Текст книги "Мастер волшебного слова (СИ)"

Автор книги: Евгения Блинчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Для внеконкурса "СК-6. Точки переломов"

Блинчик Евгения

Блинчик Евгения

Мастер волшебного слова

Мир, в котором я живу,

Называется мечтой.

Хочешь, я тебя с собой возьму,

Хочешь, поделюсь с тобой.

Платицына Н.Н., «Мой мир»

– Гой еси ты, добрый молодец..., что значит «жив будь ты, хороший молодой человек, в возрасте не старше тридцати лет...», – Евшиков вздохнул и спросил, – а что, нельзя просто сказать: здравствуй, юноша?

Ягишна Никитична, стремительно ринувшись вперёд, хлопнула его жёсткой ладонью по затылку, и, выставив у него под носом костлявый палец, принялась наставлять:

– Вьюноша есть субъект несамостоятельный, глупый и от родителя зависящий. Добрый же молодец, по летам от вьюноша не отличаясь, отличается от оного своей самостоятельностью, умом и исполнением подвига богатырского... А "жив будь" и "здравствуй" – есть два разных пожелания, потому как, здравствовать можно желать только живому, а "жив будь" и живому и мёртвому. И только такой неуч, как ты, может этого не знать!

Евшиков почесал ноющий затылок и со вздохом уставился в потемневшую от времени берестяную грамоту, сплошь покрытую причудливой вязью древнеславянской кириллицы. Он вздохнул и попытался прочесть пояснения к "гой еси": "гой еси есть обращение к вооружённому молодому человеку не старше тридцати лет, замеченного при выполнении долга богатырского. Не рекомендуется употреблять сие обращение к детям, изгоям разного рода – племени, а такоже к нечисти и иноземцам, русского языка не знающим".

– Заканчивай, пока что! – Ягишна Никитична пихнула его в спину кулаком, – обед уже скоро, поди-ка, воды натаскай в котёл!

Грамота послушно свернулась в ладонях Евшикова в трубочку, на кожаной тесёмке закачалась печать из красного сургуча. На печати было вытеснено всё той же кириллицей: "Пособие по былинному этикету". Этикет Евшиков изучал уже три месяца, но успехов особых пока ещё не сделал. Свои трудности доставлял и древнеславянский язык, на котором было составлено подавляющее количество грамот, по которым он учился. Положив свиток на стеллаж и задув лучину, он подхватил два деревянных ведра и пошёл за водой.

– Ты смотри, – крикнула ему вслед Ягишна Никитична, – из Козлиной лужи не набери! От какого ключа брать будешь: от горючего, от кипучего иль от колючего?

– От кипучего, – буркнул Евшиков, – холодную ключевую воду принесу, не беспокойтесь.

Но Ягишна Никитична, будучи вредной и от рождения и по должности, не успокоилась, и, высунувшись из окна избушки, добавила:

– Да как же не беспокоиться, коли ты, аз с буки не вяжешь и по сей день сам воду таскаешь? Одно слово, неуч!

На этом она с грохотом захлопнула окно, отчего с резных наличников упал целый куст поганок. "Ягишна Петровна вернётся и расстроится", – подумал Евшиков, глядя на упавшие поганки, – "она целый месяц их лелеяла...". Ухмыльнувшись своим мыслям, он повернулся и пошёл за водой. Воду брали в соседней ложбинке, где кто-то, а, по словам Ягишен, лично леший, соорудил три деревянных колодца над тремя самородными источниками. В участие лешего Евшикову мало верилось, но свои сомнения он на всякий случай держал при себе. Воду следовало набирать из среднего колодца или, по местной терминологии, ключа кипучего, где холодная вода буквально "кипела" от большого количества родников. В левом колодце была какая-то маслянистая жидкость с запахом плохо очищенного бензина и периодическими самовозгораниями на поверхности. Что было в правом колодце, Евшиков и не догадывался, так как из колодца, не смотря на запах сырости и звучный шум текущей воды, торчали самые настоящие заросли ежевики. Ягоды на этих кустах были маленькие, редкие и всегда зелёные, зато колючек, длинных и крепких, было огромное множество. На другом краю ложбины лежала большая Козлиная лужа, а точнее, маленькое озерко с кристально чистой водой и белыми лилиями на зеркальной поверхности. На подходах к луже стоял большой камень, на котором жёлтой охрой, от руки, было написано: "Не пей, не то станешь", далее следовало двоеточие, а после двоеточия шёл перечень возможных превращений из двадцати пунктов, который начинался банальным домашним козлом, а заканчивался американским белоголовым кондором.

