как только о завещании. Фелисита посмотрела на госпожу Гельвиг: ее лицо казалось постаревшим, и в манере говорить появилась непривычная торопливость. Профессор не принимал участия в разговоре. Погруженный в свои мысли, он ходил по гостиной и, проходя мимо двери, бросал проницательный взгляд на работающую девушку.

– Я никогда не успокоюсь, дорогой Франк, – повторяла госпожа Гельвиг. – Каждый грош был с трудом приобретен Гельвигами. А теперь вдруг явится какое-нибудь погибшее существо и быстро растратит сбережения честного дома. Какое благословение принесли бы эти деньги в наших руках!

– Ты опять говоришь, тетя, об этой отвратительной истории, которая тебя так волнует, ведь так можно и заболеть, – успокаивающе произнесла вошедшая молодая вдова. – Подумай о своих детях и обо мне. Ради нас постарайся забыть…

– Забыть? – вспылила госпожа Гельвиг. – Но я ведь обладаю характером, которого, к сожалению, не имеет теперешняя молодежь, – уничтожающий взгляд ее скользнул в сторону сына. – Я не могу перенести позора и несправедливости. Как ты можешь успокаивать меня подобными фразами? Ты иногда бываешь ужасно поверхностна, Адель!

Советница переменилась в лице. Но у нее хватило самообладания, чтобы сдержать злой ответ, готовый сорваться с языка.

– Я не заслужила этого упрека, – сказала она мягко. – Никто не принимает так близко к сердцу, как я, этот отвратительный поступок. Я сожалею не только о потере денег… Женщине всегда печально видеть нравственное падение. Эта старая, коварная особа всю свою жизнь, наверное, думала о том, как бы чувствительнее огорчить своих ближайших родственников. Она покинула мир непримиренная ни с Богом, ни с людьми, и с такими грехами на душе, что Небо должно остаться для нее закрытым навеки… это ужасно!

Работа выпала из рук Фелиситы. Затаив дыхание, она слушала. Она знала от Генриха, что все жестоко осуждали старую деву, но в первый раз была свидетельницей такого обвинения. Кровь бросилась ей в голову. Каждое слово вонзалось ей в сердце, как нож.

– Насколько действительно была грешна старая дева, я не знаю, – сказал адвокат. – Но из всего, что я слышал, я пришел к заключению, что никто не может указать на что-нибудь определенное. Хроника нашего города довольствуется одними темными слухами. Ее завещание указывает, однако, что это была оригинальная и умная женщина.

Госпожа Гельвиг презрительно засмеялась и отвернулась от храброго защитника.

– Милейший господин адвокат! Задача вашего призвания – обелять худые поступки и находить ангельскую невинность в том, что общество уже давно осудило, – с этой точки зрения ваша защита понятна, – сказала советница. – Но мой отец знал ее. Она была упрямица, она довела до смерти своего отца. А насколько ей была безразлична собственная репутация, доказывает ее скандальное пребывание в Лейпциге. Что же касается ее ума, то она впала в ужаснейшее заблуждение – она была богоотступницей!

Фелисита вскочила со своего места и вошла в гостиную. Протянув повелительно руку стояла она у двери, красивая и негодующая, как ангел мщения.

– Богоотступницей она никогда не была! – решительно сказала молодая девушка. – Ее убеждения коренились не в букве закона, а в природе вещей, в ее собственном существовании, в небесном даре мышления, в самостоятельном творчестве бессмертной души. Противоречие между Библией и естественными науками ее никогда не смущало. Она никогда не ходила в церковь, как тысячи других, молиться Богу в изящной шляпе и шелковом платье, но когда раздавался колокольный звон, она смиренно становилась на молитву, и я сомневаюсь, чтобы Всевышнему была приятнее молитва тех, кто постоянно призывает Его имя и этими же самыми губами распинает на кресте имя ближнего!

