Текст книги "Дурацкое пространство (СИ)"

Автор книги: Евгений Сапожинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Треск грейфера. Экран. Скинутые на пол туфли; снятые очки – она любила смотреть на экран так. Мне уже с трудом удавалось понимать написанное; приходилось отодвигать текст в бесконечность – бесконечность, придуманную, скорее, моим воспаленным умом, нежели умом моего шефа, надо было найти виноватого хоть мысленно – это, мне в общем-то, удавалось.

Копии были так себе, второй категории (повезло! – обычно третья). Первой у нас не бывало в принципе. Вроде бы не такой уж захудалый кинопрокат. Фильмотека.

Цветные тоже были редкостью. В основном я смотрел и выдавал в прокат черно-белые. Работа была не бей лежачего. Босс иногда приходил, забирал выручку и что-то говорил. Я отвечал. Бизнес явно был обречен: кино интересовало людей все меньше. По крайней мере, такое кино, которое мы с ним демонстрировали. Начальник был тот еще старпер, хотя и моложе меня на пару лет. Да ладно.

Маргарита чувствовала себя здесь, как дома, и мне это было приятно. Если б не она – мне так или иначе рано или поздно пришлось бы уволиться, потому что я начинал чувствовать себя здесь дискомфортно. Но я соблюдаю правила. Да в общем-то, правило одно. Если приходит хотя бы один зритель, сеанс должен состояться. Это вбил мне в в башку босс. Я поначалу с ним спорил, говорил о выгоде. Что ж, как бы там ни было – он платит мне за смену четыреста пятьдесят фантиков, а на транспорт мне тратиться не нужно, ибо я живу не так далеко, хожу пешком. Деньги, конечно, смешные, зато я имею кайф, который удается понять немногим. Левак? Да, бывает. Но вовсе не так часто, как вы можете подумать. Примерно раз в квартал, не чаще. Вы думали, я бабки лопатой гребу. Ничего подобного. Случаются, конечно, экслюзивные киносеансы, когда я навьючиваю на себя эту чертову киноустановку и прусь, как слон, за тридевять земель, дабы потешить какую-нибудь сволочь. За это дают денег, но вовсе не столько, сколько вам кажется. Конечно, изрядно больше, чем за смену, но прикиньте, сколько уходит на транспорт, смазку потеющих мускулов и, главное – за моральный ущерб. О хамстве распространяться не буду. В общем, все не так весело, как может показаться на первый взгляд.

Она стала постоянной клиенткой. Мне начинало казаться, что ей было все равно, что я крутил – то ли авангард десятых-двадцатых, то ли идеологическую гадость тридцатых-сороковых. Она приходила чуть ли не каждый день, занимала место – всегда второе в первом ряду и наслаждалась. Со временем я тоже начал наслаждаться. Нет, конечно, я любил кино и раньше. Но с Маргаритой я стал каким-то фанатиком. Заряжал пленку – со временем это стало выглядеть чем-то эротичным; огибая ей барабаны, сие действие я рассматривал как некую разновидность интимного акта, такие вот дела. Маргарита ни разу не среагировала на мои действия никоим образом – она ждала показа. Поворачивал галетник, и вот тут-то все начиналось.

Зал. Залом называл мой шеф убогую комнатенку, где с относительным комфортом могли разместиться человек пятнадцать-двадцать, включая механика. Никакой аппаратной не существовало; проектор был заслонен чисто символическим экраном с дыркой. Это было сделано по моей инициативе. Зал?

Почему бы ей, думал я долго, полгода по крайней мере, не смотреть нипковизор? Ведь он недорого стоит – ну не то, чтоб недорого, но накопить на него можно даже для ее доходов. Не считаю чужих денег, о нет. Просто бабло, потраченное на билеты, можно было бы потратить с большим умом, так мне кажется. Что ж, мое мнение, не более того. Нет, она зачем-то приходила (и приходит) в этот дурацкий крохотный кинозал – молчит, только протягивает деньжата на билет, всегда без сдачи – потом проходит и садится на свое место. Королева. Можно подумать, у нас тут какой-то гранд-отель.

Не поймешь.

