Текст книги "Тот, кто не спит"

Автор книги: Евгений Щепетнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Здравствуйте!

Тяпки железными головами уткнулись в землю, спины распрямились.

– Не признаю вас что-то, – звеньевая уголком платка промокнула лоб. Остальные переводили взоры – с него на звеньевую, со звеньевой на него. Запарились здорово… Одежда – то же наследство империи – галифе да гимнастерка, на женщинах – форменные юбки, но все старое, застиранное до седины. И обувь – лапти. Оно и лучше, нога дышит, но – непривычно.

– Не признаю, – повторила звеньевая.

– Да мы с вами незнакомы, я впервые в этих местах. В Курносовку иду, да с пути, боюсь, сбился. Куда прибрел, не подскажете?

Лицо звеньевой, миг назад усталое и смущенное, построжало, закаменело.

– Какую Курносовку? Не знаем никакой Курносовки. Идете – и идите себе, не мешайте трудиться, – говор вязкий, с двойными ударениями в длинных словах. Она склонилась больше прежнего, лезвие срезало бок буряка, и, не дойдя рядок, звеньевая перешла на новый, а за ней и все звено.

– То не бригадир ваш? – Петров указал на всадника, показавшегося на краю поля.

Звеньевая обернулась, закричала обрадованно:

– Степан Матвеевич, сюда, сюда, кормилец! Но всадник – будто и не слышал.

Тяпки вновь заклевали, люди быстренько-быстренько двинулись вглубь поля.

– Чудаки! – Петров пошел по прополотому рядку. Не так чисто и пололи, на троечку, не больше, даром, что бригадир конный и при нагане. Насчет нагана – это догадка. Далеко.

Петров остановился, повернулся. Метров двести прошел, а бригадир проскакал всю версту. Преимущество коня перед офицером в закрытых позициях любил доказывать предок, даже в учебник внес сию мудрую шахматную мысль.

Бригадира окружили, звеньевая вяло жестикулировала, а тот, потрясая револьвером (наган, наган!) убеждал ее так и растак.

Убедил.

Всем звеном, женщина в красной косынке впереди, они потрусили к Петрову.

– Стой! Стой, вражина!

Выстрелом поверх голов бригадир поддержал товарищей.

Бегущие приободрились и, подняв тяпки, подступили к Петрову.

– Ложись на землю, вниз лицом! – скомандовала звеньевая.

– Вы что, перегрелись? – дыхание у всех короткое, запаленное. А бежали – пустяк.

– Ложись! – и, замахнувшись тяпкой, она шагнула к Петрову.

– Глупая баба! – он легко вырвал тяпку из рук женщины, но тут, загалдев, на него накинулись и остальные.

Даже грустно. Шел человек, гулял, и на тебе! Гуртом налетели, сельскохозяйственными орудиями машут до свиста, а угоди, например, в голову? Но хлипкий народ, жидкий, откуда и злость. Ничего ведь плохого сделать не хотел, разве поучить, вразумить малость, чтобы вдругорядь вежливее были, а они от любого удара с ног – брык! И лежат, уткнувшись в землю. Последняя баба, не сводя с него глаз, пыталась поднять выбитую тяпку.

– Ладно, ладно, – он легонечко вытянул ее вдоль спины, а та, как картонный солдатик, завалилась на бок и затихла.

Он наклонился. Зажмурясь, та закрыла лицо локтем.

Ясненько.

Он осмотрел тяпку. Ручка гладкая, отполированная мозолями, а железная часть – грубой, неряшливой ковки.

Всадник скрылся в посадке, топот быстро затих за зеленой стеной. Хорош. Люди, как порубленные, землю устилают, а бригадир, нет, кормилец – симптомчик! – деру. А куда?

Мужичок, упавший неловко, тихонько зашевелился, меняя позу. Невмоготу, раз на такой риск идет.

Петров деликатно отвернулся.

Синдром опоссума. Полеводческое звено опоссумов. Опоссумизация поведения как реакция адекватного ответа на внешние раздражители в сельских местностях северо-восточного Нечерноземья. УДК 615.5.006 – 666. Берете тему, коллега? Ученый совет через две недели, готовьтесь к утверждению и включению в план.

Люди лежали смирно, не решаясь очнуться от глубокого беспамятства. Кого, интересно, боятся больше? Друг друга?