Молодой Франк невольно поднялся и смотрел, не веря глазам, на отважную девушку.

– Вы знали эту загадочную женщину? – спросил он, когда Фелисита замолчала.

– Я бывала у нее ежедневно.

– Премилая новость! – сказала советница. – В таком случае вы, наверное, знаете какую-нибудь пикантную историю из прошлого вашей достойной уважения знакомой? – сказала она умышленно небрежным тоном.

– Старая дама никогда не говорила мне о своем прошлом, – спокойно возразила Фелисита. Она знала, что вызвала своим поведением ужасную бурю, и должна была быть спокойной и осторожной.

– Жаль! – сказала молодая вдова, иронически покачав головой. – Я вообще удивляюсь вашему артистическому таланту, Каролина, вы прекрасно умели скрывать ваши таинственные свидания… Дорогой Иоганн, ты и теперь еще раскаиваешься в том, что неправильно истолковал ее характер?

Профессор удивленно остановился, когда молодая девушка появилась на пороге. Ее защитительная речь была сурова, и можно было только удивляться, как у нее всегда находились в нужный момент такие ясные, убедительные слова. Последний язвительный вопрос советницы остался без ответа. Профессор не сводил с Фелиситы глаз. Он улыбнулся, когда она, несмотря на все свое самообладание, вздрогнула от колкостей молодой вдовы.

– Это, собственно, и было вашей тайной? – спросил он молодую девушку.

– Да, – ответила она. Ее серьезные глаза блеснули – при звуке его голоса она почувствовала, что в неминуемой битве будет стоять не одна.

– Вы хотели жить вместе с тетей – это и было счастье, на которое вы надеялись? – спрашивал он.

– Да!

Если бы советница не была так живо занята «обличенною лицемеркой», она бы испугалась: в глазах профессора сверкнул луч любви, осветивший его серьезное лицо.

Вопросы и ответы чередовались с быстротой молнии, не давая времени опомниться госпоже Гельвиг.

– Это очень интересное открытие! – воскликнул адвокат, быстро приближаясь к Фелисите. – Не думайте, что я хочу проникнуть в предполагаемые тайны покойной, но, может быть, вы имеете возможность дать мне указания относительно отсутствия некоторых вещей, указанных в завещании.

Боже, ее хотели допрашивать о серебре! Она почувствовала, что бледнеет, и смущенно опустила глаза. В этот момент она бесспорно выглядела виноватой.

– Как страстный любитель музыки и собиратель автографов, я со дня вскрытия завещания нахожусь в непрестанном волнении, – продолжал адвокат после минутного колебания, вызванного внезапной переменой в лице молодой девушки. – В завещании упоминается собрание автографов знаменитых композиторов, но мы напрасно ищем его. Многие утверждают, что покойная была не в своем уме, и считают эту часть ее завещания фантазией. Может быть, вы видели у старой дамы это собрание?

– Да, – ответила Фелисита, вздыхая свободно. – И знала каждый его лист.

– Это собрание было велико?

– В нем были автографы всех композиторов прошлого столетия.

– В завещании упоминается опера Баха, хотя я считаю это указание ошибкой. Не вспомните ли вы название этого произведения?

– Помню. Это была оперетка. Бах сочинил ее для города X., и ее ставили в старой ратуше. Она называлась «Мудрость властей при устройстве пивоварения».

– Не может быть! – воскликнул адвокат. – Это сочинение, бывшее мифом для музыкального мира, существовало на самом деле!

– Партитура была собственноручно писана Бахом, – продолжала Фелисита. – Он подарил ее Готгельфу Гиршпрунгу и она по наследству перешла в руки покойной.

– Какие драгоценные открытия! Заклинаю вас, скажите, где находится это собрание?

Фелисита встретилась здесь с препятствием. Возмущенная тем, что сомневались в светлом уме тети Кордулы, она употребила все усилия, чтобы опровергнуть клевету. Но она не подумала, к каким последствиям приведет ее горячая защита.

