Текст книги "Этьен и его тень"

Автор книги: Евгений Воробьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

25

Он вышел из фруктовой лавки, памятуя, что должен быть сейчас очень осторожен, намного осторожнее, нежели утром, – право же, у Этьена были для того основания.

Обжигал руки сверток, взятый у Эрминии, и жгла карман нотариальная доверенность, дающая Анне Скарбек право распоряжаться всеми его деньгами в швейцарском банке – и теми, которые лежат на текущем счету, и теми, которые могут быть переведены из Италии.

На вокзале появляться сейчас более чем рискованно.

На пристанях, от которых отходят пароходы, тоже лучше не показываться.

Переночевать бы в укромном местечке, утром уехать автобусом в пригород, нырнуть там в рабочий поезд, а через одну-две станции пересесть на поезд Генуя – Турин. Он обязательно должен возвратиться в Милан не прямым поездом, а через Турин.

Он сидел на берегу Лигурийского моря, а вспоминал Каспий, где о грязные камни бьется мутная, в нефтяных пятнах, почти черная вода. Столько лет уже прошло, столько тысяч километров отделяет Баку от Генуи, но так же пахнет подгнивающими сваями, так же несет смолой от баркасов, сохнущих на сухопутье, обративших к солнцу свои черные днища. Правда, в бакинском порту все заглушал запах нефти, и на воде, где стояли под погрузкой наливные суда, отсвечивали огромные пятна нефти, они были как перламутровые помои. Но точно так же, как некогда в Баку, в здешнем порту околачивается портовый люд, который предлагает свои мозолистые руки и не умеет ничего, кроме как переносить, подымать и опускать тяжести.

Стоило отвернуться от пристани, от портовой набережной и обратить взгляд на город, как сходство между Баку и Генуей сразу улетучивалось. В Баку их казарма находилась в Черном городе, там при малейшем ветре подымаются пыльные бури, пропахшие нефтью, а сама пыль смешана е копотью, и потому листва редких худосочных деревьев черная. А Генуя лежит на ярко-зеленых холмах, дома весело раскрашены, и издали может показаться, что город сплошь населен беззаботными курортниками.

День выдался не по-ноябрьски теплый. Солнце успело прогреть камни города. Ни дуновения ветерка, – если не смотреть на море, то и не догадаешься, что стоишь на берегу. Вода в гавани как голубое зеркало. Застыли, как неживые, веерные пальмы на бульваре. Брезентовые тенты над витринами магазинов не шелохнутся. Недвижимы цветастые полотняные зонтики над столиками уличного кафе. Воздух не в силах покачивать синие очки у дверей «Оптики», шевелить золотой крендель у кондитерской.

Он шел неторопливым шагом человека, который не знает, когда ему удастся отдохнуть и где именно.

В торговой галерее, куда вновь привела его дорога, закрывались магазины. Без нескольких минут семь. Приказчики, лавочники вооружились длинными шестами с крючком на конце. Снимали, уносили товары, выставленные снаружи.

Железным грохотом провожала и оглушала Этьена торговая Генуя, заработавшая себе ночной покой. Цепляли наверху баграми железные гофрированные шторы, и они громоподобно низвергались, закрывая стеклянные витрины. Иные шторы опускались до самого тротуара, а легшие на землю замки принимались стеречь опустевшие притихшие магазины. В других местах железные шторы были приспущены не до самого низа, в щели еще пробивался яркий свет, но увидеть Этьен мог только ноги лавочников.

Старички букинисты складывали в пакеты и перевязывали бечевками свою обтрепанную, зачитанную, кочевую библиотечку. Рядом стояла тележка, на которую они грузили книги. Каждый вечер старички увозили библиотечку на ночлег, чтобы утром впрячься в тяжелую тележку снова, снова распаковывать и раскладывать еще более постаревшие книги. И так каждый день, каждый день, кто знает, сколько лет подряд…

Узенькая улочка св. Луки пересекает старый город, она тянется параллельно набережной. Высоко над головами прохожих сохнет разноцветное белье. Улочка сдавлена высокими домами, и каменные плиты, которыми она выстлана, не видят солнечных лучей.

