Текст книги "Живой замок. Через тернии"

Автор книги: Евгений Живенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Неожиданно на свет, еле переставляя лапками, вышла ласка. Она явно перенасытилась кровью и все это время, скорее всего, отлеживалась в каком-то закутке зала. Ее темные глаза безразлично окинули взглядом местами кровоточащую кисть Мелисара.

– Так вот кто шумел, – приветственно произнес Мелисар и наклонился, чтобы подобрать зверька.

Над головой у него что-то со свистом пронеслось. Не разгибаясь, он наблюдал, как стрела острием ударяется о пол и, не нанося каменным плитам никакого урона, отскакивая, теряется в темноте. Мелисар сгреб зверька рукой и завалился всем телом под желоб, опоясывающий гору.

– А нет. Не ты, – изрек он, снимая с плеча лук.

По тому, как упала стрела, можно было понять, что стреляли с плит, которые создают собою второй этаж. Причем неприятель, скорее всего, метил из-за горы, видя только голову Мелисара. Если бы он был ровно над ним, от заточенного острия стрелы его бы уже ничего не спасло. Парень кое-как наложил на тетиву лука стрелу, которую так и не успел спрятать в колчан. Он попытался высунуться из-под желоба, но выпущенное вражеской рукой древко тут же скользнуло наконечником по его плечу, распоров ткань и оставив длинную кровавую борозду на теле.

– Прыткий какой, – кинул Мелисар, скривив рот и ощупывая плечо.

Противник не тратил времени зря, и пока Мелисар готовился к ответной атаке, успел обогнуть гору и уже находился сбоку. Для одного смертоносного выстрела этого еще мало, но уже хватит, чтобы заставить Мелисара не высовываться из-под желоба. Не собираясь ждать, пока неприятель полностью обогнет эту каменную насыпь с черепом великана под потолком, он вывернулся и на локтях под желобом стал ползти, огибая гору в противоположном направлении. Если оторваться от него, то появиться шанс, наконец, выскользнуть из-под каменной чаши и выстрелить в ответ.

Ласку он оставил лежать под желобом в самом начале, сейчас она не отличалась прытью, и толку было от нее мало. Носить же ее с собой было обременительно и опасно для нее самой. Под этой чашей Мелисар изворачивался по-всякому, стараясь не попасться на глаза противнику, поэтому спрятав ее у себя под одеждой, он бы мог навредить зверьку, ненароком его придавив.

Полз Мелисар недолго. Перевернувшись на спину, он, ухватившись руками за края чаши, выскользнул из-под нее и ловким движением наложил стрелу. Он, затаив дыхание, лежа на лопатках со вскинутыми руками, дожидался своего противника, который по его расчетам должен был вот-вот показаться из-за поворота горы. Нет ничего более коварного, чем время в такие моменты. Оно, замедляясь, отбивает сумасшедший ритм сердца в ушах тогда, когда пытаешься вслушаться в малейший шорох, и позволяет в твою голову закрасться потоку мнительности, который, будто серый вязкий туман окутывает и постепенно поглощает собой всю решительность.

Так и сейчас, Мелисар не мог понять, где его враг. Почему он медлит? Может, он решил обойти гору другой стороной, и вот-вот ему откроется идеальный вид на него, распростертого на полу и смотрящего в совсем другую сторону?

Мелисар скосил глаза в ином направлении и сразу понял, что зря. Из-за горы на втором этаже, куда он так пристально всматривался до этого, выскользнула тень. Воздух наполнил еле слышный звук колебания тетивы, который тонул в отзвуках спадающей из великаньего рта воды, и нарастающий свит стрелы. Мелисар, будто в конвульсиях, дернулся всем телом, и стальной наконечник раскрошил каменный угол плиты всего в нескольких пальцах от его головы. Он уже понял, что момент упущен и что он никак не успевает, но, все же изогнув руки под причудливым углом, выпустил стрелу в ответ. Сказать наверняка, попал или нет, он не мог, ведь как только оперение, воткнутое в окончание отшлифованного древка, унесло тетивой, ему пришлось уклониться от вновь пущенной противником стрелы. На этот раз его спас только желоб, под который он вновь забрался.

