Текст книги "Наследница. Графиня Гизела (сборник)"
Автор книги: Евгения Марлитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
XXVI
Выйдя от профессора, Фелисита в невыразимой муке подняла руки к небу. Она выстрадала за последние часы больше, чем за всю свою жизнь.
Бессознательно вынула она из кармана маленький ящик. Хранившаяся в нем тайна разбила бы преграду, воздвигнутую ею самой между нею и любимым человеком… Нет, тетя Кордула, твоя воля должна быть исполнена! А он?… Время излечит его… Горе освящает душу… Эта роковая книга тотчас же должна превратиться в пепел. Фелисита оглянулась еще раз на дверь, за которой слышались шаги профессора, скользнула вниз по лестнице и бесшумно открыла дверь в коридор. Вдруг кто-то схватил ее руку, в которой она еще держала ящичек, и перед ней сверкнули зеленым огоньком глаза советницы. Красивая женщина потеряла в эту минуту все пленительное обаяние женственности. Злоба до неузнаваемости исказила ее лицо.
– Это, право, удивительно, прекрасная Каролина, что я встречаю вас как раз в тот момент, когда вы хотите припрятать этот хорошенький ящичек с драгоценностями! Будьте любезны еще минуту подержать его в руках… Мне нужен свидетель, который мог бы доказать перед судом, что я застала воровку на месте преступления… Иоганн! Иоганн!
– Ради Бога, отпустите меня, – умоляла Фелисита, борясь с советницей.
– Ни за что на свете! Он должен видеть, кого он поставил сегодня рядом с собой… Вы думали, что достигли цели, но я не допущу вашего торжества.
Она снова крикнула, но профессор сходил уже с лестницы. В то же время Генрих показался на другом конце коридора.
– Ах, ты был наверху, Иоганн? – удивилась советница. – Тем поразительнее искусство этой дочери фокусника, так ловко утащившей у тебя драгоценности покойной тети.
– В своем ли ты уме, Адель? – сказал он, быстро сходя с последней ступеньки.
– Совершенно, – иронически ответила молодая вдова. – Не считай это насилием, дорогой кузен, но я по необходимости должна была взять на себя роль сыщика. Господин адвокат отказал мне в помощи при поисках лица, укравшего серебро. Ты видишь, эта рука сжимает ящичек, который она взяла наверху. Посмотрим, что тащила эта сорока в свое гнездо.
Она вырвала ящичек из рук Фелиситы. Молодая девушка закричала и бросилась за советницей, уже пробежавшей, смеясь, несколько шагов по коридору и поднявшей крышку ящичка.
– Книга? – пробормотала она изумленно, бросая на пол ящичек и крышку.
Она взяла книгу за переплет и сердито потрясла ее, но из книги не выпало никаких денежных документов. Между тем Фелисита оправилась от своего испуга, подошла к советнице и строго потребовала обратно книгу.
– Вы серьезно думаете, что я вам ее отдам? – сказала молодая вдова, прижимая книгу и поворачиваясь спиной к Фелисите. – Вы выглядите слишком испуганной для того, чтобы я могла оставить свое подозрение, – продолжала она, презрительно поворачивая голову к молодой девушке. – Какое-нибудь отношение к вашим тайным поступкам должна же иметь эта книга… Мы сначала посмотрим, моя милая!
Она открыла книгу: на пожелтевших листках не было ни банковых билетов, ни драгоценностей – только красиво написанные слова. Бегло просмотрев несколько страниц, советница в ужасе отшатнулась. Розовое личико побледнело, и, казалось, она нуждалась в поддержке, чтобы не упасть, но через несколько секунд к ней вернулось полное самообладание. Она закрыла книгу, и на ее лице появилось прекрасно ей удавшееся выражение разочарования.
– Это действительно старая негодная книга, – сказала она профессору, как бы в рассеянности пряча книгу в карман. – Я нахожу, что с вашей стороны, Каролина, было в высшей степени нелепо поднимать шум из-за такой безделицы.