Улочка вымощена так, что желобки для стока воды тянутся вдоль стен, а мостовая посередке, она же тротуар, чуть почище и посуше. Но нет такого ливня, который мог бы дочиста промыть улицу и унести все нечистоты, все помои, всю вонь, всю грязь, все миазмы.

«Хоть какую-нибудь комнатенку! Но для меня даже в самую захудалую гостиницу, вроде «Аурелио», дверь закрыта».

Горланят продавцы контрабандных сигарет, сигар, табака. Из-под полы продают часы, бритвы и бритвенные лезвия «жиллет», продают все.

Где-то играет шарманка, в дверях винного погребка и на подоконнике второго этажа наперегонки шипят-хрипят граммофоны, а сквозь шипение-хрип откуда-то из-за гирлянд сохнущего белья, чуть ли не с неба, доносятся звуки печальной мандолины. Колокол старинной церкви, грубо зажатой домами, зовет на вечернюю молитву.

Однако, как ни многолюдно и толкотно на улице св. Луки и как ни мало опасение, что его станут здесь разыскивать, Этьен уже начал обращать на себя внимание костюмом с иголочки, шляпой, габардиновым плащом на руке, внешностью. Он разумно не показывался в центре города, а тем более на пристанях, откуда пароходы отчаливают. Но одежда у него совсем не подходящая для улицы св. Луки. Сколько можно фланировать по улице из конца в конец? Никто так не настораживает праздношатающегося, как другой уличный бездельник.

Сколько он уже снует в толпе? Посмотрел вверх – узкая полоска неба между домами потемнела. Сохнущее белье сделалось серым, почти черным, а лампы, светящиеся в окнах, становились все ярче.

26

Ему пришла в голову неплохая мысль: отправиться в справочное бюро порта и узнать, какие пароходы ожидаются сегодня ночью. Там висит грифельная доска, похожая на школьную, и мелом пишут – когда, какой пароход, откуда прибывает. Прикинуться встречающим легче легкого. А в минуту, когда пароход пришвартуется и первые пассажиры сойдут с трапа, выдать себя за пассажира, который только что приплыл.

«Усики» понимают, что Кертнеру опасно оставаться в Генуе, когда все гостиницы перестали для него существовать. Значит, Кертнер обязательно попытается поскорее уехать. Скрыться за границу он не может, тайная полиция знает, что визы он не получал. Значит, «усики» взяли под наблюдение вокзалы, дальние поезда, а также пристани, откуда отплывают пароходы в другие порть! Италии.

Но его не станут искать на пристанях, когда пароходы встречают. В этом Этьен был твердо убежден…

Он позвонил в гостиницу, где оставил вещи, из телефона-автомата на набережной, сообщил, что говорит с вокзала, неожиданно уезжает, просит выслать в его контору чемодан, а также счет для оплаты номера и других расходов… На все утренние покупки в «Ринашенте» наплевать, но брошенный в номере новехонький чемодан с вещами вызвал бы кривотолки в гостинице, дал пищу для подозрений…

Пароход из Марселя «Жанна д'Арк» опаздывал на полтора часа.

Из осторожности Этьен обошел стороной зал ожидания, зашел в таможню, в пустующую, но хорошо освещенную комнату для осмотра багажа, уселся на скамью и раскрыл записки Коллинза.

«Спасибо старичкам букинистам, желаю им отпраздновать золотую свадьбу, припасли для меня такую книжку!»

Все-все бесконечно интересно – каждый испытательный полет Коллинза, все, что относится к поведению и самочувствию летчика при исполнении фигур высшего пилотажа. Этьен настороженно вчитывался в строчки, где упоминался Чарлз Линдберг. Тот был когда-то кумиром Этьена, а сейчас Этьен относился к нему с брезгливым недоумением. Как же такой выдающийся человек мог стать фашистом? Или человек он заурядный, а только летчик выдающийся? Загадка, которую Этьен тщился разгадать…

На грифельной доске появилась поправка: «Жанна д'Арк» опаздывает дополнительно на сорок минут. Ну и пусть, Этьен даже рад провести еще сорок минут в обществе летчиков-испытателей.

