Текст книги "Земля по экватору"

Автор книги: Евгений Воеводин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Нет, Нисикава никогда не был там, в Асакуса. Это не по карману простому рыбаку. Вот и сейчас у него всего каких нибудь десять сен[2]2
  Сен – самая мелкая монета. (Прим. aвтора).


[Закрыть]. А чтобы поехать в Асакусу нужно иметь кучу иен. без них там нечего делать!

– Слушайте, Нисикава, – лениво сказал по-английски подполковник. – Здесь нет детей. Вы но выдержите экзамена, который я могу вам устроить. Зачем тянуть время?

Нисикава сделал вид, что ничего не понял.

Подполковник глядел на него в упор, и Нисикава не отводил глаз.

– Ящик, который вы столкнули в море… – снова по-английски сказал подполковник.

Нисикава вздрогнул. Вздрогнули, вернее, только приспущенные веки, но и этого было достаточно.

– Выдержка же у вас! – усмехнулся подполковник. – Ну, не хотите говорить по-английски, будем говорить по японски. Спросите его какое растение больше всего любят в От-Дзесю?

Переводчик спросил, и Нисикава ответил:

– В Японии и в От-Дзесю больше всего любят сакуру.

– Вишню, – сказал переводник.

– А еще?

Молчание.

– Вы видали когда-нибудь сирахаги?

– Конечно.

– Так вот, в От-Дзесю больше всего любят сирахаги. В каждом доме есть кусты сирахаги. Ее умеет сажать самый маленький ребенок, если он на самом деле из От-Дзесю. Так вот: как надо сажать куст сирахаги?

Нисикава не ответил. Его тонкие веки, как пленки на глазах птицы, дрожали, и подполковник снова спросил по-английски:

– Будете говорить?

4

Куст белой сирахаги стоит на подоконнике…

Так мне хотелось бы закончить рассказ. Но kvct завял давным-давно. Званцев достает с полки том энциклопедического словаря и разворачивает его. Там, меж листов книги, лежит высохший, сплющенный цветок, похожий на гвоздику. Цветок сирахаги…

Потом мы оба долго молчим.

Званцев берет сигарету, лезет в ящик стола и достает зажигалку, сделанную из гильзы патрона крупнокалиберного пулемета.

– Да, эту штуку я подобрал все-таки. А Синдо увез с собой мой подарок. Догадайтесь – какой?

– Радиоприемник, – сказал я, вспомнив, как он гладил рукой радиоприемник в доме рыбака.

– Нет. Он попросил у меня фотографию. Фотографию дома, который стоит на месте его хижины. Чтобы показать жене и сказать: «Вот, смотри, что было бы у нас, если бы мы были русскими». Больше он ничего не захотел взять от меня…

Да, кстати, я забыл сказать самое главное. Ведь тогда, в ту ночь, на руле «Коцу-мару» стоял Синдо и, когда Нисикава и капитан отвернулись, он переменил галс и вышел точно на наш катер.

Где-то ты сейчас маленький Синдо?

Рапорта не будет

Еще в училище, получив назначение в Прибалтику, лейтенант Березный расспрашивал всех, кого только мог, о местах своей будущей службы. Одни говорили ему, что на Балтике так, как и везде. Другие махали рукой: «Да уж повезло тебе: лужа и островов да мелей до черта». Вручая Березному документы, начальник училища сказал на прощание:

– Трудная граница. И служба будет трудная. Так что ко всему готовьтесь…

Березный, не поняв, что тот подразумевает под «трудной границей», ответил, краснея, что трудностей не боится, но в душе все-таки пожалел, что едет в Прибалтику, а не с ребятами на Дальний Восток.

Сейчас, стоя на ступеньках вокзала, он с торопливым любопытством оглядывал открывшийся ему тихий городок, полуразвалившийся рыцарский замок на горе, каштаны, густо разросшиеся вокруг площади, и тонкие готические шпили, поднимающиеся за ними.

Ему не сразу поверилось, что всего в нескольких километрах отсюда, от этой площади, по которой быстрыми шажками расхаживают голуби, начинается граница и до дивизиона можно добраться на самом обыкновенном пригородном автобусе.