Евшиков шёл по извилистой тропинке, которая осторожно пробиралась через заболоченный лужок, потом поднималась в маленькую редкую берёзовую рощицу на пригорке и, наконец, ныряла в ложбинку с тремя колодцами и Козлиной лужей. День был светлый, какой-то лёгкий на ощупь, в воздухе стоял вкусный запах неизвестных Евшикову трав, в кронах берёз звонко чирикали птицы. Поддавшись общему настроению, Евшиков забылся и перестал следить за тропинкой. А зря. Характер у тропинки был мерзкий, что она и не преминула показать, резко вильнув у него под ногами и приложив головой к здоровой берёзе, которая росла на краю рощи, но теперь, волей злокозненной тропы, находилась прямо на пути неудачливого водоноса. Держась за голову, Евшиков сел на землю и сказал, обращаясь к вёдрам, которые выронил из рук в момент удара:

– Сходили бы за водой сами, что вам стоит?

Вёдра улыбнулись ему в ответ одинаковыми улыбками, но никуда не пошли.

– Неучёному воду самому таскать, – ухмыляясь, сообщило в ответ одно из вёдер, – не зря тебя Никитична неучем костерит, три месяца уже в избушке живёшь, а всё ещё сам делаешь. Так что, делать нечего, трудись.

В словах ведра заключалась горькая и обидная правда. Ягишнам только стоило посмотреть на вёдра, как у тех вырастали ноги, а при необходимости, крылья или пропеллер. Евшиков же безуспешно бился над бытовыми заклинаниями, но, не смотря на его старания, редкая вещь в доме слушалась его приказов. Кряхтя, он подобрал вёдра, буркнул им:

– Заткнитесь! – и сказал тропинке, – я, может, и дурак, но если бабки останутся без обеда, а у меня будет новый фингал, возьму лопату и перекопаю тебя траншеями, как ты не вертись. Поняла?

Тропинка с фырканьем распрямилась и к источникам Евшиков подошёл без приключений и с хорошим настроением, которое тут же испортилось – у ключа горючего сидел Булат-багатур. Этого смуглого, худосочного, наглого и липучего двенадцатилетнего пацана Евшиков терпеть не мог, а Булат платил ему тем же, что выражалось в постоянных придирках и насмешках. Можно было, конечно, надавать багатуру деревянным ведром по голове, но делать этого не стоило, так как багатур был приставлен к Евшикову Ягишной Никитичной в качестве няньки и спарринг-партнёра в изучении богатырских навыков. Хуже богатырских навыков Евшикову давался только былинный этикет, что тут же сказалось на ситуации самым отрицательным образом.

– Гой еси ты, добрый молодец, – на всякий случай прикрывшись ведром, произнёс Евшиков, – куда путь держишь или просто так сидишь? М-м..., слышь, багатур, я дальше не помню...Может, просто привет?

– Ты неуч, ещё и тупой, – игнорировал вопрос багатур, – ты пояснения к "Гой еси" читал? Твоё счастье, что я к нечисти и к изгоям не отношусь, так что быть тебе битым только два раза.

– Ни разу, – быстро сказал Евшиков и, неожиданно для себя, процитировал, – "и к иноземцам, русского языка не знающим", а ты, вон как, по-русски чешешь!

– Эх, Евшик, Евшик, – после минутной запинки отозвался багатур, – да разве ж тебя это спасёт? Был бы ты нормальный русский богатырь, так и жизнь у тебя по-другому б шла...По-первости, мы бы с тобой на булавах богатырских столкнулись. Потом распили бы чашу зелена вина и помчались бы на подвиги богатырские... Я понимаю, батюшка Кощей приказал с тобой возиться, но быть нянькой у дурачка, который даже воду сам носит! Видишь, Евшик, душе моей больно! Так и ты страдай, пока ничему не научишься...