Особенно сильное впечатление произвело на него завещание Джимми Коллинза. Тот отправился в Буффало испытывать для военно-воздушного флота бомбардировщик Кертиса. А перед отъездом Коллинз пообедал со своим старым другом Арчером Уинстеном, который вел в газете «Пост» колонку «Новости дня». Уинстен просил Коллинза рассказать об испытаниях в Буффало после возвращения оттуда. Коллинз заявил, что эти испытания – последние, он согласился только ради того, чтобы обеспечить семью. А после полетов в Буффало Коллинз намеревается всецело посвятить себя литературной деятельности. Уже после обеда с Арчером Уинстеном он написал сестре:

«Мне пришло в голову, что я могу и не вернуться, работа ведь опасная, – и тогда бедный Арчи останется без заметки… На всякий случай я, шутки ради, написал заметку о том, как я разбился. Предусмотрительно с моей стороны, не так ли?.. Я никогда еще не разбивался. И напрасно, потому что Арчи отлично бы на этом заработал…»

В конце книжки Этьен прочитал эту заметку-завещание, которая называется «Я мертв». Джимми Коллинз описал гибель летчика-испытателя с подробностями, трагически похожими на те, при которых вскоре сам погиб…

Помимо знакомых и близких, прибытия «Жанны д'Арк» ждала суетливая толпа агентов из городских отелей, а также из окрестных курортных местечек, где полным-полно пансионов и санаториев.

Агенты, комиссионеры соревновались между собой в яркости формы, в количестве галунов и золотых пуговиц, в величине козырьков у цветных фуражек с названиями отелей, санаториев на околышах. Ничего не поделаешь, конкуренция! Агент того отеля, в котором Этьен бросил утром свой чемодан, был даже с аксельбантами, лампасами и очень походил то ли на брандмайора, то ли на генерала игрушечной армии.

Этьен смешался с толпой вновь прибывших пассажиров, только что сошедших с палубы «Жанны д'Арк». Жаль, ему пришлось расстаться утром с чемоданом желтой кожи. Не очень-то солидно выглядит пассажир с бумажным свертком в руке.

Он выбрал дорогой пансион в предместье Генуи, близ железнодорожной станции на ветке Генуя – Турин, это вторая или третья остановка от города.

Ему еще раз удалось сбить со следа ищейку с усиками, взятыми напрокат у Гитлера, и в шляпе, надвинутой на самые глаза.

«А еще подался, олух, в сыскные агенты! Как же этот шустрый дурачок, который так ловко прыгает на ходу в поезд, не понимает, что его короткие, почти квадратные усики бросаются в глаза, потому что сразу приходит на память физиономия Гитлера?! А сыскному агенту необходимо бывает затеряться в толпе еще более умело, чем тому, кого сыщик разыскивает. Вот для этого и нужно отказываться от всех крикливых примет… – рассуждал Этьен, глядя в черное окно и ничего не видя там, кроме отражения нутра самого автобуса. – Я, кажется, перебрал в строгости. Раздражение против «усиков» мешает мне рассуждать объективно. Олух, олух, а догадался искать меня – и нашел! – в самом дорогом отеле города. Если бы я туда сдуру не сунулся, а сразу подался в гостиничку третьего разряда, может, и не устроили бы на меня облаву, не объявили бы аларм во всех отелях, не разослали бы всем портье в Генуе мою фотографию, не подстерегали бы всюду, в том числе и в «Аурелио»… Так что неизвестно, кто из нас двоих олух».

Спустя полчаса маленький юркий автобус подвез его к пансионату.

Достаточно было войти в вестибюль, чтобы убедиться: пансионат поставлен на солидную ногу. Этьен попросил комнату с ванной, а хозяин, слегка обидевшись, ответил, что в его пансионате вообще нет комнат без ванных.

Этьен предупредил хозяина, что багаж придет попозже, уплатил вперед за трое суток полного пансиона, попросил прислать ему пижаму и прошел к себе в комнату.

Вот когда он с удовольствием принял ванну, от которой отказался в «Аурелио», вот когда с наслаждением лег в постель! Можно утонуть в необъятной перине.

