Текст книги "Тот, кто не спит"

Автор книги: Евгений Щепетнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Делянка жила скромно и незаметно, не ведая, что решает вопрос – быть или не быть атомной войне.

На удивление быстро стабилизировалась численность населения – высокая смертность компенсировалась бурной рождаемостью. Выросло новое, военное поколение, для которого вся вселенная ограничивалась деревней и прилегающими полями.

Деидеологизация свершилась незаметно. Власть сосредоточилась в руках правления – административной головки колхоза. После взрыва состав правления изменился полностью – прежнее руководство растерялось в хаосе первых часов, и пришли люди, явочным порядком ставшие во главе. Партийные органы исчезли, карательные играли вспомогательную роль. Выращенного на полях едва хватало на относительно сытую жизнь правления и полуголодную всех остальных, и правление не разбухало, зубы не тупились. Центр не вмешивался в происходящее по условиям эксперимента, а ограничивался наблюдением, изредка снабжая правление керосином, бензином, спичками – аналог госрезерва. Неугодных правление призывало в армию с последующей похоронкой семье.

Внезапная, внеплановая смена руководства страны торпедировала программу Опытная Делянка. Опасаясь, обоснованно или нет, нового Нюрнберга, посвященные не передали своим сменщикам тайну Делянки. А нет программы – нет и финансирования. И новый финансовый год не припас денежек ни пасечникам, ни чистильщикам. Отсутствие периметра привело бы к открытию черной дыры, а находка деревни, пребывающей в состоянии атомной войны – это не Лыковская заимка, пахнет нюрнбергской петлей. Поэтому посвященные решили приступить к эвакуации Делянки.

Под эвакуацией подразумевалось исчезновение деревни, прежде всего ее обитателей. План эвакуации, разработанный в первые дни возникновения Делянки, подобно пресловутому портфелю Мольтке-старшего, дождался своего часа.

Откуда наша организация узнала о проекте? Первая ниточка потянулась от санитара психиатрической больницы – беглец из Делянки убедил-таки его, да так, что санитар молчал все эти годы, благодаря чему сумел уцелеть и сообщить нам о существовании деревенской Хиросимы. При финансовой проверке спецслужб обнаружились лица, регулярно получавшие доплаты за особо вредные условия труда. Таких оказалось многовато, но одного деляночника отыскать среди них удалось. Выторговав отпущение грехов, тот выдал нам то, что знал. Он и предупредил, что любой прорыв периметра приведет к немедленной эвакуации населения в считанные минуты.

Единственное, на что можно было надеяться – это то, что один человек не вызовет экстренной эвакуации: его примут за случайного бродягу и предпочтут завернуть, остановить или убить. Поэтому перед отрядом вторжения был послан один разъединственный человек – собрать сведения, отвлечь внимание на себя.

Пожалуйста, вопросы. Результаты эксперимента Опытная Делянка? Судя по тому, что мы с вами выросли и живем, а не взлетели со спокойной улыбкой в стратосферу, как обещал поэт, руководство посчитало, что опыт Делянки не слишком обнадеживает. На Западе? Не знаю, мы и свою делянку только-только отыскали. Хотя… помните Гайану, массовую смерть поселения сектантов после того, как туда вылетела правительственная комиссия? Боюсь, наши деляночники кончат так же. Господа, господа, конференция не закончена, куда же вы?

Чудно – почтеннейшая публика на глазах съежилась, уменьшилась многократно, превращаясь в райские создания – тропических бабочек, калейдоскопом закруживших по залу и ярких трепетных колибри. А сам конференц-зал, серый и скучный, обернулся оранжереей – душной, жаркой, бабочки порхали с цветка на цветок, сухо потрескивая огромными крыльями-веерами. Забавно, только что пресс-конференцию давал, и вдруг – оранжерея. Ни орхидей, ни роз – одна герань с приторным назойливым запахом. Мещанский цветок, говорят. Почему мещанский, а не крестьянский или, скажем, купеческий – молчит наука.

Над цветами неподвижно зависли колибри, крохотные длинноклювые птички-щебетуньи. Бабочек больше, они крупнее, жестче, и терпеть птичье соседство явно не собирались. Налетели дружно, разом, и пошла-поехала разноцветная ярмарочная карусель – бочки, иммельманы, мертвые петли. На руку капнуло. Не дождь, кровь, алая птичья кровь. И тут же – брызги бесцветной жгучей жидкости, кровь бабочек. Ах, рай, раек. Пора выбираться – если еще не поздно. Делай – раз! Делай – два! Делай…

7

Петров открыл глаза. Песком запорошило, пылью? Слезы катились беспрерывно, дешевые луковые слезы.

Он пошевелился – сначала одной ногой, другой, затем руками. Цел, ни переломов, ни вывихов. Упал, как учили.

Осторожно подтянув ноги к животу, он встал на четвереньки. Верный Джульбарс опять в строю.