Тут багатур зашипел и, в мгновение ока, запрыгнул своему подопечному на плечи, после чего пребольно укусил за макушку. Но этого двенадцатилетнему гадёнышу показалось мало и, соскочив на землю, он вырвал у Евшикова вёдра и с силой бросил их в сторону Козлиной лужи.

С мучительной тоской наблюдал Евшиков, как вёдра приближаются к кристально чистой воде Козлиной лужи. А что сделает с ним за это Ягишна Никитична? Багатуру что, он почти каменный. Стукнул его недавно и руку отшиб. А, вот, ему, Евшикову, как быть? Вредная старуха, однажды, сильно рассердившись, пообещала, что засунет его, неуча, в печь и съест. А то и сырым съест. Мол, тоже ничего, сойдёт... И, хотя, Никитична никого при нём ещё не съела, Евшиков почему-то ей верил. И страшно боялся. И, когда вёдра почти коснулись воды, он, распираемый отчаянием, закричал неведомые, но, с глубоким чувством произносимые, слова. От этих слов по Козлиной луже пошла рябь и потускнело солнце. А вёдра, у которых выросло по два пропеллера, принялись черпать в ключе кипучем воду и с невероятной скоростью таскать её к избушке. Багатур смотрел на Евшикова какими-то лихими блестящими глазами, ноздри его раздувались. Несколько раз он порывался что-то сказать, но всякий раз закусывал себе нижнюю губу и потирал то лоб, то подбородок.

Затянувшееся молчание нарушили вёдра, рухнувшие в полном изнеможении к ногам Евшикова.

– Не позволишь ли нам, успокоиться? – спросило то самое, разговорчивое, ведро, – мы уж семь котлов наполнили: для конька, для царя и для дурака, для барана, для ларца на дубе, для зелья и для ягишниного обеда. Во все миски, кадушки и черпаки, даже в ступу Никитичной налили.... Некуда больше воду наливать, смилуйся! И, без того, нам за ступу влетит со всей строгостью!

Евшиков позволил им успокоиться. Для этого хватило невнятного мычания, растерянного пожимания плечами и разведения рук в разные стороны. Тут, в ключе горючем, произошло очередное самовозгорание, которое сопровождалось звучным хлопком и выбросом длинного языка пламени. Евшиков вздрогнул и пришёл в себя. Постоял ещё минуту, почёсывая в затылке, потом нагнулся, подошёл к ключу кипучему и начал набирать воду. Багатур молча покрутил пальцем у виска и, сорвавшись с места, стремительно припустил по тропинке в сторону избушки. "Крути – не крути, за водой послан, значит, с водой и придти должен", – думал Евшиков, вспоминая жест багатура, что, кстати, было очень неприятно, – "а Булат жаловаться побежал, гадёныш...надаю, всё-таки, ему ведром по маковке...".

Так размышляя, пришёл он к избушке. Там было шумно. На пороге безостановочно орала Никитична, потрясая над головой подмоченной ступой, под окнами трубно рыдала Петровна, орошая слезами упавшие поганки, а в кустах, возле поленницы, размазывая по лицу слёзы, дико визжал багатур.

– Разве Булатка виноват, что Евшик слова такие знает? – верещал он, перекрикивая обеих Ягишен, – как можно багатура крапивой по голому седалищу хлестать?! Ты, Никитична, очень, очень дурной старуха!

– Вот, ещё воды принёс, – сказал Евшиков, – куда поставить?

Во дворе сразу наступила тишина.

– А ты, дурень, не знаешь, где вёдра стоят, – ответила, меряя его огненным взглядом, Ягишна Никитична, – ставь, где положено и в сарай под замок! За ступу ответишь!

– А обед? – жалобно спросил Евшиков.

Никитична в ответ только фыркнула и показала ему дулю. В кустах угрожающе зашипел багатур. Евшиков вспомнил укушенную макушку, поставил вёдра на землю и быстро побежал в указанном направлении. Сараем назывался большой трёхэтажный дом, сложенный из огромных брёвен, с массивными железными дверями. Двери распахнулись перед ним сами и, захлопываясь, поддали ниже спины. "У, железяки тупорылые", – выругался про себя Евшиков. Про себя. Потому что в прошлый раз он подумал это вслух, вследствие чего выходить пришлось с крыши, посредством ступы Никитичны.