– Столбняк не подхватите, – Петров бросил тяпку и пошел, не оглядываясь, по полю. Гектаров сорок полюшко.

Второе поле – под паром. Пахота неглубокая. Примечай, примечай… И навозца – кот накакал.

Зато посадки – регулярные, здоровые, сухостой вырублен, сучьев, валежника нет и в помине, подчищено. Аккуратные квадратики километр на километр. Рожь, ячмень, даже гречиха ~ мечта горожан. Дважды Петров видел поодаль маленькие, по пять-семь человек, группки, работавшие бесконечную полевую работу, при его появлении на миг распрямлявшиеся, а потом еще усерднее возобновлявшие труд. Ну их. Пусть стараются.

Полевая дорожка, серая, растрескавшаяся земля, прямая, прочерченная по линейке, с крохотными царскими уклонениями, постепенно становилась шире, заезженнее.

Из посадок порой долетало конское ржание, топот. Почетный невидимый эскорт. Уланы с конскими хвостами, драгуны…

Поля кончились, дорога привела в светлую березовую рощу, совсем крохотную, ветроград.

Деревья расступились. Вот и она – затерянная деревенька Гайдаровка, Мало ли их, заброшенных, неперспективных, разваливающихся, рассыпано по России?

Но эта – особенная.

Вечерело. Роща стояла выше деревни, и та была – на ладони. Три барака, составленные покоем, крохотная пекарня, кузница, дальше – конюшня, конторское здание, сараи…

Карта не соврала – сделанная по спутниковым снимкам в одной внезапно дружественной стране. А на отечественных… Два соседних района разбухли, растянулись и покрыли собой третий, маленький и забытый в чехарде укрупнений, разукрупнений и переименований волостей, уездов и губерний. Нет здесь ничего. Нету-ти. Очень черная дыра.

Жизнь не кипит. Малолюдно, пусто, лишь от колодца к бараку сновал человечек, носил ведро за ведром, выпаивая унылое строение. Пятое ведро, шестое… Дневальный, надо понимать. А остальные – в поле?

Стук молотка, зуд пилы доносился с тока. Готовятся к страде, ремонтируются.

Наособицу, починком – беленая хата. Большая, высокая, а окна – что в трамвае, одно к одному лепятся.

Опушкой Петров шел по роще, подбираясь ближе.

Сбоку от входа – вывеска: Школа номер один. Угадал, помнит сердце первую любовь.

Частый легкий топот – и с крыльца сбежал мальчишка:

– Рапортует дежурный по школе номер… – но осекся, глаза забегали неуверенно. Короткие штанишки на косой, через левое плечо, лямке и серо-зеленая майка в крайней стадии ветшания. Цыпки на руках матерые, почтенные, а подошвы – в огонь и в воду!

– Не признаешь? – Петров потер щеку. Непременно следует побриться.

– Нет, – честно ответил мальчишка. – Вы пароль назовите.

– На горшке сидит король, – Петров встал у колодца, стянул гимнастерку, майку. – Сперва воды полей.

Мальчишка завороженно смотрел на мыло, крохотный овальный брусочек Туриста.

– Лей, не жмись!

– Вы настоящий пароль назовите!

– Погоди, не все сразу, – новый Жиллет лихо расправлялся с двухдневной щетиной. Вжик, вжик, уноси готовенького…

– Вы инспектор, дяденька? Из Большой Дирекции? – прописные буквы сами обозначились, сумел сказать малец.

– Нет, не инспектор, – Петров встряхнул станок, помахал в воздухе. Нечего сырость в рюкзаке разводить. – И паролей я не знаю. Зачем мне пароли?

– Их только шпионы не знают. Вы засланный, да? – мальчик побледнел, а и без того румяным не был. Гипотрофия первой степени. Метр с кепкой, ребра просвечивают, глаза щурятся близоруко.

– Тебе сколько лет?

– Десять, а что?

– Очки почему не носишь?

– Вы точно шпион, дяденька! Под нашего ряженый, а сам – засланный, – мальчишку колотило от волнения. Решился на Поступок – опять же с большой буквы. – Какие же очки, когда война кругом!

– Пацан, это школа для нормальных или как?

– Трудовая школа, самая лучшая, – обиделся вдруг мальчик. – Если вы сейчас же пароль не скажете я Ниниванне докажу!