– Насколько я знаю, его больше не существует, – сказала она тихо.

– Не существует? Но этим вы хотите сказать, что оперетки нет только в этом собрании?

Фелисита молчала.

– Или, может быть, – продолжал он изумленно, – она уничтожена? Тогда вы должны мне пояснить, как это случилось…

Положение становилось мучительным. Там сидела женщина, которую Фелисита скомпрометировала бы своим показанием… Как часто в ней вспыхивало желание отомстить своей бессердечной мучительнице. Теперь представлялся случай уличить ее в незаконном поступке, но она была совершенно неспособна мстить на самом деле.

– Я не присутствовала при уничтожении и поэтому ничего больше не могу сказать, – произнесла молодая девушка твердо и решительно.

Госпожа Гельвиг внезапно поднялась, и ее глаза блеснули.

– Жалкая тварь, ты думаешь, что должна меня щадить? – воскликнула она дрожащим от злости голосом. – Ты осмеливаешься думать, что я стану скрывать свои поступки и ты должна изображать укрывательницу, ты? – Она презрительно отвернулась, холодно и с гордым сознанием своего превосходства взглянула на адвоката. – В сущности, я привыкла отдавать отчет в своих действиях только Богу, – сказала она. – То, что я делаю, происходит во имя Его и в соблюдение заветов Его святой церкви. Но вы должны узнать, мой дорогой Франк, что случилось с «неоценимыми сокровищами», для того, чтобы эта особа ни минуты не оставалась в заблуждении, будто я имею что-нибудь общее с ней… Покойная Кордула Гельвиг была богоотступницей, и кто ее защищает, тот доказывает, что идет с ней по одной дороге. Вместо того чтобы молиться, она заглушала голос своей совести ядом мирской музыки. Даже в воскресные дни она оскверняла мой дом своими греховными упражнениями. Целыми днями сидела она над гибельными книгами и чем больше углублялась в них, тем упорнее и недоступнее становилась для моих стремлений спасти ее… С тех пор у меня не было большего желания, чем уничтожить все эти недостойные изобретения человеческого духа, и я сожгла все ее бумаги, милый Франк!

Последние слова она сказала, возвысив голос и с торжеством.

– Мама! – с ужасом воскликнул профессор, бросившись к ней.

– Что, сын мой? – спросила она его с жестом неприступности. – Ты, видимо, хочешь меня упрекнуть в том, что я лишила тебя и Натаниеля этого драгоценного наследства? Успокойся, я давно решила возместить эти несколько талеров из моих собственных средств.

– Несколько талеров? – повторил адвокат, весь дрожа от злости и негодования. – Госпожа Гельвиг, вы будете иметь удовольствие заплатить вашим сыновьям пять тысяч талеров!

– Пять тысяч талеров? – засмеялась госпожа Гельвиг. – Это забавно! За жалкие бумаги!.. Не ставьте себя в смешное положение, милый Франк!

– Эти жалкие бумаги обойдутся вам очень дорого, – повторил молодой человек, стараясь овладеть собой. – Завтра я вам представлю собственноручную записку покойной, в которой указана ценность собрания автографов в пять тысяч талеров, не считая рукописи Баха. Вы не можете себе представить, в какое ужасное положение вы поставили себя в отношении наследников Гиршпрунг уничтожением этого действительно неоценимого произведения. Иоганн, я напомню тебе мое мнение, высказанное несколько недель тому назад, – оно не может быть доказано яснее.

Профессор ничего не отвечал. Он стоял у окна и смотрел в сад. Трудно было узнать, насколько подействовало на него замечание его друга.

Казалось, госпожа Гельвиг поняла, какие неприятности навлекла на себя: ее осанка утратила непоколебимую уверенность, губы, на которых она старалась сохранить язвительную насмешку, искривились. Но разве она раскаивалась когда-нибудь в своих поступках? Она быстро овладела собой.