В горьком одиночестве сидел он на душистом сене и слушал свой голодный желудок. Вечерело. От избушки тянуло ужином. Вредные старухи явно задались целью довести Евшикова до отчаяния, распространяя по округе ошеломительные запахи, но, не дав ему даже корочки хлеба.

– Я же есть хочу! Пусть неуч, но живой же! Хлеба сироте дайте!!!

В последнем восклицании заключалась горькая правда: кроме своей фамилии Евшиков о себе больше ничего не помнил. Ни имени своего, ни возраста, ни чем раньше занят был. А вот, как Кощей его за руку к Ягишнам привёл, помнил. Помнил, как Ягишны его отмывали в большом деревянном корыте, а Булат-багатур, злобно шипя, брил ему лицо и голову кривым кинжалом. Кощей долго о чём-то говорил с Никитичной, та энергично кивала и упорно показывала рукой на ключ колючий. Кощей явно был против. Петровна, наоборот, потерянно жалась к крыльцу и участия в разговоре не принимала. Воспоминания испортил образ перекошенной физиономии багатура, который явно хотел убить Евшикова на месте без суда и следствия. Очнувшись, движимый желанием поужинать, Евшиков с силой пнул деревянную стену сарая рядом с воротами. Сами ворота он пинать опасался. Ворота оскалились в гнусной улыбке и, многообещающе поигрывая засовом, вкрадчиво поинтересовались:

– Кушать, поди, хочешь?

– Хочу, – с надеждой в голосе ответил Евшиков, – отпустите?

– Диета – лучшее средство для просветления ума! – ворота явно смаковали ситуацию, – ты есть арестованный, так что, наслаждайся предоставленной возможностью!

– Плохие вы, – ответил арестант, понуро ковыряя пальцем стену, – недобрые. Железные...

– Не без того, – отозвалась правая дверь, – мы никого и не обманывали. Мы – честные!

– А ты обыщи сарай, – посоветовала левая дверь, – может, найдёшь корочку хлеба или горстку муки!

И обе двери зашлись в довольном звякающем смехе.

Евшиков повернулся и пошёл вглубь сарая. Его душила обида. Из глаз капали слёзы.

– Неуч плачет, – веселились ему вслед ворота, – неуч не знает отворяющего слова! Нет слова – нет ужина, нет слова – есть сарай!

– А пошли вы!

Наступила настороженная тишина. Евшиков вздохнул – его посетило чувство, что он действительно не помнит какое-то важное слово. Он пожал плечами и пошёл дальше. У него за спиной раздался железный вздох облегчения.