В дивизион Березный прибыл вечером, в тот самый момент, когда от пирса отходил новенький быстроходный катер, а на других прогревали моторы. На кораблях, остающихся на базе, подняли сигнальные флаги: «Желаем счастливого плавания!» Катер, развернувшись, вышел на внешний рейд, и Березный следил, как он удаляется, почти сливаясь с серой поверхностью воды. В последний раз донесся рокот его дизелей, и стало слышно, как плещут о прибрежные камни ленивые, зеленые на отмелях волны, а наверху, над бухтой, тоскливо и пронзительно вскрикивают чайки.

– Любуетесь, товарищ лейтенант?

Березный обернулся. Сзади стоял капитан второго ранга. Березный, догадавшись, что это и есть командир дивизиона Кагальнов, вытянулся.

Они шли в штаб, и Кагальнов расспрашивал лейтенанта об училище, которое когда-то кончал и сам, о Ленинграде. Потом, принимая от Березного документы, Кагальнов внимательно просмотрел их, кивнул и сказал уже сухо:

– Ну что ж, товарищ лейтенант, будете самостоятельно командовать боевым кораблем. Желаю удачи!

У Березного сладко сжалось сердце. Только каких-нибудь пятнадцать минут назад он видел уходящий в море торпедный катер и глаз от него не мог оторвать.

– Пойдемте, – поднялся командир дивизиона. – Покажу вам корабль, познакомлю с командой.

Они спустились к воде, миновали склады горючего и вышли на пирс. Березный шел чуть позади командира дивизиона, осторожно ступая через тросы, чтобы не поцарапать новенькие «скороходовские» полуботинки. Он глядел то под ноги, то на оставшиеся в бухте торпедные катера и, не заметив, что командир дивизиона остановился, едва не наскочил на него.

– Извините.

– Торопитесь? – улыбнулся Кагальнов. – Вот ваш корабль.

Березный повернулся. Возле пирса, едва доставая рубкой до его края, стоял катерок, который трудно было назвать боевым кораблем, и только флаг на фалах да пулемет-спарка, словно по недоразумению оказавшийся на палубе, свидетельствовали о том, что это не обычная мирная посудина. Такой катер был в училище; на нем курсанты проходили машинную практику.

Березный сразу охватил взглядом и латаные борта, по-видимому недавно выкрашенные шаровой краской, и деревянную чистую, выскобленную, как деревенский стол, палубу. Вахтенный бросился к ним с обычным рапортом: команда отдыхает, никаких происшествий не случилось. А Березный, рассеянно слушая вахтенного, вдруг тоскливо подумал: «Да уж какие тут происшествия!.. Поздравляю вас, товарищ лейтенант, с командой в пять человек и скоростью в десять узлов. Куда там за нами торпедным катерам тягаться!..»

Березный был не прав. В команде было не пять, а четыре человека, и скорость не десять, а двенадцать узлов. Кагальнов, познакомив его с командой, ушел, и лейтенант, обойдя свой катер, заперся в кубрике.

Ночью он долго не мог уснуть, все ворочался с боку на бок и прислушивался, как плещется о борт вода, покачивая катер, и тот скрипит, потрескивает… «Быть может, – наконец подумал Березный, – и не стоило мечтать о больших кораблях, о дальних дозорах, о стремительном сближении с катерами нарушителей, а то и перестрелках. Жизнь проще восторженной юношеской романтики. Здесь начинается служба».

В дозор катер вышел на следующий день. Над горизонтом неподвижно висела вытянутая черная туча, и низкое заходящее солнце, выглянув из-под нее, осветило все в неожиданно яркие тона.

Березный в кожаном реглане и шлемофоне стоял в ходовой рубке и смотрел, как старшина Лосев уверенно ведет катер. По правому борту оставался скалистый островок; в бинокль Березный видел только камни, на которых отдыхали чайки, да похожие на огромных ежей кусты можжевельника, стелющиеся по самой земле, Лосев сказала.

– Здесь, товарищ лейтенант, год назад целый бой был. Две иностранные шхуненки…

– Следите лучше за курсом, боцман, – не дал ему договорить Березный, незаметно поморщившись.

Бой, два «иностранца»! На таком катеришке в лучшем случае попадешь разве что к шапочному разбору.

…Березный недоумевал, почему командир дивизиона относится к нему так же, как и ко всем: никакого особого внимания. Они виделись редко. Кагальнов принимал от Березного рапорт и коротко приказывал: «Команде отдыхать» В этом Березный усматривал какую-то обидную несправедливость: мог бы и поговорить, в конце концов узнать, не трудно ли поначалу.