Он так измучился, будто его в самом деле мотало по штормовому морю много суток подряд, будто он и в самом деле только недавно ступил с шаткой палубы «Жанны д'Арк» на твердую землю. Он был уверен: едва коснется головой подушки, сразу заснет сном человека, принявшего тройную дозу снотворного.

Вот не думал, что к нему привяжется бессонница, да еще такая неотвязная!

Летчик-испытатель смог точно предугадать все обстоятельства своей гибели, мог, хотя бы послед смерти, рассказать об опасностях своей профессии.

Этьен отлично знает, что перегрузку, действующую на самолет при выходе из пике, показывает акселерометр; перегрузка эта выражается в единицах тяжести. Коллинз шел на такие испытания, что его при выходе из пике прижимало к сиденью в девять раз сильнее нормального. Значит, центробежная сила в девять раз превышала силу тяжести! И когда Коллинз брал ручку на себя, то громко кричал, напрягал мускулы живота и шеи, это помогало сохранять сознание.

У Этьена возникло ощущение, что ему тоже пришлось сегодня выходить из смертельного пике, что он тоже испытал многократную перегрузку, его тоже прижимало к сиденью с невероятной силой. У летчиков есть акселерометр, они имеют возможность все точно подсчитать с помощью «g» – единицы силы тяжести. А какова единица измерений тех перегрузок, которые несет разведчик?

Да, Коллинзу удалось рассказать об опасностях своей профессии. Но это никак не разрешается военному разведчику, потому что все его находки, открытия, так же как ошибки, просчеты, оплошности, промахи, провалы, – все секреты работы должны умереть вместе с ним, секреты не должны его пережить, нет у него такого права и такой возможности…

«Я мертв!..»

И вот уже не на «Жанне д'Арк» приплыл Этьен сегодня на ночь глядя в этот пансионат, а только что прилетел из заокеанского Лонг-Айленда, потрясенный авиационной катастрофой. Он сам, сам, сам был ее очевидцем. Бомбардировщик Кертиса падал с десяти тысяч метров, а когда Этьен подбежал к обломкам, Джимми Коллинз был мертв, тело скрючено, исковеркано, изуродовано.

«А поскольку мое завещание не для публикации, лучше с ним вообще не торопиться, – усмехнулся Этьен. – Для дела, во всяком случае, будет намного полезнее».

И сказал себе вполголоса:

– Я жив…

Он еще раз взглянул на ночной столик, где вместе с книжкой Джимми Коллинза лежал сверток, похожий на рулон обоев, дотянулся до ночника и потушил его.

27

Судя по осадке, погрузка «Патрии» была закончена. Вся палуба заставлена огромными ящиками.

Корабельный прожектор освещал трап, по которому поднимались итальянские солдаты. Может, пополнение для экспедиционного корпуса?

Тщедушный солдатик с трудом вырвался из объятий могучей синьоры и побежал к трапу, но синьора догнала его на полдороге – новая остановка по требованию.

– Скорей, скорей! – покрикивал капрал. – Осталось пять минут. – Он увидел солдатика в объятиях любвеобильной синьоры и крикнул: – Благородная синьора! Вы рискуете стать женой дезертира!

Солдатик воспользовался заминкой, ловко вывернулся из объятий и помчался к трапу, придерживая одной рукой заплечный мешок, а другой прижимая к груди карабин.

Отгрохотала лебедка, подняв последние звенья якорной цепи.

К трапу подошел запыхавшийся Паскуале. В руках у него портфель и чемодан. Он предъявил вахтенному документы. Рядом с вахтенным стоял молодой человек с усиками.

– Синьор Эспозито? – обратились к Паскуале «усики». – Прошу пройти со мной в таможню.

– Но «Патриа» сейчас отплывает, – заволновался Паскуале.

– Успеете.

– Только оставлю вещи в каюте.

– Они вам понадобятся в таможне. Если тяжело нести, я помогу.

Паскуале и «усики» пересекли железнодорожные пути, идущие вдоль причала, и товарный состав скрыл от них корпус «Патрии», видна была только труба и султан черного дыма над ней, а также палубные надстройки.