. Станок высох, можно прятать. А мыло смылилось напрочь, жесткая вода, прожорливая.

– Доказывай, коли доказчик. Где она, Ниниванна?

– На школьном участке, где же ей быть? Так я побежал… – угрожающе протянул мальчик, надеясь, что вот-вот передумает этот дяденька, окажется инспектором и похвалит за зоркость и бдительность.

– Ты в каком классе учишься?

Вопрос снял последние сомнения, и он побежал, сначала быстро, семеня ногами-спичками, а потом, ухватясь за бок, перешел на шаг, и полу-пехом-полубегом скрылся в роще.

Петров поднялся по ступеням. Мокрый блестящий коридор, с ведра свисала тряпка, полы мыл пацан, дальше – бак с краником, а рядом мятая алюминиевая кружка. Полуприкрытая дверь вела в класс – три ряда эрисмановских парт, черная крашеная доска, глобус, несколько таблиц.

Он вчитался. Никакой пропаганды: примеры на сложение, правописание жи-ши и круговорот воды в природе.

Единственная чернильница гордо украшала учительский стол. Ручка конторская, с пером звездочка. Он обмакнул ее. Чернила старые, тягучие. Как насчет классного журнала? Не найти. И парты пустые, ни учебников, ни тетрадей. Лето, каникулы…

Он вернулся в коридор. Наверху, в потолке – открытый люк, ход на чердак, а лестницы нет. Не вводить сорванцов во искушение, в его школе было так же. Метра четыре высота, не допрыгнуть, не кузнечик.

Припасенная кошка зацепилась прочно, и Петров, подтягиваясь на руках, полез вверх по узловатому шнуру. Человек-паук, смертелен для мух.

Да, чердачок – что глупая голова. Пустой-пустой. В его школе чердак был забит – старые тетради для контрольных работ, учительские планы, отмененные учебники, стенные газеты, колченогие стулья, творчество юных техников – и не перечислить. А здесь – одна пыль. Нет даже птичьего помета, а окошечко на крышу открыто.

Он устроился на балке. Не осыпать потолок ненароком.

Высокий писклявый голос доносился снаружи:

– Одет инспектором, сразу и не отличишь, умывается с мылом! – Петров начал привыкать к местному говору.

Из рощи в окружении двух десятков разновеликих детишек шагала сухонькая старушка. Учительница?

– Ты его хорошо рассмотрел, Витя? – она спрашивала спокойно, неторопливо, как и шла -

классная дама, выгуливающая младых институток.

– Вот словно вас, Ниниванна! Выхожу из школы, а он стоит, высматривает и карту рисует (а и соврал, малец!), меня увидел – с расспросами подкатываться стал, под простачка подделывается, сколько, мол, лет, не хочу ли сахару (ай, вруша!).

– Наверное, это и не шпион вовсе! – перебила Витю девочка, первая ученица, видно – тон больно уверенный, непререкаемый, – ты ведь известный обманщик!

– Брехло он! – поддакнул подлиза.

– Как же, не шпион! Скажите ей, Ниниванна! Пароля не назвал – раз, борода растет – два, и спрашивал, в каком классе учусь – три! Не шпион…

– Борода и у наших людей бывает, вон, у Толькиного отца, – не сдавалась отличница.

– Не спорьте, – уняла страсти учительница. – Витя поступил правильно, каждый должен брать с него пример. А сейчас марш в класс.

Заскрипели половицы, захлопали крышки парт.

– Тишина! – приказала старушка. Дисциплина – римская, муравей проползет – услышишь. Петров застыл на балке. Замри-умри-воскресни.

– Витя, Семен, и ты, Валентин! Отнесете записку в правление, вахтенному. Старшим назначаю Валентина. Ясно?

– Ясно, Ниниванна! – и три пары босых ног прошлепали по невысохшему коридору.