– Разве она подняла этот шум? – спросил профессор, дрожа от негодования. – Я думал, ты звала меня на помощь, чтобы изобличить эту девушку в краже серебра. Не будешь ли так любезна теперь объяснить, на чем основывала ты это недостойное обвинение?
– Ты видишь, что в настоящий момент я не в состоянии…
– В настоящий момент? – перебил он ее гневно. – Ты сейчас же возьмешь назад это оскорбление и дашь оскорбленной полное удовлетворение при мне и Генрихе.
– С радостью, дорогой Иоганн. Это мой христианский долг: признаться в своей ошибке и исправить ее… Моя милая Каролина, простите, я была к вам несправедлива.
– А теперь отдай книгу, – приказал профессор.
– Книгу? – невинно спросила она. – Но, дорогой Иоганн, она ведь не принадлежит Каролине!
– Кто же сказал тебе это?
– Я прочитала на ней имя тети Кордулы… Если кто и может этим распоряжаться, так только ты, как наследник всей ее мебели и книг. Но эта книга не имеет никакой ценности, это, кажется, переписанные стихотворения… Что ты будешь делать с этими сентиментальными пустяками? Я же очень люблю старые книги… Пожалуйста, подари ее мне!
– Может быть, но после того, как я прочту ее сам, – сказал он холодно и протянул руку за книгой.
– Но если бы ты ее не смотрел, она приобрела бы для меня еще большую ценность, – попросила советница вкрадчивым голосом. – Я не думаю, чтобы при этом первом и единственном подарке, который я прошу у тебя, ты имел какой-нибудь материальный расчет.
– Мне совершенно безразлично, какого ты мнения о моих поступках, – резко сказал профессор. – Но я, во всяком случае, требую, чтобы ты вернула книгу… Все это очень подозрительно – старые стихотворения не могут заставить побледнеть выдержанную светскую даму.
С этими словами он заступил советнице дорогу, так как взгляд в глубину коридора и быстрое движение показали, что она хочет обратиться в бегство. Профессор схватил ее руку и крепко держал ее.
Фелисита была в отчаянии от мысли, что он достигнет своей цели. Для нее ужасно было знать, что книга окажется у советницы, но она должна была признаться самой себе, что в руках этой лицемерной женщины книга столь же безопасна, как и у нее самой, и что сегодня же вечером книга бесследно исчезнет навсегда. Поэтому она стала на сторону советницы:
– Прошу вас, профессор, оставьте книгу у госпожи советницы, – попросила она серьезно и настолько спокойно, насколько это было возможно для нее в настоящий момент. – При чтении она вполне убедится в неосновательности своего предположения о присутствии драгоценностей в маленьком ящике…
Недоверчивый взгляд стальных глаз поразил ее; она покраснела и опустила глаза.
– Итак, вы даже снисходите до просьбы? – резко и саркастически спросил он. – Значит, дело идет не о сентиментальных пустяках… Я спрашиваю вас по совести: что находится в этой книге?
Это была ужасная минута. Фелисита боролась с собой; она открыла рот, но не могла произнести ни слова.
– Не трудитесь, – сказал он с иронической улыбкой молодой девушке. – Вы можете быть безжалостны, но лгать вы не умеете… Будь так любезна, Адель, отдай мне наконец мою собственность, как ты сама ее назвала.
– Делай со мной, что хочешь, но ты ее никогда не получишь! – воскликнула с решимостью советница. Она в отчаянном усилии вырвала свою руку и, освободившись, помчалась по коридору, но на ее пути встал Генрих, расставив руки. Она отскочила назад.
– Дерзкий человек, уйдите с дороги! – закричала она, топнув ногой.
– Хорошо, госпожа советница, – ответил он спокойно и вежливо, не меняя своего положения. – Дайте мне только книгу, и я с удовольствием уступлю вам дорогу.
– Генрих! – закричала Фелисита, подбегая.