Однажды у меня порвалась пленка. Слыхал, за такое увольняют. Мало того: хлестнуло «молоко»; шеф, слава богу, отсутствовал. Маргарита легко бы могла настучать на меня – ведь согласно нелепому кодексу, который придумал мой умник (он так эту писульку и назвал, пижон: именно кодексом, а не какими-то там правилами) я сам подошел к ней с книжкой и предложил сделать запись. Перо было наготове. Марго, надо отдать ей должное, сделала вид, что знать ничего не знает; отвернулась, и все. Сердце стучало, как бешеное; я вернулся к установке, промотал около метра и запустил опять.

Внаглую куря, она развалилась на сиденьи (креслом называть это было бы глупо) и продолжила просмотр. Ей было по хрену! Ее не интересовало ничего, кроме фильма. Демонстрации фильма? Меня? Не знаю.

«Багровый закат». Вот заведение – на соседней улице, которое без затей убило наш бизнес. Герр Кегль попросту не врубился, что они нам вовсе не конкуренты – надо было развивать прокат, аренду копий, а он попытался соорудить кинозал для просмотра очень заморочистого кино. Поначалу зрители приходили. Мне приходилось демонстрировать такое, что у самого заходил ум за разум. Качество и количество. Философия. Касса, однако, пустела.

Сколько я ему ни говорил – бесполезно. У нас другая специфика! Мы даем полтора-два часа кайфа за умеренную плату прямо в вашем доме. Странно, что Кегль не просек возможность бизнеса с выездами: второй комплект лежал, собранный, в углу так называемого кинозала и только ждал, чтобы его пустили в ход. О, босс его очень любил. Настолько, что почти не позволял мне даже прикоснуться к этому металлу. Уж кто-кто, а я с этими железками дело имел, и понимал, что у них к чему. Но он, конечно, считал себя знатоком, а меня попросту лохом. В результате гигантский черный старомодный кофр плюс еще три места, как говорят профессионалы передвижения, пылился, и только один или два раза в год он с жуткими матами погружался в начальнический пикап, затем, спустя несколько часов, с еще более страшными ругательствами водружался обратно. Поскольку за это давали дополнительные фантики, я терпел. Хоть и скрипел зубами. Так что «прикорм» (термин босса) одной клиентки решал, по его мнению, если не все, то многое. Я очень скептически относился к этой его радужной мечте и не мог поверить в то, что одна-единственная клиентка спасет наш бизнес. Абсурд! Кегль зарядил такую цену за просмотр, что я чуть не спятил. А оказался прав-то он! Зритель потянулся; первое время сидели друг у друга на коленках, были использованы все табуретки и коврики; я уж, грешным делом, подумывал, как пустить в дело стульчак унитаза, который нам приходилось делить с какой-то непонятной конторой, где работали одни только женщины, непрестанно что-то считая и думая при этом, что они волею Всевышнего обрабатывают какие-то невероятные количества информации. Такая вот работка.

Смотря на экран и суча ножками, Маргарита испытала какой-то кайф. Я заметил это. Что за дурацкая привычка, подумал я, немного зависеть от какого-то оптического прибора.

Ей было хорошо, тем не менее. Чего нельзя было сказать обо мне. Мне пришлось, как всегда, возиться с барабанами. Занимаясь сиим, я даже не сразу понял, что она говорит. Хотела выезд! «Хорошо, – пробормотал я, и стал озираться в поисках комплектующих. – Вы в курсе, сколько это стоит?»

«В курсе, – очки были уже надеты. – Можете смеяться: я копила на это удовольствие долго. Соизволите ли вы удовлетворить мою потребность?»

Я обулся и упаковал копию в яуф. Две части почти по 600, был еще довесок. Должно хватить надолго.

«Итак…» – я пытался казаться самому себе умным.

«Итак, – подхватила Маргарита, – я покупаю вашу услугу. Все, что мне нужно – это чтобы вы принесли фильмокопию с этой штукой (довольно небрежный жест в сторону многострадального волшебного фонаря) и продемонстрировали ее мне. Если не ошибаюсь, у вас в прейскуранте есть что-то подобное, не так ли?»

Глянул на часы: до окончания смены оставалось около пятнадцати минут. Клиентов больше не предвиделось, так что я с чистой совестью мог уйти. Вопрос заключался в следующем: надо ли было проводить сумму через кассу или же положить эту денежку в карман. Необходимо заметить, что аренда фильмокопии, тем более с услугами киномеханика, была не такой уж малой. Три подобных сеанса – вот и почти моя месячная зарплата. Нельзя сказать, что я любил демонстрировать фильмы жирным идиоткам – однако иногда приходилось. Просто приходилось, и все. Деньги, как известно, не пахнут.

