Текст книги "Нация и сталь"
Автор книги: Евгений Жаринов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
На смену опасному для жизни, ненадежному чугуну рано или поздно должна была прийти ковкая сталь. Но и в этом материале таилась скрытая опасность. Ковкая сталь была уж слишком мягким материалом, и экспериментальные орудия взрывались почти с такой же легкостью, с какой это делали их чугунные предшественники.
И вновь инженерам приходилось возвращаться к чертежным доскам, и вновь капли крови, как начинающийся летний дождик, без устали падал на белый ватман.
Но именно за сталью было будущее, однако первые неудачи усиливали лишь позиции консерваторов. Использование бронзы казалось наиболее приемлемым. А если учесть тот факт, что Англия в середине девятнадцатого века по-прежнему считалась наиболее развитой в промышленном отношении державой, то памятная победа бронзовой артиллерии лорда Виллингтона над Наполеоном считалась наиболее веским доказательством в пользу испытанной в боях бронзы.
Но Альфред Крупп не собирался сдаваться. Он чувствовал, что ему удалось наткнуться на нечто очень важное и перспективное. Крупп захотел переубедить самих англичан. С этой целью Альфред решил принять активное участие во Всемирной лондонской оружейной выставке, которая и состоялась в 1851 году в Хрустальном дворце под покровительством принца Альберта. Эта выставка стала своеобразным символом экономики завтрашнего дня.
Следует сказать, что в Лондоне первоначально даже и не предполагалось отводить место для экспозиции из Пруссии. В 1851 году эта страна считалась лишь одним из многочисленных германских государственных образований в середине Европы. Крупп настоял на том, чтобы место было все-таки предоставлено для его сталелитейной фирмы. Он сильно хотел этого лишь потому, что был абсолютно уверен – успех в Лондоне, признание его заслуг в самом центре промышленной революции неизбежно принесет и признание у себя на родине, ибо "нет пророка в отечестве своем".
В качестве своеобразного соревнования промышленникам Европы было предложено задание, выплавить самый большой по размеру и весу блок ковкой стали. И каждый в целях саморекламы начал хвалиться, что именно ему удастся произвести на свет так называемый "слиток-монстр". На всемирной выставке в Лондоне, по замыслу организаторов этого соревнования, и должен был определиться истинный победитель.
Альфред понимал, что Судьба, может быть, предоставляет ему шанс, который бывает лишь один раз в жизни. По мнению Круппа, немца, воспитанного в условиях прусской монархии с её палочной дисциплиной и ориентацией на "древнегерманские ценности", "слиток-монстр" могла произвести на свет лишь хорошо обученная и покорная воли хозяина большая армия квалифицированных рабочих, готовых на все ради славы своего лидера. Ведь не случайно в голодный год их хозяин разделил с ними общую участь, не случайно ради великой цели в течение всей своей сознательной жизни он отказывался от самого необходимого, тем самым завоевывая какую-то феноменальную преданность среди своих подчиненных. А к нужному моменту армия в распоряжении Круппа уже была достаточно внушительная и насчитывала без малого 250 человек. Здесь нужно забежать вперед и сказать, что после успеха в 1851 году в знаменитом Хрустальном дворце крупповская армия, которая по военным меркам к моменту соревнования равнялась лишь неполному батальону, благодаря достигнутым результатам подскочит до размера в 1000 человек.
Крупп лично участвовал в выплавке своего "слитка-монстра". То и дело выкрикивая команды и проводя день и ночь на фабрике, он не отставал от своих рабочих. Ценой неимоверных усилий ему удалось добиться необычайно высокого температурного режима. Остается лишь догадываться, с помощью какого напряжения всех внутренних сил Альфреду приходилось подавлять в себе природный страх перед открытым пламенем. По свидетельству современников, девяносто восемь тиглей должны были работать одновременно без малейшего перебоя. И Круппу удалось добиться почти невозможного: из его топки вышел настоящий "Монстр" весом 4 300 фунтов. Это был огромный стальной слиток, чудо тогдашней технологии.