То, что Березному казалось несправедливостью, было просто нехитрой уловкой. Кагальнов рассуждал просто: пусть молодой офицер разберется во всем сам, привыкнет.

И Березный действительно привыкал.

Сначала он привыкал к своему положению командира катера, положению, которое не вызывало у него никаких радостей. Потом привыкал к команде, и это было куда трудней…

О радисте Приходько боцман Лосев рассказывал лейтенанту так:

– Ничего парень, только с завихрениями. Ну и моря еще побаивается У него на Полтавщине-то какие моря! Он и родителям так писал: «А волны здесь такие, что выше нашего сельсовета».

Сам боцман Лосев служил сверхсрочную, и все на этом стареньком катере, который он с ласковой иронией звал «Коломбиной».

Когда раздавалась команда «Корабль экстренно к бою и походу изготовить», огромный Лосев весь как-то подбирался, движения у него становились стремительными и точными, такими, что, глядя на него со стороны, можно было подумать: не небольшому катеру, а по меньшей мере эскадренному миноносцу была отдана команда. Однако значительность того, что и как делал в эти минуты боцман, не была показной. Она словно бы незримо передавалась всем, и не успевала обычно закончиться другая команда – «По местам стоять, со швартовых сниматься», – как, мелко дрожа и комкая за кормой зеленую воду, катер уже отваливал от пирса. Лосев застывал на палубе с рукой, поднесенной к берету, и, когда катер проходил траверз маяка, поворачивался и оглядывал море: старался определить, какая будет погода, хотя сводку все знали еще с утра.

Березный глубоко и искренне раскаивался в том, что поначалу принял боцмана за традиционного служаку, для которого главное – «чтобы все было чистенько». И хотя Лосев действительно любил, чтобы у него «все было чистенько», это была просто хозяйская опрятность, свойственная, пожалуй, всем боцманам на всех кораблях. Но увидеть и узнать боцмана таким, каким он был на самом деле, Березному удалось случайно.

Как-то ночью катер обходил узкие, вытянутые островки, вернее, даже не островки, а каменистые гряды, напоминающие диковинных животных, выплывших из морских глубин, да так и замерших на поверхности.

Березный стоял в рубке, то и дело высовывая из люка голову. Ну и места! Здесь ничего не стоит наскочить на какую-нибудь плешивую каменную громадину. Хорошо еще осадка у катера невелика: если и попадется подводная скала, можно проскочить. Карта лежала перед ним, он до рези в глазах вглядывался в многочисленные значки характеристик, среди которых тоненькой коричневой полосой был проложен курс, и тихо ругался.

Лосев и Приходько были на мостике, наверху. Боцман вел катер, и Березному приходилось только удивляться, как Лосев ориентируется в этом первозданном нагромождении скал и камней. Всякий раз, когда они попадали сюда, у Березного и впрямь появлялось ощущение, что зашли они совсем на другую планету, где никакой жизни нет, а есть только эти камни, да вода, да разлохмаченные, разорванные клочья тумана, застрявшие среди валунов едва ли не со времен сотворения мира.

Березный усмехался этим случайным мыслям и снова тревожно высовывал голову, морщась от бьющей в лицо соленой пены. Вдруг он услышал неспокойный тихий голос боцмана:

– Ты, Петр, лучше гляди… Мы ведь, знаешь, самые крайние сейчас.

То, что сказал матросу старшина, неожиданно взволновало Березного. Он с удивлением, словно впервые, оглядел голые каменистые гряды островов и подумал, что это ведь тоже наша земля! И то обстоятельство, что он, лейтенант Березный, находится сейчас здесь, в этом безлюдье и безмолвии, наполнилось каким-то особым, новым смыслом. «А ведь действительно – самые крайние…»

Кагальнов появился на катере, когда его никто не ждал, незадолго до отхода в дозор. Он тяжело спустился с пирса по трапу (хотя это называлось – подняться на палубу), выслушал рапорт Березного и сразу пошел в машинное отделение. Там он придирчиво осмотрел машины, вспомнил, что шестой цилиндр раньше стучал – сносилась заглушка пальца.

– Ну. сейчас ничего, – убежденно ответил Кагальнову моторист. – Как часы подвинтили.