Внутри сарай оказался больше, чем снаружи. И очень разным. Евшиков тихо брёл по тёмным коридорам, по большим и маленьким комнатам, с боязнью смотрел на лестницы, уходящие вниз и вверх, натыкался на предметы непонятного вида и назначения. В углах периодически что-то шуршало и щёлкало, пришлось обзавестись палкой. На конце палки почему-то был ковш, прикрученный за ручку старым кожаным шнурком. Он и хотел бы повернуть назад, но не мог найти верного направления. Устав, присел на мягкий, как ему показалось, стул, но, будучи укушенным сразу ниже спины и за пятку, вскочил и опрометью бросился куда-нибудь, где будет более безопасно, и, в итоге, провалился в колодец, заполненный синей водой с пёстрыми пёрышками на поверхности. Колодец оказался в прямом смысле бездонным, но он пролетел его насквозь, не замочив ни одежды, ни волос. По пути пришлось отбиваться от странной старухи, которая внезапно бросилась на него в толще синей воды и пыталась схватить скрюченными пальцами за шею. Помогла палка с ковшом; увидев эту конструкцию, старуха зашипела, превратилась в вытянутое дымчатое облако и унеслась куда-то вверх. А потом он приземлился. Приземлился удачно, на ноги, не пошатнувшись и не отбив пяток. Было светло, воздух пах берестой и чернилами, везде лежали свитки с печатями, на полу находилась гора наливных яблок вместе с башенками из блюдец, а в дальнем углу, в большой кадушке, на длинных ножках стояли разного размера зеркала. Евшиков ещё раз огляделся и понял, что попал в архив. Про архив постоянно бурчала Ягишна Никитична, когда думала, что Евшиков её не слышит. Все разговоры обычно велись на кухне, в обеденное время. Злобным шёпотом, присвистывая и постукивая железным зубами, она изливала душу своему коту и, как ни странно, Булату-багатуру. Эти разговоры всегда сводились к тому, что, сколько в архиве не сиди, да не ищи, а про приблуду этого ничего не сыщешь и сути его не поймёшь. На что Булат или кот ей возражали, упирая на то, что сам момент появления неуча и убогого постояльца должен изучаться тщательно и последовательно, благо все этапы этого, без преувеличения, трагического события оказались зафиксированы. "Хотите ещё больших проблем? – трубно вопрошала Никитична, – это же неконтролируемая константа спонтанных выбросов волшебства! Бочка с порохом! Мина! Мало вам катаклизмов, от него произошедших?". "Катаклизмов много, – соглашались Булат с котом, – Но нельзя же отказаться от изучения явления из-за его, простите, потенциальной опасности?". В этом месте Никитична всегда скептически хмыкала. "Надо попытаться понять структуру его спонтанности, без этого возможности ограничительных мер сводятся к нулю, – не успокаивались её собеседники, – и как Вы, уважаемая, собираетесь исправлять последствия, возникшие вследствие деятельности нашего, так сказать, гостя, без тонкого анализа всей ситуации?". "Ограничение одно, – жёстко отвечала та, – съесть этого мерзавца! И делу конец!!". Булат понимающе улыбался; кот, как правило, был шокирован. "Моя дорогая, – увещевающее мурлыканье сопровождалось тревожным подрагиванием кошачьего хвоста, – это же так не эстетично! И подумайте о последствиях: батюшка наш, Кощей, сердиться будут, могут и выпороть-с.... Не обижайтесь, моя дорогая, за столь неприятное упоминание...". На этом, обычно, беседа заканчивалась; кот пулей вылетал в окно, а багатур стремительно выпрыгивал в дверь, так как Ягишна Никитична с яростью швыряла половник или сито на стол и хваталась за ухват.

Евшиков всегда подслушивал, всегда не понимал о чём речь и всегда страдал, ибо был единственным, кто попадался Ягишне Никитичне с поличным. Кроме постоянных отсидок в сарае с лишением обеда и ужина, он был многократно бит кухонным инструментом. Поломанными об его спину ухватами можно было топить печь не меньше двух – трёх зим. Спина заныла. Не обращая внимания на занывшую спину, Евшиков неспешно огляделся и начал исследовать помещение. Неловко повернувшись, попал рукой в гигантскую паутину, которая занимала треть огромной комнаты. В центре серебристых, едва заметных, кругов сидел золотистый паучок и моргал на непрошенного гостя четырьмя парами сапфировых глаз. Наступила тишина. Евшиков вытащил из волос соломинку и несколько раз ткнул ею в паучка, заставляя того бегать по паутине.

– Вы активировали меня, – мелодичным голосом неожиданно произнёс паук, – ваше молчание затягивается. При отсутствии вопросов произойдёт самопроизвольное отключение системы. Пожалуйста, задайте ваш вопрос.

– Говорящий паук! Надо же, какие твари тут водятся!

– Вас приветствует не тварь, а Безошибочно Точный Навигатор Афины и Гефеста. Если вы нуждаетесь в верном направлении, задайте ваш вопрос.

– А как я пойму, что получил ответ?

– Я буду мелодично петь, – важно ответил паук, – чем ближе я буду к правильному ответу, тем громче я буду петь. А когда прибегу туда, где отображено нужное место, запою так, что вы не ошибётесь. Спрашивайте.

– Ммм..., – Евшиков покусал соломинку и внезапно выпалил, – как пройти в Архив?

Паучок нарисовал пару кругов по паутине и тихонько запел. Звук постепенно нарастал. Добежав до того места, откуда его согнал Евшиков, паук буквально завизжал.

– С ума сошёл?! Чего орёшь?!

– Это, – злорадно заявил восьминогий путеводитель, – тебе за хамство и глупые шутки, неуч тупой! Ванька с Булаткой сразу спросили, как им к Кощею пройти, а ты дурью маешься, про выход даже не спрашиваешь! Никаких тебе мелодичных песен, только неблагозвучный визг!