Альфред уже предвкушал победу и позволил себе не характерную для его сдержанной манеры запись: "Мы заставим англичан смотреть на нас с восхищением". Крупп предупреждал также своего помощника до поры до времени держать язык за зубами. Оказавшись в Лондоне раньше того, как там должен был появиться его "слиток-монстр", Альфред осуществлял что-то вроде рекогносцировки вражеской территории. В одном из своих писем в Германию он писал: "Британские газеты заранее трубят о своей победе и утверждают, что оглушительный триумф ждет сталелитейщиков из Шеффилда, чей "Монстр" весит 2 400 фунтов. Какая наивность..."
В Лондоне Альфред был уже в начале апреля. Одно из семейных преданий гласит, будто Крупп, находясь на выставке, подошел к английскому слитку, уже выставленному на всеобщее обозрение в Хрустальном дворце, и лезвием перочинного ножа, сделанным из собственной тигельной стали, провел по поверхности шеффилдского "Монстра". "Большой, но плохой", – якобы только и смог произнести будущий пушечный король.
Но как бы там ни было, а шеффилдский слиток уже находился на выставке в то время, как Круппу оставалось лишь с нетерпением ждать прибытия в Англию своего чуда. Лондонцы, может быть, и готовы были открыть рот от удивления, но удивляться пока нечему было. Альфреду пока приходилось лишь довольствоваться малой экспозицией, которую он сумел привести с собой из Эссена. Это были все те же валки для монетных дворов, амортизационные пружины для пассажирских железнодорожных вагонов. В каталоге выставки Альфред сделал весьма примечательную запись: "изделия из кованной стали с низким содержанием углерода, отличающиеся также чистотой состава и твердостью". Но на устроителей выставки эта реклама, по всей видимости, не произвела должного впечатления. В общем списке экспозиция Круппа шла лишь под 649 номером со следующей пометкой: "промышленник и инвестор из Эссена, что близ Дюссельдорфа". Как известно, город Эссен в то время даже не был указан на картах, которыми пользовались в середине девятнадцатого века по всей Англии. Можно сказать, что для чванливых англичан Альфред прибыл из какого-то Богом забытого медвежьего угла.
Расхаживая по Хрустальному дворцу и ожидая прибытия своего "Монстра", Альфред каждый вечер отбивал на родину одну телеграмму за другой, и все они были похожи на сигнал S. O. S. Он торопил своих распорядителей, чтобы те как можно скорее отправили в Англию "оставшуюся часть экспозиции".
"Слиток-монстр" появился на выставке в самый последний момент, накануне закрытия и, действительно, произвел самый настоящий фурор. Все сталелитейщики с восхищением шли смотреть на неожиданно появившееся перед ними чудо. Круппу тут же присудили золотую медаль и начали называть его гением сталелитейной промышленности. Чем больше экспертов исследовало слиток, чем больше они получали подтверждение в том, что это первокласснейшая сталь, тем волна охватившего всех восхищения продолжала набирать силу.
Однако для широкой лондонской публики не это по истине необычное достижение было по-настоящему интересно. Толпу зевак привлекло рекламное шоу, которое и устроил в последний момент Крупп рядом со своей экспозицией. В ожидании "Монстра" у Альфреда созрело решение выставить образцы вооружения, изготовленные из отшлифованной до блеска стали. Гвоздем выставки стала как раз та самая пушка, которую и отвергло прусской правительство. Это оказалось шестифунтовое орудие, сверкающее, как зеркало. Вокруг пушки картинно разложили рыцарские латы, а над головой раскинулся шатер, напоминающий палатку крестоносца эпохи тевтонского ордена со щитом на верху. Прусский королевский флаг был закреплен ещё выше. Он как бы осенял собой все это романтическое сооружение в духе художников прерафаэлитов.
Необычная композиция не могла не произвести впечатления на дам викторианской эпохи, которые жили, в основном, во власти своих романтических грез. Отполированная до зеркального блеска сталь, конечно, не могла появиться в эпоху Людовика Святого, но в этом-то как раз и заключался основной смысл задуманного рекламного представления. Дамы воспринимали оружие как необходимый романтический атрибут. В зеркальной стальной поверхности они могли видеть отражение своих лиц, что делало их причастными к представлению. Доспехи буквально завораживали, сводили с ума женскую половину публики. Они видели в этих железках не реальное средневековье, а воплощение своего воображаемого мира.