Березный подумал: «Однако, и память же у него…»

Кагальнов осмотрел весь катер и, стряхивая с брюк невидимую пыль, сказал:

– Все в порядке. Привыкли или еще привыкаете? А скажите теперь честно: на торпедные катера хотелось или на «большой охотник»?

Он лукаво прищурил глаза и склонил голову, ожидай ответа. Березный ответил ему, вытянувшись:

– Хотелось, товарищ капитан второго ранга. И сейчас хочется.

С лица Кагальнова словно смахнули улыбку. Он посмотрел на Березного испытующим, даже, пожалуй, тяжелым, взглядом и, коротко козырнув, пошел к борту.

Березный крикнул: «Команда, смирно!» У трапа Катальное обернулся, кивнул: «Вольно!» – и добавил, качнув головой:

– А вот этого я от вас никак не ожидал…

Он ушел, и настроение у Березного упало. Но думать долго об этом разговоре уже не было времени: пора выходить в море.

…Березный остановил катер у выхода из каменной гряды. Отсюда хорошо просматривался большой участок. Перед выходом лейтенанту сообщили, что две бригады из местного рыболовецкого колхоза ставят сети в районе острова Н. и, стало быть, пройдут мимо него: шесть мотоботов и двенадцать человек на них. Березный и раньше встречался с рыбаками, здоровался по-эстонски и те, что-то говоря, протягивали ему свои документы. Надо полагать, что процедура им не очень-то нравилась. Усталые люди торопились домой, а тут приходилось задерживаться, хотя и ненадолго.

Уже на стоянке Березный нагнулся над картой и начал искать этот остров Н. Должно быть, такая же узенькая полоска земли да камней да низкие кусты можжевельника. Лосев стоял рядом и заметил, что лейтенант что-то ищет на карте вдали от того места, где они находились.

– Где он, остров?

– А вот он.

Лосев деликатно показал мизинцем на соседний квадрат. Остров напоминал лошадиную голову. Березный не понял, почему Н.? Должно быть, местное название?

– Там, товарищ лейтенант, маяк есть. Да вон, поглядите по силуэтам.

Он развернул тоненькую книжечку, и Березный увидел рисунок: маяк действительно напоминал бутылку. Лосев словоохотливо разъяснил:

– Говорят, Петр Первый распорядился там маяк выстроить. Ну, значить (он говорил «значить»), приходят к Петру строители и говорят: так, мол, и так, ищем форму. Петр в это время обедал. Взял он штоф, поставил перед ними и говорит: «Вот вам и форма». Так и вышло: за-место сургучной головки у маяка фонарь.

Березный расхохотался, и Лосев, решив, что это его рассказ произвел на лейтенанта такое впечатление, тоже улыбнулся.

– Ох, и историк же вы, старшина! – хохотал Березный.

Лосев смутился и, что-то пробормотав, замолчал.

Пора было подниматься на мостик. Туман, незаметно собравшийся между камней, вдруг закурился, задымил в сумерках и пополз по борту катера, обволакивая его. Вот еще этот туман, постоянный спутник, будь он неладен! Березный, нагнувшись, крикнул Приходько:

– Как там связь?

Приходько крутил ручки настройки, в наушниках попискивало, стучало, гудело, и Приходько морщился от всех этих налетающих шумов. Наконец он услышал что-то такое, отчего сразу заулыбался и кивнул лейтенанту. Связь с береговыми радиометристами была.

Приходько, прижимая одной рукой наушник, крикнул: «Передают!» Березный, кивнув, поднес к глазам бинокль. Нет, ничего не было видно отсюда, с мостика, и он, снова нагнувшись, ждал, когда Приходько кончит прием.

– Ну, что там у вас?

– Шесть ботов…

Приходько протянул ему листок, и Березный, спустившись в рубку, проложил на карте курс возвращающихся рыбаков. Они шли мористее, и, стало быть, надо было сниматься со стоянки и идти наперерез.

– Не теряйте связь, – кивнул он Приходько, приподнимая рукав и взглядывая на часы.

– Еще передают. Не шесть, а семь ботов. Еще один появился.