Мелисар с силой ударил кулаком по холодной плите возле себя, им овладел гнев. Гнев на самого себя за то, что поддался мнительности, упустил момент внезапности, посмотрел в другую сторону и потерял возможность прицельно выстрелить первым. Теперь такой фокус не пройдет, чужак вряд ли даст ему это повторить или живым выскользнуть из-под желоба, чтобы укрыться в темноте дальних углов зала, где бы Мелисар получил преимущество. Он в гневе бил по плите еще и еще, пока его не остановил душераздирающий возглас, который огласил весь зал. Мелисар замер с занесенной для удара рукой. Его противник не издал и звука до этого момента, а теперь, захлебываясь криком, то и дело срываясь на хрип, он и не думал останавливаться, беспрерывно оглашая чертог. Мелисар ощутил, как лоб и все тело покрывает холодный липкий пот. Он боялся не то что выглянуть, а даже пошевелиться. Ужас расползался по залу, и не было необходимости глубоко вдыхать, чтобы прочувствовать его пронизывающий колкий запах.

Сам не осознавая как, Мелисар выбрался из-под чаши. Он как будто на некоторое время потерял власть над собственным телом и вновь им завладел лишь тогда, когда его взору открылось все происходящее на втором этаже. Было плохо видно, блики мертвенно-бледного света горы почти не доставали туда. Но и без них Мелисар различил, что его противник там уже не один. Нечто набросилось на него. Контуры их теней заламывались и с бешеной скоростью перетекали, менялись. Мелисар никак не мог разобрать, что это, но мог с уверенностью сказать, что напавшее существо точно не человек. Его размеры и угловатые очертания, словно высеченные из камня, говорили о том, что это и не медведь, не дикий зверь.

Парень со стрелами, которые были бесполезны в ближнем бою, так рьяно пускавший их в Мелисара, превратился из охотника в добычу. Его крик сбился на некое гортанное клокотание – что бы с ним ни делало это нечто, ему осталось уже недолго. Мелисар сжал лук так сильно, что побелели костяшки пальцев. Глаза болели от безотрывных попыток увидеть все в мельчайших деталях. Внезапно из непрерывно движущегося сгустка двух теней отделились еще две, гигантские и продолговатые, они взвились к потолку. Парень, оцепенев, пытался понять, что это. Тени, разойдясь в разные стороны, опустились, после чего вновь почти сомкнулись в воздухе над головами двух сражающихся. Мощный поток воздуха ударил Мелисара в лицо.

– Крылья! – шепотом произнес он и тут же, сделав несколько шагов назад, наложил стрелу.

Два широких крыла продолжали грузно опускаться и вздыматься. Обе тени оторвались от плит второго этажа и, немного приблизившись к горе, зависли под самым потолком. В кругу света, излучаемого горой, которого они наконец достигли, стало видно жертву. Истерзанный парень был зажат в чьих-то мощных объятиях, лишившись всех сил. Этот враг превосходил его во всем. Нечто неожиданно разжало свою мертвенную хватку и его руки исчезли за телом парня. Гортанный звук сменился отвратительным бульканьем. Зал огласил звук трескающихся костей. Мелисар увидел, как когти неведомого чудища пронзили жертву насквозь по центру солнечного сплетения и теперь медленно расходились в разные стороны. Он выронил лук и, согнувшись пополам, зажал рот руками. Момент, когда жертву разорвало на две части, он пропустил, лишь услышав два последующих друг за другом шлепка об пол того, что осталось от парня.