– Это тебе не поможет, Феечка, – улыбнулся старик. – Я не так глуп, как ты думаешь.
– Пропусти даму, Генрих, – приказал серьезно профессор. – Но ты должна знать, Адель, что я все же получу мою собственность. Я могу думать, что эта книга содержит важные открытия относительно наследства; возможно, что в ней есть объяснения о спрятанных деньгах…
– Нет, нет! – уверяла Фелисита, перебивая его.
– Я могу думать, как хочу! – сказал он строго. – Вы, так же как и Генрих, будете свидетельствовать перед судом, что эта дама утаила, может быть, весьма значительное наследство моей семьи.
Советница бросила дикий взгляд на своего мучителя и, в неистовом бешенстве выхватив книгу из кармана, с громким язвительным смехом бросила ее к ногам профессора.
– Возьми же, упрямый безумец! – крикнула она. – Поздравляю тебя с интересной рукописью… Носи с достоинством тот позор, о котором она тебе расскажет…
Она побежала по коридору, затем вниз по лестнице и с шумом хлопнула дверью.
Профессор насмешливо смотрел ей вслед, потом взглянул на переплет книги, в то время как полный страха взгляд Фелиситы следил за его пальцами. Он внезапно посмотрел в умоляющие глаза молодой девушки. Какую силу имели они над суровым человеком! Как будто нежная рука тотчас же сгладила морщины на его лбу, и на губах показалась улыбка.
– Теперь я буду судить вас, – сказал он. – Вы коварно обошли меня. В то время как вы были со мной наверху вполне откровенны – я мог бы поклясться в вашей искренности, в кармане у вас была семейная тайна Гельвигов. Что должен я о вас думать, Фея?… Вы можете загладить этот отвратительный обман только тем, что откровенно ответите на все мои вопросы!
– Я скажу все, что могу, но потом я убедительно буду просить вас отдать мне книгу!
– Неужели это моя гордая, упрямая, непреклонная Фея может так мило просить? Вы, значит, проникли сегодня в мансарду исключительно для того, чтобы взять эту книгу?
– Да!
– Какою же дорогой? Я нашел все двери запертыми.
– Я прошла через крыши, – ответила она нерешительно.
– То есть через чердак?
Она покраснела: хотя он и не подозревал ее в совершении низкого поступка, но все-таки она поступила нехорошо, вторгаясь в его комнаты.
– Нет, – сказала она подавленно, – через чердак дороги нет. Я вылезла из окна и прошла по крыше.
– При этой ужасной буре! – воскликнул он, побледнев. – Фелисита, вы невозможны…
– Мне не оставалось иного выбора, – ответила, горько усмехаясь, молодая девушка.
– Но почему вы хотели взять эту книгу?
– Я считала своим священным долгом исполнить завещание тети Кордулы. Она мне сказала, что маленький серый ящик – его содержания я не знала – должен умереть раньше ее. Смерть застала ее врасплох, и я была твердо убеждена, что ящичек не уничтожен. Кроме того, он стоял в секретном отделении, в котором было все серебро, и я не могла указать на него из страха, чтобы книга не попала в посторонние руки.
– И все-таки это героическое самоотвержение оказалось напрасным: книга все-таки попала в «посторонние» руки.
– О нет, вы мне отдадите ее, – просила она.
– Фелисита, – сказал он строго и повелительно, – ответьте мне теперь правдиво на два вопроса: знаете ли вы содержание этой книги?
– Отчасти знаю, с сегодняшнего дня.
– Компрометирует ли оно вашего старого друга?
Она нерешительно замолчала. Может быть, при утвердительном ответе он отдаст ей книгу для уничтожения, но тогда она опозорила бы память тети Кордулы и подтвердила слухи о ее виновности.
– Недостойно выдумывать отговорки, как бы чисты и хороши ни были ваши намерения, – прервал он ее минутное замешательство. – Скажите просто: да или нет?
– Нет.