Боролся с совестью я недолго. Мы вышли.

Солнце садилось в задницу какого-то непонятного марева. Рухнул, как всегда по вечерам, туман – такой, что протяни руку, и не увидишь ее, улицу. Нам нужно было идти направо, затем свернуть направо еще один раз – так я понял по ее словам; дальше – во двор. Не проще бы было доехать на дизельке? Увы, нет. Мотриса ползла как улитка, маршрут ее был нелеп и безобразен. Вопрос ушел в вакуум. Миновав убогие, но уютные домишки Фестивальной, мы прошли по Джазовому переулку, прямиком ведущему к улице Коперника, 36 – дома, где жила Маргарита.

Пока мы шли, туман, как показалось мне, немного рассеялся. Мотриса прогрохотала (хоть и не так уж близко от нас; я, клянусь, ощутил тепло – даже жар двигателя, и сладковатую вонь выхлопных газов). Заходящее солнце слегка приоткрыло свой лик сквозь облака, которые нарисовали некоторую структуру. Хорошо было бы заснять эту мутную красоту на пластинку, помозговал я. Но тащиться сюда со студийным широкоформатником было бы долго, да и заморочно.

Навсегда запомнил этот пейзаж: Маргарита, тающая в тумане, солнце, слегка сквозь него светящее, желтые стены трехэтажек, платаны, и я, ковыляющий вслед. Она шла, не оборачиваясь (знала, что волокусь следом). Туман поглощал звук: теперь не было слышно ничего, кроме матовых ударов каблуков об асфальт, приглушенного боя церковного колокола и дребезжанья то и дело уже совсем далеко проезжающего поезда.

Повернули; кирпичная «точка» осталась позади. Я начал уставать. Шутка ли, более сорока килограммов. Акустические системы, впрочем, заменены на более легкие – смешные, теперь уже не те. То и дело мне приходилось останавливаться и вытирать пот. Жара, влажность и смог. Что-нибудь одно! Мороз при таком содержании аш-два-о в атмосфере тоже не подарок; идешь по улице, харкая, и делаешь вид, что не простужен. Липкая дымка обволакивает тебя, прикидываясь дешевой засахарившейся сгущенкой. Этакий синкансен. Не обращая на поволоку внимания, то есть пытаясь не делать этого, ты добредаешь до остановки. Ждешь. Наконец появляется трехвагонное чудовище, ты позволяешь ему себя поглотить и позволяешь везти: долго, очень долго. Настолько, что возникает ощущение, будто у кондукторов началась другая смена. На заданный в третий раз вопрос, есть ли у тебя билет, возникает желание усомниться в собственной вменяемости и снова его купить. Так, для порядка. Кондукторы – люди сумасшедшие. Ты едешь в хомячкевозе, но слава Богу, тебе не приходится делать это чаще, чем два раза в месяц – надобно время от времени ездить в центр и заниматься некоторой дурью с бумагами.

Кажется, подошли. Это тоже была «точка». Вот радость: рядом отделение полиции, как-то я там весело прокуковал всю ночь, отмечая некий праздник. Да, был как раз день моего рожденья: друзья загадочным образом испарились, и наступившее утро я встречал с суровым лейтенантом. Сик транзит глория мунди.

Осталось немного: втащить оборудование в кабину лифта, нажать, куда надо, выгрузить аппаратуру, внести ее в квартиру, смонтировать, дать сеанс и уйти, звеня в кармане звонкою монетою. Потом переться домой, либо тащиться обратно на Фестивальную. Нет. До дома короче. Можно было бы даже проехаться на устройстве, приводимом в движение силой разума великого Рудольфа, хоть и вышел бы тот еще крюк.