Борясь с желчью, подступившей к самому горлу, Мелисар выпрямился и дрожащей рукой поднял лук. На полусогнутых ногах он выглядывал из-за края горы, пытаясь вести себя как можно тише, но тело не слушалось. Его то и дело передергивало так, что приходилось вновь зажимать рот рукою. Пытаясь подавить это в себе, он старался разглядеть чудовище так, чтобы оно не заметило его самого. Мерные взмахи крыльев, от которых мириады мелких капель, вздымающиеся над водой, разлетались по всему залу, прекратились. Нещадный монстр сложил крылья и упал прямо на гору. Огромные пальцы, которые заканчивались острейшими когтями, пронзили камень так же легко, как хорошо наточенная секира вонзается в ствол дерева. В разные стороны разлетелись куски мха, осколки камней, белые ледяные кристаллы и брызги воды. Чудище без видимых усилий держалось на почти вертикальном склоне горы, свет которой теперь освещал все изгибы его мощного тела.

– Я знаю, что ты здесь, – его голос поверг Мелисара в ужас.

Он до последнего надеялся выбраться отсюда живым. Затаиться и дышать через раз хоть несколько дней, лишь бы выждать, пока оно уберется восвояси. Изнемогать от голода и жажды, но терпеть и ждать. Однако стеклянным, громким голосом оно лишило его этого.

– Ты лишь очередное кровавое пятно на плитах этого замка.

Тварь с обрызганным кровью телом медленно пронзала гору своими когтями, направляясь к Мелисару. Собрав всю волю в кулак, он выпрямился и отступил на несколько шагов от горы, чтобы предстать пред зверем и умереть от него как подобает. Это позволило ему сделать то, чего он желал и между тем боялся больше всего – узреть лик чудовища.

– Твоя храбрость – это безнадежность.

Голос зарождался в массивной грудной клетке твари и вырывался через ее отвратительный рот, которому до конца мешали закрыться два растущих из верхней челюсти искривленных в разные стороны клыка.

– Твоя сила – это отчаянье.

Тело походило на человеческое, но было в разы больше и сильнее. Ноги, как и руки, заканчивались длинными пальцами с когтями. Они были короче, но при этом изгибались в разные стороны не хуже громадных передних конечностей. От спины отрывались два сложенных крыла, перепончатые и заостренные на концах, они напоминали крылья летучей мыши. Мощные плечи и раздутые мышцы лишали даже призрачных надежд победить тварь своими силами.

– Твоя жизнь – ничто.

Тварь рокотала, изрыгая раз за разом из своих недр неподдельный гнев. Каждую последующую фразу Мелисар принимал как последние слова, услышанные им в этой жизни. Но чудище не спешило с расправой.

Наиболее отвратительным в нем было лицо. Клыки, сильно выпирающие скулы и подбородок, острый, как наконечник копья. Огромные брови, уши, будто те же уменьшенные крылья, и нос, впавший вглубь лица, как в ссохшемся человеческом черепе. Но что сразу бросалось в глаза – это цвет. Тварь вся была одного тона, напоминающего почерневший мрамор. Только глаза отливали темно-оранжевым и резко выделялись на фоне ее тела. Которое между тем местами было правильной, плавно перетекающей формы, а местами – на локтях, коленях и костяшках пальцев в особенности – настолько угловатым, что казалось, будто его высекли из камня.

Мелисар сделал еще пару шагов назад. Тварь, оттолкнувшись ногами и расколов при этом огромный валун, спрыгнула с горы на пол, прорубив в плитах при этом глубокие борозды. Она приземлилась как раз перед рваными кусками плоти погибшего парня. Под ними, растекаясь во все стороны, уже образовалась значительных размеров лужа темно-красного цвета. И хотя Мелисар понимал всю бессмысленность попыток дать какой-либо отпор, заканчивать так ему не хотелось. И, несмотря на то, что погибший парень был ему врагом, пытавшимся убить его, ему все равно было жаль его. Ни одно живое существо не заслуживает такой смерти. Мелисар вскинул руку и попытался выхватить стрелу из колчана, ведь поднимать ту, которую он обронил, было все равно, что склонить голову перед занесенной секирой палача.

Однако тварь была против его намерений. Крылья на ее спине раскрылись, после чего быстрым движением сошлись у нее перед лицом, послав в Мелисара мощный поток воздуха. Стрела вылетела из занесенной им над головой руки. Сдержав волну, посланную в него, Мелисар судорожно сглотнул. Рука так и осталась висеть в воздухе, бегая пальцами по оперениям с десятком стрел. Вынимать новую он не спешил.