– Короткая перемена, – объявила учительница, и словно включили звук:

– Васильчиковым разрешили силки ставить неделю, повезло Сеньке!.. Приходи вечером, в шашечки поиграем… Не завидуй, из рогатки настрелять можно – будь-будь!.. (Неправда! Я лопухи не трогал! Это Венькина сестра их выкопала, даром дура. Я и заявить могу!.. Глупый! От детей на детей заявления не принимают… Не, хитренькая! За мелок перышко давай!..) Зачем Маньке лопухи копать? Ихняя мамка юрода родила, два куля муки получат, счастливые!.. Значит, надерешь у Звездочки из хвоста волос и принесешь. Я лесу сплету, рыбалка пойдет мировая!.. Юрода-то держат еще?.. Не-а, сразу в больницу взяли, а оттуда в Москву. Там их в человеков вырастят… Вечером шли они с дальнего поля, темь непроглядная, все раньше ушли, а они за старое полнормы отрабатывали и припозднились. Обещал кормилец встретить, да передумал, станет он ночами блукать. Идут, значит, и вдруг у Черной Аллеи слышат – догоняют их. Поперва обрадовались, окликнули, кто мол, – гул в классе затих, заслушались, – а в ответ плач, жалкий-жалкий. Хотели было подойти, да Дуняша Моталина догадалась спичку запалить. Глянь, а из кустов глаза загорелись, красные, огромные! Поняли бабы – Навьин сын их подманивает, бросились бежать, а он… – закашлялся кто-то и смолк, ошиканный, – подбежит ближе, и опять плакать. Бабы друг дружки держатся, он и не может какую схватить. На счастье, разъезд навстречу попался, стрелять начали, отогнали… Вернулась учительница:

– Вечерней линейки не будет. День окончен, дети, ступайте. Завтра нам доверена уборка главного убежища, утром по дороге каждый нарвет веник.

– Активу задержаться, Ниниванна? – первая ученица ластилась кошечкой.

– Нет. И ты, Таня, ступай, ступай…

Школа опустела незаметно, расходились чинно, не по-детски сдержанно.

Петров лежал, подложив под голову рюкзак. Избегайте прилива крови к мозгам – и кошмары минуют вас стороной. Также вредно наедаться на ночь. И во всякое другое время суток. Главное – хорошенько расслабиться, дать покой каждому мускулу, связке, косточке, и миг отдыха обернется вечностью, а вечные муки – мигом. Особенно в удобной кровати.

Тяжесть шага чувствовалась и на чердаке. Грузнехонек новый визитер, не пацанва.

– Что, Нина Ивановна, звали?

Вторая часть радиопьесы. Лежи, внимай. Передача по заявкам одинокого радиослушателя.

– Садитесь, сержант. Да, вынуждена побеспокоить: мой мальчик утверждает, что встретил какого-то незнакомца.

– Я уже допросил его, мальчишку, то есть. О возможном проникновении нас предупредили еще ночью. На западной окраине района нашли парашют (ну, этот почище мальца заливает), а днем с парашютистом бригада Зайцевой столкнулась (а, бригада. Думал, звено. Какая разница).

– Его остановили?

– Какое, он через них как нож сквозь воду прошел. С одного удара в землю вбивал, обученный, гад.

Потянуло махорочным дымком. Кто курил? Оба?

– Повезло, выходит, Вите.

– Повезло, – согласился сержант. – Сейчас усиленные посты выставим, а с утра прочешем округу, каждый листик поднимем, перевернем да на свет посмотрим. Нас, кадровых, мало, а ополченцы ночью трусят. Ждем подкрепления.

– Собак по следу пускали?

– Нельзя, Он дрянь специальную применяет.

Собаки бесятся, проводников грызут насмерть, не оттащишь (что верно, то верно. Информирован сержант).

– Будете здесь что-нибудь осматривать? – казалось, учительница спрашивает заданный урок.

– Думаю, незачем. Силы распылять, это он и ждет. Искать надо организованно, массово. Конечно, он тут был – вода у колодца на земле мыльная, и описание мальчика совпадает с имеющимися. Возьмем.

Снова задрожала балка.

– Я пойду. Заявление ваше мы приобщили, мальчонку поощрят премпайком.

– Не это главное, – сухо ответила учительница, но сержант успел покинуть класс.

Полчаса спустя и учительница задвигала стулом, потом звякнул замок в петлях.

Опустел рассадник знаний. Можно встать, потянуться, спуститься вниз. Время вечернее, солнце на закате, красиво. Усталые поселяне вернулись с трудов и вкушают плоды нив и пажитей своих. Самое время подкрепиться. Окошки хоть и не широкие, да уж не застрянет.

4

– Кто идет? Кто идет, спрашиваю? – выставив перед собой винтовку, мосинскую, с беспощадным трехгранным штыком, мужичок настороженно вертел головой. – Стрелять ведь буду!

