Текст книги "Побег"
Автор книги: Евгения Изюмова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Евгения ИЗЮМОВА
Побег
– Тары-бары-растабары, загремим мы под фанфары… – негромко мурлыкал Гермес, нежно шаркая ручным точильным оселком, доводя кончик шпаги до стилетной остроты.
Ерофей сидел за грубо сколоченным столом, обхватив голову руками, и думал тоскливую думу, как выкарабкаться из авантюры, в которую втянул его Гермес, этот плутоватый бродяга, хоть и бог-олимпиец.
– … Выпьем мы по паре кружек за прекраснейших подружек…
Незамысловатая песенка Гермеса проникала в уши Ерофея, несмотря на то, что Ерофей плотно зажал их ладонями:
– Мы подруг обнимем крепче, про любовь мы им прошепчем, – «вжик-вжик-вжик» вторил ему оселок, ввинчивая свой визг прямо в мозг Ерофея.
– Замолчишь ты или нет? – зарычал Ерофей, схватил со стола блюдо, в котором лежали куски мяса, не съеденные за ужином, и запустил им в Гермеса. Тот ловко увернулся, а блюдо шмякнулось о стенку. Куски мяса и глиняные осколки брызнули во все стороны, по стене поплыл соус. Тут же приоткрылась дверь, в комнату заглянул хозяин трактира, заросший бородой, наверное, до самого пупа.
– Что случилось, мсье? – поинтересовался он учтиво.
– Пошёл прочь! – рявкнул Ерофей и бросил в бородатую рожу пустую кружку. Хозяин поспешно закрыл дверь, и кружка тоже разлетелась вдребезги.
А Гермес по-прежнему невозмутимо напевал:
– Шпаги мы свои наточим, на коней мы быстрых вскочим…
– Гермес, заткнись, а? – теперь уже жалобно попросил Ерофей. – Не тяни кота за хвост, пожалуйста.
– И помчатся наши кони, – «вжик-вжик», – даже чёрт их не догонит… – «вжик-вжик».
– Ну, чего ты, Ероша, злишься? – наконец соизволил прервать своё нытьё Гермес. – Чем тебе моя песня не нравится? Ты лучше пей сладко, кушай крепко, а то завтра, может, и этого не будет.
Гермес ухмыльнулся в роскошные усы и нежно потрогал пальцем острие шпаги, одобрил:
– Классно! Давай и твою наточу, – и тут же пропел: – Наточу тебе я шпагу, ведь без шпаги тут ни шагу… Пойми ты, голова садовая, я же сын отца своего, забыл что-ли, как Зевс, мой лучезарный и оглушительный отец, стихами шпарил? И вообще, я – весёлый малый, остряк, как говорят французы – бэль эспри.
– Гермес, – простонал Ерофей, – ну на кой ляд ты затащил меня в этот временной пласт? Какие шпаги? Я их в руках не держал! Какие кони? Я их боюсь, лягнут ещё!
– И это говорит великий герой-олимпиец, совершивший целых тринадцать подвигов, победивший самого Критского быка! Ах, какое было время, какие подвиги! – закатил Гермес глаза в притворном восторге и осведомился. – Ну, чем тебе не нравятся мушкетёры? Между прочим, к твоим глазам очень пошёл бы голубой плащ мушкетёра.
– Какие, к чёрту, мушкетёры? Тут мушкетёрами и не пахнет! – взорвался Ерофей. – Тут древность дофеодальная, а ты – мушкетёры! – он вскочил и забегал по комнате.
– Ну, я же не виноват, что случилось всё так спонтанно, и мне пришлось стартовать неизвестно куда без предварительной настройки. Я же не виноват, что ты, балбес, решил жениться?
– Ну ладно, – буркнул Ерофей, снова усаживаясь за стол.
Ему стало стыдно. И в самом деле, Гермес не виноват в его поспешном бегстве из-под свадебного венца, который едва Ерофею не нахлобучили на голову.
– Ты как хочешь, – сказал он, – а я лягу спать. Утро вечера мудренее, – и завалился на широкую лавку, которая, видимо, служила постояльцам одновременно и кроватью.
– Во-во! – согласился Гермес. – Поспи дружище. Ты прав: утро вечера мудренее, – и запел: – Пропадут все утром страсти, и опять ты будешь счастлив…
А Ерофей завернулся в плащ, устраиваясь удобнее, тяжко вздохнул и углубился в воспоминания.
… Учебный год начался для Ерофея Горюнова невесело. Что-то его точило изнутри, мешало спокойно жить, какие-то неясные воспоминания. Ну, пропали часы и телевизор украли, чёрт с ними, однако ему казалось, что он потерял нечто более важное, а что – никак не мог вспомнить. Он даже перестал увиваться возле Изольды. А факультетская красавица то ли потому, что Ерофей охладел к ней, или ещё по какой причине вдруг сама начала оказывать Ерофею знаки внимания. Да и не мудрено – закончил летнюю сессию тощий, бледный и замученный студент, а вернулся обратно статный, загорелый красавец. Так, по крайней мере, казалось Ерофею, когда он глядел на себя в зеркало.
Правда, старая симпатия остывает не так быстро, как бы хотелось, тем более что Ерофей долгое время считал Изольду девушкой своей мечты, поэтому Ерофей несколько раз провожал её домой. Однажды Изольда пригласила его к себе. Ерофей подумал, почесал горбинку носа – эту странную привычку он приобрёл недавно – и согласился. Дома у Изольды никого не было, и девушка быстренько приготовила бутерброды, достала из бара в шкафу бутылку вина с множеством медалей на этикетке.
– Выпьем? – улыбнулась Изольда.
Ерофей молча принял бутылку, попросил штопор и долго неловко открывал её. Наконец пробка с лёгким хлопком вылетела вслед за штопором. Ерофей налил вино в бокалы.
– Ну, за нас и нашу любовь? – спросила Изольда, приподняв фужер.
Ерофей чуть не подавился бутербродом. Интересно, с какой стати она так сказала? Раньше говорила совершенно противоположное. Горюнов ничего не ответил, залпом выпил вино, и голова у него «поплыла». Он улыбнулся и неожиданно заметил, что сидит напротив трёхстворчатого зеркала-трюмо, и опять с удовольствием отметил свою загорелость и крепость мышц под рукавом футболки. «Молодец я, однако!» – Ерофей подмигнул своему отражению. Неловкость, возникшая вначале, исчезла.
А Изольда вдруг обняла его и…
– Я люблю тебя, – прошептала девушка. Губы её были такие соблазнительно-манящие, что Ерофей поцеловал девушку…
И тут же, ощутив сильный толчок в плечо, услышал свирепый шип сквозь сон:
– Ш-ш-ш… Ероха! Тихо! Внизу – шпионы герцога Майенского. Нам надо ноги в руки и – дёру! Хоть бы эта бородатая образина не донесла на нас.
Он сильно встряхнул Ерофея:
– Да просыпайся же ты, засоня!
Ерофей мгновенно проснулся. «Хорошо, что я не раздевался», – похвалил он сам себя, надевая перевязь со шпагой. Гермес осторожно выглянул во двор из окна:
– Ерошка, во дворе, кажется, никого. Вперёд! – шепнул и полез в окно: – Быстрее, не телись тут!
Ерофей последовал за другом, боясь, что сапогом может разбить окно и выдать себя. Но всё обошлось, он благополучно выбрался наружу, спрыгнул вниз, правда, не так ловко, как его товарищ – упал на все четыре точки, чуть не ткнувшись головой в мусорную кучу. «Видел бы Гермес эту крабью стойку – ухохотался бы», – мелькнула мысль. А Гермес тем временем уже вывел во двор Посейдона, своего вороного коня, к седлу которого был привязан другой конь.
– Ну, чего ты корячишься? – углядел всё же Гермес забавное положение приятеля. – Быстрее! Я оседлал и Султана!
Друзья осторожно вывели коней за ворота трактира, и только там вскочили в сёдла. Ерофей в который раз подивился, как всё ловко получается у Гермеса. Шагом, осторожно, чтобы копыта не сильно цокали по мостовой, они проехали несколько кварталов и лишь тогда пустились вскачь. Ажен спал, и только эхо метнулось между домами, стихнув у городских ворот, где они вскоре оказались.
Из караулки выскочили двое заспанных стражников с алебардами. Гермес сдернул с руки перчатку, и в свете луны сверкнул перстень короля Генриха Наваррского. Стражники тут же бросились открывать ворота – в Ажене многие еще были верны Генриху, хотя и шныряли повсюду люди Карла Майенского.
Едва ворота открылись настолько, чтобы мог проехать всадник, Ерофей пришпорил коня и ринулся из города. Гермес, прежде чем выехать, строго напомнил стражникам, что до утра они не должны никого из города выпускать, и поскакал вслед за товарищем.
Некоторое время они скакали по дороге молча, пока не достигли развилки, где дорога разбегалась к Вильневу и Каору.
– Ну, – спросил Ерофей, – как поедем? Ты же у нас знаток всех времен, говори, как будет лучше, – поддел он приятеля.
Гермес кусал ус и сосредоточенно думал, почесывая горбинку носа. На лице метались какие-то тени, словно отражение его мучительных мыслей.
– Ерофей, а что, если мы разделимся? – наконец спросил он.
Ерофей вытаращился на него:
– Ты что? Обалдел, да? Втянул меня в эту катавасию, а сам… – от обиды он даже слов не находил.
– Пойми, Ероха, – терпеливо начал ему вдалбливать в голову Гермес. – Вот пустят за нами погоню, на этой развилке решат поехать по той или другой дороге, и если схватят, то одного из нас. Зато другой сможет добраться до Парижа. Ну, понял?
Ерофей тихо спросил:
– А если они тоже разделятся?
Гермес замолк, однако через несколько мгновений сказал, вздёрнув нос:
– Ну, это ещё бабушка надвое сказала – разделятся или нет. Думаю, не допентят. А у нас шансы кому-то остаться в живых возрастают.
– Ну, на кой ляд это нам надо! – разозлился Ерофей. – Давай вернёмся обратно!
– Мы же слово дали доставить письмо Генриха Наваррского в Париж, для меня дело чести сдержать данное слово, а ты – как знаешь, – от возмущения у Гермеса даже усы встопорщились.
– Ну, хорошо, – согласился Ерофей, – давай сделаем так, как ты предлагаешь.
– Эгей, это уже другой коленкор, – повеселел Гермес и вытащил из кармана золотую монету.
Ерофей удивился, откуда она у Гермеса. «Спёр, наверное, где-нибудь», – с полной уверенностью решил он.
А Гермес тем временем подкинул монету и загадал:
– «Орёл» – значит мне в Каор! – он ловко подхватил монету на лету в кулак, потом разжал руку, и на ладони тускло сверкнула «решка». – Ну что же, тебе выпал Каор, дорога туда, говорят, спокойная, а я двигаю в Вильнёв. Счастливо тебе, дружище! Встретимся в Лиможе! – и тронул коня.
– Скатертью дорога! – совсем не по-доброму пожелал Ерофей товарищу, всё ещё обижаясь на него, понимая, однако, что Гермес прав. Лучше разделиться, тем более что у Гермеса находится перстень-пароль, а на груди Ерофея покоится запечатанный пакет, хотя оба знают и устное сообщение. Ерофей измучился, пока выучил текст письма, кроме того, Гермес заставил Ерофея вызубрить и самые необходимые фразы, нужные для общения в дороге.
Ерофей тяжело вздохнул и поехал по другой дороге.
Ох, и зачем они ввязались в эти междоусобные войны французского короля и его восставшего вассала герцога Майенского? Впрочем, Ерофей благодарен Гермесу, что спас его, в самом деле, от неминучей беды. А беда, теперь Ерофей это понимает, и впрямь стряслась бы…
… Тот чудесный вечер, воспоминания о котором так бесцеремонно прервал Гермес, закончился в спальне Изольды, где Ерофей оказался незнамо как. И это его было первое сближение с женщиной, но «боевое крещение» завершилось большой неожиданностью – открылась дверь, и на пороге возникла мать Изольды.
– Ах, мама! – испуганно вскричала Изольда и спряталась под одеялом.
– Боже мой! – воскликнула мама, заламывая руки. – Изочка! Молодой человек, извольте немедленно объяснить, что вы тут делаете?
– Я… я… – начал заикаться Ерофей, чувствуя, как холодеют все его конечности: руки-ноги и так далее, а недавно – подумать только! – это «так далее» пламенело, как раскалённый в горне штырь. – Я… я… как честный человек, прошу руки вашей дочери, – язык выговаривал эти слова, а сердце молчало – Ерофей понял вдруг, что совсем не желает стать мужем Изольды, к тому же что-то ему подсказывало, что Изольда тоже не очень стремится выйти за него замуж.
Но слово – не воробей, вылетит – не поймаешь, и потому месяц спустя Изольда и Ерофей «предстали перед алтарем», то бишь, оказались в загсе. Пройдены были все процедуры, им осталось только поставить свои подписи в журнале регистрации браков, Изольда уже это и собиралась сделать, как над ухом Ерофея раздался шёпот:
– Балда, ты же не любишь её, и она тебя не любит, просто Изольда беременна и поймала тебя, дурилу, на крючок! А ты и растаял, бестолковый ловелас.
Ерофей оглянулся и увидел за спиной высокого кудрявого парня, серьезно глядевшего на него, но в глубине глаз его плясали лукавые чёртики, и Ерофей мгновенно всё вспомнил. Гермес! Его беспечный приятель, с которым он расстался несколько месяцев назад, его товарищ по невероятным приключениям, которые – Ерофей так до сих пор и не понял – наяву были или во сне, а вот сейчас стало ясно – на самом деле были те приключения, и Гермес – всё тот же, только усы отрастил.
Изольда тем временем взялась за ручку, приготовилась расписаться, а Гермес решительно дёрнул Ерофея за руку:
– Бежим отсюда, Ероха, не губи молодую холостую жизнь!
И не успел Ерофей ответить, как вдруг взвился вверх, будто кто-то его схватил за шиворот и вздёрнул к потолку. Мгновение – и всё исчезло, а в следующее они оказались на берегу какой-то реки. Вдалеке чернел лес, и от него к ним двигалось несколько всадников.
Гермес, обладавший сверхорлиным зрением, присвистнул:
– Похоже, сейчас нам сделают больно. Скидывай скорее пиджак и галстук, Ерошка, а то, боюсь, фасон твоего камзола здесь не котируется, – и он изо всех сил запустил в реку свой пиджак.
Ерофей не понял, в чём дело, но послушно проделал то же самое.
Подскакавшие всадники закружились вокруг приятелей, вставших спина к спине, хотя это и было бесполезно: с голыми руками против алебард и арбалетов не попрёшь, и оставалось только молча наблюдать за всадниками, которые были настроены явно враждебно. Все они были одеты в короткие кожаные куртки, вооружены шпагами и арбалетами, глаза людей сверкали яростью.
«Да, – подумал Ерофей, – фасон моей одежды здесь и правда не котируется».
Бешеный танец всадников продолжался до тех пор, пока не подскакал ещё один человек, по виду – богатый вельможа. Всадники почтительно расступились, и вельможа спросил повелительно:
– Кто вы?
Конечно, Ерофей ничего не понял, а Гермес, толкнув его больно в бок, протелепатировал: «Что это за язык?» – «Пёс его знает, похож на французский, соседка наша его изучает», – «Ладно, хоть что-то докумекал, – ответил сварливо Гермес. – Хоть легче будет справиться с этой передрягой», – а вслух бойко произнёс:
– Мы странники, измучены голодом и холодом…
Ерофей хоть и знал о лингвистических способностях своего приятеля, но всё равно всякий раз удивлялся.
– Господин! – вскричал один из всадников. – Не верьте ему! Это наверняка шпионы проклятого Карла!
Вельможа взгляделся в лица пленников и вдруг властно вскинул руку, успокаивая своих людей. Он спросил, обращясь к Ерофею:
– Луи, друг мой, это вы?
Ерофей захлопал глазами. Гермес вновь больно пихнул его в бок:
– Говори: «Уи, уи, месье».
Ерофей машинально повторил, и вельможа задал новый вопрос, который тут же ему мысленно перевёл Гермес:
– Друг мой, как вы здесь оказались? Я думал, вы в Ангулеме? Что случилось с вами?
«Отвечай, Зевс тебя разрази!» – приказал Гермес. – «Да не умею я!» – взвыл мысленно Ерофей, чувствовавший, что ещё немного, и он грохнется в обморок от страха. – «О, Зевс! До чего тупой этот парень! Просто повторяй за мной, но сделай вид, что ты сильно заикаешься. Понял?» – и начал мысленно диктовать, а Ерофей повторял за ним, но на первом же слове споткнулся и начал заикаться без всякого притворства. Вельможа, слушая, как Ерофей никак не может преодолеть одну букву, недовольно поморщился и обратился к Гермесу:
– Можешь ты мне ответить?
– О, да! Мы ехали в Ажен, нечаянно натолкнулись на отряд герцога Майенского, – конечно, Гермес тоже ничего не знал, как и Ерофей, но сметливость всегда помогала ему выкручиваться из щекотливых ситуаций. Гермес и тут нашёлся, что говорить: раз здесь не любят какого-то там герцога Майенского, то надо притвориться его недругами, что Гермес и сделал:
– Нас очень избили, видите, Луи еле на ногах держится, – и саданул опять Ерофея, что есть силы в бок, отчего тот согнулся пополам. – Вот видите? А после удара по голове алебардой он стал ещё и заикаться.
Видимо, вельможу ответ удовлетворил, и он приказал двум слугам подсадить пленников на крупы своих коней. Гермес вскочил легко, как взлетел, а Ерофей вскарабкался так неуклюже, что Гермес не преминул заметить:
– Вот, видите, сударь, он еле держится в седле.
Вельможа подъехал поближе и скорбно произнес:
– Луи, бедный мальчик, я очень огорчён смертью вашего батюшки.
Гермес быстренько перевел, и Ерофей, повинуясь его мысленным указанием, приложил правую ладонь к сердцу, склонив голову якобы в знак благодарности.
Пока ехали, Гермес «покопался» в мозгах своих охранников и доложил мысленно Ерофею: «В общем, здесь местный бомонд посходил с ума. Идёт война между каким-то Генрихом Наваррским и герцогом Карлом Майенским. Один – законный наследник, а другой – самозванец. Но, понимаешь, Генрих протестант, а другой – католик, да ещё и лидер какой-то там лиги… Покумекай, может, вспомнишь, где мы, а то я ни фига не понимаю».
Ерофей «покумекал». И выкопал из памяти следующее: «Мы, похоже, в ХVI веке. Протестанты и католики – представители разных течений христианской веры. Генрих – из рода королей Валуа, а Карл – из Гизов, причём Карла поддерживал сам Папа римский, а больше я ничего не знаю, даже не помню, чем у них там дело закончилось».
Гермес рассердился: «И чем ты только в школе занимался? Ни фига не знаешь! А между тем, как я понял из разговоров, ты очень похож на сына друга Генриха, потому с тобой так почтительно обращаются, а меня принимают за твоего слугу! – Гермес возмущенно фыркнул. – Я, бог-олимпиец – слуга! – и добавил: – Кстати, отца того парня, Луи, убили, похоже, люди Карла. Ты это имей в виду».
Гермес оказался прав. Когда они прибыли в замок, запрятанный в гуще леса, Ерофею предоставили отдельную комнату, а Гермеса отправили в людскую. А потом началось самое смешное и непостижимое: утром их принял король Генрих и попросил оказать услугу – пробраться в Париж с письмом к верным ему людям с приказом открыть городские ворота, когда войска Генриха осадят Париж, дабы не было лишнего кровопролития.
Беседу с королем, естественно, вёл Гермес, потому что Ерофеев язык по-прежнему, несмотря на старания Гермеса, не выговаривал французские слова и застревал чуть не на первом же слове. Король досадливо морщился, выслушивая уверения Гермеса в том, что настолько они дружны с Луи, что понимают друг друга с полуслова и даже думают одинаково. Короче говоря, Гермес согласился на предложение короля.
Им вручили запечатанный пакет, вместо пароля король дал им свой серебряный перстень-печатку, на внешней стороне которого было выгравировано имя короля. Потом их одели подобающим образом, вооружили и дали прекрасных коней – вороного и серого в яблоках. Вороного выбрал Гермес и нарек Посейдоном. А серый получил имя по смешной причине: он кокетливо изогнул хвост, который стал похож на султан, нацепленный на гренадёрскую кирасу. Но сделал это конь совсем не из кокетства: тут же насыпал на землю горку «яблок». Ерофей рассмеялся и назвал коня Султаном. А потом друзья покинули замок…
Лучшего приключения Гермес и придумать не мог – скачки, погони, опасность на каждом шагу бог-авантюрист очень любил. Ерофей, конечно, тоже был не прочь испытать свои силы, однако чувствовал себя подлецом по отношению к Изольде: сбежал, даже не объяснившись, хотя и Гермес тому поспособствовал, но всё же сбежал. И теперь, наверное, костерят Ерофея и его родные, и родня Изольды, ведь если не врёт Гермес, то ждёт Изольда ребёнка, и в отцы, конечно, запишут Ерофея. Ох, и положеньице!.. Да и в ситуацию скверную попали опять же по милости Гермеса: не мог, зараза, например, на Олимп скакнуть. Обо всём этом думал Ерофей, направив коня по дороге на Каор.
А между тем Гермес, отъехав немного, всё-таки оглянулся на товарища: на душе скребли кошки, и он совсем не был уверен, что поступил правильно. Гермес увидел, как мешковато сидит в седле Ерофей, как плюхается отбитым задом, а что это именно так, Гермес точно знал – вчерашний день они скакали без отдыха верхом. Сердце Гермеса заныло: пропадёт Ерошка без него! И поскакал следом за ним: уж если суждено пропасть, то вместе, на миру, говорят, и смерть красна.
Ерофей услышал сзади стук копыт. Метнулась в голове паническая мысль: «Погоня!» – и он со всей силы стегнул плетью своего Султана. Конь обидчиво заржал и ударился в такой галоп, что Ерофей, выпустив от неожиданности поводья, судорожно вцепился в гриву.
Султан скакал, как казалось Ерофею, не разбирая дороги. Может, это было и на самом деле так, если конь вдруг упёрся передними копытами, а задние ноги по инерции взбрыкнули, и Ерофей полетел в густую темень самой настоящей ласточкой, ожидая, что вот хряпнется головой о землю, и всё – конец. Но неожиданно влетел в холодную воду, и это заставило его соображать. А сообразил Ерофей то, что надо повернуться головой в сторону ног и плыть туда, ибо там – берег, раз он свалился в воду оттуда, а впереди – тёмная неизвестность. Маневр удался, и Ерофей вскоре, в самом деле, ткнулся руками в берег. Он вскарабкался на берег и привалился спиной к мерзкому скользкому обрыву, решив, что до рассвета не тронется с места: здесь хоть твердь, а что вправо или влево – неизвестно.
Утро, казалось, не наступало целую вечность, и к рассвету Ерофей настолько продрог, что его зубы выбивали чечётку, которую, вероятно, было слышно на десять миль в округе. Ерофей осмотрелся и выругался от всей души: обрыв, с которого он сверзился ночью, был похож на тонкий кусок торта в центре тарелки, а справа и слева – пологие склоны. Впрочем, это хорошо, что вылетел из седла головой вперед, угодив в реку, а если б свалился в сторону, вот как раз бы и грохнулся о землю и наверняка поломал бы себе шею. Сообразив, что чудом остался жив, Ерофей машинально перекрестился.
Обогнув «кусок торта», он пошёл берегом реки, проклиная своё невезение, Гермеса, из-за которого угодили в жуткое средневековье и оказались вассалами Генриха Наваррского.
– Господи, – простонал Ерофей, – ну хоть кто-нибудь встретился, узнать бы, куда меня леший занес… – и тут же захлопнул рот: если кто-то и встретится, то проку от этого мало, он – почти немой, потому что по-французски ни бе, ни ме.
Усталый, голодный, мокрый и очень несчастный Ерофей выбрел из леса и увидел небольшое селение, на самом краю которого был трактир. Ерофей чуть не бегом припустился к трактиру, но тут же затормозил не чище Султана, вспомнив, что кошель с деньгами остался в седельной сумке, а в его карманах – ни су…
Однако счастье не совсем отвернулось от Ерофея – он увидел у коновязи серую в яблоках лошадь.
– Разрази меня гром, если это не Султан! – хлопнул себя по ляжкам Ерофей. Видимо, кто-то ночью поймал в лесу его коня, и теперь этот «кто-то» сидит в трактире и обедает. Ерофей же, не солоно хлебавши, вынужден ехать дальше, и, сглотнув голодную слюну, которая, казалось, вот-вот брызнет изо рта, он быстро отвязал Султана, взгромоздился на него и дал шпоры. Султан тут же перешёл на крупную рысь, видно, и ему, бедняге, было тоскливо без своего незадачливого хозяина, раз так резво заторопился прочь от трактира. Но на сей раз Ерофей не выпустил поводья.
Султан одолел примерно пять лье, когда за спиной вновь послышался стук копыт. Ерофей оглянулся и увидел, что следом скачут двое всадников:
– О, боже! – взмолился Ерофей. – Неужели погоня? Султанчик, давай быстрее, милый, – и погладил коня по шее. Тот словно понял Ерофея, прибавил ход, но усталость брала своё, и противник неуклонно приближался. Ерофей вновь оглянулся. Один из преследователей выхватил шпагу, а другой целился из пистолета. Послышался выстрел, и Ерофей закричал:
– Охо-хо! Мазила! – и опять попросил коня: – Султанчик, миленький, давай шибче вперёд!
И Султан «дал шибче», а преследователи начали отставать. Вскоре показался Каор, однако городские ворота уже были закрыты, перед ними крутилась стража, и с ней Ерофею не хотелось встречаться.
Итак, в город не пробраться. А Султану надо отдохнуть, да и Ерофея тоже порядочно растрясло. И он принял решение забраться в глубь леса. Вскоре выбрался на крошечную полянку и спешился. От голода у него живот к позвоночнику прирос, а перекусить нечего, так как ночной похититель Султана выгреб не только деньги, но и съестные припасы.
– Вот бы сейчас на Олимп вновь попасть, – размечтался Ерофей, глядя на Султана, который пасся неподалеку. – Вот где обжираловка была. Однако, где же Гермес, где леший его таскает?
Отдохнув немного, Ерофей двинулся к Капденаку: там должен быть человек, верный Генриху, там можно будет отогреться, подкормиться, отдохнуть. Но уж если горе-злосчастье привяжется, то бежать рядом будет долго, и Ерофею пришлось только посочувствовать самому себе, когда в сумерках, добравшись до Капденака, увидел опять закрытые ворота и стражу, которая рыскала вокруг.
– Да, как говорится, и здесь от ворот – поворот, – вымолвил Ерофей, так и не рискнув показаться на глаза страже. Уж лучше добраться до какого-либо маленького селеньица, там легче добыть пищу и ночлег даже с его убийственным произношением.
Султан, казалось, имел вместо глаз приборы ночного видения. Он брёл по дороге, осторожно переступая ногами, чтобы не потревожить хозяина, который задремал, укачавшись в седле, и, конечно, не услышал далекий быстрый стук копыт. А когда услышал, то было уже поздно: вокруг толпились, горяча коней, несколько вооружённых всадников. Свистнул аркан, жесткая петля захлестнула плечи Ерофея и сдёрнула с коня.
«Всё, – тоскливо подумал Ерофей, – пропал ни за понюх табаку», – и отключился, брякнувшись головой о затвердевшую землю.
Очнулся Ерофей уже в тюрьме. Через короткое время он оказался перед суровым судом, который, не утруждая себя излишним расследованием, приговорил его к смертной казни, потому что при нём было письмо короля, а попал он в лапы к людям герцога Майенского.
Словом, все было, как в кино про ведьм, которых средневековая инквизиция сжигала на кострах, с той разницей, что Ерофея должны были не сжечь, а отрубить голову, что, как говорится – хрен редьки не слаще. Потому чувствовал себя Горюнов прескверно, ему всё казалось, что происходящее с ним – дурной сон, и скоро проснётся он в своей комнате, в своей постели… Он даже затряс головой, стараясь проснуться, но голова так отчаянно заболела, что Ерофей понял: не сон это, а жестокая действительность. «Гермес, где ты, дружище!» – возвал он мысленно, однако шалопутный приятель не откликался. Что-то надо было сделать, чтобы он появился, но что? Ерофей мучительно искал ответ и… вспомнил! Гермес всегда откликался на свист! Но как это сделать, если руки связаны, а во рту – кляп?
Голова Ерофея трещала и буквально раскалывалась от удара по ней чем-то тяжелым. Хотелось есть, но ещё больше – пить. Язык от жажды, казалось, так распух, что и нужды в кляпе не было. Так прошла ночь.
Утром за Ерофеем явились два дюжих молодца и поволокли его на площадь, где, видимо, был базар, но сейчас у глухой стены какого-то дома был сооружён эшафот, и по нему прогуливался неспешно здоровенный детина в красной рубахе и чёрном остроконечном балахоне на голове. У самой стены на резном кресле восседал ещё один человек – вчерашний судья. Вокруг эшафота толпились люди, маясь от безделья: из-за казни временно запретили торговлю, и горожанам ничего не оставалось, как глазеть на страшное действо.
«Мамочка моя! – внутренне взвыл Ерофей. – Вот и погибель моя пришла, а этот шалапут Герка где-то шляется, с девчонками, небось, лясы точит».
Судья в кресле важно провозгласил:
– За шпионские деяния сей человек приговаривается к смертной казни посредством отрубания головы, – он значительно произнёс последние слова, словно делал Ерофею одолжение, дескать, радуйся, что легко умрёшь.
Но не всё ли равно как умирать? Главное, не будешь ничего видеть вокруг, ничего не услышишь, тело твоё будет хладным, мозги сгниют… Он достаточно видел в фильмах ужасов про живых мертвецов, как это всё выглядит, и так чётко представил себя, гниющего в земле, что его всего, от пальцев ног до самой макушки, передёрнуло от ужаса.
– Ваше последнее слово, подсудимый! – обратился к нему судья, и у Ерофея изо рта вынули кляп. Руки, однако, так и остались связанными.
Ерофей поворочал языком, облизал пересохшие губы, которые, наверное, стали похожи на сардельки, и засвистел первую попавшую на ум песенку: «А нам всё равно, а нам всё равно!» – в голове одновременно с тем мелькнуло: «Ни фига себе – всё равно! Башку срубят сейчас, как кочан капусты», – «И правильно сделают, если у тебя вместо головы – кочан капусты! – сказал вдруг кто-то над ухом, от чего Ерофей даже подпрыгнул, оглянувшись назад. – И вообще не свисти, а то денег и так нет. Свистеть можно только гаишникам».
Ерофей хотел закричать: «Гермес, бродяга ты мой милый!» – но палач бесцеремонно ткнул его в загривок, и Ерофей шмякнулся на колени, а лоб его впечатался в старую-престарую колоду, коричневую то ли от старости, то ли от крови. Ерофей рявкнул обозлённо по-русски:
– Ты, раздолбай гадский, как вмажу сейчас! – и даже ногами взлягнул, чем насмешил палача, и ещё несколько минут выиграл для жизни, потому что убийца громогласно и басовито захохотал. Но где же Гермес? И Ерофей заорал еще громче: – Где ты, чучело гороховое?! Помогай, видишь же – пропадаю!
«Потерпи секундочку, – раздалось в голове, – сейчас материализуюсь».
– Секундочку? – заревел Ерофей. – Секундочку?!! Ну, попадись ты мне, чёртов бабник, котлету сделаю!
Палач, всё ещё хохотал во все горло – но странно звучал этот смех, каждое «ха» звучало отдельно от другого, словно смеялся не человек, а робот («Фантомас да и только!» – некстати мелькнуло в голове у Ерофея). Палач, видимо, вспомнил наконец про свою работу и лихо взмахнул топором, однако… топор остался на месте. Палач, остервенело дергал из-за спины топорище. Но безуспешно. Тогда он извернулся и, не отпуская топора одной рукой, другой ударил с размаху в того, кто мешал, но… кулак попал в пустоту. Палач в изумлении выпустил топор, обернулся всем телом к неизвестному обидчику, полагая, что он прячется за его спиной, и тут же согнулся пополам, испуганно взревев:
– А-а-а!!! – ибо не увидел того, кто его ударил, зато в воздухе по-прежнему висел топор.
– А-а-а!!! – завопила и толпа, в ужасе отшатываясь от помоста – словно волна прошла по площади – люди падали друг за другом на колени, а топор танцевал над головой палача, со свистом рассекая воздух. А из ниоткуда неслось весёлое:
– И-о-хо-хо!!! Десять дураков за сундук мертвеца и бутылку рому!!! Дам тебе я тумака и пойду до дому!
Палач сунулся головой в помост, словно ему кто-то припечатал ногой по заду, и Ерофей почувствовал, что руки его начали выворачиваться, как на дыбе, потому что именно за руки кто-то поднял его в воздух.
– А!!! – закричал и Ерофей. – Больно же, зараза, руки вывернешь!