Прощальный гудок. Товарный состав остался позади, и Паскуале увидел – с кнехтов сбросили канаты, трап отделился от набережной и стал медленно подыматься вверх.

– «Патриа» уходит! – рванулся через рельсы Паскуале.

– Вам некуда торопиться, – сказал человек с усиками и быстро надел наручник на руку, которой Паскуале держал чемодан.

28

Время от времени Анка получала из Милана открытку с каким-нибудь видом города. Открытка не содержала ничего, кроме привета, нескольких слов по-польски, заготовленных впрок самой Анкой и подписанных именем несуществующей Терезы.

В Милане много достопримечательностей, и туристам продают множество видовых открыток. При желании можно составить богатую коллекцию. Место очередного ожидания подсказывала сама видовая открытка. Свидание назначалось на третий день, не считая даты на почтовом штемпеле. Час встречи также был оговорен заранее – середина обеденного перерыва для банковских служащих, когда на улицах Милана очень оживленно, когда все озабоченно спешат в кафе, в траттории, остерии, пиццерии и назначают друг другу свидания.

Ко дню свидания с Тамарой приурочивала Анка все дела, в частности, покупала в Милане всевозможные фотоматериалы для ателье. Совсем не такие утомительные поездки: от Турина до Милана полторы сотни километров, не больше.

В исключительных случаях они встречались не в Милане, а на узловой железнодорожной станции близ Турина, в два часа с минутами, перед отходом поезда на Милан.

Скользящие встречи были умело обставлены вешками секретности и безопасности. Мало кто мог сравниться со Скарбеком в конспирации.

Никто из помощников Этьена, кроме Тамары, жены Гри-Гри, не знал о существовании фотоателье «Моменто» и уж, во всяком случае, не имел с ним никаких контактов. Предстоящее свидание Этьена с Анкой – вынужденное и небезопасное исключение из правила, и лишь чрезвычайные обстоятельства оправдывали это свидание.

Анка и не подозревала, что вместо Тамары увидит сегодня в необычной роли связного самого Этьена.

Не только сверток, вынесенный из фруктовой лавки, не только листки, испещренные цифрами, беспокоили Этьена. Он все время помнил о доверенности, которую оформил в нотариальной конторе.

У Этьена в «Банко Санто Спирито» есть два текущих счета: обыкновенный счет в лирах и счет в иностранной валюте. На второй счет может быть зачислена только валюта, зарегистрированная в таможне при переезде через границу. Ввоз и вывоз валюты регламентирован еще до начала войны в Испании: предупредительная мера против падения лиры.

Сейчас, когда Этьен убедился, что итальянская контрразведка ведет на него облаву и признаков опасности все больше, он предусмотрительно решил перевести всю валюту, до последнего пенса, сантима, цента, в Швейцарский кредитный банк и одновременно оформил нотариальную доверенность на имя Анки.

В станционном буфете многолюдно, хотя время не сезонное, в дачных пригородах затишье.

Этьен уже доедал свой завтрак, перед ним стоял недопитый стакан вина, когда в буфете появилась Анка с мальчиком. В ответ на ее вопрос: «Свободны ли места?» – Этьен безмолвно кивнул. Они втроем посидели за столиком, не заговаривая.

Подошел поезд в сторону Милана, буфет опустел, всех как ветром выдуло на платформу.

Перед тем как встать, Этьен бросил на стол бумагу, бросил небрежно, как старый ресторанный счет, который случайно завалялся у него в кармане.

А после этого торопливо, не оборачиваясь, вышел на платформу.

На четвертом стуле, задвинутом под столик, лежали сверток и фотоаппарат. Анка, оглядевшись, взяла сверток, а «лейку» надела мальчику на шею.

Затем Анка расторопно сунула к себе в сумку бумагу, скользнув по ней беглым взглядом.

По лицу ее прошла тень тревоги. Анка знала, что получит эту доверенность только в самом крайнем случае, если опасность для Этьена станет реальной.

Анка отлично понимала, что Этьен ни в коем случае не явился бы на свидание с нею, а тем более ничего бы не стал ей передавать, если бы за ним тянулся «хвост». Так что само по себе свидание в станционном буфете ее не очень встревожило. Но вот то, что Этьену пришлось взять на себя функции курьера и он явился сюда вместо Тамары…

29

Этьен вышел из вагона, прогулялся по перрону миланского вокзала, подождал, пока схлынет поток пассажиров, и лишь после этого направился к выходу в город.

Медлительность его и осторожность были вовсе не лишними. На перроне околачивался синьор неопределенного возраста, без особых примет, в новеньком канотье. Этьен почувствовал на себе его пристальный, изучающий взгляд. Было что-то неуловимо знакомое в синьоре без особых примет; чутье подсказало Этьену, что за ним следят. Это весьма тревожно; Кертнера логично было бы поджидать и ловить на генуэзском вокзале, а он вернулся через Турин и прибыл на другой вокзал.

Слежка вдвойне опасна, потому что Тамара, освобожденная от свидания в буфете на станции близ Турина, сама решила встретить этот поезд – на тот случай, если Кертнеру нужно будет передать ей какие-нибудь материалы, которые ему небезопасно носить при себе, а тем более держать в конторе или дома. Ведь Тамара не знала – увиделся он вместо нее с Анкой или нет. К тому же он передал бы только материалы, которые нуждаются в фотообработке, которым еще предстояло купаться в ванночках с проявителями-закрепителями, а иным еще и лечь под свет увеличителя…

«Однако где и когда уже мельтешило перед моими глазами это канотье? Да при чем здесь канотье?! Никакого канотье не было и в помине, – размышлял Этьен, шагая по площади. -Синьор без особых примет и в дождливую погоду ходил с непокрытой головой. Канотье у него новенькое. Плетеная соломка блестит, будто смазанная бриллиантином. Но вот серые брюки обтрепались…»

Тамара уже не раз встречала здесь Кертнера – ему лишь нужно пересечь привокзальную площадь, повернуть направо на виа Боккаччо и пойти по четной стороне улицы до часовни на перекрестке.

Он увидел Тамару за полквартала. Замедлил шаг, приостановился у витрины обувного магазинчика, затем неторопливо двинулся дальше, рассеянно посматривая на противоположную сторону улицы.

Сейчас им нужно притвориться незнакомыми! Он не хотел оборачиваться назад, но физически ощущал на своей спине взгляд синьора в новеньком канотье.

Этьен не смотрел на Тамару и все же каким-то боковым зрением успел увидеть, что ее голубой плащ застегнут на все пуговицы и не скрадывает, а подчеркивает ее статную, спортивную фигуру. Идет она, высоко подняв голову, губы решительно сжаты.

Тамара догадалась, что за Кертнером следят, если он ведет себя подобным образом. Тем более ему опасно тогда являться к себе домой или в контору.

А Этьен понимал: если Тамара вышла к этому поезду, значит, за его домом и за конторой следят. Нужно во что бы то ни стало улизнуть от охотника, который считает, что держит дичь на прицеле, нужно затеряться в городе, сделать все, что можно успеть, из тех самых важных дел, какие накопились. И только к концу делового дня, не прежде, чем избавится от секретного багажа, он смеет появиться в конторе «Эврика» или дома.

Он поравнялся с будкой телефона-автомата, ему хотелось позвонить Джаннине, узнать, вернулся ли компаньон Паганьоло, узнать, что нового в «Эврике». Но он проследовал мимо будки.

Он шагал по улице, обсаженной толстыми буками. Когда его стал нагонять трамвай, Этьен резко обернулся, якобы привлеченный грохотом трамвая, а на самом деле – чтобы проверить: шпионит ли за ним канотье?

Он успел заметить – кто-то спрятался за могучий ствол бука.

На пьяцца Пьемонте стояли извозчики и тут же рядом – таксомоторы. Он остановил таксомотор на подходе к стоянке, торопливо сел и попросил шофера как можно быстрее доставить его на стационе Централе, это на другом конце города.

Когда просишь ехать быстро, как можно быстрее, лучше всего называть вокзал или пристань.

Этьен заглядывал в зеркальце к шоферу и все отлично видел через заднее стекло – канотье преследует его по пятам в автомобиле серого цвета.

Проезжая мимо парка, Этьен неожиданно попросил шофера:

– Стойте, я забыл купить сигареты.

Шофер резко затормозил, их таксомотор как вкопанный остановился возле табачного киоска, а позади с натужным скрипом тормозов, едва не врезавшись в зад таксомотора, остановился серый «опель».

Этьен невозмутимо купил сигареты и вновь сел в таксомотор. Он изменил первоначальный маршрут и, не доезжая до вокзала, сошел на виа Москова.

«Поскольку они считают, что я у них в руках и никуда скрыться не могу, им нет смысла задерживать меня на улице, – рассудил Этьен. – Наверное, им приказали только не терять меня из поля зрения…»

Улица Москова названа, чтобы отметить победу Наполеона. Именно так французы и вся Европа расценивали когда-то его вступление в Москву. Этьен вспомнил, что и на Триумфальной арке в Париже значится поверженная Москва. Конечно, поскольку Бородинское поле осталось за французами, а русские отступили и сдали Москву, Бородино можно было рассматривать как победу Наполеона. Однако история показала, кто на Бородинском поле стоял ближе к победе – Наполеон или Кутузов.

И так же трудно сейчас сказать, кто ближе к конечной победе – защитники Мадрида или франкисты, которые наступают на Мадрид.

А пока он обязан вести себя на этой тихой виа Москова так же смело и решительно, как вел бы себя сейчас в Университетском городке Мадрида, залитого кровью республиканцев. Сейчас он обязан предпочесть риск всяческой предосторожности. Конечно, риск должен быть не безрассудным, а осмотрительным и умным. Он всегда придерживался строгих правил конспирации, но бывает такое стечение обстоятельств…

Он вышел из таксомотора и пошел вдоль трамвайной линии. Он так рассчитал шаг, чтобы поравняться с остановкой в момент, когда отходил трамвай, и вскочил во второй вагон.

Задняя площадка была отличным пунктом для наблюдения.

Пассажир в сером «оппеле» тоже понял это и прекратил откровенную погоню за трамваем. Так как трамвай шел по направлению к конторе «Эврика», в сером «оппеле», по-видимому, решили, что Кертнер направляется к себе. .

Однако он сошел, не доезжая одной остановки до конторы, шмыгнул в боковую улочку, вышел проходным двором на бульвар, вскочил в другой трамвай и поехал в центр.

Ему обязательно нужно было наведаться в «Банко ди Рома», и не в зал банковских операций, а в подвальную кладовую, где под защитой стали и бетона стоят сейфы, а в их ряду – сейф «Эврики».

Вкладчик не может ни закрыть, ни открыть свой сейф без банковского ключника, а тот, в свою очередь, лишен возможности открыть-закрыть сейф без вкладчика. Но как только ключник вслед за вкладчиком производил свои секретные манипуляции и замок с секретари наконец открывался, ключник тут же отходил в сторону.

В «Банко ди Рома» строго сохранялась тайна вкладов, и никто не подглядывал за тем, кто что кладет в свой сейф или вынимает оттуда.

Сегодня Кертнер ничего не намеревался прятать, он пришел для того, чтобы изъять из сейфа некоторые бумаги, – осторожность совсем не лишняя при сложившихся обстоятельствах, хотя речь идет о зашифрованных материалах, которые притворялись безобидными коммерческими письмами. Но сейчас лучше, чтобы эта коммерческая корреспонденция была сдана на почту и пошла по своему адресу.

Он вышел из банка, завернул по дороге к почтовому ящику и пригородным трамваем поехал по направлению к Галларате. Настолько важно передать сегодня радиограмму, что он в первый и, наверное, в последний раз решился взять на себя функции связного с Ингрид.

Почему нужно послать радиограмму сегодня? Дело в том, что радиокод менялся в зависимости от того, в какой день недели шла передача. Сегодня на рассвете в тихом пансионе под Генуей Этьен зашифровал донесение Эрминии об отправке войск и вооружения через генуэзский порт, а также подробное письмо товарищу, который замещал Старика, в расчете на то, что радиограмма будет передана именно сегодня, во вторник. Иначе ее пришлось бы заново шифровать…

Перед тем, как войти в парадный подъезд, Этьен осмотрелся. Он поднялся на последний этаж, поглядел с лестничной площадки в окно, выходящее на улицу, – ничего подозрительного. Прислушался к двери в квартиру, позвонил.

Дверь открыла пожилая благообразная синьора.

– Добрый день, джентилиссима синьора. Здесь живет фрейлейн Ингрид?

– Проходите, пожалуйста. – Хозяйка постучала в дверь. – Синьорина, к вам.

– Вы легко меня нашли? – Ингрид удалось скрыть крайнее удивление, даже растерянность. – Познакомьтесь. Синьора Гуттузо, моя добрая покровительница, Конрад Кертнер, друг моего отца, коммерсант, тоже из Вены.

Она пригласила гостя к себе, он вошел, оглядел богато обставленную комнату, прежде всего непроизвольно бросив взгляд на рояль и на радиолу, затем подошел к окну.

– Какой прекрасный вид! И озеро совсем близко. Полагалось поздравить тебя с очередным новосельем, но я безнадежно опоздал…

– И не дождались моего звонка? – спросила Ингрид с тревогой.

– Захотелось послушать хорошую музыку. – Этьен устало сел в вольтеровское кресло. – Ты, кажется, купила последние пластинки Тоти дель Монте?

Вскоре Ингрид и в самом деле завела радиолу, и весь дальнейший разговор шел под аккомпанемент арии Амелии из «Бала-маскарада».

– За одни сутки три свидания с тремя женщинами в трех городах… Помнишь, у вашего Генриха Гейне? «Блаженства человек исполнен, но очень человек слабеет, когда, имея трех любовниц, он только две ноги имеет…» – Этьен грустно улыбнулся. -Трижды за эти сутки я нарушил конспирацию. И каждый раз это было необходимо. Понимаешь, Ингрид? Иногда высший закон конспирации заключается как раз в том, чтобы его умело нарушить…

– Что произошло? – спросила она, понизив голос.

– Без риска в нашем деле нельзя. Но риск должен быть обеспеченный и умный!.. И поэтому сегодня вечером «Травиата» выйдет на связь в последний раз. – Этьен достал из кармана бумагу, сложенную вчетверо.

– Давно знаю, что я для вас не Ингрид, а только «Травиата», – сказала Ингрид обиженным тоном.

– А еще передай в Центр, я не успел зашифровать: мною точно установлено, что контрразведки Франко, Муссолини и адмирал Канарис держат между собой тесную оперативную связь.

Она торопливо зашифровала последнюю фразу, а Этьен сказал вполголоса:

– Тебе нужно срочно ехать в Швейцарию. Завтра же. Комнату оставь за собой. Передатчик разбери. Сама знаешь, куда его девать… Озеро рядом.

– А как моя встреча с Анкой в среду?

– Я уже вызвал Анку на свиданье из Генуи и съездил вместо тебя.

– И я не услышу больше голос моего хозяина?

– Во всяком случае – в ближайший месяц.

– А разве вы не уезжаете?

– Я уехал бы, срочно уехал, если бы не война в Испании. Но во время боев такой наблюдательный пункт не оставляют. Не дай бог, пропадут все наши труды и кому-нибудь придется начинать все сначала.

– Вам здесь опасней оставаться, чем мне…

– Да что ты меня хоронишь! Если бы они хотели меня арестовать… – Он махнул рукой. – Им нужны мои связи, нужна «Травиата». – Этьен поднялся, мимолетно прислушался к пластинке и сказал громко, подойдя к самой двери: – Какой тембр! Какое дыхание! Есть у кого учиться… Музыку не бросай, тебе еще поступать в консерваторию… Ауфвидерзеен, ауфвидерхорен, моя милая Травиата! – Он поцеловал ее в лоб. – Сердечный привет Фридриху Великому… А сейчас, – он взглянул на часы, нахмурился, – угости меня еще какой-нибудь арией из своего будущего репертуара…