Часы на левой руке, что витрина магазина после погрома – разбиты и пусты. Ладно, плюс-минус неучтенный рентген… Удачно, что на сук не напоролся, собирай сейчас кишки. Влетел в кусты, словно братец Кролик, отлежался – и здоровехонек. Сколько пролежал? Судя по солнцу – полчасика, не дольше. И пресс-конференцию успел дать, и в раю побывать…

Он выпрямился, раздвинул ветви руками.

Машина догорала. Дым занявшейся резины, черный, тяжелый, сплетался с белесым паром, бившим из развороченной цистерны.

Вскипело варево в напалмовом пламени, и теперь из котла Гингемы поднималось грязное, пахучее облако. Выпадет где-нибудь дождиком, и пойдут грибы-гробовики, успевай рвать да хоронить.

Повезло, ветерок тянет прочь, иначе и не очнуться.

Он чихнул раз, другой. Ветер ветром, а толика газа досталась, вон и руки в зудящих пятнышках, и лицо чешется.

Вокруг ни вертолетов, ни всадников. Кому охота травиться ради сомнительного удовольствия констатации факта смерти некоего Петрова, пусть даже и шпиона. Не до того. Близится час Ч. Эвакуация.

Он пошел назад, к деревне, на ходу разрывая вытащенный из кармана индпакет, промокая бинтом веки, лицо, руки. Газ не сало, потер – и отстало.

Он возвращался полем, той же дорогой, которой и выбирался из деревни. Казалось, ехал долго, вечность, а ногами за два часа одолел. Никаких полеводов, никаких ополченцев. Оставаться колоскам в большом колхозном поле несобранным.

Короткая колонна двигалась от бараков к убежищу – все в серых плащах-накидках, на лицах – противогазные маски с хоботами, уходящими в болтавшиеся на боку сумки.

– Левой, левой, раз-два-три! – покрикивал мельтешащий на обочине распорядитель. Командовал он не в такт, но колонна ловко, как один, меняла ногу, приноравливаясь к аритмичным восклицаниям вожатого.

В этот радостный день улицы стали шире от проходящих праздничных колонн, украшенных знаменами и транспарантами…

Петров заморгал, сгоняя неиссякающие слезы. Тем, в противогазах, видно куда хуже, но идут…

Он стоял в кустарнике у посадки, листья, касаясь кожи, стрекали крапивой.

Нечего на листья пенять.

За колонной вольно, свободно двигалась группка, человек десять. Отсюда видно – крепкие, ветер не свалит. Правление. Выпадала одна учительница: сухонькая, прямая, она держалась в сторонке, не сливаясь с руководящей массой, и все тянулась к колонне, замыкали которую ее воспитанники, мал мала меньше.

Летучая мышь. Белая ворона.

У входа в убежище колонна остановилась – раз, два! – и четко, сноровисто, перестраиваясь в цепочку по одному, заструились внутрь серые фигурки, уходя под землю песчинками часов-трехминуток.

Закрылась дверь за последним – железо лязгнуло о железо. Кучкующееся правление заторопилось дальше. Второй бункер. Ай-ай, как можно было не заметить? Ночь, темно, страшно – отговорки для новичков. Пораскинув мозгами, любой поймет, что нельзя отсиживаться вместе руководителям и руководимым. Да и поглубже, наверное, убежище у правления, поуютнее.

Учительница рассталась с группой у самого входа. Двое протянули ей руки, но та покачала головой – протестующе и в то же время властно. Трогательно – возвращение педагога к ученикам за миг до начала атомной бомбардировки.

И, небесным слоником, у горизонта, вынырнул пузатый вертолет в лишайных пятнах камуфляжа.

Нина Ивановна, не добежав до убежища, упала, прикрыв голову руками, а ветер бесстыже пытался задрать неширокую защитного цвета юбку.

Наши летят, наши.

Деревья закачались, согнулись, сорванные листья воробьями порхнули прочь – вертолет опускался у края поля, и воздух, гонимый винтом, поднимал пыль и сор.

Земля дрогнула прежде, чем вертолет коснулся поверхности. Беззвучно, неслышно за рокотом мотора, просела она широкой округлой каверной. Наступил-таки слоник одной ножкой аккурат на правленческий бункер. Простите. Недошпионил.

Попрыгали, покатились и стали кольцом вокруг борта семеро из одного стручка. Не семеро, тридцать, бравые спецназовцы Ночной Стражи.

Петров выбрался из кустов и, стараясь не смотреть на усеянные пузырями руки, побрел к вертолету. Запоздало, но оттого особенно зло отозвалось ушибленное бедро, но он не позволил щадиться, хромать. Позже, когда будет ближе теплая ванна, постелька, телевизор, набитый умными, уверенными людьми, не грех и расслабиться, надеть шлепанцы и сесть в кресло у шахматного столика, на котором стоит-дожидается позиция партии с Ковалевым, открытое первенство России по переписке. Лучше всего двинуть пешечку на А-четыре.

Майор выбежал навстречу.