– Погоди стрелять, – небрежно отвел ствол к земле другой, старший секрета. – В кого стрелять собрался?

– Ну… Шуршит… – неуверенно ответил первый.

– Где шуршит?

– В овраге… – мах руки лукавил градусов на тридцать. Ополченец, охранничек…

Петров стоял у дерева, выжидая, когда очередная туча спрячет месяц.

– Ты сегодня не дури, забудь про бабьи страхи. Человека стережем, ясно? Увидишь его – и стреляй, разве жалко, а попусту шуметь не моги. Понял?

– Понял, – уныло согласился первый. – Я вижу слабо, куриная слепота.

– Зря не колготись, стой смирно, – выговаривал старший. – Раскрываешь секрет, дурак.

Петров оставил пост далеко за спиной, а старший, войдя в раж, все отчитывал бедолагу. Везде одно и то же.

В бараках тьма, окошечки смоляные. Лишь в конторе жгут керосин, густой желтый свет нехотя выползал из-за занавесок. Кумекает правление, бдит. Часовые контору, как елку, обхаживают, хоровод водят. Славно.

Он прошел дальше, вспоминая примечания к аэрофотосъемке. Напротив каждого объекта – вопросительный знак. Или два. Догадайся, мол, сама.

Подземное сооружение – в левом верхнем углу карты. Квадрат А-девять. Попал.

А ну, как не угадал? Блукай ночью, шпион несчастный. Вход – что в овощехранилище. Уходящий под землю спуск, каменные ступени, а дверь железная, банковская. Вторая – потоньше, но отпирается той же отмычкой. Двойной тамбур, очень мило. Воздух застоявшийся, сырой.

Петров пробирался по подземному залу, водя по сторонам электрическим фонариком.

Большой. Если в тесноте – человек на двести. Котлован. Мы рыли, рыли и, наконец, отрыли. Трубы, вентиляционная установка на велосипедной тяге, трехъярусные нары, станки Павловского, скамейки, словно в летнем кинотеатре, баки с водой, затхлой, старой. Отхожее место, по счастью, в простое. Стены кирпичом выложены, деревянные стойки подпирают низкий потолок. Неграновитая палата. Завтра, вернее, уже сегодня, придет племя младое, незнакомое и благоустроит свежесорванными вениками приют последнего дня. Надо до них и самому что-нибудь сделать, подать пример доблестного освобожденного труда.

5

Предрассветная мгла вязка и непроглядна. Никакой мистики – закатился и месяц, а звезды что? Пыль, дребезги. Горел бы какой-никакой фонарь, но нет, затлеет разве вишнево огонек вдали, знать, караульщик цигаркой затянулся, а спустя вечность долетает: кхе, кхе! Дрянная махорка, но крепка, за версту слышна, зело вонюча.

Петров крался тихо, осторожно. Не хватает ногу подвернуть либо в канаву свалиться. Жмурки – хорошая игра, но не до смерти же, сударь ты мой!

Окошки правления, что сигнал потерпевшему кораблекрушение: два желтых и один зеленоватый, ЖЗ – 1,4. Наверное, абажур на лампе.

Часовой продолжал хороводиться. Охрана по периметру, нахождение часового в нужном месте описывается головоломным уравнением Шредингера. Не знал его никогда, иначе стал бы ночью по деревне бирюком шастать. Все медведи спят, один я не сплю, все хожу, ищу, ищу… Верни, мужик, мою отрезанную лапу!

Петров скользнул в приоткрытую дверь. Висевшая на крюке летучая мышь экономно прикрученным фитилем едва освещала спавшего за столом дежурного – по крайней мере, на красной повязке, косо сидевшей на правой руке, виднелись белые буквы ЖУРН. Журналист, разве?

Миновав соню, Петров толкнул дверь в кабинет. Обивка – дерматин, войлок выбился из прорех.

Два стола, составленные твердо, а в кресле в углу – широком, кожаном, с валиками по бокам – спал хозяин. И форма поновее, и лицо сытое, гладкое. Первое сытое лицо после Глушиц.

– Эй, землячок, просыпайся! – Петров похлопал спавшего по плечу. – Просыпайся, душа моя, пора!