– Я напомню вам, господин адвокат, ваше недавнее мнение, – сказала она холодно. – О покойной говорили, что она была умственно расстроена, – мне нетрудно представить достаточно доказательств этого… Кто же сумеет доказать, что эта смешная оценка не была написана в минуту безумия?

– Я! – воскликнула решительно Фелисита. – Я буду отражать от мертвой эти нападения, пока буду в силах, госпожа Гельвиг. Никто не мог бы иметь более здравого и светлого образа мыслей, чем она, хотя мои показания, конечно, никто не примет во внимание. Но ведь существуют еще папки, в которых лежали автографы, – я спасла их! На папках есть опись, и при каждом автографе указано с точностью, от кого и за какую цену он куплен…

– Я выкормила прекрасного свидетеля против себя! – сказала госпожа Гельвиг. – Но теперь я расправлюсь с тобой. Ты осмелилась так дерзко обманывать меня! Ты ела мой хлеб и в то же время за моей спиной смеялась надо мной. Прочь с моих глаз, обманщица!

Фелисита не двинулась с места; она была бледна, как мертвец.

– Я заслужила упрек в том, что обманывала вас, – сказала она с достойным удивления самообладанием. – Я умышленно молчала и скорее дала бы замучить себя до смерти, чем сделать какое-нибудь признание, – это правда… Но это решение легко было бы поколебать – для этого достаточно было одного доброго, сердечного слова, одного доброжелательного взгляда… Для меня нет ничего неприятнее, чем скрывать свои поступки. Но это не было преступным обманом. Кто назвал бы обманщиками первых христиан, которые, несмотря на запрещения, тайно собирались во время гонений? Я тоже хотела спасти свою душу! Если бы я не нашла убежища и защиты в мансарде, то погрузилась бы в вечную тьму. Желание учиться таилось в моей детской душе. Если бы вы заставили меня голодать, это не было бы так жестоко, как ваше неутомимое стремление систематически убивать мой дух… Я не смеялась над вами за вашей спиной, но я расстроила ваши намерения – я была ученицей старой дамы.

– Вон! – закричала, не владея собой, госпожа Гельвиг.

– Нет еще, тетечка, – заявила советница. – Ты не должна упускать этого удобного момента. Господин адвокат, вы прекрасно исполнили свою обязанность как страстный любитель музыки, теперь я прошу вас допросить эту особу с таким же старанием о том, где находятся недостающее серебро и драгоценности. Если кто-нибудь участвовал в укрывании их, так это, несомненно, она!

Адвокат подошел к молодой девушке, судорожно схватившейся за дверь, и, предложив ей с поклоном руку, сказал приветливо и серьезно:

– Позвольте проводить вас в дом моей матери.

– Ее место здесь! – громко и решительно произнес вдруг молчавший до сих пор профессор. Он стоял, выпрямившись, около Фелиситы и крепко держал ее руку.

Молодой Франк невольно отступил назад – оба молча обменялись взглядами, в которых не оставалось и следа от прежней дружбы.

– Браво! Два рыцаря за раз! Очаровательная картина! – воскликнула советница, захохотав.

– Кажется, мне сегодня второй раз приходится напоминать прошедшее, – прервал молчание сильно раздраженный адвокат. – Ты должен припомнить, Иоганн, что по отношению ко мне ты совершенно отказался от своей власти…

– Я не отрицаю этого, – ответил профессор. – Если ты хочешь иметь точное объяснение моей непоследовательности, то я к твоим услугам, но только не здесь.

Он увлек молодую девушку в сад.

– Вернитесь теперь в город, Фелисита, – сказал он, и его серо-стальные глаза так сердечно смотрели на молодую девушку. – Это будет ваша последняя борьба, бедная Фея! Еще одну ночь вы должны пробыть в доме моей матери, а с завтрашнего дня для вас начнется новая жизнь!