– Я знал это, – пробормотал он. – Будьте же благоразумны и покоритесь неизбежности. Я прочитаю эту книгу.
Она смертельно побледнела, но просить больше не решилась.
– Читайте, если ваша честь может примириться с подобным поступком, – сказала она. – Вы налагаете руку на тайну, которой вы не должны знать. В тот момент, когда вы откроете книгу, вы уничтожите весь смысл ужасной жертвы, стоившей целой жизни!
– Вы храбро боретесь, Фелисита, – ответил он спокойно. – Если бы не последние слова той женщины, – он указал по направлению, в котором исчезла советница, – брошенные ею в исступлении, я бы отдал вам вашу тайну, не заглядывая в нее. Но теперь я хочу, я должен знать о позоре, лежащем на моем имени. И если бедная отшельница была в силах сберечь эту тайну от чужих глаз, то я тоже найду силы перенести ее. Я вдвойне обязан узнать об этом. Линия Гельвигов на Рейне, по-видимому, также знает эту тайну… Хотя вы молчите и опускаете глаза, я все же ясно вижу по вашему лицу, что мое предположение верно. Моя кузина, без сомнения, знала об этом позоре и ужаснулась, увидев его описание в книге… Утешьтесь, Фея, – продолжал он мягко. – Я не могу поступить иначе. Я не изменю этого решения даже и в том случае, если б вы согласились за отказ от него стать моею!
– Я не могу успокоиться, так как своей неосторожностью заставляю вас быть несчастным, – сказала печально Фелисита.
– Вы успокоитесь, – ответил серьезно и значительно профессор, – когда поймете, что ваша любовь поможет перенести любое горе, которое жизнь пошлет мне…
Он пожал ее маленькую холодную руку и направился в свою комнату.
XXVII
Через час профессор вошел в комнату своей матери. Он был бледнее обычного, но в его осанке больше, чем когда-либо, чувствовалась решительность. Госпожа Гельвиг вязала. Профессор положил на маленький стол, за которым она сидела, открытую книгу.
– Я должен серьезно поговорить с тобой, мама, – сказал он, – но сначала я попрошу тебя заглянуть в эту книгу.
Она удивленно положила свой чулок, надела очки и взяла книгу.
– Это каракули старой Кордулы, – проворчала она, но все-таки начала читать.
Профессор молча ходил по комнате.
– Я не понимаю, почему меня должна интересовать эта любовь к сыну сапожника? – воскликнула недовольно старая женщина после того, как прочитала две страницы. – С чего это пришло тебе в голову принести мне эту старую книгу, от которой пахнет гнилью?
– Прошу тебя, читай дальше, мама! – сказал нетерпеливо профессор. – Ты скоро забудешь о запахе гнили…
С видимым неудовольствием она перевернула еще несколько страниц. Понемногу ее каменное лицо приобрело напряженное выражение, но потом она опустила книгу с безграничным удивлением, к которому примешивалась язвительная насмешка.
– Поразительные вещи! Кто бы мог подумать? Честная, знатная семья Гельвигов! – В ее голосе слышались ненависть, торжество и удовлетворенная злоба. – Итак, золотые мешки, на которых стояла гордая коммерции советница, моя свекровь, были отчасти краденые. Они устраивали празднества, на которых рекой лилось шампанское, я должна была прислуживать гостям. Никто не обращал внимания на бедную молодую родственницу, стоявшую высоко над ними своим благочестием и добродетелью… Я часто в душе молилась моему Богу чтобы Он наказал этих нечестивцев. Они были уже наказаны, они расточали украденные ими деньги. Их души вдвойне погибли!
Профессор остановился посреди комнаты. Он совершенно не предполагал такого оборота.
– Я не понимаю, как можно делать бабушку ответственной за то, что она по неведению тратила чужие деньги, мама, – сказал он раздраженно. – Тогда и наши души должны погибнуть, потому что мы до сегодняшнего дня пользовались процентами с украденного капитала. Однако при такой точке зрения ты согласишься, что мы должны как можно скорее вернуть эти деньги…
Госпожа Гельвиг поднялась со своего кресла.