– А? Что? – гладкий встрепенулся, открыл глаза и вскочил, вытягиваясь. – Мы вас только утром ждали. Как долетели, хорошо?

– Я не летел. Пешком пришел.

– Как – пешком? – капельки гноя скопились в углах глаз, но – субординация, руки по швам.

– Ножками. Топ-топ, – Петров пальцами изобразил шагающего человечка. – Нет ничего лучше пешего похода. Знакомишься с родным краем подошвами, подробности открываются – поразительные!

– Вы не… не… – гладкий напрягся, порываясь подняться над полом, будто поддетый сверлом бормашины за чувствительный зуб.

– Я – не, я человек смирный, – Петров отодвинул стул от стола, поставив напротив кресла.

– Кобура – так, для фасона. Посидим, покалякаем, скучно ночь коротать в одиночестве, а за разговорами, глядишь, и утро скорее наступит. Да ты садись, садись. Гостей ждем?

Кресло и не скрипнуло – гладкий опускался осторожно, как на ежа.

– Что урожай, богатый? Хватит на всех?

– А-га…

– Приятно. Надоели, понимаешь, талоны свинячьи, а валюты нет. До слез, бывает, доходит; кушать хочется отчаянно, а – не укупишь. С урожаем полегче, авось, станет. Так кого ждем, душа моя?

– У… Уполномоченного.

– На вертолете, небось, прилетит? Как думаешь, меня захватит?

– Нне… Не знаю.

– Не возьмет. Спесьевата новая власть. Старая хоть для вида снизойти могла, а эти… Послушай, а что ты здесь делаешь ночью-то?

– Положено, – глаза гладкого смотрели мимо Петрова.

– Дисциплина? Уважаю. Кроме сони в коридоре еще кто тут есть?

– Есть, – голос усталый, ни торжества, ни злорадства.

Петров оглянулся. В дверях – Нина Ивановна, скромная сельская учительница. В ее руке пистолет ТТ смотрелся непомерно большим, тяжелым.

– Вас-то, Нина Ивановна, каким ветром сюда занесло?

– Все в правлении дежурят, по графику, чем я лучше?

– Да, действительно. Позвольте стул предложить, а то неудобно – два мужика сидят, а дама…

– Не подходите, – зрачок пистолета смотрел прямо в лицо Петрову. Ученический кошмар – педагогическая хунта захватила власть.

– Странные вы какие-то. Пришел человек, пусть и незнакомый, а вы – облавы устраиваете, шпионом объявляете.

– Военное время, – пожала плечами учительница. – Разберутся. Не виноват – выпустят.

– Военное время? О чем это вы?

– Как – о чем? – озадаченная Нина Ивановна забыла про пистолет.

– Слава Богу, с сорок пятого года мирно живем.

– Ах, мирно, – учительница вновь прицелилась. – Нет войны, говорите? Нам только кажется, да? И похоронки – обман? И бомбу на нас не бросали?

– Бомбу? Какую бомбу?

– Такую! Атомную, семнадцатого июля одна тысяча пятьдесят второго года, – она подошла ближе, глаза сверкнули отраженным желтым пламенем. – Два села исчезли, испарились, из тысячи сто выжило.

Пора. Петров качнулся на стуле назад, упал шумно, громко, но не громче пистолетного выстрела. Пуля прошла выше, годы есть годы, а повторить не придется.

Он выбил ТТ из руки учительницы, выскочил в коридор и, мимо ошеломленного дежурного, – на улицу.

Небо на востоке посветлело, но на земле – потемки.

Он перешел на быстрый шаг, позади запоздало хлестали винтовочные выстрелы, часовому для отчета.

На сереньком фоне показались высокие стойки ворот. Самих ворот нет, ограда – проволока на кольях. Отделение МТС, машинно-тракторной станции. Сеялки, веялки, жатки… Пахло ржавым железом, старой прогоркшей смазкой.

Чу! Бензином потянуло!

Он подошел ближе. Спецмашина, за кабиной – цистерна, массивная, толстостенная. Хочешь – ядохимикаты разбрызгивай, хочешь – удобрения. Все, что хочешь, можно. Исключительно практичная вещь.

Он приоткрыл дверцу кабины. Поедем, нет? Мотор завелся сразу, будто ждал. Только – кого?

Дорога тряская, не разгонишься. Он попробовал включить фары. Нет, не вышло. Пустяки, сейчас солнце встанет.