– Виктор Платонович, как вы… – и осекся.

– Хорош, правда? – тот усмехнулся, и пузырек в углу рта лопнул, пустив кровавую дорожку по подбородку. – Посылайте отряд к большому убежищу, люди там, внизу.

– Люди?

– Все население Делянки. Почти все.

С тихим шорохом обваливались края каверны, едкий дым слабо курился в наступившем штиле. Параллельная цепь. Правленцы думали, что взрывают большой бункер, а получилось – только себя. В большом бункере-то ночью шпион потрудился. Хвастун шелудивый.

– Семененко! – позвал майор, но доктор и сам спешил, серебристый чемоданчик в его руке сулил благость и облегчение.

– Сейчас, сейчас, Виктор Платонович, крышка щелкнула, откинулась, врач замер над открывшимся богатством.

– Что это там горит? – майор кивнул вдаль. – Летели, видели.

– Вещественные доказательства. Автоцистерна с люизитом. Думаю, для страховки держали, закачать в убежище, если что не сработает.

Солдаты выбили дверь бункера и нырнули вниз. Разберутся.

– Сначала глаза, – врач закапал из флакона с пипеткой-насадкой. – Побольше, пусть промоет как следует.

Петров дернул головой – жечь стало еще сильнее.

– Все, все, Виктор Платонович, больше не буду, – пена из другого баллончика облепила руки, лицо, врач водил у шеи. Кондитером ему работать, торты к юбилеям украшать.

Петров расставил руки в стороны, глядя, как падают наземь ошметки медовой пены.

– Одежду сменить нужно, – скомандовал врач.

– Позже. Она защитная.

Люди поднимались на поверхность и, ослепленные солнечным светом, сбивались в беспомощную толпу, рыхлую, аморфную. Дети ожили быстрее других, настороженно-любопытно поглядывали на странно не злых солдат.

– Мы для них сейчас – чужаки, захватчики, – вернувшийся майор озабоченно смотрел на часы, – К полудню автоколонна подойдет. А пока – накормим людей. Желудок, он лучше всего убеждает, кто друг, а кто враг.

Из выгруженных ящиков рослый старшина доставал пакеты и раздавал робевшим людям. Дети и тут побойчее – бережно снята золоченая фольга, надкушена первая шоколадка. Приспособятся.

– Пайки, чай, бундесверовские?

– Что? – майор озадаченно взглянул на Петрова, потом рассмеялся. – Действительно, дали маху. Ничего, пусть привыкают.

Учительница поднялась из ложбинки, отряхнулась машинально от пыли и, отрешенно глядя перед собой, неуверенно приблизилась к остальным.

– Нина Ивановна, Нина Ивановна, вам сюда! – позвал Петров. Не узнала, конечно, но – подчинилась. Горька участь пленника.

– Позвольте представить: майор российской армии, командир отряда Глушков – учитель…

– Власовец, – перебила учительница, презрительно усмехаясь. Держит марку.

– Зачем же сразу ярлыки навешивать, Нина Ивановна? Нехорошо. Непедагогично. Вашего звания, правда, не знаю, думаю, постарше. Или спецзвания сохранили на Делянке?

– Не понимаю, – устало ответила учительница. Срослась, сроднилась с ролью.

Майор настороженно смотрел на Петрова.

– Глаза вас выдали, глаза. Вы ведь из зачинателей Делянки, еще бериевского призыва, не так ли?

– О чем вы? – недоумение естественное, не фальшивое.

– Любой окулист скажет, что у вас иол.

– Что? – майор подобрался, напрягся.

– Интраокулярная линза передней камеры глаза, федоровский хрусталик, иначе. С возрастом катаракта развилась, пришлось отлучаться от подопечных, оперироваться. Днем-то незаметно, а в темноте при свете лампы нет-нет, а и сверкнет глазами, дух захватывает.

Учительница мотнула головой, но майор успел, зажал рот ладонью.

– Ампула в воротнике? – свободной рукой он нащупал ее, улыбнулся. – А мы ножичком, чик – и нет!

Хватит, пора и честь знать.

Петров сел в тень вертолета, стараясь не слышать, как рвется из рук дюжих спецназовцев учительница. Забыв про шоколад, жались к взрослым ребятишки, а те, стараясь не смотреть в сторону вертолета, давясь, глотали вдруг ставшие поперек куски. Ничего, скоро запросите головой выдать – и Нину Ивановну, и других. Хотя… Кто знает.

Подошел врач, бросил пустой шприц в землю, и тот закачался на длинной игле.

Цветик, ягодка моя.

– Пять кубиков реланиума. Едва угомонилась. А как вы?

– Терпимо, – пробормотал Петров.

– Ничего, до свадьбы заживет, – врач запнулся, покраснел. – Извините, глупость сморозил.

Петров не шевельнулся.

Замереть, не думать, не чувствовать, и тогда, есть надежда, придет, наконец, он – чистый, спокойный сон.