– Вернуть? – повторила она, как бы желая удостовериться, не ослышалась ли. – Но кому же?
– Ну, конечно, наследникам рода Гиршпрунг.
– Как, мы должны отдать целое состояние первым встречным бродягам и тунеядцам, которые предъявят свои права? Сорок тысяч талеров остались Гельвигам после того, как…
– Да, после того как Павел Гельвиг, честный, истинный и праведный борец во славу Господню, присвоил себе двадцать тысяч талеров! – перебил ее профессор, дрожа от негодования. – Ты сказала, что душа моей бабушки должна быть в аду за то, что она, по неведению, пользовалась украденными деньгами. Чего же заслуживает тот, кто крадет чужое имущество?
– Да, он поддался искушению, – сказала она, не теряя самообладания. – Он был тогда еще молодой человек. Дьявол выбирает лучшие, благороднейшие души, чтобы совратить их, но Павел раскаялся в своем грехе. А в Писании говорится, что все ангелы Господни возрадуются о спасении одного грешника. Он неустанно борется за святую веру, в его руках деньги очищены и освящены, так как он употребляет их на богоугодные дела.
– Я вижу, что и мы, протестанты, имеем свой иезуитский орден! – горько засмеялся профессор.
– Не то же ли произошло и с деньгами, попавшими к нам? – продолжала старуха. – Посмотри вокруг – разве не видна во всем Божья рука? Если бы на этих деньгах лежало проклятье, они не могли бы приносить таких прекрасных плодов… Мы, ты и я, своим старательным служением Господу превратили в благословение то, что было когда-то преступлением.
– Прошу оставить меня в покое, – перебил ее глубоко возмущенный профессор.
В сторону протестующего сына скользнул ядовитый взгляд, но тем не менее госпожа Гельвиг продолжала, повысив голос:
– Мы не имеем права выбрасывать на ветер средства, которыми служим святому делу. Это главная причина, из-за которой я всеми силами буду сопротивляться возбуждению этой старой истории, а затем ты опозорил бы этим своего предка.
– Он сам опозорил себя и всех нас, – сказал сурово профессор. – Но мы можем еще спасти нашу честь, если не сделаемся укрывателями.
Госпожа Гельвиг покинула свое место и встала перед сыном с сознанием своего превосходства и достоинства.
– Хорошо, предположим, что я уступила бы тебе, – сказала она холодно. – Мы отдали бы сорок тысяч талеров, потеря которых, кстати сказать, сильно ограничила бы наши средства. Но что, если бы наследники потребовали и накопившиеся проценты? Что бы мы стали делать?
– Я не думаю, что они имеют на это право, но если это случится, мы должны помнить, что грехи родителей взыщутся на детях.
– Я не урожденная Гельвиг, не забудь этого, мой сын, – перебила она его резко. – Я принесла в семью Гельвиг незапятнанное, знатное имя, на меня этот позор не падает. Поэтому я не намерена приносить каких-либо материальных жертв. Не думаешь ли ты, что я должна на старости лет терпеть нужду из-за чужого греха?
– Терпеть нужду, когда ты имеешь сына, который в состоянии заботиться о тебе? Мама, неужели ты думаешь, что я не могу сделать совершенно беззаботной твою старость?
– Благодарю, – сказала она холодно. – Я предпочитаю жить на свою ренту и быть самостоятельной. Я ненавижу зависимость от кого бы то ни было. Со смерти твоего отца я знала только волю моего Господа и мою собственную, так и должно остаться… Я заявляю тебе, что считаю всю эту историю вымышленной больным мозгом старухи из мансарды. Ничто в мире не заставит меня признать, что это случилось в действительности.