От медленной, почти на ощупь, езды машина скрипела, потрескивала. Старушка, работящая непраздная старушка. Ничего, расходится – удержу не будет. И солнышко краешком показалось.

В зеркале заднего вида – замутненном, со сколотым уголком, показались всадники. Погоня? Могут и догнать, машину в карьер не отправишь, плетется рысью как-нибудь. Могут, но не хотят, держатся поодаль. Пять-шесть, не больше. Не стреляют, зачем свое добро портить, дырявить?

Дорога подобрела, ухабы затянулись, и Петров прибавил скорости. Ходу, ходу, в Староскотинное больше ни ногой. Если повезет.

Дорога шла посреди поля, всадники потерялись в пыли. Начихаются вволю.

Высокое, до свербежа зубов дребезжание стекол перекрыл тяжелый рокот. В груди заныло, защемило. Что за музычка?

Он притормозил, открыл дверцу, выглянул. Над полем завис вертолет – давешний, с красной звездой. Плохо. Шуточки кончились. Одной рукой держа руль, Петров выворачивал зеркало, пытаясь поймать отражение вертолета. Мотор перегрелся, скоро закипит вода.

Едут и смеются, пряники жуют!

Полоса лесопосадки приближалась, но вертолет рос на глазах, вздувался, вспухал. Десять километров и проехали, если спидометр не врет. Четыре девятки выстроились рядом. Знаменательное событие, юбилей. Сейчас откроется счет второй тысячи километров. Всего второй.

Машина подъехала к проходу в посадке и, чуть запоздав, полыхнуло вверху. СНРС. Самонаводящийся реактивный снаряд.

Петров выпрыгнул из кабины, сжавшись, ничего наружу не торчит, но земля твердая, что рашпиль, я колобок, колобок, рядом грохнуло, сквозь зажмуренные глаза коротко вспыхнуло, а дальше – тьма.

6

Милостивые государи и государыни!

Мое сегодняшнее сообщение целиком и полностью посвящено одной единственной теме – судьбе проекта Опытная Делянка.

Немного истории. Появление атомного оружия поставило перед правительством нашей страны вопрос: что будет с ним, правительством, после взрыва, когда, переждав положенный срок, члены выберутся на поверхность? Кто и как встретит их? Сохранится ли общественная иерархия, или их ждет неуправляемая одичавшая стая? Согласитесь, обидно решительным ударом сокрушить противника, а в награду остатки своего же народа вдруг забросают камнями или, того хуже, съедят? Стоит ли затеваться, кровь проливать?

Сценарии теоретиков не внушали доверия взыскательным заказчикам: они знали истинную цену исполнителям, их стремление угадать желаемый результат и подогнать ответ. Критерием истины признан опыт, его решили поставить, так и родилась Опытная Делянка.

Порожденная атомным проектом, она зажила своей, особой жизнью, представляя собой секрет секретов, знание которого было знаком доверия исключительного, как мера наказания.

Место подобрали без труда – в стране практически отсутствовали, да и по сей день отсутствуют правдивые крупномасштабные карты местности, обладание же топографической картой расценивалось как тягчайшее государственное преступление. Огромные площади вообще не показывались на картах, искажения практиковались повсеместно с целью введения в заблуждение вероятных противников, шпионов и диверсантов. Порой нежданную выгоду получал и народ – колхозы распахивали неучтенные площади, чем и кормились. Но это так, к слову.

Опытную Делянку наметили разбить в тогда еще Меньжинской области. Среднерусская полоса, плодородие почв и климат близки к Подмосковью. Район вокруг Делянки пропололи, часть жителей по оргнабору вывезли на стройки, другим просто дали паспорта и отпустили в город счастья искать, третьих сослали, четвертых посадили, пятых… Предлог для выселения нашли простой – великая стройка. То ли завод секретный вырастет, то ли море рукотворное.

Село, особенно село сороковых-пятидесятых годов – тот же трудовой лагерь. Работы много, тяжелой, изматывающей, дисциплина казарменная, выходной – слово неизвестное, и что происходит за двадцать-тридцать километров, никого особенно не интересует. Не до того.