– Ты медленный и жалкий. Ты разбудил меня своей первой стрелой, и я не позволю, чтобы еще хотя бы одна была пущена тобой.

Неожиданно Мелисар понял, откуда взялось чудовище. Он перевел взгляд на второй этаж. Да, так и есть. Во мраке больше не угадывались контуры ранее стоящего там каменного изваяния. В каждом из углов стояло по одному, теперь же один из закутков пустовал. Войдя в зал, он не придал им особого значения, и кажется, зря. Сейчас Мелисар понял, что это именно он разбудил эту тварь своей стрелой, пущенной на скорую руку в тогда еще живого и довольно прыткого парня с луком.

– Я целил не в тебя, – нерешительно ответил Мелисар.

– Ложь будет литься из уст любого, кому в лицо дохнет смерть, – произнесла тварь, медленно и по-кошачьи ступая в направлении своей очередной жертвы.

– Не думал, что порождение столь ужасного, изощренного и хитроумного замка не сможет отличить правду от лжи, – более смело и с вызовом воскликнул Мелисар.

Чудовище оторвало от пола свои передние конечности, приняв человекоподобную позу. Нижняя губа на его лице поползла вниз, обнажив ряд узких заостренных клыков. Оно издало рык, от которого задрожала даже гора. Мелкие осыпавшиеся с нее камни начали подрагивать, на мгновения отрываясь от холодных плит. Мелисар оглянулся, воспользовавшись тем, что, рыча, тварь, закрыла глаза. Позади он увидел небольшую дверь, сбитую из дерева и по краям окованную железными пластинами. Выход все-таки есть. Вот только как добраться до него быстрее, чем чудовище, которое одним прыжком может преодолеть половину чертога и пришпилить его своими когтями к полу?

– Я вырву твой язык и вложу его в великаний череп на пике этой горы, – пророкотала тварь.

Мелисар собрал всю силу своего духа.

– Его вымоет оттуда водой, глупое ты ничтожество!

Лицо чудовища искривило от злобы. Вслед своим словам Мелисар послал стрелу. Ослепленное гневом порождение замка уже не успевало уклониться или отразить ее крыльями. Наконечник ударил точно в шею, но древко не вошло в плоть, как ожидал Мелисар, а разлетелось на щепки. Сердце в его груди болезненно пропустило несколько тактов. Ноги чудища согнулись в коленях, в ответ рука Мелисара потянулась за второй стрелой. Тварь с силой оттолкнулась от плиты, по которой тут же прошла россыпь глубоких трещин, и вознеслась в воздух.

Парень смотрел, как она неумолимо несется на него, выставив когти вперед, и вместо того чтобы попытаться достичь заветной двери позади себя, он ринулся ей навстречу. Все, что он видел сейчас, – это ее огненные глаза, приближающиеся к нему с каждым мгновением. Сам до конца не понимая, что он делает, Мелисар за миг до того, как когти чудища должны были пронзить его тело, не замедляясь, упал на колени. Правая рука, высоко поднятая над головой и с зажатой в ней стрелой, вонзила ее острым концом в то, от чего Мелисар на бегу не мог оторвать глаз. Сам он не видел удара и не понимал, попал ли куда-то вообще. На коленях и выгнув при этом спину что есть силы назад, он проскользнул под брюхом у чудища, оставшись живым. Только когда тень полностью пронеслась над ним и обрушилась с неимоверным грохотом на плиты, он начал приходить в себя.

Будто выныривая из глубин неосязаемого океана, Мелисар провел левой рукой по взмокшему лбу. С правой, ощутив в ней боль, он выронил только обломок стрелы, который заканчивался оперением. Кажется, она разломилась надвое во время удара, при этом немного поранив его ладонь, но Мелисар был рад тому, что лучшую ее часть он все-таки оставил в теле чудовища.