– Я же думал, что ты врёшь! Где выход, говори!

– Дульки тебе, неуч неумный, неуважительный, – паук откровенно скалился своими жвалами, – нет слова – сиди без ответа, неуч...

– Ах, ты..., – Евшиков схватил старый облезлый веник, стоявший у стены, и, размахнувшись, ткнул в паутину.

– Дурак, что ты делаешь? – заверещал паук, – это же старый веник Никитичны, он же с придурью! Да не тычь в меня, недоумок, карту порвёшь!

– Слово вам всем надо, – неслось в ответ рычание обезумевшего дурака, – мать твою в...

И замолчал. Нужно было слово, а он его не помнил. Куда её мать, эту? В кадушку? В санки? В кресло-качалку? Да и что за мать такая? Пока он размышлял, замерший было паук, смотал с бешеной скоростью всю огромную паутину и буквально растворился в воздухе.

– Эй, – неуверенно позвал Евшиков, – а как же я?

– Для начала бросьте веник, – посоветовал Безошибочно Точный Навигатор из какой-то щели, – иначе он вас отсюда выметет, но куда, никто никогда не узнает, даже я. И не запутайтесь в клубочке. И на вашем месте я бы немного осмотрелся, что бы глупостей не наделать.

– И?

– Вы задаёте вопросы не по существу моих занятий. Система отключается.

– Эй!

Тишина. Отбросив веник, который пытался поддать ему под седалище, и, тяжело вздыхая, Евшиков начал осматривать помещение. О наливное яблочко сломал зуб; при попытке рассмотреть блюдца, чуть не получил разрыв сердца, так как вся гора блюдец внезапно подпрыгнула и, с отчаянным криком: "а посуда вперёд и вперёд!", заняла круговую оборону; лежавшая на скамье подушка, которую он потрогал, истошно заквакала и, глухо сообщив ему: "Будет, будет трубочист, чист, чист!", совершенно по-лягушачьи ускакала в другую комнату.

– Подумаешь, недотрога, – буркнул Евшиков, рассматривая свои, далеко не первой свежести, руки, – из самой пыль с пухом летят!

Ответом ему было надменное чихание.

– Плевал я на всякие изображалки, – обиделся невольный исследователь волшебных знаний, и, поплевав на свои ладони, вытер их о штаны, – мы, хотя и дураки, а на фифах не сидим! Нас и жёсткая табуреточка устроит!

С этими словами он уютно устроился в большом мягком кресле, стоящем перед огромным, заваленном свитками, дубовым столом. На краю стола лежало несколько свежих свитков с яркими красными печатями. Без особых раздумий, протянув руку, Евшиков дёрнул одну из печатей. Свиток развернулся. Привычная вязь кириллицы ожила и начала складываться в фигурки и предметы. Евшиков поднёс к глазам бересту и с удивлением увидел себя. Вот его выбрасывает из ключа колючего, в котором ещё нет зарослей ежевики. Вот два дюжих молодца, подозрительно похожих на Булата-багатура и Ягишну Петровну, подхватывают вялого обмякшего Евшикова под руки и волокут к телеге. А вот и избушка Никитичны. Точнее, прекрасный терем. Сама Никитична стоит на пороге в виде высокой статной женщины с высокой причёской и массивными золотыми украшениями на шее и на руках. В другом абзаце смутил крупный полный дядька, который оказался Кощеем, чей румянец совсем не вязался с образом главного волшебного злодея. К кощеевому колену прижимался здоровенный тигр с золотой цепью на шее, смутно напоминающий ягишниного кота. А потом Евшиков на картинке открыл рот и что-то активно начал говорить. И тут свиток оборвался.

Он заволновался, схватил один свиток, второй, третий... В первом свитке буквы сложились в незнакомую ухмыляющуюся рожу, во втором в здоровенную дулю и, только в третьем, он увидел знакомые фигурки. С недоумением смотрел незадачливый читатель на себя, широко раскрывающего рот в яростном крике, потом замолкающего и падающего на телегу; смотрел, как два здоровенных богатыря с саблями на боку превращаются в Ягишну Петровну и в двенадцатилетнего Булата; как полнокровный, круглолицый, с приятной внешностью, Кощей становится тощим, мрачным, гремящим костями чудовищем; как сгибается Никитична, исчезает её белая – белая кожа, а зубы становятся железными; как в воздух поднимается тигр и, приложившись об землю не менее пяти раз, превращается в очень крупного кота с обрывком золотой цепи в лапах.