Заселили Делянку простым проверенным способом: похватали крестьян семьями из Московской, Тульской, Калининской областей, за анекдоты, недоперевыполнение трудодней, кулацкие настроения, проживание под немцем, да и просто так – контингент требовался среднестатистический и состоять должен был в основном из законопослушных граждан. Объявили амнистию, лагеря заменили коротенькой ссылкой, да не в Сибирь, не в Казахстан, а рядышком, поблизости. Наверное, радовались мужики, что отделались испугом – привезли не на голое место, а почти домой, колхоз, он и везде колхоз. Через месяц, перезнакомясь и пообвыкнув, и не смогли бы, поди, сказать, отличается ли новая жизнь от старой хоть чем-нибудь. Разве что письма к ним не доходят, так и не пишут их, верно, кто же пишет осужденным?

Наблюдения за Делянкой осуществлялись как изнутри, штатными и нештатными сотрудниками органов, так и снаружи – наезжавшими уполномоченными и прочим начальствующим людом, а в действительности – кадрами проекта.

Бомба, взорванная над Делянкой, относилась к маломощным, порядка трех килотонн. В областном Коммунаре появилась обширная статья о необузданных силах природы – смерчах, тайфунах, грозах и ураганах. В селах близ Делянки – то есть на удалении тридцати километров, кое-где повылетали стекла – и только.

Самой Делянке повезло меньше. Предупрежденные воздушной тревогой – время-то суровое, послевоенное, – люди попрятались по погребам и щелям, но из полутора тысяч уцелело около трехсот, из них половина скончалась в первые недели после взрыва. Наземный, он вызвал радиоактивное заражение в эпицентре. Было объявлено, что началась новая война – страны НАТО развязали неспровоцированную агрессию. Никто не удивился.

В связи с военным временем срок ссылки продлевался на неопределенное время, вводился новый режим работы, ужесточились наказания. Сверху пришла помощь, уцелевших больных вывезли на госпитальную базу.

Люди не бунтовали и не дичали. Ведомые активом (разумеется, не знавшим, что идет не война, а эксперимент), они отстроились и продолжали работать – теперь уже совсем без отдыха, без денег, без просвета – война же. Обладание любой радиодеталью каралось по законам военного времени, общность казарменного быта исключала возможность создания простейшего детекторного приемника – все было на виду. Изредка завозимые газеты и листовки печатались специально для Делянки,

Изоляция Делянки поддерживалась рядом мер. Объявленная запретной зоной, окруженная постами, не знающими, что охраняют, ракетный полигон или госдачу, она находилась в сети информаторов. Пасечники, пенсионеры жили у исчезающих дорог и о каждом случайном путнике сообщали отрядам-чистильщикам, и те без сантиментов решали проблему. На путника нападала банда – и, избитый, раздетый, тот поворачивал назад – если зашел недалеко. Если далеко – не возвращался. За сорок лет с момента взрыва удалось отыскать семьдесят четыре заявления о пропавших без вести, осевших в архивах областной прокуратуры, которые можно предположительно записать за Делянкой. С годами нравы смягчились, и настырных путешественников обычно поили водичкой с добавкой дизентерийного токсина, после чего путешествие оканчивалось в инфекционном стационаре.

Были попытки прорыва и изнутри Делянки. На поиски беглецов бросались местные активисты, но тем иногда удавалось выбраться за пределы Делянки. Тут их встречали пасечники, и человек исчезал. Введенная система заложников, когда за беглеца расплачивалась вся семья, держала крепко, тем не менее достоверно известны два случая помещения в областную психиатрическую больницу неизвестных, в картине заболевания которых фигурировал бред атомной войны. Оба случая закончились смертью больных в первые сутки от аллергических реакций на введенные медикаменты.

Круг посвященных в проект Опытная Делянка со временем не ширился, а, напротив, коллапсировал. Диссертации типа Влияние гамма излучений на органогенез в первом триместре беременности защищали закрытым советом, а свежеиспеченный обладатель ученой степени вдруг скоропостижно покидал этот мир, на что коллеги сокрушенно качали головами: Работал в очаге, бедняга. Сгорел. Постоянно шла выбраковка и технических сотрудников. О существовании Опытной Делянки знало первое лицо государства, первое лицо государства в государстве и около дюжины непосредственных исполнителей. Остальные, задействованные в проекте – охрана периметра, снабженцы, транспортники и прочая, знали, что работают на сверхсекретном объекте, но каком – лучше и не гадать, полезнее для здоровья.