У Березного защемило сердце. Откуда семь? Было точно сказано: в бригаде шесть ботов. Он суетливо, срывающимся голосом выкрикнул команду и, когда, грохоча по ступенькам трапа, выскочил на палубу, катер уже мелко дрожал, выходя из-за гряды. Ему казалось, что катер идет медленно, чересчур медленно. Он нетерпеливо прислушивался к стуку мотора, мысленно подгоняя его, хотя времени было более чем достаточно.

Приходько крикнул ему: «Вызывает дивизион!» Но Березный не сразу расслышал его и только тогда, когда радист спросил, что передать, обернулся к иллюминатору рубки:

– Передайте: иду на сближение.

Сердце у него то замирало, то вдруг начинало колотиться бешено, неуемно, как больное. Он не успокаивал себя. Если запрашивают из дивизиона, значит, неспроста. И он, щуря глаза от встречного ветра, все вглядывался в сизые надвигающиеся сумерки. Может быть…

Нет, ничего не случилось. Он не расстроился, не огорчился, что седьмой бот оказался почтовым, случайно приставшим к рыбакам.

Березный, отпустив рыбаков и «почтаря», приказал сообщить в дивизион обычное «все в порядке» и, когда катер повернул обратно, спустился в рубку, чтобы занести в вахтенный журнал это не ахти какое событие. Как же, так и полезли к тебе в руки нарушители!

Все, что копилось на душе у Березного, прорвалось наконец. Сидя у себя в каюте, он долго думал, прежде чем взять ручку и написать: «Капитану второго ранга Кагальнову Рапорт…» Но о чем писать дальше, он не знал и снова сидел и думал, пока не сообразил, что подавать этот рапорт с просьбой о переводе в другую часть просто глупо. На другой корабль? Тоже вроде бы нет никаких оснований. Он отодвинул блокнот, решив, что допишет рапорт о переводе как-нибудь в другой раз. Но обязательно напишет!

На следующий день синоптики объявили: полоса туманов. Днем солнце накаляло все. Даже деревянная палуба, когда на нее выплескивали ведро воды, начинала дымиться. Чайки, вскрикивая протяжно и печально, кружились над бухтой с утра до вечера, и боцман Лосев нет-нет да и глядел на берег: не сядут ли они там? Он верил морской примете о чайке, которая «ходит по песку и моряку сулит тоску». Приходько, морща облупившийся нос и щурясь, поднимал голову к небу и, махнув рукой, отправлялся к себе, в холодок радиорубки.

– Разве це погода? Це ж ад на земле, разве що чертякив нема.

Они уходили из базы, когда жара немного спала. В море было легче, ветер сразу ударил о катер, и Березный, замерзнув, надел под китель свитер. Ночью все трое – лейтенант, боцман и радист – накинули регланы.

Все было привычно и на этот раз. Тот же первозданный мир. когда-то поразивший Березного. Те же камни в белых точках и потеках птичьего помета, та же даль. И даже знакомые сведения: два мотобота ловят рыбу в квадрате 46-В.

Березный тревожно глядел по сторонам, на воду, по которой расползались, текли, поднимались вверх густые, вязкие клочья тумана. Синоптики были правы: возможно, видимость будет нулевой. Лосев, стоящий рядом с лейтенантом, тоже глядел хмуро.

– Ох, не люблю я такую муть! – тихо сказал он. – Дрянь, а не ночь.

– Да уж… – согласился Березный. – Как там связь?

Теперь, конечно, нечего было рассчитывать на обзор.

Туман сгущался, катер сейчас все равно что в молоке. И когда Приходько, высунувшись из рубки, протянул Бе-резному узенький листок только что Принятой радиограммы, тот поначалу не сразу сообразил, что там написано.

«Выходите из шхер и ложитесь в дрейф в районе островов». Дальше перечислялись координаты. Березный приказал сниматься. «Правильное решение, – подумал он. – Так стоять все равно бессмысленно».

…Он не сразу расслышал тихий голос Лосева:

– Справа по борту моторный бот.

Бот проходил неподалеку, он был хорошо виден в тумане. Березный взял рупор и крикнул:

– Эй, на лодке, подойдите к борту!

Бот послушно свернул, и через несколько минут Березный увидел рыбаков. Они были знакомы: Березный не раз проверял у них документы.

– Тере, – поздоровался он по-эстонски. – Куда это в такой туман?

– Домой, – махнул рукой рыбак. – Переметы выбирал… Угорь пошел.

Мотобот отчалил и вскоре словно растворился в сгустившемся тумане.