Перед самым закрытием Хрустальный дворец решила посетить королева Виктория. Больше всего на неё произвел впечатление не стальной крупповский "Монстр", а все те же рыцарские доспехи. Королева оказалась самой главной мечтательницей своего государства. Есть в её исповедях признания, свидетельствующие о конфликтах между осознанием лежащего на ней долга и естественными потребностями быть самой собой. Ненавистно было для неё утреннее вставание, умывание. Мало интересовали туалеты. Она жаловалась, что тесные платья мешают ей дышать. В то же время её беспокоила излишняя полнота, и она не раз давала себе зарок отказаться от любимых блюд, но все благие намерения оказывались тщетными. Влюбившись в Альберта Саксен-Кобург-Готского, Виктория по собственной инициативе предложила ему свою руку. После свадьбы в кабинете королевы был поставлен второй письменный стол – для любимого мужа. Виктория писала в дневнике: "Я читаю и подписываю бумаги, а Альберт их промокает..."
О том, что она станет правительницей Англии, Виктория узнала, когда ей исполнилось двенадцать лет, и воскликнула: "Я буду хорошей!" Самой очевидной заслугой её явилось очищение короны от комьев грязи, налипших за предыдущие полтора столетия от монархов и их семейств, не отказывавших себе ни в чем ради удовольствий, в том числе и сомнительных. Если бы дело продолжалось так дальше, институт британской монархии, может быть, не устоял бы перед коренной радикализацией общества. Своими достижениями королева Великобритании обязана была не интеллекту, а характеру, умению справиться с тем, что мешало ей выполнять свое предназначение. Она отдавала отчет в своих возможностях и потому старалась опираться на советы тех, кому доверяла, и кто обычно оправдывал это доверие.
В это время начал складываться культ королевы Виктории. Подданные Ее Величества ожидали быстрого триумфа британского оружия в надвигающейся войне с Россией. Разве Англии не предначертано править на морях? Расширить имперские владения? Таков был дух первой Всемирной выставки в Лондоне, устроенной по инициативе любимого мужа королевы, Альберта, в 1851 году.
На следующее утро после посещения выставки об экспозиции никому неизвестного до этого момента эссенского сталелитейщика Альфреда Круппа начали писать почти все ведущие лондонские газеты. В статьях проскальзывали нотки обиды за то, что шеффилдская сталь потерпела столь сокрушительное поражение, и поэтому об экспозиции Круппа писали с оттенком легкой иронии. Например, репортер из "Обсервера" замечал, что "сталь может оказаться настолько хрупкой, что мы заранее вынуждены высказать сомнение относительно того, сможет ли выставленное на показ орудие выдержать большой заряд пороха". А репортер "Дейли ньюз" указывал на безукоризненный внешний вид пушки и выражал сомнение по поводу того, сможет ли столь блестящее и чистое приспособление быть пригодным в полевых условиях. Репортер же из "Иллюстретед Лондон ньюс" писал в негодовании: "Прекрасная пушка герра Круппа – это ни что иное, как фокус". Альфреду так и не удалось продать свою начищенную до блеска пушку на лондонской выставке. Однако жюри смогло высоко оценить гигантский стальной слиток и свое восхищение оно выразило в следующих выражениях: "Ни одна другая страна не смогла представить стального слитка таких размеров и такой красоты. Члены жюри не смогли вспомнить ничего подобного в своей многолетней практике".
Лондонская выставка стала для Круппа великолепной рекламой. Успех позволили Альфреду заключить с британской фирмой "Илкингтон, Мейсон и Кo" договор на 8000 фунтов. Полученная от этой сделки прибыль дала возможность погасить ипотечную ссуду в банке Герштатта и временно погасить счет в банке Оппенгейма.
Отныне Альфред старался уже не пропускать ни одной подобной выставки. Так, в 1854 году на Промышленной выставке в Мюнхене Крупп представил собственное последнее изобретение. Благодаря исключительной энергии, которая в те годы ещё побеждала его физические недомогания, Альфреду удалось полностью изменить производство на фабрике. Там появилась первая механическая мастерская, первый прокатный цех, новый кузнечный цех, чугунно-литейный завод, пудлинговый завод, большой бандажный стан и ещё одна механическая мастерская.