Подъезд был каким-то нестандартным: Маргарите долго пришлось нажимать на кнопки, говорить всякую чушь в нутро дьявольской коробки, именуемой сознанием консьержки; наконец нас впустили. Снова возникли идиотские вопросы; судя по всему, почтеннная дама только приступила к своим обязанностям и свято чтила инструкцию. Я устал потеть. В кабине Маргарита несколько изменилась в лице, как всегда меняются в лифте – так бывает всегда, ведь люди – всего лишь картонные марионетки, не марионетки даже, а разве что жалкое подобие плоских кукол. Видал я таких. Да на той же Коперника: был там когда-то магазин, магазин игрушек, вот праздник для четырехлетнего ребенка. Там было так здорово! Всякие ходячие медведи с ключами в задах меня мало интересовали – там был театр, мать вашу!

Уродцы ходили по улицам, жили какой-то своей дурацкой жизнью. Бумажные тетеньки в клетчатых платьях катали коляски с воплотившимися зародышами. Мужички в темно-сером – все, как на подбор, в кепках, – широко шагали, не уставая, к какой-то цели. Мне чем-то полюбился этот трахнутый на башку город. Все и думаю: как бы вернуться туда.

Дверь жутковато ухнула, и мы вышли на лестничню площадку. Маргарита оглянулась – нет ли кошки. Кошка жила на лестнице, Маргарита ее подкармливала. Все это, однако, меня несколько уже утомило, я хотел только одного: провернуть сеанс и смыться.

Войдя, Маргарита сразу скинула обувь («У меня можно ходить босиком!») и повела меня по таинственным глубинам квартиры. Да, тут было на что посмотреть. Если бы был свет. Удивительно, ее современная квартира выглядела как типичная сталинка – не четыре метра, конечно, потолки, но и не два с половиной. Я бы слегка присвистнул, если б умел свистеть.

– Проектор ставить сюда? – задумался вслух я.

– Да, сюда, а куда же еще? – почувствовав себя немного идиотом, я начал устанавливать аппаратуру и ее подключать. Повесить экран оказалась для меня хрен знает насколько сложной задачей. Домой! Как я хотел уйти!

Наконец шестнадцатая-первая была налажена, я крутнул рукоятку, Маргарита уселась (у меня мелькнула мысль, что для нее не существут разницы, где сидеть – то ли в так называемом кинозале, то ли дома в тапках или без оных), закурила, естественнно, и я начал демонстрацию. Пленка шла хорошо.

Рваные желтые облака. Странно. Ведь это черно-белая фильмокопия? Я моргнул и слегка врезал себя по глазам, так, чтоб всплакнуть. Появилось немного слез.

Кадровое окно уходило – копия была явно высохшей. Только бы не порвалась перфорация. Этот сеанс был для меня маленьким адом, репетицией, репетицией чего? Чего-то глубоко интимного, как смерть? – я молился только об одном: чтобы не разорвало пленку. Слишком много выпало сегодня на мой вечерок, если называть им вторую половину дня (ведь приходили дряни с тупыми орущими киндерами и требовали от меня мультиков для них. Целлулоид). Покрутив довесок, где, кроме титров, почти ничего и не было, если не считать трех-четырех маловразумительных кадров, претендующих на какой-то непостижимо дурной смысл, я остановил проектор. В комнату упала тяжелая тишина.

Маргарита, не торопясь, выкурила гадкую сигарету какого-то явно американского производства. «Пэлл Мэлл», «Л и М», «Мальборо» или что-то в этом духе. Потом закурила еще одну. Какая гадость!

Я стоял у проектора. Мне хотелось домой. Отпустите ли вы меня, госпожа? – вертелась в голове мыслишка.

А фильм-то был не дурной, честно говоря. Уж сколько раз я его просмотрел – а все чем-то цепляет. Не спрашивайте мнения критиков о качестве кинокартины, если вы не идиот. Да, я знаю: вы читали журнал. Не спрашивайте зрителей. Спросите киномеханика. Он вам никогда не солжет.

Я начал сворачивать аппаратуру. Первым делом – экран, затем в кофр полетели колонки. Блин, тяжело. Тяжело. Поясница стала раскалываться. Усилитель. Слава богу, на маленьких лампах, хотя и весит тоже немало. Где эти ваши транзисторы? Э-эх. Еще говорят, существуют какие-то микросхемы. Для меня это темный лес. Транзисторный усилитель (я его видел) по габаритам не так уж и сильно отличается от лампового. Когда все несешь на своем горбу, впрочем, даже сто граммов – не такой уж маленький груз.