Рык, звучащий позади него, не перешел на визг или крик, кажется, тварь до конца была пропитана злом замка, и человеческие слабости не были ей свойственны. Лишь ранее отчетливо звучащий гневный оттенок сменился болезненным. Мелисар слышал его словно из глубокой расщелины в земле, и только когда поднялся с колен, понял, что им пронизан весь зал. Он обернулся, чтобы увидеть, что же значит этот рык – победу или лишь ненадолго отсроченную смерть.

Чудовище перекатывалось по полу. Одно из его крыльев то и дело пыталось распрямиться, другое подрагивало, будто в предсмертных конвульсиях. Похоже, оно было переломано сразу в нескольких местах. Ноги с жутким скрежетом длинными когтями скользили по плитам, изгибаясь в разные стороны. Одна рука то и дело полосовала лицо, другая же, сжатая в кулак, разносила каменные плиты на куски. Мелисар и не надеялся в этом хаосе увидеть, куда попал. Тварь отлетела в полумрак, это помешало увидеть обломок стрелы, но неожиданно помогло увидеть место, куда он его воткнул. На лице чудища больше не было двух пылающих огней – один из них потух навеки. Мелисар понял, что, возможно, атаковал в единственное уязвимое место чудовища – глаза.

Однако, несмотря на столь сложную рану, тварь продолжала извиваться и не спешила испускать последний вздох. Парень почувствовал что-то неладное. Не раздумывая и не дожидаясь очередного зла, он кинулся к ласке, которая так и продолжала лежать под желобом, там, где он ее и оставил. Да, в тот момент, когда ноги твари оторвались от пола и та зависла в длительном прыжке, он на миг подумал о рывке к двери. Но осознание того, что не простил бы себе предательство единственного живого и близкого ему существа, будто хлыстом обожгло его изнутри. Поэтому вместо того, чтобы обратиться в бегство, он кинулся вперед и сделал то, во что сам бы никогда не поверил.

Между тем тварь хоть и продолжала извергать из глубин своей рокочущей глотки отвратные звуки, смогла подняться на ноги. Ее качало из стороны в сторону, руки хаотично рассекали воздух, а единственная точка посреди огненного глаза – едко-темный зрачок – вращалась, будто обрубок древесины, попавший в водоворот. Мелисар подхватил ласку и, уже намереваясь кинуться к двери, остановился, неожиданно осознав, что между ним и единственным выходом теперь разъяренное раненое чудище. Его грудь то сужалась до человеческих размеров, то расширялась, принимая подобие двух медвежьих. Поочередно то одна, то другая нога подкашивалась, но одно рабочее крыло редкими взмахами помогало ему устоять. Даже в таком виде тварь вселяла ужас.

Но оказавшись в шаге от успеха, отступать Мелисар не собирался. Он рискнул обежать чудище стороной, подгадав момент, когда оно завалится в противоположную сторону. Шаг, второй, он набирал скорость и почему-то чувствовал, как им овладевает неконтролируемый страх. Бежать в лоб на существо ему было легче, чем обогнуть его. Эмоции ужаса уже начали замещаться эйфорией, когда сначала Мелисар поравнялся с тварью, а после почти проскочил ее. Однако невероятной мощи удар смял его успех. Подброшенный вверх Мелисар пролетел по дуге несколько томительных мгновений, после чего с болью врезался о каменную стену. Весь воздух вышибло из его легких, словно нечто огромное сжало их в кулак. Затылок обожгло болью, в глазах потемнело, а рука, в которой он так крепко сжимал ласку, разжалась. Мелисар, не издав ни звука, бесчувственной грудой сполз на пол. Чертог и заветная дверь померкли в его глазах.

Глава 6
Слепая боль

– Быстрее, нужна еще вода!

Маленький Стиан нес большое ведро перед собой, ухватившись за ручку обеими руками. При каждом его шаге вода выплескивалась наружу, обливая то землю перед ним, то его самого. Руки ужасно оттягивало, но он терпел и шел вперед, раскачиваясь при этом из стороны в сторону.

Из мрака перед ним вынырнуло лицо Эгиля, обмазанное пеплом и грязью.

– Давай ведро, парень, – произнес он в спешке, кидаясь к нему.