– Вот народ! – то ли восхищенно, то ли с удивлением сказал Березный. – В любую погоду идут.

…Следующий моторный бот первым увидел Приходько. Березный, услышав его возглас, приказал застопорить и взял рупор:

– Эй, на лодке!..

Сейчас все будет, как обычно: бот развернется и пойдет к катеру. Это рыбаки возвращаются с моря. Интересно, кто на этом – быть может, тот самый угрюмый старик Мыттус, который обошел всю Балтику и Северное море, продавал угрей в Дании, но ни разу не был в Таллине!

Однако бот не повернул в сторону катера. Приходько, вглядываясь в туман, крикнул:

– Они уходят, товарищ лейтенант!

Березный вздрогнул:

– Крикните-ка еще раз.

Тут же он скомандовал: «Полный!» – и катер, мелко задрожав, пошел наперерез удаляющемуся боту. До отмели, куда сейчас шли катер и бот, оставалось кабельтовых пять.

– Они свернут, – почему-то шепотом, как будто его могли услышать те, кто был на боте, сказал боцман. – Скорость у них наша, по прямой не догнать. Зайдут в шхеры…

Моторист выжимал из машины все, что она только могла дать, но Березный видел, что мотобот уходит все дальше и дальше, превращаясь в неясное темное пятно.

…Сначала боцман, прильнув к пулемету, дал предупредительный выстрел. Приходько высунул из рубки руку с заряженной ракетницей и одну за другой пустил три ракеты – сигнал «Прорыв со стороны моря». Лосев дал очередь, и цепочка трассирующих пуль, изогнувшись, ушла за темный круг. Вторая светлая ленточка уже попала в него.

– Есть, – разогнулся боцман.

Но Березный и сам видел, что «есть». Мотобот увеличивался в размерах, его очертания становились все более четкими. Волнуясь, Березный опять повторил:

– Подойдите к борту!

Мотобот стоял на воде неподвижно. «Да у него же мотор разбит», – догадался Березный.

Катер на малых оборотах подошел к нему вплотную, и лейтенант приказал двум людям, с виду рыбакам, подняться на борт. Те, косясь на ствол наведенного на них пулемета, полезли на катер и встали, подняв руки.

– Почему не послушались команды? – резко спросил Березный. – Вы же слышали!

Один из рыбаков ответил что-то на незнакомом языке, и боцман, прислушавшись, свистнул:

– Так ведь это не наши, товарищ лейтенант! Не эстонцы.

Рыбак, словно поняв боцмана, закивал головой и, тыча пальцем вокруг себя, сказал, тщательно выговаривая буквы:

– Тумман… – и закрыл глаза, как бы желая пояснить, что они заблудились в этом тумане.

– Почему же они тогда все-таки уходили? – спросил у боцмана Березный.

– Штрафа, наверно, испугались. Да потом разберутся – почему. Факт, что уходили.

Из бота на катер перебрался Приходько, вытирая о робу измазанные в рыбьей чешуе руки, доложил, что ничего, кроме сетей да рыбы, не обнаружено. Бот был взят на буксир, Березный распорядился отправить радиограмму в дивизион и тронул рукоятку машинного телеграфа. Катер опять задрожал, но не сдвинулся с места.

– Что такое? – встревожился Березный. – Что там у вас?

Механик не отвечал, потом из машинного отделения донесся его приглушенный голос:

– Винт не проворачивается.

Березный быстро взглянул на рыбаков. Те стояли невозмутимые, не понимая, о чем идет разговор…

– Отведите их вниз, боцман. И глаз с них не спускать.

Лейтенант прошел на корму и перегнулся через поручни. Вода была черная, не прозрачная, с лохмотьями ползущего над ней тумана. Он ничего не смог разглядеть. Из машинного высунулся обнаженный по пояс моторист.

– Не иначе, как морской дядька бороду намотал. Трава, наверно, водоросль.

– Какая там трава! – махнул рукой Березный. – Который раз– по этому месту ходим, и ничего не было. Дайте-ка еще самый малый.

Катер по-прежнему не двигался.

– Разрешите, я нырну? – снова высунулся моторист.

Березный даже издали почувствовал, как от него пышет жаром. Если ему сейчас разрешить лезть в воду, – значит, посылать на верную болезнь. То же самое механик…

– Приходько, – позвал лейтенант, – подойдите сюда!