– Это что ж я такое, сильное, говорю, – спросил он сам себя, – что всех так корёжит? Эх, и звука нет...

Спросить было некого. Евшиков закручинился. Вспомнилось ему, что не ужинал, что выход из архива так и не нашёл, что сидит, здесь, один одинёшенек... В кресле стало неуютно, он встал и снова начал ходить по залу. Ноги сами принесли его в угол, где стояла кадушка с зеркалами. На кадушке было написано: "Инструкцию блюди: будь в речах ясен, не витийствуй, вопрошай по существу, пальцами не тычь, от увиденного зеркало не разбивай, после беседы не бросай, на место ставь аккуратно". Внизу была приписка мелким шрифтом: "За порчу имущества проводятся исправительные мероприятия в печи Ягишны Никитичны".

– А я что? Я – ничего! – испуганно пролепетал Евшиков, – я только спросить!

И, протянув дрожащую руку, вытащил одно из зеркал, в старинной серебряной оправе. Глубоко вдохнул и, глядя в зеркальную глубину, спросил:

– Где Ванька? Ваньку мне покажи.

В зеркале соткалось изображение Евшикова, которое скептически хмыкнув, уточнило:

– Который из них? Ванек у нас много.

– А который с Булатом!

Зеркало подёрнулось рябью, потом в глубине стекла возникла Ягишна Петровна, с задумчивым видом точившая меч в своей комнате. Евшиков почесал в затылке.

– Булатку теперь покажи!

В зеркале появился Булат-багатур в окружении книжных полок, рассеянно тасующий пасьянсные карты.

– Это где же он находится?

Зеркало чутко отреагировало на новый вопрос: изображение уменьшилось и отодвинулось вглубь. Стала видна большая комната, заполненная книгами и заставленная столами. За одним из столов и сидел багатур, раскладывая пасьянс.

– Я понял, что он в комнате. Комната где?

– Это, неуч неучёный, вопрос не по адресу, – отражение Евшикова почесало себе нос, – наше зеркальное дело персоны демонстрировать. А местоположение персон – это к Безошибочно Точному Навигатору. Если он из своей щели теперь вылезет, хе.

– Эх, – расстроился Евшиков, – это паук, что ли? Не, я его веником Никитичны напугал, он там вечно сидеть будет. Слышь, зеркало, мне Булата найти надо. Подскажи, а?

– Кричи, – кратко ответило отражение и погасло.

Осторожно поставив зеркало на место, Евшиков широко раскрыл рот и взвыл:

– Була-а-а-а-ат!! Була-а-а-а-ат!!

И тут выяснилось, что в одной из стен есть дверь. Эта дверь распахнулась и знакомый голос спросил:

– Евшик, ты? Чего орёшь?

На пороге появился Булат. Вид у него был пасмурный.

– Тебя искал.

– Зачем?

– Заблудился, думал дорогу у тебя спросить.

– У меня? В архиве? – багатур иронично улыбнулся, – а почему это я должен, здесь, находиться?

– Мне тебя зеркало показало.

– Само, что ли?

– Не, я спросил.

– А зачем? Соскучился?

– Не, просто вспомнился...

– Понятно, – сказал багатур, обозревая разбросанные на столе свитки, – врать не умеешь. Ладно, пойдём.

– Куда? – занервничал Евшиков.

– Не трусь, – Булат покровительственно потрепал его по руке, – выход покажу.

Они прошли в соседнюю комнату, заставленную ровными рядами столов и бесконечными стеллажами с книгами и свитками.

– Что это за комната? – Евшиков с недоумением огляделся.

– Нравится? – его спутник тоже огляделся, только с удовольствием, – наша библиотека. Одна из лучших, между прочим!! Эх, Евшик, всё-таки, ты тупой и неучёный, невежественный какой-то. И как ты таких дел наделал?

– А это точно я? – опасливо спросил Евшиков, – я, конечно, в свитках всякое увидал, но пребываю в сомнениях...