Однако знаменитая лондонская пушка все-таки смогла привлечь к себе внимание высокопоставленных лиц в родной Пруссии. Это орудие, к которому относились как к декоративному украшению, заняло свое постоянное место во дворце в Потсдаме. Вскоре заводы в Эссене решил посетить тогдашний наследник престола, будущий германский император Вильгельм I, прозванный "картечным принцем". Он был настолько поражен увиденным, что наградил Альфреда орденом "Красного орла" четвертой степени (Roter-Adler-Orden), которым награждали лишь генералов. А некоторое время спустя на Всемирной парижской выставке, которые французы организовали в 1855 году в пику заносчивым англичанам, император Наполеон III, подобно своему предку, страстно любившему артиллерию, был поражен видом новой двенадцатифунтовой стальной пушки Круппа. Правитель Франции приказал взвесить орудие и искренне удивился тому, что пушка Альфреда весила на двести фунтов меньше, чем её бронзовые аналоги того же калибра. Изобретение немецкого промышленника было предложено тут же испытать в районе Венценского замка. После трех тысяч залпов эксперты не смогли обнаружить не малейшего повреждения. Наполеон III пожаловал Альфреду Круппу орден кавалера Почетного Легиона.
Уверенность в том, что бронза является единственным надежным материалом для производства орудийных стволов, была настолько сильна в ту эпоху, что Альфреду, несмотря на орден почетного Легиона, так и не удалось получить военных заказов от Франции. С завидным упорством Крупп решил разослать в качестве подарка дворам Швейцарии, Австрии и России образцы своих стальных орудий с настойчивой просьбой испытать их в деле.
Таким образом, стальная пушка Круппа оказалась и в руках искушенных русских генералов во время царствования Александра II. День за днем русские артиллеристы стреляли из этого подарка Круппа по дальним целям и после четырех тысяч выстрелов скрупулезно осмотрели ствол на предмет возможных повреждений, но, как утверждают современники, не смогли обнаружить даже царапины. "Бронза, – вынуждены были согласиться генералы, – не выдержала бы таких испытаний". Это обстоятельство произвело на русских экспертов такое сильное впечатление, что на общем собрании решено было принять самые решительные меры относительно продукции фирмы "Фридрих Крупп", и чудо-орудие отправили в Петропавловскую крепость в музей артиллерии как некий каприз, этакую техническую причуду. Ситуация с пушкой Круппа один к одному напоминала ситуацию с аглицкой блохой из сказки Лескова; иностранная затея годами пылилась среди забытых вещей покойного императора Александра Павловича, пока на неё не обратили внимание.
Глава V
Королевская свадьба
Пятидесятые годы девятнадцатого столетия для немолодого уже Круппа стали временем больших перемен не только в профессиональной карьере. В жизни Альфреда образовалась невосполнимая пустота с того момента, как Ида оставила его дом. Тереза прекрасна знала, как приготовить любимое блюдо для своего сына, она мыла полы, убирала за Альфредом постель и держала весь дом в идеальном порядке. У Альфреда не было время на все эти заботы, к тому же он был воспитан в том духе, что труд мужчины и женщины должен был быть разграничен. Как и большинство мужчин средних лет, для которых неизбежно наступает критический период в жизни, Крупп начал оглядываться по сторонам в поисках подходящей пары. После успеха на лондонской выставке Альфред все чаще и чаще начинает испытывать вполне понятное беспокойство. В письма к одному из своих варшавских партнеров он так описал холостятскую: "Быть старым холостяком в Варшаве, наверное, просто ужасно; впрочем, такое состояние не доставляет радости везде, где бы вы ни находились".
Состояние скрытого раздражение подтачивало внутренние ресурсы, отвлекало от работы, и решительный Альфред не мог слишком долго мириться с этим. Он решил разрешить данную проблему раз и навсегда. Так, 24 апреля 1853 года Альфред уже писал из Кельна: "Спустя годы после того, как я дал себе слово непременно жениться, наконец-то мне удалось найти ту, с которой, начиная с первой встречи, я, надеюсь, обрету счастье, о чем, честно говоря, прежде мне даже и мечтать не приходилось. Леди, с которой я вчера был помолвлен, Берта Эйшхофф. Она живет здесь, в Кельне".
И дальше шла подпись: "Искренне Ваш и счастливый Альфред Крупп".