Безумно захотелось присесть. Вот, внезапно. И кресло было. Я не позволял себе расслабляться в доме клиента – не потому, что был щепетилен и горд, а потому, что знал по собственному горькому опыту: дальше будет тяжелее. Проволочешь аппаратуру каких-нибудь пятьдесят метров, выйдя из дома, а затем сядешь на поребрик, или что там подвернется, и начнешь ловить такси, а оно безумно дорого. Прощай, заработок. Все это вечернее шоу превратится во пшик: дохода хватит лишь на то, чтобы купить два литра кефира и батон. Либо буханку черного, тут уж придется выбирать. Так-то.

Люблю кефир.

А Маргарита любит коньяк. Я куртуазно отнекивался, но из вежливости в конце концов принял угощение. Думал, посошок. Присел. Сиденье слегка провалилось, но, в общем, было приятно. Я побарабанил пальцами по подлокотнику (звук вышел глухим) и задумался о том, что неплохо было бы приподнять задницу. И уйти. Нет. Я сидел.

Устал я, братцы. Устал. Виски вспотели; потянулся было к карману брюк, дабы вынуть носовой платок и вытереть пот, но вспомнил, что до последнего времени не заставал себя за подобной галантной привычкой.

Маргарита явно хотела что-то сказать и не решалась. Мне было непонятно, как помочь ей, хотя все мои силы уходили на это. Мыслишки раскалывали черепок. Мне вспомнилось, как с одним придурком на шикарной по тем временам «тройке» мы выехали за город и заблудились. Виноват был я, неверно указав дорогу. Не представлял себе, как это выведет водилу из себя. Он чуть не набил мне морду. Крюк в каких-то десять километров был ему ножом в сердце. Или еще куда-то. Ведь, понимаешь ли, сколько бензина сожгли, да ладно. А вот шины-то новые, и покрытие новое, шершавое, еще не укатанное. Мне тоже захотелось дать ему по морде. На кой ты купил тачку, чтобы ездить на ней или причитать о никчемности бытия? Вот такой я.

– Хочу спать, – Маргарита со стуком потянула край дивана, на котором до сих пор сидела. В мою задницу впились осы. А может быть, клещи. Вкупе с этими явлениями было очень нелегко поставить стопарь на столик (она налила мне в стопку), да ведь и насекомые не дремали. Я для порядка прокашлялся. Явно было пора уходить.

В прихожей я нагрузил на себя все это проклятое дерьмо, вышел из дома, не глядя на привратницу, кое-как доплелся до базы на Фестивальной, скинул ношу и пополз на хату.

Это было только началом наших очень странных, предельно странных отношений с Маргаритой.

* * *

Она просто зачастила к нам. Я начал уставать. Брать с нее деньги уже казалось какой-то несусветной пошлостью. Маргарита, тем не менее, всегда втискивала в мою руку сто пядьдесят с мелочью. Мне приходилось только нажимать омерзительные кнопки на чекопечатающем аппарате, отрывать змейку ленты – я не удосуживался данное делать часто, да кому это нужно? – налоговая не придет; а кто ее знает, может, и придет – неразорванные чеки, бывало, спускались до пола. Но ради Маргариты, когда знал, что она посетит наше безымянное заведение – вот глупость! – я даже заряжал новый рулончик. Кегль ныл, но я лихо отмазывался: «Посмотри, – говорил я, – как неровно намотан рулон, он явно выходит за габариты гнезда. Мне, знаешь ли, плевать, как ты понимаешь, что не пропечаталось – то не пропечаталось, ведь в памяти этой тухлой пародии на твой мозг кое-что сохранилось. Вообще-то, все». – Кегль разумно кивал. – «Однако расскажи-ка это мытарям. Понравится им такая история?» – шеф обещал привезти новую ленту, воз и застревал, как ныне там («Ой, забыл!»), мне приходилось выкидывать змею, уснувшую в пароксизме наслаждения на прилавок и вручную регулировать натяжение; при этом машинка попискивала похабным образом, но работала.