– Чего?!

– Звука нет, – отдышавшись от тычка в бок и прикрыв на всякий случай голову руками, выдохнул несчастный неуч, – без звука бездоказательно.

– Ага, – подтвердил багатур, – звука и правда, нет. Звуковые свитки хранятся в ларце, в котором сам батюшка Кощей свою смерть прячет, а ларец спрятан за семью замками. И пару джиннов на стражу поставили, для надёжности. Подумать боюсь, что будет, если их развернуть. Ладно, пошли, на воздухе поговорим.

И вывел Евшикова через резную низкую дверь на высокое крытое крыльцо. Тот обессиленно рухнул на верхнюю ступеньку. И как же он не видел эту дверь раньше?

– Плохо территорию обследовал, – багатур словно прочитал его мысли, – всего делов-то, обойти сарай со всех сторон. На, Евшик, поешь немного, а то вялый ты, плохо речь понимаешь, а нам поговорить надо.

И сунул в руки своему собеседнику жареного цыплёнка. Сам же достал из-за пояса курительную трубочку с длинным мундштуком, аккуратно набил её тонкими сушёными яблочными шкурками и закурил. Он представлял собой странное зрелище – полуголый босой двенадцатилетний пацан в половецких шароварах, с высоко подвязанным хвостом на макушке бритой головы, с неизменным кривым кинжалом на поясе и курительной трубкой в зубах. Тонкий ароматный дымок вился вокруг высокого крыльца, плескался возле Булата, заползал Евшикову в нос. Нежное жареное цыплячье мясо таяло во рту. На небо высыпали первые звёзды. На Евшикова напали благодушие и расслабленность, стало так хорошо, что и словами не передать. И тут идиллия рухнула – к ним быстро шла Ягишна Петровна, закинув здоровенный меч на плечо.

– Это что? – сдавленно пискнул Евшиков.

– Меч-кладенец, – глубоким басом ответила Петровна, – ну и меч-голова с плеч. Ты поел? К разговору готов?

И Евшиков потерял сознание.

...сильная рука хлопала его по щекам так, что голова моталась из стороны в сторону. Высокий голос Булата и бас Петровны переплетались между собой и настойчиво лились в уши:

– Ванька, ты дурак, да? Ты зачем с этой шпалой припёрся? Зачем человека напугал?

– Я на серьёзные беседы только с оружием хожу, ты же знаешь.

– Что б я с коня упал!!! А голова с плеч в качестве утоняющего вопроса, да?

– Не, зачем так радикально... Плашмя можно стукнуть или рукоятью в бочину ткнуть...

– Ахрр, дипломат недоделанный!

– Будет тебе, Булат, мне и так в шкуре ягишниной худо, а тут ещё и родного меча в руки не возьми! Сорвался малость, с кем не бывает? Да и кто ж знал, что неуч хлипкий такой? Может, его холодной водой полить?

– Не надо водой, – слабо сказал Евшиков, – мне и так плохо.

Ответом ему был двойной вздох облегчения.

– Очнулся, – пробормотала Ягишна Петровна, – батюшка Кощей за тебя нас в камень обратил бы или по ветру развеял... Обошлось...

И, взяв его могучей рукой за шиворот, снова посадила на ступеньку. Потом, шумно сопя своим огромным корявым носом, участливо заглянула ему в лицо и доброжелательно спросила:

– Чего дрожишь?

– Больно вы, Ягишна Петровна впечатляюще выглядите, особенно вблизи, – умирающим голосом отозвался несчастный неуч, – опять же, зубы у вас железные, сильно боюсь, что съесть меня желаете.

– Вааще, полный дурак, – обиделась Петровна, – я ж поддельная Ягишна, людьми не питаюсь. Сколько тебя Никитична учила, а ты всё не учишься.

– Но тянет же периодически, – участливо сказал багатур, – вчера только жаловался.

– Тянет, – потупилась та, – даже спать не могу. Давайте, решайте что-нибудь скорее, сколько можно мучиться? Я – нормальный русский богатырь, и желаю таким остаться!!

Багатур кивнул, набил новую трубку, раскурил и сел рядом с Евшиковым. Задумчиво сделал пару затяжек, и, не торопясь, подбирая слова, заговорил: