Текст книги "«Литке» идет на Запад!"

Автор книги: Евгений Юнга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Проводка

«Ледовый опыт капитана Николаева – шестое чувство, свойственное немногим полярникам».

(Замечание в кают-компании «Литке» после проводки «Партизана Щетинкина».)

Буксируя речной пароход, мы шли проливом Вилькицкого, проверяя правильность решенного сутки назад уравнения с тремя неизвестными.

– Вскроется ли пролив в предполагаемый срок и вскроется ли вообще?

– Какова крепость льда перемычки?

– Удастся ли провести через перемычку суда второй Ленской экспедиции?

Профессор Визе определил день вскрытия пролива Вилькицкого: двадцать седьмое августа. Именно к этому дню синоптик Радвиллович (прозванный моряками более понятно – «ветродуй») ждал перемены ветра, который взломает перемычку и вынесет голубые льды в восточную часть моря Лаптевых. До намеченного срока вскрытия пролива оставалось целых шесть суток, вполне достаточных для того, чтобы вторая Ленская достигла бухты Тикси и приступила к перегрузке продовольствия и машинного оборудования на речные баржи.

Дуплицкий и начальник второй Ленской Орловский, находившийся на ледоколе «Ермак» по ту сторону пролива, долго беседовали друг с другом по радио, заполняя эфир планами досрочного взятия пролива Вилькицкого.

Планы предусматривали воздушную разведку. Пилот амфибии «Ш-2» Федор Кузьмич Куканов и капитан Николаев поднялись над проливом и определили состояние льдов. Перемычка растянулась на пятнадцать миль. Сплошное ледовое поле перегородило пролив, упиралось одним концом в отвесные скалы острова Большевик, другим – в отлогие берега Таймыра. Течения двух морей – Лаптевых и Карского – сжимали перемычку, держали ее на месте. Помощь мог оказать только ветер, норд-вестовый ветер.

Орловский нашел иной выход. Он повел «Ермак» в наступление на льды с запада, решив выиграть у Арктики шесть лишних суток, обеспечивающих возвращение второй Ленской в Европу в текущем году.

«Литке» подступал к ледовой перемычке с востока.

Повторяя слова капитана «Правды» Смагина, игра стоила свеч. Двадцать первого августа дедушка ледокольного флота «Ермак» вывел в море Лаптевых «Сакко» и «Молотова», а двадцать второго утром, форсируя взломанный таранами «Ермака» десятибалъный лед пролива, мы вошли в Карское море и отдали якоря у мыса Челюскин, самой северной точки Старого света.

Гурий[30]30
  Гурий – памятник, сложенный из обломков камней.


[Закрыть], сложенный терпеливыми руками моряков «Королевы Мод», темнел на отлогом берегу мыса Челюскин, увенчанный железным шаром с надписью Амундсена:

«NO passagens beseirere Adolf Erik Nordenskiöld оg hans kjoekke moend til minde Maudekspeditionen 1918–1919»[31]31
  «Покорителям Северо-Восточного прохода Адольфу Эрику Норденшельду и его славным спутникам. Экспедиция на «Мод» 1918–1919 годов».


[Закрыть].

Годы не расшатали груду плоских камней гурия. Только люди оставили на ней царапины надписей да в стороне, где Амундсен видел унылую скудость болотистой тундры, вырос новый советский поселок – станция Челюскин.

У берегового припая разгружал строительные материалы первенец сквозного похода – «Сибиряков». Буксируя громоздкие бревна разобранных домов, победно рокотали вездеходы. Пять дымков столбами поднимались над рейдом. Узловой порт Северного морского пути принимал очередную эскадру большевистских кораблей, плывущих в Якутию. На синем фарфоре неба дрожали неясные очертания Северной Земли, поднятые рефракцией над горизонтом. Течение уносило в пролив источенные водой и ветрами ледяные поля, оторванные от многолетнего пака. Манил просторами чистой воды путь на запад.

Снова краснознаменный ледорез шел штурмовать перемычку Вилькицкого. Это был сверхплановый рейс, наш подарок Якутской республике: проводка речного буксира, носившего славное имя сибирского героя – партизана Щетинкина.

*

Августовская ночь Заполярья окружала караван. Багрово светило над мачтами незаходящее солнце. Отблески пожара горели на взломанной перемычке пролива и квадратных иллюминаторах «Литке». Иногда снежная мгла прятала солнце. Набухшие, мягкие хлопья снега, лениво стлались на палубе и надстройках.

Проводка была неожиданна.

«Литке» выручал вторую Ленскую. Проводку «Партизана Щетинкина» должен был осуществить «Ермак». Но конструкция ледокола не позволяла ему ошвартовать вплотную к корме речной пароход: мешали выдвижные винты. А идти в кильватере «Партизан Щетинкин» не мог: огромные глыбы льда, придавленные грузной тушей «Ермака», выплывали позади неожиданно, как нерпы. Одного удара любой из них было бы достаточно для того, чтобы пустить ко дну идущее сзади маленькое судно, поврежденное еще у архипелага Норденшельда.

Речной буксир «Партизан Щетинкин» за кормой «Литке».

«Партизан Щетинкин» входил в состав второй Ленской экспедиции. Там раздавались голоса противников переброски парохода через пролив Вилькицкого. Говорили, что «Партизану Щетинкину» лучше вернуться в устье Енисея. Трусливые нотки слышались в этих голосах. Кое-кому из судоводителей, видимо, было чуждо всякое новаторство и непонятно значение переброски на Лену восьмисотсильного буксира, непонятна неотложность задачи – обеспечить своевременную доставку вверх по реке грузов, приплывших с запада, в отрезанные бездорожьем якутские наслеги.

Начальник второй Ленской Орловский обратился за помощью к «Литке». И капитан Николаев, слово которого решало судьбу проводки, немного подумав, согласился: «Партизан Щетинкин» был хорошим подкреплением Ленскому флоту.

*

Капитан не покидал мостика. Его усталое лицо неизменно было обращено к корме ледореза. Охватив длинными тонкими пальцами двойное дуло бинокля, он размеренно шагал по скользкой палубе мимо напряженно-внимательных штурмана и рулевого.

«Литке» форсировал перемычку. Нужно было пройти пятнадцать ледовых миль и доставить миниатюрный буксир невредимым на чистую воду. Удача целиком зависела от хладнокровия капитана, от его умения быстро ориентироваться в окружающей обстановке. Не спуская глаз с кормы, где за крыльями самолета кадила труба «Партизана Щетинкина», он жонглировал ручками телеграфа, направляя послушный ледорез в нужную сторону.

Моряки любили капитана Николаева. Этот скромный, молчаливый человек обладал необходимыми качествами мастера ледовых широт, и, поражая всех исключительным хладнокровием, капитан никогда не переступал границ вежливости. Он не имел привычки обрушивать ярость и гнев на штурманов, что охотно практиковали многие капитаны, однако помощники скорее бы согласились на дюжину «разносов» другого человека, чем на одно замечание капитана Николаева.

Невозмутимость была основным качеством капитана Николаева. Она никогда не изменяла ему, какие бы трудности он ни преодолевал. Она не изменила ему и в тот день, когда он повел израненный ледовыми битвами «Литке» на помощь «Челюскину».

Десятого ноября старший радист ледореза Олег Куксин постучал в дверь капитанской каюты.

– От Шмидта и Воронина, – сказал он, передавая стопку листков.

Командование «Челюскина» прислало ответ на посланное несколько дней назад предложение руководства Северо-Восточной экспедиции помочь дрейфующему пароходу. На приказ командования коллектив литкенцев, измученный шестнадцатимесячной работой во льдах, ответил:

«Несмотря на исключительный риск при настоящем техническом состоянии ледореза, большевистскими темпами провести подготовку «Литке» к выходу в Арктику – на помощь «Челюскину».

А еще через двое суток, выкачивая каждый час двести пятьдесят тонн воды из дырявого корпуса, рискуя судном и людьми, Николаев гнал полузатопленный ледорез в гибельный дрейф Чукотского моря. Начинались заморозки. Прогалины между торосистыми полями затягивало коркой молодого льда. Он с каждым днем уменьшал бег ледореза…

Семнадцатое ноября тысяча девятьсот тридцать третьего года. Американское море Бофора.

Место и дата навсегда остались в памяти.

Невеселую думу обдумывал Николаев, слушая взволнованного начальника Северо-Восточной экспедиции капитана Бочек.

Лакированные стены просторной кают-компании «Литке» увешаны снимками судов ледокольного флота.

За длинным столом мрачнели насупленные лица совета полярников. Сутулая фигура начальника Северо-Восточной экспедиции капитана Бочек еще более cropбилась. Седина – след бессонных ночей – поблескивала в его всклокоченных волосах. Задумчиво гладил выцветшую бороду однорукий соратник Вилькицкого – доктор Старокадомский. Старший механик – латыш Фридвальд – шептал отсекру партколлектива ревизору Тарасову:

– Положение – как тузовый пик. Выберемся. На всякое ядие есть противоядие.

Любопытствуя, оглядывал необычайное совещание гость с «Челюскина» – поэт Илья Сельвинский.

– Молодой лед, – информировал начальник, – нарастает очень интенсивно. Два-три дня, и мы застряли. Найти проход к «Челюскину» не удалось, хотя искали со всех сторон и сами забрались севернее, чем судно профессора Шмидта. Промедление равносильно смерти.

– Что скажете, чиф?

Седобородый механик развел руками:

– Удирать надо! «Литке» – «калека. Мощность машин только три восьмых. Корпус, как решето. Тушить котлы до полного обмерзания невозможно, а к тому дню не останется ни одного кило угля. Весной судно затонет, если этого не случится раньше.

– Ваше мнение, Николай Михайлович?

Капитан встал, понурив голову. Казалось, острая физическая боль расширила зрачки Николаева. Отступление было неизбежным. Запаса угля хватало на семь ходовых суток, в обрез до бухты Проведения. Если уголь сгорит раньше, перестанут работать донки, и «Литке» пойдет на дно. Отдать разъяренной пучине дорогой для страны, одержавший столько побед краснознаменный ледорез? Погубить корабль, с которым сроднился двенадцать лет назад на Белом море под командованием опытного ледокольщика-отца?..

– Самое трудное, – выдавливал слова капитан, – принять моряку такое решение, какое мы сейчас примем. Пусть лучше зимует один корабль. Придется оставить «Челюскин» на волю дрейфа и провести «Литке» в безопасное место. Иначе погубим людей и судно…

*

И он провел его сквозь замерзающее море Бофора и двенадцатибальный ураган под мысом Дежнева так же блестяще, как провел без единой царапины через льды пролива Вилькицкого крохотный речной пароход «Партизан Щетинкин».

…Рассказывать особенно нечего. Всю ночь капитан искусно пробирался щелями разводий перемычки и то, что считали невозможным старые ледокольщики, сделал за десять часов. Благодарственно крича сиплым гудком, «Партизан Щетинкин» уходил от кромки в море Лаптевых.

Третий раз мы бежали проливом Вилькицкого, непочтительно расталкивая льды. Рация «Литке» принимала восхищенные поздравления полярников. А виновник нашей победы прикорнул на диване штурманской рубки. Лицо капитана было безмятежно-спокойно.

Последнее слово принадлежало кочегарам.

Был второй час ночи. Мы сидели на железной палубе кормового бункера, отдыхая после перештивки. Разговор шел о судовых буднях и близком конце сквозного похода.

– Кажись, выгребли, – сказал первый шахматист ледореза – кочегар Любарский. – Мне корешки наставление прочли перед отходом: «Если зазимуете – лучше не возвращайся на Дальний Восток. Не позорь нас».

Марка дальневосточников не опозорена. Даже лишнее дело сделали, – вспомнил он проводку «Партизана Щетинкина».

– Молодец наш кэп, – заключили в бункере. – Настоящий моряк. Легко с таким человеком плавать. Знает, за что берется. А если возьмется, обязательно доведет до конца.

*

Двадцать третьего августа две важнейших задачи сквозного похода, были выполнены: освобождена первая Ленская и закончена проводка второго каравана. «Сакко», «Молотов», «Байкал» и «Щетинкин» шли курсом на бухту Тикси.

«Литке» и «Ермак» возвращались к мысу Челюскин.

Большевики взломали ледовую перемычку пролива Вилькицкого на пять суток раньше намеченного профессором Визе срока.

Поражение Сопочной Карги

Ни бури, ни пробоины.

Ни холод ледяной

Не скроют путь,

Освоенный

Отважною страной.

Еще одна победа —

И в этот раз;

Еще одна пропета

Песня про нас.

Н. АСЕЕВ.

Ночь, настоящая ночь, шестьдесят суток невиданная нами, беззвездной мглой накрыла мутные воды Енисея.

Рейд острова Диксон на месяц досрочно принял краснознаменный ледорез. Используя излишек времени. «Литке» подсменил «Малыгина» – лидера Карской экспедиции, дав возможность ему пойти к острову Русскому и высадить там зимовку комсомольца Званцева.

«Рандеву» состоялось у безлюдного архипелага Норденшельда. Неделю мы пробивались в непроходимых полях вечного пака. Их принесло норд-вестовым ветром из горла Карского моря. Неделю Карское море оправдывало название, присвоенное ему академиком Бэром: ледяной погреб.

У мыса Челюскин казалось, что трудности кончились. Метеосводки, полученные перед отходом, успокоили сообщениями о благоприятных ветрах, о чистой воде до самого Диксона.

На деле произошло обратное.

Злоключения начались с того, что невдалеке от острова Фирилея неожиданно выросло темное пятно. Земля? Судя по карте, здесь ей быть не полагалось. Неизвестный островок – невысокая каменистая гряда в ожерельи стамух[32]32
  Стамуха – льдина, сидящая на мели.


[Закрыть] торчала перед носом ледореза. Мы поблагодарили природу, обезопасившую плавание в этих широтах двухмесячным непрерывным днем, и, записав координаты новой земли, вежливо обогнули ее.

Плавание с препятствиями продолжалось до острова Русского, где путь к Диксону закрыли паковые поля. Норд-вест гнал льды за корму «Литке» и образовал кольцо, которое примыкало вплотную к острову. Мы снова оказались в ловушке. Аммонал подрывника Рязанкина не оказывал нужного действия. Проход следовало искать только на севере, но за нами в кильватере двигался маломощный лесовоз, и рисковать им было бессмысленно. «Ермак», идущий на помощь «Сакко», зажатому дрейфующим паком около островов Каменева, свернул к нам, попытался форсировать перемычку, но, бессильно отступив, ушел по назначению.

Осталось выяснить ледовую обстановку с воздуха.

*

Куканов взлетел, взяв запас горючего на четыре часа и наблюдателем секретаря комсомольского коллектива «Литке» – третьего штурмана Петровича. Почти сразу же после подъема самолета внезапно началась пурга, и стало мучительно ясно, что пилот сегодня не найдет нас и, в лучшем случае, сделает вынужденную посадку.

Где?

Мы запросили рации мыса Челюскина и Диксона. Ответы пришли неутешительные: самолета никто не видел.

Значит, один из островов архипелага Норденшельда или одна из многих льдин.

Стамуха у архипелага Норденшельда.

О худшем старались не думать.

К утру переменился ветер, расчистил проход, но «Литке» не мог воспользоваться благоприятной обстановкой.

И когда истекли все сроки, радист «Малыгина» передал, что зеленая птица пролетела к нашей стоянке.

Неужели Куканыч? А что если это «Н-2» Алексеева, идущий с Диксона разыскивать товарища?

Увидел самолет четвертый штурман – Федя Сысоев.

Радостно вопя, он промчался по ледорезу.

Не обращая внимания на леденящий штормовой ветер, мы выскочили на кормовую палубу.

Амфибия как бы стояла на одном месте. Встречный ветер отжимал ее обратно, и пятнадцать миль – видимость с борта ледореза – Куканов одолевал почти полтора часа.

Погрузив самолет на кормовые ростры, мы снялись с ледового якоря.

Продрогшие пилоты рассказали о шестнадцати часах, проведенных на крохотной льдине. Когда, выяснив ледовую обстановку, они повернули обратно, горизонт затянуло пеленой снега. Обмерзли плоскости, самолет отяжелел, и Куканов решил сделать посадку на первое разводье. Два раза он снижался и снова направлял амфибию под облака, выбирая удобное место для ночевки. Наконец поле было найдено. Петрович выскочил на льдину и, обхватив обледенелое крыло, с нечеловеческой силой удерживал самолет, сопротивляясь яростному ветру. Амфибия парусила и рвалась из окоченелых рук. Хотелось отпустить ее, но воля к жизни и желание спасти машину моментально гасили эту мысль.

Помог Куканов.

Они закрепили самолет за ледяное поле, использовав вместо якорей инструменты, оставленные бортмехаником. Пурга продолжала выть. Совсем стемнело. Снег падал клочками мокрой ваты, застывал на цилиндрах мотора. Спать было нельзя. Впрочем, Куканов ухитрился заснуть, а Петрович всю ночь бегал по льдине, осматривая ненадежные швартовы, и, проворачивая тяжелый винт, не давал застыть мотору.

На рассвете пурга стихла. Тогда они обнаружили бутылку эфира, которую положил в кабину «на всякий случай» бортмеханик Куква. Мотор заработал через десять минут. Счастливый исход! Взмыв над торосами, пилоты вскоре заметили дым из широкой трубы «Литке».

Вскоре подошел «Малыгин».

*

Наше новое амплуа состояло в том, что «Литке» вахтил на диксоновском рейде, обеспечивая благополучное возвращение в Европу через льды Карских ворот фрахтованных иностранных судов, пришедших за лесом в Игарку.

Диспетчерские сводки о движении караванов ежечасно поступали на ледорез. Начальник морской проводки Карской экспедиции капитан Шибинский переселился к нам на борт, доотказа загрузив судовую рацию. Сведения с пароходов поступали тревожные. Один за другим сели на мель в устье Енисея два «иностранца». Первый самостоятельно сошел с переката, второй – английский пароход «Марклин» – основательно застрял у мыса Сопочная Карга.

«Товарищ Сталин», которого мы провели к Диксону сквозь перемычки архипелага Норденшельда, снялся на помощь «Марклину», чтобы перегрузить с него часть палубного леса.

Прошли сутки. Мы крейсировали в Енисейском заливе, надеясь, что облегченный «англичанин» сам сойдет с банки. Тогда задача «Литке» свелась бы к проводке его до острова Белого, за которым катило осенние валы свободное море. Но перекат цепко держал «иностранца». «Марклин» продолжал сидеть на мели.

Малые горизонты воды не позволяли нам подойти к Сопочной Карге. Слишком велик риск: осадка «Литке» на шесть футов превышала глубину переката.

И все же капитан Николаев рискнул, ибо другого выхода не было. Набрасывая лот, «Литке» вошел в реку. Восемь часов подряд велись подготовительные работы. Водолазы осмотрели грунт. «Англичанин» прочно сидел на ровной плите графита.

В полночь двойной тягой – вирая якорь и работая машиной – «Литке» стянул «иностранца» на глубокую воду, и, спасаясь от столкновения с неповоротливым «англичанином», сам уселся на его место.

Хвост вытащили – нос увяз.

Выручили баластные цистерны.

Савва Иванович Пирожков своевременно наполнил их пресной водой в Енисейском заливе, тем самым искусственно увеличив осадку ледореза.

Утром «Литке» снялся с предательской плиты.

*

Английский капитан нервничал. Он вовсе не собирался так скоро уходить в рейс: каждый лишний день приносил ему пятьдесят фунтов стерлингов.

Лучшая наша бригада – двадцать шесть кочегаров, ученых, матросов и штурманов – непоправимо разбила надежды багроволицого капитана.

Семьдесят кубометров тяжелых брусков находились в трюмах «Товарища Сталина». Англичане рассчитывали на то, что мы уложим бруски обратно на «Марклин» не раньше, чем через трое суток. Такого же мнения придерживался начальник морской проводки капитан Шибинский.

Трое суток были оценены в тысячу рублей валютой!

– Нажмем, ребята, – сказал помполит Щербина, руководивший погрузкой из кормовых трюмов, – покажем класс.

Силы были распределены правильно. Восемь человек укладывали бруски в трюмах «Товарища Сталина», остальные – на палубе «Марклина».

Стропы конвейером ползли вверх.

Веселый бортмеханик Сеня Куква, принимая очередную порцию брусков, кричал английскому чифофицеру, который наблюдал за погрузкой:

– Скиньте, мистер, с ваших счетов еще пару фунтов! Все равно не достанется ни одного пенса!

Девять часов подряд мы работали без перекурок. Ровно через десять часов «Марклин» снялся курсом на Англию…

*

Близилась полярная зима. Ночи стояли темные, как на юге. По утрам стекло замерзших лужиц прозрачно блестело на палубе. Накаты Карского моря одели жемчужной пеной снежные скалы острова Диксона, короткими ударами терзали брюхатые тела угольных барж, приведенных буксирами с Енисея. Днем за рейдом вились разорванные ветром дымки, ночью прыгали на зыби разноцветные точки бортовых огней: иностранные пароходы плыли проторенной советскими полярниками дорогой к лесным биржам Игарки.

Двадцатого сентября мы вошли в свинцовую котловину Кольской бухты. Симфония приветственных гудков рокотала над Мурманском, билась о гранитные берега залива. Вынырнув со дна, эпроновский водолаз, отдавая честь «Литке», поднял руку к тяжелому колпаку шлема. Матрос стоявшего на рейде норвежского грузовика низко приспустил парадный флаг исконных мореходов, пионеров Арктики. Он склонял его перед краснознаменным кораблем, как побежденный. Ибо под его синим крестом шли в Арктику одиночки, действовали, в силу самой сущности капиталистической системы, на свой страх и риск и неизменно терпели поражение. А наш поход – одно из многих звеньев стройной системы большевистского освоения Арктики. На протяжении шести тысяч миль заполярных побережий мы видели огромное внимание, которое уделяет страна развитию и освоению своих богатых окраин. Там, где недавно была пустыня, мы видели новые порты – Тикси, Челюскин, Диксон, узловые пункты регулярных в близком будущем рейсов сквозной магистрали. Десятки судов большевистских эскадр штурмовали Арктику с востока и запада. Связывая все экспедиции единой линией сквозного пути, победно пронес через двенадцать морей вымпел Советского союза краснознаменный «Федор Литке». И в салюте эпроновского водолаза мы видели частицу радости лучших ударников Мурмана, встречавших нас на портовом причале, отголосок великой радости всей страны, умеющей ценить свою очередную победу.

Восемьдесят три дня Великого северного пути с Дальнего Востока на запад, ледовые перемычки Рыркарпия, Самуила, Вилькицкого и Норденшельда – все это осталось позади, как память о необъятных просторах нашей великой родины, о большевистском упорстве коллектива полярников.

Сквозной поход был окончен.