В этот момент дверь бесшумно отворилась и вошла советница. Она плакала; это видно было по покрасневшим векам и ярким пятнам на щеках. Она увидела на столе роковую книгу и вздрогнула. Медленно, как кающаяся, подошла она к профессору и подала ему руку. Он не ответил на этот жест.
– Прости меня, Иоганн, – попросила она. – Я была взбешена и не могу себе этого простить. И как только я могла так рассердиться? Но во всем виновата эта несчастная история. Подумай, Иоганн, мой дорогой папа скомпрометирован этой отвратительной книгой. Я во что бы то ни стало хотела избавить тебя от этого удручающего открытия. Я думаю, что Каролина нарочно извлекла этого ужасного свидетеля для того, чтобы перед своим уходом доставить нам большую неприятность.
– Остерегайся клеветать, Адель, – воскликнул профессор угрожающе и так сердито, что она испуганно замолчала. – Я тебе прощу, – прибавил он после короткой паузы, с трудом овладевая собой, – но с одним условием… Ты расскажешь без утайки, каким образом ты узнала эту тайну.
Она немного помолчала, потом сказала печально:
– Во время последней болезни папы, когда ожидали смертельного исхода, он приказал мне принести из его письменного стола различные бумаги. Я должна была уничтожить их на его глазах; это были документы Гиршпрунгов… Сделала ли его общительнее близость смерти или у него была потребность поговорить об этом случае, но он посвятил меня в эту тайну.
– И подарил тебе браслет? – прибавил злобно профессор.
Она молча кивнула головой и умоляюще посмотрела на него.
– После этого объяснения ты все еще считаешь этот случай вымыслом больного ума? – обратился профессор к матери.
– Я знаю только, что эта особа, – она указала, дрожа от гнева, на молодую женщину, – своей вздорной болтовней и легкомыслием превосходит всех, кого мне до сих пор приходилось встречать. Дьявол тщеславия не дает ей покоя, она надевает редкий браслет для того, чтобы им все любовались и заметили бы, между прочим, красивую белую руку.
– Я не хочу подробно разбираться, Адель, как ты при твоем характере, чистоту и невинность которого подчеркиваешь на каждом шагу, могла носить краденое украшение, – сказал профессор как будто спокойно, но в его голосе слышался глухой рокот приближающейся грозы. – Я предоставляю тебе самой решить, кто больше достоин наказания – бедная ли мать, которая крадет хлеб своим голодающим детям, или богатая, элегантная женщина, которая живет в довольстве и покровительствует воровству? Но то, что ты имела наглость пытаться надеть это похищенное украшение на чистую руку девушки, которая спасла твоего ребенка, что ты осмелилась ставить себя на пьедестал безукоризненного происхождения, иметь притязания на все добродетели и приписывать молодой девушке испорченность только в силу ее темного происхождения, зная в то же время о поступке твоего отца, – это возмутительная низость, для которой нет достаточно строгого осуждения.
Советница пошатнулась и схватилась за стол, чтобы не упасть.
– Ты отчасти прав, Иоганн, – сказала госпожа Гельвиг, – но твои последние слова слишком резки. Это совсем не одно и то же: находят ли имущество, не имеющее хозяина, или крадут заведомо чужой хлеб… Меня удивляет, как ты можешь делать сравнение между знатными и простыми. Непростительно сравнивать женщину хорошей семьи с такой девушкой, как Каролина…
– Мама, я уже сказал тебе сегодня в саду, что не потерплю оскорбления чести этой девушки, – сердито воскликнул профессор.
– Однако смею просить тебя быть воздержаннее и иметь ко мне побольше уважения, сын мой, – приказала она с уничтожающим взглядом своих холодных серых глаз. – Ты прекрасно играешь роль рыцаря этой принцессы, и мне, по-видимому, не остается ничего больше, как сложить к ее ногам и мое почтение.
– Тебе действительно придется сделать это, мама, – ответил он спокойно. – Ты должна будешь оказывать ей почтение и уважение, так как она будет моей женой.