Чувства самой Берты для нас так и остались загадкой. Пожалуй, она была слишком обескуражена случившимся. Период ухаживания оказался необычайно коротким и в высшей степени оригинальным. Бедная девушка была буквально захвачена врасплох. Знаменитая первая встреча, после которой Альфред и влюбился в свою будущую невесту, произошла в кельнском театре. Берта на глазах у всей публики прямо в партере наткнулась на необычайно худого человека.
К этому времени Альфред сумел заработать себе хроническую бессонницу, несварение желудка и все чаще и чаще начал впадать в депрессии. Врач, лечивший Альфреда в это время, так описывает своего пациента: "Он выделялся из толпы своим высоким ростом и чрезвычайной худобой; черты лица правильные, но рано состарившиеся. Лицо бледное и в морщинах. Ход развития повлиял на его самосознание в сторону большой уверенности в своих силах; иногда эта уверенность граничит с манией величия; он выглядит и ведет себя с достоинством князя, но наряду с этим в нем проскальзывают черты мелочного человека".
Взгляд этого необычного типа поразил Берту: незнакомец буквально не сводил с неё глаз. Одет он был в неподобающий для театра костюм для верховой езды, облепленный к тому же комьями грязи. Человек стоял, нагло подбоченившись, в проходе между рядами и всем мешал пройти: его явно интересовала только девушка, но он не собирался причинять ей вреда, скорее, наоборот.
Дело в том, что Альфред и не собирался идти в этот день в театр. Просто по дороге к своему партнеру, к которому он спешил для заключения очередной выгодной сделки, ему повстречалась девушка, сумевшая пробудить в душе невротика неизвестные ему доселе чувства. Решение было принято молниеносно, по-военному, прямо в седле. Крупп соскочил на землю и последовал за девушкой. Альфред ухаживал за своей будущей супругой в течение месяца, каждый раз повторяя вместо признания одну и ту же фразу: "Я думал, у меня кусок стали в груди, а там оказалось сердце" (...hatte ich ein Herz). Берте оставалось лишь подчиниться столь сильному натиску, и в конце концов она произнесла в ответ: "Ja".
В Эссене помолвку восприняли как большой долгожданный праздник, и всю ночь пушки Круппа стреляли в звездное небо Рура. Верноподданные же рабочие и служащие по всем законам феодального права славили господина песнями и гимнами и в конце устроили факельное шествие по узким городским улочкам.
Альфреду не суждено было познать настоящее семейное счастье. Его беспокойный характер оказался не пригоден для тихой жизни в уютном гнездышке. И дело здесь не только в самой Берте, которую многие биографы упрекают в измене и прочее. Пожалуй, ни одна женщина не смогла бы ужиться с этим необычным человеком. Иногда в порыве откровенности Альфред признавался, что он сам себе большая обуза, сам себе в тягость. Брак, начавшийся столь необычно, оказался обреченным.
Свой скелет в шкафу был не только у Круппа. Дело в том, что и Берта, как и её супруг, не могла похвастаться душевным здоровьем, хотя и производила впечатление вполне нормального человека. Начнем с того, что невеста не принадлежала к так называемым патрициям, т. е. не имела родственников среди знатных местных родовитых промышленников. Ее дед служил у архиепископа кондитером, а отец сделал удачную карьеру чиновника и дослужился до налогового инспектора. В 1853 году Берте исполнился двадцать один год. Она считалась красавицей с очень выразительным взглядом голубых глаз. Ее волевое лицо с крупными чертами и выступающим вперед подбородком говорило о внутренней силе. Молодая женщина резко выделялась на фоне изможденного, покрытого морщинами и рано состарившегося облика Альфреда, который к тому же был вдвое старше своей невесты. Впрочем, такие браки тогда ни у кого не вызывали осуждения.
Будущий муж до последней минуты не смог заподозрить и тени подвоха. А дело заключалось в том, что ипохондрик женился на ипохондрике. И если у одного из них отклонения были написаны прямо на лице, то у другого, или у другой, они тщательно скрывались за маской здоровья, благополучия и молодости. И слабости Берты были наделены такими же противоречивыми свойствами, что и слабости Альфреда: в них, в этих слабостях, скрывалась какая-то тайная сила, способная к долгому и изнурительному для нападавшего сопротивлению. Дракула ошибся и взял в жены не покорную жертву, из которой так удобно было бы пить кровь, а существо родственное ему и наделенное теми же свойствами кровожадного вампиризма. Но будь Берта другой, то, несмотря ни на какую любовь, Альфред извел бы, иссушил свою супругу в один короткий миг, а так жена будущего пушечного короля сумела не только выжить в поистине нечеловеческих условиях быта, но и подчинить себе в какой-то мере необузданную и строптивую натуру мужа.