– Но я тоже хочу. Я могу! – противился Стиан.

Эгиль дорожил каждым мгновением, но он не простил бы себе грубость с пока еще, возможно, не все понимающим, но уже таким храбрым мальчишкой. Он опустился пред ним на одно колено и заставил его поставить ведро на землю, положив руку ему на плечо.

– Послушай, я никогда не усомнюсь в твоей силе и мужестве, и никто другой, но сейчас, когда огонь пылает со всех сторон, ты как никогда нужен своей семье, – начал Эгиль. – Беги к матери и младшей сестренке, позаботься о них. Уведи их подальше от огня и успокой. Слышишь меня?

Стиан кивнул.

– Ты справишься с этим?

Мальчуган принялся кивать вдвое быстрее.

– Пообещай мне.

– Обещаю! – гордо произнес он.

– Все, беги тогда, – произнес Эгиль и подтолкнул парня.

Не дожидаясь, пока мальчуган скроется за поворотом, он, схватив ведро, повернулся лицом к огню.

Многие годы он видел его в очаге, пылающим в праздничном костре, но никогда не видел таким. Языки пламени всегда что-то ограничивало, что-то сдерживало. Но теперь, когда огонь получил свободу, никакие мысленные попытки сдержать страх перед его мощью Эгилю не удавались.

Высокие языки пламени вздымались над ближайшим к нему домом. Толстые бревна, из которых он был сколочен, полыхали, будто щепки, и чадили дымом, образуя огромный вздымающийся столб мертвенного дыхания деревьев. Его непроглядные клубы заволокли все небо. Эгиль не знал, с чего все началось, но знал, что если ничего не делать, им всем придет конец. Насколько он понял, пылали все приближенные к центральной площади строения, и хотя ветра почти не было, огонь стремительно продвигался во все стороны. Каждый раз он робко прикасался к новому дому, к новому дереву и, не чувствуя преград, сразу захватывал его. Обволакивал своим жарким поцелуем крышу и листву и неизменно выедал их. Испепелял дыханием, не страшась ничего на своем пути. В агонии он вселял столько страха, что если подпитывался еще и им, то объял бы весь мир. Заполнил бы его собой и поглотил, не щадя, не думая.

Один из самых страшных врагов. Лишенный любой, даже малейшей мысли, но от этого нисколько не слабее. Похоже, именно эта непоколебимость является его мощью. Пламя не знает сомнений, если оно может сжигать – оно делает это. Нет условий, нет правил, нет никаких границ, за которые нельзя переходить. Есть только то, что можно уничтожить, ведь оно является залогом его жизни. И будет ли оно бездействовать или неистово кричать при этом, пламени все равно. Нет более ненасытного врага, чем огонь.

Эгиль попытался приблизиться к горящему зданию, но жар не пускал его. Он стоял невидимой стеной, выжигая глаза и опаляя не защищенную одеждой кожу. Сумев сделать всего несколько шагов, охотник что есть силы выкинул ведро с водой вперед, крепко сжимая его за края. Вода хлынула потоком, разводя пламя в стороны, и, коснувшись стены дома, на мгновение показала почерневшие бревна. Однако в сравнении с вздымающимися до неба языками огня она казалась ничем, плевком в водопад, дуновением в смерч. Пламя тут же вновь сошлось, испарив всю влагу, обрушенную на него.

Вера в успех была слишком мала, но неудача не заставила Эгиля опустить руки. Он изначально знал, что противостояние это неравное и что самому ему не справиться. Эгиль, скорее, не дал приблизиться к огню ребенку, чем действительно хотел одним ведром одержать победу. Главной задачей сейчас было привести к этому дому как можно больше людей, ведь только вместе у них появится шанс остановить огонь.

Выкинув в небо сноп искр, часть крыши обрушилась внутрь дома с громким треском. Похоже, одна или несколько балок уже перегорели, и теперь дом был близок к полному разрушению. Самое страшное заключалось в том, что если последует еще один подобный завал, то от обилия искр и разлетающихся горящих ошметков рождалась вероятность новых возгораний. Осознав это, Эгиль заставил себя поспешить. Он кинулся к одному из колодцев, по пути наблюдая за тем, как десятки людей целенаправленно движутся от воды к огню и обратно.