Маргарита ходила к нам и действительно спасала в некотором роде кассу. Однако этого было мало; в конце концов дурдом сказался на моей зарплате, и весьма резко. Кегль, конечно, только разводил руками. Все это дерьмо мне не нравилось; тупил. Я уже, будучи предателем, в третий раз наведывался в «Багровый закат», интересуясь, не освободилась ли там в конце концов долгожданная вакансия. Марфа Петровна, виновато глядя в пол, бормотала: «Да, нелегкие времена, Матвей. Ставки пока нет. Хотя Наташа вроде бы собирается в декрет. А черт ее знает, Наташу, – глаза Марфы Петровны мигали, словно цветные лампы на магнитоле, – пойдет она в декрет или нет! От кого она залетела? И залетела ли вообще?»

Я хорошо знал Наташу – учились в параллельных группах и стажировались вместе. Наташа, по моим понятиям, блюла мораль. Какова ее судьба? Хорошо, если ей придется няньчить детей. Двух. А лучше трех.

Включил аллертность, развернулся к тупым плакатам, обещающим райские наслаждения и почесал. Марфа Петровна квохтала: «Ну куда же ты, Матвейчик, давай хотя бы чаю попьем! У меня есть хороший!»

Пересекая проезжую, я думал о Маргарите. Меня чуть не сбил какой-то дурной «Ауди». Вот еще радость, подумал я. Слушай, значит. По латыни это, бакланят, так.

Перебрался на другую сторону улицы; жалобно-виноватые вопли Марфуши приглушились.

Оглянулся. Она заглохла. Видимо, пошла парить мозги Наташе. Идиотки, надеюсь, пришли к консенсусу.

Тропинка (нет, не аллея, а тропинка) вела меня на Фестивальную. А я туда не хотел. Видимо, мне нечего было сказать Маргарите. Или много чего. Пришлось свернуть вбок. Направо.

Плюхнулся на скамейку и стал созерцать домишко, спаленный бомжами. Неудачно я расположился: совсем неподалеку находилась сто пятая, и я, блин, дождался. Илона – ну надо ж, какое совпадение! – некоторое время смотрела на меня, потом кивнула сама себе блондиночным, на хрен, хвостиком, и изрекла:

– Опять нажрался, сволочь.

Руки похлопали по карманам халата в поисках сигарет. Нашлись. Чирк.

– М-да-а, – романтично прищуриваясь (так ей казалось) – заявила Илона.

– Вот тебе, – не менее романтично заявил я, показывая кукиш. Показать традиционный американский жест мне то ли не хватило воспитания, то ли чувства юмора.

Илона, хихикнув, бросила недокуренную сигарету и свалила к своей чокнутой работе – спасать кого угодно от смерти, разве что только не своего бывшего мужа.

А я не пил! На хрен мне было пить, если меня ждала Маргарита! Я был уверен в этом.

* * *

На работу я просто начал забивать. Все больше и больше я прислушивался к рассказам Марго, а они не давали скучать.

– Матвей… – она опрокинула стопарь. Вот алкоголичка.

Терпеть не могу подобных предисловий. Кто-то из этих великих психологов сказал: самый сладчайший звук для слуха человеческого – это звук его имени. Чушь собачья.

– Что же делать-то… Что делать… – Маргарита решила поползать по дивану в поисках зажигалки. Я вынул свое заранее припасенное быстрое пламя. Специально для Маргариты.

Мразь. Не хватало мне еще одной алкашки. Мразь. Дура.

– Теперь-то… – она затягивалась, не озабочиваясь тем, чтобы стряхнуть пепел куда следует. Не-ет, хватит с меня, лучше поехать в парк и фотографировать собственные ноги.

Я знаю, о чем говорю. Пытался вытряхнуть одну идиотку из этого дерьма. Она была возлюбленной, кстати. С пьющими мужиками еще можно иметь дело. У них бывают просветления. С пьющими бабами – нет. Все, закрыли тему.

– Маргарита, – пробакланил я.

– Мне тяжело.

– Угу. Понимаю. Мне тоже тяжело.

– Нет, Матвей, – она сломала сигарету, выглядело это немного театрально, – нет. Ничего ты не понимаешь.

– Ладно, – я встал, на этот раз обошлось без насекомых. – Пойду, что ль.

В этот момент я чувствовал себя гордой проституткой. А что, причины были. Во вторую ночь, когда я снова приволок аппаратуру с той же копией, Маргарита под конец заснула, даже всхрапнула слегонца. Только я намеревался на цыпочках выскользнуть, как она повелела подойти к ней (а что я? я был в образе) и взять ее за руку. Что, ошарашило? Меня тоже. Весь майонез был в том, что она обещала мне заплатить. Двести. А не сто сорок. Чуть не рехнулся, держа ее за руку и думая о том, какой же я грязный парнишка.