Чувства Берты по отношению к супругу были и остаются до сих пор для биографов большой загадкой, чего никак нельзя сказать об Альфреде. Как знать, может быть именно в этой скрытности и заложен залог победы над своенравным мужем? Крупп же, в отличие от своей молодой избранницы, любил всячески демонстрировать свою неземную любовь по отношению к ненаглядной Берте. Изо всех сил Альфред старался сделать молодую жену счастливой. Убогое жилище, в котором он обитал до сих пор, оказалось явно непригодно для его нынешнего семейного состояния. Скромный домик с этого момента превратился в памятник несчастному отцу Альфреда. Хижина к тому же напоминала рабочим, что их хозяин долгое время вместе с ними делил нужду и горе в постоянной борьбе с всесильной Судьбой, которую все-таки удалось схватить за горло. Именно с этой пропагандистской целью по замыслу Круппа была изготовлена специальная мемориальная доска.
19 мая 1853 года Альфред обменялся с Бертой кольцами, а затем благополучно переехал в новое жилище. Жених назвал его Gartenhause ("Нашим садовым домиком"). Судя по сохранившимся фотографиям, семейное гнездышко двух невротиков являло собой некую сумасшедшую конструкцию, способную удивить даже искушенных в области всевозможных архитектурных излишеств специалистов. Выстроенный посреди производственных площадей, дом Круппов был, с одной стороны, частью завода и поэтому покрывался копотью и страдал от шума и непрекращающейся тряски, а с другой – он призван был производить впечатление оазиса, появившегося, как по волшебству, среди выжженного промышленного пейзажа, напоминающего контуры какого-то индустриального апокалипсиса. С этой целью Садовый домик, каковым его можно было назвать лишь с определенной иронией, был окружен всевозможными теплицами, где выращивались виноград, ананасы и прочие экзотические фрукты, а также менажери для пышных павлинов. На самом же верху этой вавилонской башни располагалась стеклянна смотровая площадка, откуда хозяин мог спокойно наблюдать за тем, что творится на фабрике, не выходя из дома. Любое несанкционированное передвижение рабочих, любой их шаг оказывались в поле зрения неусыпного хозяйского ока.
Двор вокруг Садового домика стараниями Круппа был превращен в цветущий парк. Здесь были и фонтаны, и клумбы, и уютные гроты, картинно украшенные скульптурами оленей. По замыслу мужа, парк был призван отвлечь внимание супруги от забот. Каждый должен был, в соответствии с общим замыслом, существовать исключительно в своем мире и не нарушать границы другого. Стеклянное воронье гнездо принадлежало Альфреду, а парк с фонтанами и гротами – романтичной Берте.
Расчет не оправдал себя. Патриархальный Эссен к моменту женитьбы Круппа окончательно пробудился от вековой спячки. Сталелитейная промышленность с каждым годом набирала силу, необратимо перекраивая облик маленького городка. С каждым годом чистое безмятежное небо Рура становилось все мрачнее и мрачнее, все большее и больше использовали кокс в производстве, наращивая выпуск высококачественной стали, и химия наконец взяла свое: живописные окрестности начали напоминать прокопченные контуры ада. И никакая искусственно сотворенная идиллия уже не могла устоять под этим натиском больших перемен. Воздух за воротами сада сделался отвратительным и тяжелым, цветы завяли, мраморные фонтаны быстро почернели, а окна теплиц, где выращивались экзотические фрукты, покрылись несмываемой копотью. Смок проникал во все комнаты. Он портил белоснежное белье и кружева молодой супруги, покрывая их черной пылью почти сразу после ухода прачки.