Он не различал их лиц и видел только тени, которые начинали отбрасывать их тела, приближаясь к пламени пылающих домов. Слышал обрывки их криков и возгласов, которые приглушал собой лишь исходящий отовсюду звук пожирающего древесину огня. Чувствовал страх, их страх, но при этом видел, что никто из них не намерен отступать. Да и как они могли? Ведь горят их дома, и в этом ярко-оранжевом жерле гигантских костров умирает и часть их самих. Те же, чьи жилища еще были не тронутыми, делали все возможное, чтобы это так и осталось. Чтобы пламя не подобралось к ним. Они носили ведра с таким же рвением, как и те, кто еще верил, что языки пламени на крышах их домов можно было потушить.

Эгиль спешил, но после яркого света огня, впритык к которому он совсем недавно подобрался, было сложно разглядеть что-то в густой ночной темноте. Свет звезд мог бы помочь, но густой дым закрыл их собой. Приблизившись к колодцу, охотник почувствовал, как ноги неожиданно начинают скользить. Вскинув руки, он удержал равновесие и впредь был более осторожным. Хаос и спешка в движении образовали перед выложенным из камня колодцем изрядный участок грязи. Воду здесь расплескивали во все стороны, и если хорошо вглядеться, можно было увидеть постепенно высыхающие следы дюжины пар ног, спешащих в разные стороны от источника воды.

У колодца уже кто-то стоял. Беспрерывно работая, он наполнял ведра каждого, кто подбегал к нему. Мрак мешал увидеть лицо, но по движениям Эгиль понял, что тот устал. Исчерпал запасы своих сил, и теперь его руки двигались рывками, а ноги от напряжения тряслись.

– Давай я, – сказал Эгиль, приближаясь.

– Нет, – хрипло ответил знакомый охотнику голос.

Он мог ошибиться в темноте, но, похоже, его обладателем был Арок – молчаливый, стареющий дровосек. И это было лучшее описание его как человека. Когда-то давно в запале он убил свою возлюбленную. Излишек медовухи в нем и секира в руках привели к этому. Он не желал ее смерти, это было случайностью. Они кричали друг на друга в его доме, и когда он, пошатываясь, кинул топор в стену, то даже не сразу понял, что убил ее. Она, расплакавшись, лишь хотела выбежать наружу, оставить его просыпаться, но холодное лезвие остановило ее. Многие хотели видеть его смерть после этого, но совет селения решил оставить его в живых, и долгое время было не ясно, что для него самого было лучшим исходом. Арок страдал, никто этого не видел, но все это знали. Он перестал общаться с другими, перестал выпивать. Единственное, что он делал, это рубил.

Звон его топора можно было нередко услышать, гуляя по лесу. И звук этот разлетался между деревьями как днем, так и ночью. Ближе к центру селения находится навес, под которым складывают древесину для растопки очагов. Это делают для тех, кто не в силах сам взяться за топор, для стариков и вдов, а также на случай, если придет тяжелая зима и до навеса будет в этом случае добраться проще, чем до окраины леса. Арок набил это хранилище поленьями до самой крыши, перенося их или поздним вечером, или ранним утром, избегая чужих глаз. Поначалу никто не желал пользоваться плодами его неустанной работы, но со временем это чувство покинуло людей.

Прошли десятилетия с тех пор. Женщины, подходя к навесу и набирая изрубленные поленья, теперь и не задумываются о том, кто их туда положил. Чьи изношенные руки, перемотанные окровавленными повязками, продолжают заносить топор над головой изо дня в день. Мало кто вспоминает об Ароке, но его это не волнует. Главным для него является только то, что он сам помнит. Тот день, кажется, навсегда засел у него в голове, а сам он застрял в следующем – дне искупления.