Она заснула мгновенно. Я тут же включился в игру и стал ее рассматривать.

Имел на это право. Мне было заплачено, я мог делать, что угодно.

Немного крупноватый нос. Глаза красивые. Впрочем, чуть не рассмеялся; как можно судить об этом, если человек спит? Хм-м, однако. Пребывал в полной уверенности, что у Маргариты красивые глаза. Но ведь я просто не обратил на них внимания, как это всегда происходит со мной: глядя на нового собеседника, мне всегда удается до мельчайших подробностей запомнить черты его лица, каждую морщинку, каждый мускул – разумеется, он асимметричен своему зеркальному собрату, а глаза – да я ведь цвета их ни за что не смогу вспомнить. Видимо, я попросту не успел обдумать данный постулат: глаза механически увидели, подсознание зафиксировало, а сознание было занято в это время чем-то другим: то ли пустопоржним диалогом, то ли подсчетом этажей на индикаторе. Чушь какая. Не могло этого быть. От моего донельзя убитого сознания вряд ли укрылось что-нибудь, то самое, что могло бы на подсознание повлиять. Сознание и подсознание едины – мысль, внезапно посетившая, показалась мне настолько оригинальной, что я снова покрылся потом. Лицо Маргариты тоже было мокрым. Я вглядывался в него при свете бра и ломал голову, пот ли это, или слезы, или я вообще нахожусь в дурдоме. А ведь для этого были предпосылки.

Мне казалось, что что-то в этом мире устроено не так. И сильно не так. Раньше ведь такого не было, правда? Взять хотя бы гравитационные ямы. На самом деле их следовало, скорее всего, окрестить антигравитационными, но с легкой руки какого-то журналиста-недоучки их стали называть гравитационными. В одну из таких ерундовин я и попал, шагая за Маргаритой. На секунду-другую это облегчило мой труд. Сила тяжести в подобных местах никогда не падала ниже 0g, только уменьшалась в самых критических случаях до одной тысячной. Чудовищная антигравитационная аномалия давным-давно возникла в Мали, захватив площадь около трехсот тысяч квадратных километров. Прелесть ситуации заключалась только в одном: аномалия не распространялась более, чем на два, два с половиной – три метра вверх. Располагайся граница выше – мы, пожалуй, ни о чем не спорили б, поскольку атмосфера с заключающимся в ней драгоценным кислородом была бы выброшена вверх и на нашу долю мало бы чего осталось. Вторая по величине аномалия захватила не маленький довольно-таки кусочек Западной Сибири; третья покарала за какие-то грехи Индию.

Маргарита вздрогнула; я, будто бы заразившись, сделал то же самое. Нет, держать ее руку не было больше никаких сил. Мне приспичило выйти.

Рыдать крану на кухне долго я не позволил – просто наполнил чашку и выпил. Снова накрыло.

Аномалии подразделяются на два типа: стационарные и динамические. Стационарные я описал. Динамическая могла возникнуть везде, даже на стульчаке твоего собственного унитаза. Ничего смешного в этом нет.

Поначалу было очень здорово. Особая радость была доставлена, конечно, детям. Да и мамаш чудовищно грела нелепая, в сущности, идейка, что каждая из них эдак за здорово живешь могла скинуть пузико. Кретинки.

Было и еще кое-что, и, прямо скажем, осознание этого факта мне нисколько душу не грело.

Маргарита вздрогнула. Верхушку двадцатипятиэтажного дома напротив не было никакой возможности разглядеть. Что же она сказала, перед тем, как вырубиться? Кажется, что-то важное.

Туман стелился где-то уже на уровне третьего этажа и буквально на глазах опускался ниже. Солнца, уже, конечно, не было.

Деньги не жгли карман – нет, теперь я понял, что это метафора.

Маргарита?

От нечего делать я занялся изучением квартиры. И очень удивился сразу же.

Вторая комната – не та, смежная, через которую мы прошли, отдельная (у нее был трехкомнатная), – была под завязку забита шестнадцатимиллиметровыми копиями. Это еще слабо сказано. Бобины были везде. Я чувствовал себя полным идиотом, шарахаясь от одного яуфа к другому. В ящиках комода лежали шестисотметровки. Они находились и в утробе второго дивана. Даже на письменнном столе валялись драгоценные тысяча двести метров; я не поленился отмотать ракорд.

Ого. Сумасшедший раритет – такой, что я просто не мог в это поверить. Кегль свинтил бы себе яйца за такую копию. Я, впрочем, тоже был близок к этому.

Не поверив себе, я совершил акт вандализма: выдернул метра три из бобины, дабы убедиться, что это не какая-нибудь там посапка. Заправил обратно. У меня кружилась голова. Такого не могло быть.

Маргарита, владелица всей этой сокровищницы, спокойно дышала в подушку, моя рука ее уже не интересовала. Оставалось только сваливать.

Я был одинок, как солдат на поле боя.

* * *

Вышел. И опять-таки сразу решил завернуть на базу с грузом, а потом чесать домой. Колокола храма молчали. Молочно-белые фонари пытались поглощать туман; что ж, этого и следовало ожидать. Лампы пытались с ним бороться – нет, ничего не получалось толком; далее третьего столба я ничего не видел.

Верх дома Маргариты исчез, давно уже исчезла ее квартира на седьмом этаже; а впрочем, была ли она? Я ведь ее не видел. Осталось только тихое бурление ртути светильников, пытающихся разогнать тьму. Вот овраг со сброшенным металлоломом – и в каком же это году было, а? Сам помогал столкнуть ржавый фургон в реку, хохоча за компанию под пивом, подумав, правда, о том, что мы загрязняем среду. Ларек. Там до сих пор еще торгуют.

Река, по набережной которой шел, извивалась, было тихо; лишь только шлепанье моих расхлябанных сандалий нарушало покой. Кабак на острове был почему-то закрыт; странно, ведь сегодня выходной.

Я свернул на Фестивальную и в который решил допереться до дома слегка кружным путем; это позволяло мне, во-первых, полюбоваться дубами в парке (хотя их даже днем из-за тумана удавалось разглядеть с трудом), во-вторых, завернуть в дежурный магазин, где до позднего часа продавали молочные продукты.

Правильно сделал, не тащиться же с комплектом до дома. У меня не было сил расставлять все по порядку, тем более подключать и проверять.

Зашел на эту чертову базу. Просто кинул аппаратуру в угол, завтра разберусь.

Жара, хрен ее возьми. В помещении было прохладней, как ни странно. Туман был не то что бы влажным, а каким-то – не понять каким: он вполз под рубашку и стал там обустраиваться по-домашнему. Чего-то подобного я ожидал; вышел из фильмотеки, прошел, тем не менее мимо странного желтого строения, и почесал дальше, имея в створе две «точки»; вторая «точка», надо заметить, существовала лишь в моем воображении, так как увидеть ее при таких погодных условиях было невозможно. Улица раздваивалась: ближний путь вел к дому, дальний вел туда же, но с приключениями; чтобы пройти кратчайшим путем, было необходимо разуться и перейти вброд улицу-реку. Да, это была странная улица, пересекающая Фестивальную. Почему мы с Маргаритой не пошли вдоль нее, ведь так было бы короче? Каких-то пятнадцать сантиметров глубины, валуны-валунчики, осклизлые, но не так, чтоб очень – риск поскользнуться и размазать по ним свои драгоценные мозги был не так уж и велик – страх опережает опасность. А дома! Дома на этой улице. Сколько здесь живу, не перестаю удивляться красоте архитектуры. Вот, например, палисаднички. С какой любовью они сделаны! Огорожены (в принципе не люблю какие-то бы ни было ограждения, но здесь делаю исключение) черными невысокими заборами. Куря на балконе, даже как-то неудобно бросить хабарик в эту обитель доброты. И цветочки ведь там растут. Знаете, что меня поражает больше всего? Фантасты придумывают невообразимые миры, сооружают невесть что, а ведь достаточно всего лишь раз здесь прогуляться, и вот он – магический мир с идиотами на поводках – каждый держит его самостоятельно, разве не повизгивая от восторга, что твоя такса. Согнать бы всех писателей сюда – вот забавная картина бы получилась.