Старый купеческий дом не провалился после этих слов, как предполагала в первую минуту госпожа Гельвиг. Ее сын говорил решительно, как человек, которого не могут поколебать ни слезы, ни истерики, ни сцены ярости. Госпожа Гельвиг безмолвно отшатнулась, советница же очнулась от своего обморока и истерически расхохоталась.
– Вот твоя прославленная мудрость, тетя! – воскликнула она резко. – Теперь я торжествую… Кто просил тебя выдать замуж эту девушку до приезда Иоганна? При первом же взгляде на эту особу у меня явилось предчувствие, что она принесет нам всем несчастье… Я сейчас же еду в Бонн, чтобы известить жен всех профессоров, какова будет новая дама, которая скоро вступит в их круг.
Она бросилась вон из комнаты. За это время госпожа Гельвиг успела уже прийти в себя.
– Я, видимо, неверно поняла тебя, Иоганн, – сказала она с наружным спокойствием.
– Если ты так думаешь, то я повторю свое объяснение, – сказал он холодно и неумолимо. – Я женюсь на Фелисите Орловской.
– Ты можешь поддерживать эту безумную идею?
– Вместо ответа я спрошу тебя: дала бы ты и теперь свое благословение на мой брак с Аделью?
– Без сомнения: это приличная партия, и я не желаю лучшего.
Профессор густо покраснел. Он закусил губу, чтобы сдержать готовый вырваться у него поток гневных речей.
– После этого ты должна быть лишена права вмешиваться в мои важнейшие жизненные вопросы, – сказал он, с трудом сдерживаясь. – То обстоятельство, что эта нравственно испорченная особа, эта лицемерка отравит всю мою жизнь, – не принимается тобой во внимание. Ты будешь жить далеко от меня и спокойно говорить: «Он женился прилично», но я, во всяком случае, хочу быть счастливым…
– Не забывай, что благословение отца созидает дома детей, а проклятие матери разрушает их до основания! – с хриплым смехом ответила она.
– Не хочешь ли ты уверить меня, что твое благословение смоет нравственные недостатки Адели? Твое проклятие потеряет силу, падая на невинную голову… Ты не произнесешь его, мама! Бог не примет его… Ведь оно упадет на тебя и сделает одинокой твою старость.
– Мною руководят только мысли о чести и позоре. Ты должен уважать мою волю и в силу этого откажешься от своих слов.
– Нет, ты должна примириться с этим, мама! – воскликнул профессор и покинул комнату, в то время как она осталась, как статуя, с протянутыми руками. Произнесли ли проклятие эти искаженные губы? Ни одного звука не донеслось до холла, но если бы слово и было произнесено, то оно было бы бесплодно, потому что Бог любви не дает подобного оружия в руки людей злых и мстительных.
Во втором этаже хлопали дверями, двигали ящиками и бегали. Советница укладывала свои вещи.
– Вот и конец цветочку незабудке, – довольно бормотал Генрих, вынося огромный сундук.
В противоположность этой суете спокойным было бледное лицо молодой девушки, стоявшей у окна кухни. Перед ней стоял ящик с ее детским гардеробом. Госпожа Гельвиг отдала приказание выдать ей «тряпье», чтобы она не имела повода оставаться на ночь в этом доме. Фелисита держала в руках маленькую печатку с гербом Гиршпрунгов, когда в окне показалось бледное лицо профессора.
– Идемте, Фелисита, вы не должны ни минуты оставаться в этом доме! – сказал он, глубоко взволнованный. – Оставьте пока ваши вещи здесь. Генрих принесет их вам завтра.
Она накинула платок и встретилась с профессором в холле. Он взял ее под руку и повел по улице. У дома советницы Франк он позвонил.
– Я привел Фелиситу под вашу защиту, – сказал он старой даме, когда она приветливо, но удивленно приняла их в своей комнате. – Я вам многое доверяю, – продолжал он многозначительно. – Берегите мне Фелиситу, как дочь, пока я не потребую ее от вас обратно.