Эгиль знал, что постоянная работа износила Арока. Ему давно за сорок, и ссохшееся тело с набухшими на руках жилами уже давно непригодно для тяжелой работы. Охотник не желал видеть, как стареющий дровосек, обессиленный, завалится в грязь, ведь большая часть людей из селения, узнав его, не подадут ему руки, не помогут подняться.

– Давай, я же вижу, что ты на грани, – пытался добиться своего Эгиль.

– Нет! – громко взревел Арок, начав поднимать воду с еще большим усердием. – Ты не знаешь моей грани, никто не знает…

Последние слова, вылетевшие из уст дровосека, были шепотом, но Эгиль услышал их, и именно они заставили его отступить. Наполнив свое ведро, он поспешил к пылающему зданию, пытаясь по пути зазвать с собою как можно больше людей. Откликнулось лишь несколько. Остальные либо тушили собственные дома, либо помогали соседям, либо в хаосе просто не понимали ничего и, объятые страхом, плескали воду во все горящее возле себя.

Косматая грива волос неожиданно окутала лицо Эгиля, когда тот уже преодолел половину пути к огню. Бывалому охотнику хватило лишь одного мгновения, чтобы понять, кто это. Легкий запах хмеля и хвои выдал Ловеллу.

– Эгиль, это ты? Прости, я… темно и…

Она влетела в него, но тут же отстранилась.

– Успокойся. Что-то случилось? С таверной все в порядке? – спросил Эгиль, придерживая ее за локоть.

– Да, там сейчас Торлаг. Он обещал присмотреть, но не думаю, что действительно сможет, – переведя дыхание, произнесла девушка.

– Кто? Торлаг? Но что он делает у тебя?

– Пьет, – с горечью в голосе произнесла Ловелла.

– Ты шутишь, старик не прикладывается к кружке даже в самые праздные дни! – не верил Эгиль.

– Его дом сгорел, Эг, что еще ему осталось?

Пальцы, сжимающие руку Ловеллы, сами собой разжались. Почувствовав свободу, девушка выскользнула и скрылась во мраке, смешалась с остальными тенями, стала их суетливой частью.

Внутри Эгиля проснулась боль, быстро смешиваясь с жалостью, она заполнила его, и по телу растеклась горечью обиды. Потерять дом Торлага все равно, что потерять старого друга. Друга, который был рад тебе всегда, который улыбался тебе при встрече каждый раз, когда ты проходил мимо него.

Для взрослого человека чужой сгоревший дом никогда бы не стал причиной таких внутренних страданий, но для Эгиля сгорел не дом – в огне погибла детская любовь. Будучи ребенком, он, как и нынешние дети, часто бегал к Торлагу. Нет, не за историями, ведь мастер по дереву не родился стариком. Тогда еще юный, он развлекал себя и остальных флейтой, на скорую руку слепленными из подручных материалов игрушками и массой других выдумок. Все это происходило под крышей его дома, и именно поэтому он так глубоко проник в сердца многих.

Сейчас Эгиль не осознавал этого, он чувствовал лишь обиду, в какой-то мере даже необъяснимую. Но долго оставаться с нею он был не намерен. В том и отличие взрослого от ребенка – в умении подавлять эмоции. Заталкивать их внутрь себя и делать то, что от тебя требует ситуация. Скрывать их за панцирем металлического доспеха и, вооружившись мечом, идти в атаку. Это отличает от ребенка – не умение выговаривать все буквы или считать монеты в своем кошеле, а именно это. И что самое странное, многие не понимают такого распределения вещей.

Выталкивая ненужные мысли из своей головы, Эгиль поспешил к горящему зданию, но сделав всего несколько шагов, услышал оживленные крики слева, возле одного из десятка других пылающих домов. Он не хотел останавливаться, не сейчас. У него была своя цель, и смотреть, чем заняты другие, он не желал. Все сейчас страдали, все испытывали боль, и откликаться на мольбы кого-то одного, в то время когда горят дома у многих других, было бы неправильно. Но косой взгляд вырвал из темноты картину, в которой к горящей хижине спешат сотни ног. Не добежав до намеченного пышущего огнем здания, Эгиль, скривившись, развернулся и поспешил к тому, куда сбегались все остальные.