Радист подбежал к командиру, стуча ботинками по палубе, и Березный, показывая на воду, сказал:

– Надо посмотреть, что там с винтом.

– Есть – Приходько расстегнул бушлат, сел на палубу и начал стягивать ботинки.

– А нырять умеете?

– Ни.

– Так чего ж… – Березный улыбнулся: – Ладно, держите реглан.

Он быстро разделся и ждал, зябко обхватывая плечи, пока Приходько сбегает за ножом. Потом, осторожно свесив ноги, скользнул в воду.

Ощупью он добрался под водой до винта и, только дотронувшись до него, все понял. Значит, когда они подошли к мотоботу, рыбаки успели незаметно бросить под корму пеньковый конец, и его намотало на винт.

Ему не хватало воздуха. Он всплыл, жадно глотая его и чувствуя, как бешено колотится сердце. Потом нырнул снова. И каждый раз, когда он высовывал из-под воды голову, Приходько торопливо и тревожно говорил:

– Товарищ лейтенант… Товарищ лейтенант, давайте я вас линьком привяжу…

Минут через десять Березный поднялся на палубу. Ноги у него мелко дрожали. Он держал пучок изрезанных веревок и не видел, что веревки в крови. Сам того не замечая, лейтенант сильно порезал себе пальцы.

Места, где произошла встреча катера с мотоботом, были мелкие, и наутро туда отправилась вспомогательная шхуна с водолазом. Когда командир дивизиона вызвал Березного к себе, шхуна уже вернулась и зеленый водолазный тифтик с растопыренными рукавами уже сушился на солнце, подвязанный к леерам.

У Березного болела порезанная рука. Этой ночью ему наложили швы. Стоя в коридоре, прежде чем войти к командиру дивизиона, он снял с кителя прилипшие от бинта нитки.

Кагальнов был не один. Здесь, в кабинете, сидело еще несколько офицеров-пограничников, все незнакомые, приехавшие, очевидно, из управления. Еще не зная, зачем его вызвали, Березный сказал обычное: «По вашему приказанию прибыл», – и только тогда заметил, что на столе Кагальнова что-то лежит, прикрытое сверху газетой.

– Вот он, гроза заблудших рыбаков, – весело сказал Кагальнов. – Жалуются на тебя рыбаки-то. Говорят, нехороший офицер, из пулемета в них стрелял.

– Разрешите доложить, – строго ответил Березный. Он волновался и не замечал, что командир дивизиона разговаривает с ним лукаво. – Они уходили, товарищ капитан второго ранга, и я был вынужден открыть огонь. Потом они бросили конец под винты. Зачем спрашивается?

Невысокий сухопарый майор – его Березный не знал – перебил его:

– Их так учил староста в селе. Они показали на допросе – староста говорил: «Не попадайтесь к русским. Ну, а если уж попались, постарайтесь чем-нибудь напортить». Аполитичные люди, чего с них возьмешь…

– Совсем аполитичные, – усмехнулся Кагальнов. – Хотите поглядеть?

Он отдернул газету. Там, на столе, были аккуратно разложены пистолеты, два автомата, портативные радиопередатчики. В просмоленных мешочках тускло поблескивали патроны. По меньшей мере сто пар часов, золотые браслеты, пачки слипшихся денег, несколько паспортов – все это лежало отдельно.

– Полный джентльменский набор, а? – Кагальнов поднял, словно взвешивая, пистолет. – Ну, а теперь докладывайте…

Березный вернулся на свой катер и, приказав команде отдыхать, спустился в каюту. Рука все болела, он поднес ее ко рту и подул на бинт, пахнущий йодом. В глаза ему бросился открытый блокнот: «Командиру дивизиона капитану второго ранга Кагальнову. Рапорт…»

Он вырвал листок и, скомкав его, сунул в карман. В каюте было душно, палуба уже успела нагреться за день. Неловко держась одной рукой за поручень трапа, он снова поднялся на палубу.

Приходько был вахтенным и стоял возле борта, смотрел, как уходят в сумеречную морскую дымку дозорные корабли. Березный встал рядом с матросом, и тот не понял, почему командир, глядя на далекие, тающие в морском просторе торпедные катера, задумчиво сказал:

– Нет, Приходько, не будет никакого рапорта…