Текст книги "13 подвигов Ерофея"

Автор книги: Евгения Изюмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

И вот Ерофей вновь брёл под сенью лавровой рощи, несчастный и обиженный, с тоской на сердце и слезами на глазах – здесь-то, вдали от всех, можно и носом похлюпать. Вдруг впереди зазвучала нежным переливом свирель, и Ерофей поспешил, однако, соблюдая осторожность, на звуки. Он выбрался на край большой поляны, в центре которой среди травы торчали чьи-то рога, там-то и пела печально свирель. Ерофей неосторожно наступил на сучок, и тотчас на поляне возникло страшилище: вроде бы бородатое лицо и тело – человеческое, да на голове – рога, на ногах – копыта.

– Мамочка моя! – остолбенел Ерофей от страха, а рогатое чудище, учтиво склонив голову в поклоне, приветливо произнесло:

– Приветствую тебя, юный смертный. Я знаю: ты – Ерофей, чудесный герой и друг отца моего Гермеса. Я же – бог Пан.

Ерофей недоверчиво посмотрел на Пана: чтоб у такого красавца как Герка, да такой уродливый сын? Быть того не может!

– Может, – возразил Пан. – Я услышал твои мысли, и это – лучшее доказательство, что Гермес – мой отец.

И Пан рассказал грустную историю брошенного нерадивой матерью малыша, родившегося безобразным. Закончил он так:

– Отец мой, благородный Гермес, отнёс меня на Олимп, и там я был воспитан. Однако не по мне шумная толпа, и хоть я часто бываю в свите великого из пьяниц и проказников бога Диониса, всё же предпочитаю сень лесов и тихую игру на свирели, кою сделал я сам.

Ерофей знал историю свирели Пана, сделанную из тростника, в который превратилась нимфа Сиринга, возлюбленная Пана, отвергшая его любовь. Однако Ерофей смиренно всё выслушал. А потом спросил:

– А знаешь ли ты, любезный Пан, как отыскать Гермеса?

– Конечно. Я просто сыграю на свирели, отец тот час же явится. Он любит меня.

Так и получилось.

Гермес возник из ничего рядом с ними, жующий и с чашей в руке.

– Опять от дела оторвали? – съехидничал Ерофей.

Гермес хохотнул довольно: «А то!»

– Ты где, бродяга, пропадал? – возмущённо заговорил Ерофей. – Не дозовёшься тебя! Мне уже домой пора, поехали!

– Зевс тебя не хочет отпускать, – прожевал, наконец, Гермес. – И впрямь: чего тебе надо? Сыт, пьян, нос в табаке. Впрочем, ты не куришь, – вспомнил он.

– Да надоело! – взвинтился Ерофей. – Домой хочу!

– Вот свершишь все подвиги, тогда я смогу тебя переправить обратно, раньше не могу: заклятие такое.

Они уселись на траву и стали считать, сколько подвигов совершил Ерофей. Вышло одиннадцать, если считать даже то, как Ерофей отрезвил Зевса. А чем не подвиг? Такое на Олимпе пока никому не удавалось.

– Ну, вот видишь? За тобой ещё два подвига. Терпи.

– Не хочу терпеть! Пошли скорее подвиги совершать! – вскочил на ноги Ерофей и нервно забегал вокруг приятеля.

Но тронулись они в путь лишь тогда, когда Пан гостеприимно накормил Ерофея в своём доме, похожем на шалаш. Ерофей сначала отнекивался от угощения, но Пан так печально вздыхал, так умоляюще глядел, что сердце у парня не выдержало, и он уселся за трапезу.

Когда они покинули дом Пана, Ерофей попенял приятелю:

– Что же ты? Не видишь, как он страдает по Сиринге? Не можешь сделать что-нибудь с Эротом так, чтобы он влюбился в какую-нибудь дриаду, а она – в него? Всё-таки лесная дева, не речная, ему с ней было бы лучше. Ведь он же, хоть и урод, а обаятельный и добрый.

– Ладно. Я подумаю, – пообещал Гермес. И воскликнул. – Эврика! Уж раз мы заговорили о влюблённых, то айда на остров циклопов к Полифему. Он там сидит несчастный и ослеплённый Одиссеем. И мне как-то неловко перед ним, поскольку Одиссей – мой родственник. Да и Полифем – не чужой. Поможем ему, вот тебе ещё один подвиг.

И они тут же оказались на мрачном скалистом острове, где на берегу моря сидел огромнейший волосатый, как обезьяна, циклоп и сотрясал воздух визгливыми дикими звуками, которые извлекал из свирели, похожей на бревно.

– Вот и наш красавец, – шепнул Гермес. – Но, по правде сказать, я даже не представляю, как сможем помочь ему. Вот я балда за это!

Ерофей подумал и сказал:

– Слушай, а почему никому в голову не пришло сделать Полифему новый глаз? Ведь вы, боги, такие могущественные.

Гермес пожал недоумённо плечами: в самом деле – почему?

– Хм… Асклепий-врачеватель, сын Аполлона, весьма искусен в лечебных делах, вероятно, поможет.

Асклепий жил в большой пещере на склоне Пелиона. В пещере по стенам висели пучки трав, на уступах лежали всякие предметы, необходимые врачевателю. Встретил он путешественников с радостью.

– О, мой великолепный дядя! – рассыпался Асклепий в любезностях. – Я очень рад вас видеть, – и тут же засуетился, готовя угощение.

Ерофей со страхом озирался кругом. Может, и великий лекарь этот Асклепий, но смахивает на колдуна: заросший до плеч волосами, седая борода до пояса, а глаза совсем не старческие. Правда, на земле Ерофея тоже поразвелось колдунов – экстрасенсами сейчас они зовутся. Признаться, Ерофей не верил в их силу, хотя насмотрелся в Тихгоре всякого волшебства (cтранно: здесь, на земле олимпийцев Ерофей вспомнил всё, что приключилось с ним во владениях Сатаны). Но взгляд хозяина пещеры не шёл ни в какое сравнение даже с немигающим взглядом Кашпировского, который дурил головы современникам Ерофея, затеяв лечебные телесеансы. Асклепий, казалось, видит всё насквозь.

Однако Гермес держался с Асклепием безбоязненно, и Ерофей успокоился: уж, наверное, если хозяин и колдун, то белый и не способен делать гадости. Ерофей в беседе с Асклепием не участвовал, сидел себе смирно и маленькими кусочками поглощал основательный ломоть копченого кабаньего окорока. Зато Гермес болтал без умолку, рассказывая о событиях на Олимпе и передавая приветы от бесчисленных родственников – олимпийцев и простых смертных. Слушая сплетни Гермеса, Ерофей скептически подумал: «Развели тут семейственность…»

– Ты бы, Асклепий, перестал оживлять умерших, а то Зевс гневается, что ты нарушаешь равновесие в природе. Бессмертие дано только богам. Смотри, трахнет он тебя молнией по макушке, будешь знать. Уж тебя-то никто не оживит, – по-дружески предостерёг племянника Гермес.

– На все воля Зевса, – ответил смиренно Асклепий. – Но я ничего дурного не делаю, просто занимаюсь научными изысканиями. А смерть бывает разной – обычной и клинической, вот во время клинической смерти человека можно оживить. И если оживить достойного мужа, то это – благо великое, много пользы он живым принесёт людям.

«Смотри-ка, Асклепий-то продвинутый мужик, вон как выражается!»

Гермес объяснил причину их появления, и Асклепий весело рассмеялся:

– Просьба ваша выполнима, надо только достать живой глаз, и я его поставлю на место старого. Я уже такое делал.

– Где же мы тебе глаз возьмём? Убить, что ли кого, прикажешь? – проворчал Гермес. – Я – не Арес, я не умею. А добровольно свой глаз никто не отдаст.

– Ну, тогда я ничем помочь не могу, – развёл руками Асклепий.

– Эх, – воскликнул Ерофей, почесав затылок, – было бы это у нас, я бы знал, где глаз достать.

– А где? – живо повернулся к нему Гермес.

– В клинике Фёдорова. Там и не такие чудеса творят.

– О, так я смотаюсь туда и привезу! – обрадовался Гермес. – Только ты мне всё подробно объясни, где эта клиника.

– Это как? – подозрительно уставился на него Ерофей. – Ты же сказал, что не можешь: заклятие на тебе лежит.

Гермес потупился смущенно:

– Ероха, прости, но мне жаль с тобой расставаться, вот я так и сказал, – и отшатнулся предусмотрительно в сторону, помня о своём, разбитом Ерофеем, носе. Но тот обнял Гермеса за плечи.

– Ах ты, паразит такой, – почти с нежностью произнёс Ерофей, обрадованный неожиданным признанием бесшабашного приятеля, который, казалось Ерофею, привязаться не мог ни к кому по причине своего супер-эгоизма. – Но почему тогда ты прятался от меня?

– Не, ну я же не голубой, в натуре! – высказался Гермес голосом Кольки. – Я же нормальный мужик, едрёна корень!

– Бугай ты, а не мужик! Карлсон ты мой дорогой! Ты обещал вернуться, и ты вернулся! – так же нежно пропел Ерофей, и оба рассмеялись, хлопнув друг друга по ладоням: Гермес ничуть не обиделся на новое прозвище – из телемультика он знал, кто такой Карлсон.

Пока Гермес летал во временной пласт Ерофея (решили, что Ерофею лучше остаться, чтобы не растравлять душу побывкой на земле), тот жил у Асклепия. Ходил на рыбалку, играл с девчонками-дриадами в прятки, особенно к нему привязалась одна, очень похожая на его сестрёнку Лизку. Ерофей соорудил дриадам качели, и те, звонко хохоча, взлетали вверх и визжали, падая вниз. Асклепий улыбчиво наблюдал за ними, говоря, что давно уж ему не было так радостно.

Гермес что-то задерживался, и Ерофей начал злиться: его неугомонный приятель наверняка влип в какую-нибудь историю. И оказался прав: Гермес возвратился с роскошным синяком под глазом и ссадинами на щеке. Он был одет в голубой спортивный «адидасовский» костюм, на плече болталась дорожная сумка, откуда он достал кроссовки «Рибок» и тут же переобулся, а свои крылатые сандалии положил в сумку.

– Не, в натуре, я разве сделал кому-то плохое, а? – пожаловался он Ерофею. – Я, понимаешь, хотел просто на девушек взглянуть, случайно там оказался, а какие-то чуваки на меня набросились, канай, мол, нудик сдвинутый! Нет, скажи, разве я виноват, что я – Гермес, бог, и моя одежда – сандалии да один фиговый листок!

– Я же предлагал тебе переодеться, а ты: не надо, не надо, я быстренько. Вот выдернули бы тебе ребята ноги, и за дело – не болтайся по улицам голым, у нас так не принято, забыл, да? Ну ладно, скажи: глаз достал?

– Ага! – расплылся в улыбке Гермес. – И ещё кое-что, – он изящно отвел руку из-за спины, в которой держал такой знакомый Ерофею старенький его телевизор «Сапфир». У Ерофея запершило в горле и защипало глаза. Он молча взял телеприёмник, ласково, как котёнка, погладил его матовый экран, спросил глухо:

– Как там, дома?

– А, все нормалёк! – успокоил его Гермес. – Ты не думай, я телек не спёр, мне мама твоя подарила.

– Ты голяком к ней явился? – ужаснулся Ерофей.

– Не, ну что, я придурок разве? Ведь и у вас есть девушки, которые любят общаться с голыми парнями, вот я и нашёл такую медсестру. Я ей голый очень даже нравился. Она приодела меня, во, видишь, – Гермес развернулся, как манекенщица, показывая свою «адидаску», повертел носком новых кроссовок. – И глаз она же помогла мне достать, но я, мужики, слово чести дал вернуться, – Гермес плутовато прищурился. – Надо же костюмчик отдать.

– Ну тя к лешему, Герка, ты неисправим! – загоготал Ерофей, настраивая «Сапфир», к которому ещё на первом курсе приспособил автономный блок питания. – А батарейки захватил?

– А как же! Моя Оля-нимфушка целых десять штук для «сапфирчика» моего купила.

– Твоего ли? – прищурился насмешливо Ерофей.

– Ну… нашего! – осклабился во весь рот Гермес. И переключился: – А мама твоя тебе привет передавала, даже вот пирожков с яблоками напекла для тебя. Вкусные пирожки, настоящая амврозия!

Ерофей тяжело вздохнул: под сердцем словно что-то прищемило от мыслей о доме – заболело, заныло.

Гермес уловил его тоскливые мысли, обнял за плечи, тихо и жалобно спросил:

– Ероша, неужто тебе здесь так плохо?

Ерофей постарался бодренько улыбнуться:

– Да понимаешь, в гостях хорошо…

– … а дома лучше, – закончил за него Гермес. – Ероша, ну побудь ещё немного, до конца лета хотя бы… А потом я тебя отвезу, – и захохотал, – негоже неучем оставаться.

– Да где он, конец лета? – тоскливо вздохнул Ерофей. – У вас тут вообще – сплошное лето.

– По вашему времени – через месяц, слово даю, что отвезу, хоть ты шею мне уж отдавил: бугай ты стал здоровенный! – и толкнул слегка друга плечом, но Ерофей устоял на месте, оправдывая лестную характеристику себе от Гермеса.

Операция с Полифемом прошла отлично. Правда, с помощью Аполлона, который стрельнул из лука и всадил в плечо циклопа здоровенную бутыль со снотворным. Циклоп так храпел, что на острове деревья ломались, а скалы рушились.

Через пару дней Полифем проснулся, взревев от неожиданности: он видел все вокруг. Испуганные врачеватели попрятались по расщелинам в скале: Полифем даже среди циклопов славился злобным нравом. Но характер излеченного Полифемаявно улучшился, потому что циклоп… скрипуче смеялся, пытался приплясывать своими неуклюжими ногами-тумбами, отбивая такт ладонями, величиной с канцелярские столы.

Первым показаться ему отважился Гермес. Он взлетел так, чтобы Полифем видел, но не схватил бы: всё-таки с таким чудовищем сладить мог могучий воин-герой, вроде Геракла, но Гермес был герой иного рода.

– Эй, Полифем! – крикнул с высоты Гермес. – Ты видишь меня?

– Ага! – радостно загудел циклоп, ещё громче захлопал в ладоши и начал ожесточённо вращать по сторонам новым глазом, словно желая разом увидеть всё вокруг.

– Ёлы-палы! – изумился Гермес. – А ведь ты стал вполне симпатичным парнем с этим голубым глазом, не то, что с прежним красным!

– Ага! – откликнулся Полифем и неуклюже потопал к большой луже, что служила, видно, ему зеркалом. Он рухнул на колени и уставился на своё отражение в луже, поворачивая голову так и эдак, как смешной лопоухий щенок, разглядывая себя в луже, повторил удовлетворенно. – Ага!

– Здорово видеть, правда?

– Ага!

– А хочешь увидеть всех, кто помог тебе новый глаз получить? – не унимался Гермес.

– Ага! – обалдевший Полифем, видимо, забыл от восторга все слова.

Ерофей и Асклепий боязливо выбрались из своих укрытий.

– О! – лексикон Полифема, при виде их, явно расширился. Он всплескивал руками от избытка чувств и беспрерывно кланялся, повторяя всё время. – О! О!

– Ну вот, Полифем, теперь ты должен дать клятву, что больше не будешь влюбляться в нереид, – потребовал Гермес, всё больше входя в роль воспитателя. – А то, знаешь, такие замечательные новые глаза на дороге не валяются. Понял?

Полифем инстинктивно прикрыл глаз ладонями:

– Ага! – согласился он с Гермесом и заковылял к огромнейшему камню на берегу моря, из-под которого бил прозрачный родник. Как перышко поднял Полифем камень, родник высоко всплеснулся, и из воды вышел молодой, гибкий, как тростник, юноша. Это воскрес Акид, которого Полифем, влюблённый в нереиду Галатею, в припадке ревности пристукнул обломком скалы весом в пару тонн. И не успел Акид сообразить, где он оказался, как из волн морских выпорхнула прекрасная Галатея, и влюблённые, обнявшись, побрели поберегу.

– Ах… – исторг из своей глыбообразной груди горестный вздох Полифем и… чуть было не схватился за дубину.

– Но-но! – предостерег его Гермес. – Руби дерево по себе, приятель. Мало тебе циклопих, да? Глянь, какой ты красавец у нас!

– Ага… – Полифем печально повесил голову на волосатую грудь: и впрямь любовь – не картошка.

Между играми и пирами Зевс иногда вспоминал об обязанностях властелина мира и начинал вселенский «шмон», как называл Гермес бурную деятельность своего папаши в такие дни по утверждению на земле порядка.

В руках Зевса – судьба всех людей. Их счастье и несчастье, добро и зло, жизнь и смерть. Всё в его руках. Но надо сказать, что вершил Зевс дела на земле довольно небрежно: брал, не глядя, свои дары из двух сосудов, что стояли возле входа во дворец, и сыпал их, походя, на землю. И получалось, что кому-то счастье выпадало полной мерой, а кому-то – малой толикой, зато зла – полная горсть. Но вершителя людских судеб не очень заботила чужая жизнь, зато Зевс был весьма озабочен своей. Хоть и бессмертен, однако предсказал ему однажды оракул, что грозит ему смерть от руки неведомой. Чьей руки? То знал лишь один титан Прометей, прикованный к скале по велению Зевса.

Вот в такой беспокойный день на трезвую голову и вспомнил Зевс, маясь от похмелья, вновь о Прометее, который терпел страшные мучения, однако тайну свою хранил до сих пор невысказанной.

– Как бы узнать сию тайну? – забегал Зевс по дворцу, обеспокоенный предсказанием оракула. – О, да ведь к нему надо подослать верного человека, ведь ради смертных всё терпит Прометей, неужели не откроет человеку великую тайну? Ерофей! Где Ерофей, этот строптивый юнец?!

Боги, слуги, даже само солнце-Гелиос принялись искать Ерофея, но того нигде не было.

– Гермес! Где Гермес? Где этот бездельник и плут? – топал ногами в гневе Зевс, пока не догадался, что эта парочка наверняка где-нибудь шатается вместе, и потому засвистел оглушительно, не соблюдая никаких приличий, перепугав всех во дворце, ведь никто доселе не знал, как Зевс призывает к себе самого шалапутного сына.

А Ерофей с Гермесом в это время гостили у Посейдона, который чествовал героев у себя во дворце по поводу чудесного исцеления Полифема, своего сына, он даже простил окончательно парням усмирение критского быка и проигранный спор с Зевсом. Друзья вели светскую беседу о тайнах Бермудского треугольника и не забывали при том налегать на еду, особенно старался Ерофей, которому до чёртиков надоела амврозия на Олимпе, а тут – обилие всевозможных морских даров, так что с едой Ерофей справлялся даже лучше Гермеса. И только взялся за осетрину, как приятель беспардонно дёрнул его за руку, и Ерофей оказался перед Зевсом с раздутыми до безобразия щеками, тщетно пытаясь прожевать кусман, который он, пожадничав, отхватил.

– Ну? – громыхнул Зевс сердито. – Где это вас носило, голуби мои сизокрылые?

Он был весьма раздражён, так и сыпал по сторонам искрами, от чего даже волосы у него на голове стояли дыбом, а во дворце пахло озоном, словно после хорошей грозы. Он был краток:

– Немедленно отправляйтесь к Прометею и узнайте великую страшную тайну!

Ерофей часто беседовал на Олимпе с богиней истории Клио и потому отлично знал, кто такой Прометей, и какую тайну, даже под пытками, не выдал он тирану-Зевсу. Ерофей подумал: «Грязная история». И уловил подтверждение Гермеса: «Совершенно верно».

Гермес не одобрял отца в жестоком обращении с Прометеем, который, вопреки запрету громовержца, научил людей владеть ремеслами и дал огонь. Для богов-олимпийцев была в том великая польза: люди научились строить храмы, а в честь богов приносили богатые и щедрые жертвоприношения. Однако Зевс был упрям и желал, чтобы титан раскаялся в содеянном, и сам попросил о прощении. Но и Прометей был не менее упрям. Словом, нашла коса на камень.

Гермес молча выслушал Зевса без возражений: страшен и необуздан, неразумен в гневе громовержец, его ссора с Прометеем – тому пример. Он даже Геру однажды выпорол за то, что осмелилась перечить ему не к месту.

– Вы слышали? – громыхнул Зевс. – Немедленно марш к Прометею!

– Б-б-ли-н-нн! – раскрыл, наконец, рот Гермес. – Позволено ли нам будет хотя бы отобедать, да будет на то воля твоя, великий громовержец, и прошу не гневаться, – он это выговорил с ледяным спокойствием.

– Ладно, – сразу остыл Зевс. – Можете отправиться и завтра. И прочь с глаз моих, нерадивые! – Зевс всегда пасовал перед Гермесом, когда тот начинал говорить официально и язвительно.

Ерофей с Гермесом поспешно удалились.

Наутро, едва проснувшись, Ерофей растолкал Гермеса, который сей раз ночевал в его комнате:

– Герка, поскакали скорее в эту забытую богами землю скифов, а то я уже зрить ваш Олимп не могу, – собираться в путь ему было всё одно, что подпоясаться: рюкзак с вещами остался во дворце Посейдона – так спешно они оттуда исчезли.

Однако Гермес не торопился. Он прекрасно знал, что Зевс грозен, да отходчив, и сам, наверное, жалеет уже, что накричал на них накануне. Зевс любил Гермеса и ценил, потому балованный сыночек позволял себе иногда и пофилонить. И потому Гермес с Ерофеем сначала искупались в бассейне, потом велели принести еду, а уж затем, когда оба наелись и развалились, отдыхая, на ложе, Гермес провозгласил:

– Поскакали, мой юный всадник, но сперва к Посейдону, не то разобидится могучий мореволнитель за вчерашнее наше внезапное исчезновение.

– Да уж, мы Посейдона вчера покинули чисто по-английски, не прощаясь, – поддакнул Ерофей. Но Гермеса, оказывается, волновало совсем другое, поэтому он продолжал:

– Да и не могу я бросить без присмотра мой любимый телек, не зря же я его волок сюда.

Ерофей усмехнулся:

– Вот сядут батарейки, что будешь делать?

– Я за лампочкой сгоняю к тебе, включу её в телевизор, – ответствовал солидно Гермес, весьма довольный своими познаниями в технике.

– Ой, Герка, – схватился Ерофей за живот от смеха, – ты – как чукча.

– Какой-такой чукча? – насторожился приятель.

– Ну, понимаешь, есть у нас народ такой простецкий – чукчи, наивный по-детски. Живут чукчи в тундре. Вот, говорят, чукча привёз в свой чум, дом, значит, телевизор, а вокруг на сотни километров пусто – тундра. Одни олени там бродят. Его и спрашивают, мол, как смотреть будешь телевизор, если в чуме электричества нет. А тот и говорит: «Чукча – не дурак, чукча розетку тоже привёз».

Гермес надулся:

– Ну и ладно, если ты такой жмот, что тебе для друга лампочку жалко…

Ерофей, чуть не икая от смеха, еле втолковал приятелю, что лампочка – это не всё электричество, его добыть надо, да в дом провести.

– А! – уразумел Гермес. – Скажу Гефесту, он тебе такую электростанцию построит – закачаешься.

Но к Посейдону друзья попали не сразу.

Едва собрались стартовать, как явилась к ним Афина-Паллада и поведала, что Персея, их брата по отцу, коварный царь Серифа, Полидект, посылает на верную гибель: он велит Персею принести голову горгоны Медузы, от взгляда на которую даже боги в камень обращаются, не то, что смертные.

– Ах, презренный интриган! – вскипел Гермес, готовый тотчас ринуться в Сериф и покарать Полидекта – юный Персей ему был по душе.

Но Афина обладала немалой выдержкой и разумом, потому остановила Гермеса:

– О, торопыга! Мы лучше поможем брату победить Медузу, и тем он прославится на века. Мне нужны твои крылатые сандалии, меч, ибо только он может отсечь Медузе голову. Я же дам ему свой щит сверкающий, и он, глядя в этот щит, сумеет победить горгону и останется живым. Ну, а ещё Аид мне дал свой шлем-невидимку, нимфы сшили волшебную сумку, в которую можно потом спрятать голову горгоны Медузы.

– А мне можно с вами? – спросил Ерофей.

Афина воззрилась на дерзкого смертного, стоит ли, мол, с ним связываться, и тут Гермес, верный товарищ, выдал себя – доселе никто из богов не догадывался о его телепатических способностях:

– Стоит, Афина. Он сообразительный и смелый.

Но воительница даже и внимания не обратила на то, что Гермес вслух ответил на её молчаливый вопрос, кивнула согласно и велела запрячь в свою колесницу крылатых коней из Зевсовой конюшни – быстрых и надёжных. И вскоре они втроём оказались на Серифе, где мать Персея, Даная, пребывала в неутешном горе, понимая, что сын может и не возвратиться из своего опасного похода. Но не зря же боги взялись помогать Персею.

Горгоны спали, когда крылатая колесница приземлилась на их острове. Но какая же из них Медуза, никто не мог определить – похожи одна на другую, а ошибиться нельзя, ибо только Медуза смертна, лишь ей нужно голову отсечь. Ерофей лихорадочно соображал: если бессмертные горгоны сродни привидениям, а привидения не видны в зеркале, то значит…

– Значит, нужно перед каждой поставить зеркало, и которая отразится – та и Медуза! – выпалил свою мысль Ерофей.

– О, ты как всегда мудр, мой друг, – восхитился Гермес, а Паллада посмотрела на юношу с одобрением.

Гермес, хоть и боялся отчаянно: вдруг проснутся горгоны, откроют глаза, глянут на него, и превратиться он в камень – пошёл в разведку, он ведь лучше всех управлялся со своими сандалиями. Гермес быстро установил, которая из горгон – Медуза: та и впрямь отразилась в карманном зеркальце, которое дал Ерофей.

– Вон та, крайняя от моря. Смелее, Персей! – ободрил брата Гермес, и юный сын Дианы и Зевса, надев сандалии Гермеса, прикрывшись щитом Афины-Паллады, спикировал вниз, глядя на горгон, отражённых в зеркально сиявшем щите. Однако змеи на голове Медузы непредвиденно были чутки, зашевелились, и Медуза вдруг открыла глаза. Но поздно. Персей ловким быстрым ударом отсёк ей голову, сунул в мешок и, надев шлем-нивидимку, стремительно взмыл вверх, туда, где в безоблачной выси его поджидали Афина, Гермес и Ерофей, который простонал, когда Персей рухнул обессиленно в колесницу:

– Ух, ты, вот это работёнка, так работёнка, мне аж дурно… – и упал в обморок от недавних переживаний. Боги отнеслись к этому снисходительно, дескать, и герой после таких передряг может обессилеть, а Ерофей – простой смертный. И Афина-Паллада стал приводить его в чувство, заодно обмахивая своим щитом, словно опахалом и Персея.

Посейдон ожидал с нетерпением друзей-бродяг: он уже прослышал от болтливых нереид, наблюдавших за схваткой Медузы и Персея,происход битвы.

– Ну, поведайте мне все быстрее, поведайте! – Посейдон, как и все старики, был очень любопытен.

– Недосуг нам, – напустил на себя преважный вид Гермес. – По велению Зевса мы спешим к Прометею. А ты вот лучше оставь в покое Андромеду, не заставляй Персея отвоевывать её. И так парень натерпелся страху, как бы Зевс не отомстил тебе, – пригрозил он пакостливому старику, любившему подстраивать всем гадости по причине скверного своего характера.

– Хорошо, хорошо, – согласно закивал головой Посейдон скорее не потому, что был согласен, а услышав имя грозного своего братца. – А нельзя ли узнать, что за ящик в мешке моего юного друга Ерофея? – елейно поинтересовался Посейдон. – Уж не ящик ли Пандоры?

– Нет, это телек. И хотя ты недостоин знать, что это такое, раз без спросу шарился в чужом рюкзаке, всё-таки покажу тебе телек в действии, – и Гермес включил аппарат. Глаза изумлённого Посейдона чуть из орбит не выкатились.

– Мой юный друг, – обратился он умильно к Ерофею, – не мог ли ты подарить мне сей чудный ящик наслаждений? – старый скопидом мёртвой хваткой вцепился в «Сапфир», глаза его пылали неизмеримой жадностью.

Гермес насупился. Ерофея озарила совершенно бредовая идея, которая в земном измерении ему бы даже в голову не пришла, и он шепнул:

– Герка, давай подключим телек к морскому скату, и никаких батареек не надо. Ты ведь не всегда в ящик таращиться будешь, а захочешь – прилетишь к Посейдону. Зато старикан у тебя на крючке будет, – и, не дожидаясь согласия Гермеса, Ерофей попросил притащить рыбу-ската и бесцеремонно сунул ей в зубы штепсель от телевизора. Скат вытаращил глаза от испуга, но, боясь гнева Посейдона, добросовестно сжал зубы и… экран мягко засветился, и там запрыгали мультяшные Волк и Заяц. А Ерофей еще раз убедился, что мир богов-олимпийцев – совершенно непостижимый для современного землянина мир, где могло случиться что угодно.

– Ладно, – тяжко вздохнул Гермес, – Медуза с ним. Но, – возвысил он голос, – если натравишь на Андромеду своего паршивого змея, не увидишь телека, как своих зелёных ушей, – перспектива держать дядюшку «на крючке» явно ему понравилась.

А Посейдон так обрадовался подарку, что не обратил внимания на непочтительность племянника к своей персоне – уставившись восторженно на экран «Сапфира», он лишь согласно кивнул.

На прибрежной скале прикован тяжёлыми и крепкими цепями Прометей. Уж много лет он так висит на скале, даже в Тартар его низвергал Зевс, потом опять вернул к солнцу, но мужественный титан так и не выдал мучителю своему тайну гибели его.

Вообще-то Зевс в душе жалел Прометея, гнев его уже давно угас, но не мог самолюбивый громовержец просто так взять и простить непокорного Прометея. Да к тому же он знал, что уже близок в пути своём к прикованному Прометею герой Геракл, который упрям не менее титана, благороден и жалостлив к несчастным, он непременно Прометея освободит, презрев гнев Зевса. И тогда громовержец вынужден будет Геракла наказать, а он ведь не только будущий зять, но и сын Зевса. Вот и послал хитроумный тучегонитель к Прометею своих гонцов, авось откроет им титан свою тайну, и тогда будет повод простить его без ущерба для своего авторитета, заодно и Геракла от своего гнева избавить. Словом, решил хитрец, двух зайцев одновременно поймать.

Когда Ерофей верхом на Гермесе очутился возле Прометея, там уж был Геракл, который внимательно слушал печальную историю титана. Слёзы сострадания несчастному обильно струились у него из глаз. Но в тот момент с небес камнем прямо на грудь титану ринулся огромный орел, чтоб страшным клювом и когтями добраться до печени Прометея. И тотчас Геракл пришёл в себя, успев натянуть тетиву своего лука, и смертоносная стрела сразила стервятника-орла. Затем, ни на секунду не задумываясь, что за тем последует, Геракл своей палицей разбил оковы и освободил Прометея.

– Эх, молодец парень! – восхитился Ерофей. – Хороший муж будет у Гебы – сильный и смелый. Пожалуй, Гера подстроит всё так, чтобы Геракл побыстрее попал на Олимп, – Ерофей был недалек от истины: и впрямь – как узнал он позднее – Геракл умер не своей смертью и вознесён был на Олимп.

«Сивка-Бурка» стряхнул с плеч седока и величественно зашагал к Гераклу, которого, плача и обнимая, благодарил Прометей.

– О, могучий титан! – обратился медоречивый бог-плут к освобождённому титану. – Как сладостен воздух свободы, как легко рукам твоим без оков. Но вновь тебя прикуют к скале, если ты не откроешь тайны гибели Зевса.

– Чего ему бояться? – усмехнулся Прометей. – Он – бессмертен.

– Но знай, титан, – гнул своё Гермес, – не скажешь, и твоего нового друга Геракла Зевс кинет в Тартар, такого благородного, молодого и прекрасного. Ты столь неблагодарен?

Содрогнулся от ужаса Прометей. Могуч он духом, но вдвое будет труднее переносить страдания, если Геракл пострадает из-за его упрямства, ведь что такое Тартар, титан испытал сам.

– Да будет по-твоему, – молвил Прометей. – Сего коварства я, ты прав, не вынесу. Слушай и запоминай. Пусть не вступает в брак громовержец с морской богиней Фетидой, хоть оракул и напророчил её в жены ему, но не сказал, что сын Фетиды будет могущественнее отца. Пусть боги отдадут Фетиду в жены герою Пелею, и будет сын их величайшим героем Греции. Но я доверю вам ещё одну тайну: у сына Пелея будет уязвимое место – его пятка. Дело в том, что хитроумная нереида Фетида, решив сделать своего сына бессмертным, окунет младенца в главную реку подземного царства – Стикс, семь раз опоясывающую ад, и он станет неуязвимым, лишь пятка, за которую будет держать его мать, не оросится водой Стикса. Смерть Ахиллеса, сына Пелея и Фетиды, находится в стреле Аполлона, её этот небожитель подарит Парису, который больше войны будет любить общество женщин, из-за него и разразится Троянская война, потому что он украдёт Елену, жену Менелая, царя Трои.

Склонился молча Гермес перед Прометеем в знак своего уважения к его мужеству и человеколюбию.

– Ну вот, а теперь я готов спуститься в Аид, я знаю – таков мой жребий, – просто и спокойно сказал Прометей.