Это было ещё не все. Обуреваемый жаждой деятельности, Альфред стремился расширить производство и поэтому покупал все новые и новые громыхающие машины, одна мощней другой. Садовый домик начал содрогаться до самого основания, когда все эти монстры в один прекрасный день приступили к работе. И тогда с туалетного столика Берты, как по команде, посыпались зеркала. Это была по истине дурная примета, предсказывающая браку плохое будущее. Если хозяйка дома, торопясь на завтрак, по забывчивости оставляла на полке хоть одно зеркальце, то на полу её ждали лишь осколки.
Альфреду все эти неудобства были нипочем. Он продолжал гордиться своим домом и, по словам супруги, начинавшей заметно терять терпение, превратился в домоседа, благо из своего вороньего гнезда ему была хорошо видна вся округа. Когда же Берта выказывала недовольство по поводу той или иной разбитой тарелки, причиной чего были все те же паровые молоты, невозмутимый супруг лишь произносил в ответ: "Это всего лишь фарфор, дорогая. Мои клиенты заплатят с лихвой за разбитую посуду". А когда Берте хотелось отправиться в театр или на концерт, то Альфред и здесь оставался невозмутимым: "А кто будет приглядывать за моими дымящимися трубами, пока мы развлекаемся? И, вообще, дорогая, лучшая музыка для меня – это утренний свисток, сзывающий моих бездельников на работу. С этими звуками не сравнится ни одна симфония".
17 февраля 1854 года Берта родила своему мужу ребенка, очень слабого и болезненного мальчика. Крупп назвал его в честь отца и себя самого двойным именем Фридрих Альфред. Затем самый мощный молот на заводе он также приказал именовать Фрицем в честь первенца. Этот металлический Фриц в связи с переходом на круглосуточный режим работы ни днем, ни ночью не давал Берте покою. Тоже самое старался делать и тщедушный младенец, беспрерывно крича по ночам. У молодой матери начались нервные срывы, и отныне врачи стали постоянными её спутниками. Альфред был необычайно заботлив. Он нанял лучших берлинских докторов, а крикливого младенца на долгий период отдал на попечение нянек.
На самом деле Берте надо было лишь найти любой предлог, чтобы вырваться на свободу. Сказавшись больной, она выпорхнула из семейного гнездышка, и любящему супругу оставалось лишь забрасывать свою молодую жену письмами, в которых он выражал свою искреннюю заботу о её драгоценном здоровье. Тон этих писем говорит о том, как менялись настроения Альфреда. Здесь чувствуется и мольба, и смиренная просьба, и настойчивое требование, и даже угроза. Но Берта и не собиралась возвращаться в Эссен. Садовый домик и рабочие с прокопченными лицами для неё стали воплощением ада и его обитателей. Покинув Эссен, молодая женщина оставила за плечами тяжелую душевную травму, явившуюся результатом совместной супружеской жизни с полусумасшедшим мужем. Оказавшись на свободе, она принялась менять одну фешенебельную гостиницу за другой. Берта без устали разъезжала по всей Германии, везде находя себе новых друзей и новых врачей, которые только и делали, что обнаруживали в своей богатой пациентке все новые и новые недуги на радость последней. Болезни сделались надежной гарантией, исключавшей необходимость возвращения в закопченную идиллию с почерневшими фонтанами и трясущимся, как в лихорадке, домом.
Альфред изо всех сил старался оставаться частью жизни своей супруги, интересуясь проблемами некой Клары Эмиле, "дорогой милой Анны" и даже какого-то "Отто". Крупп вразумлял свою жену, давал ей советы, когда та рассказывала о каком-то "мерзком еврее", посмевшем нагло рассматривать её при всех. Альфред надевал на себя маску мудрого мужа и наставлял свою юную супругу, указывая на то, что пока нет закона, запрещающего разглядывать кого бы то ни было, но при этом добавлял: "если же в подобном случае, паче всякого чаяния, незнакомец приподнимет свою шляпу в знак приветствия, то проигнорируйте этот жест, моя дорогая, и приличия будут соблюдены".
В этом странном эпистолярном диалоге двух супругов ясно прослеживается стиль их отношений: равнодушие и холодность со стороны жены и почти параноидальная забота со стороны мужа. В своих письмах Альфред просит Берту вернуться, говорит, что взял на фабрику на хорошее жалование двух её кузенов, Эрнста и Ричарда, в качестве управляющих, хотя в этом и не было большой нужды, взамен чего ей, Берте, следовало бы быть чуточку подобрее к своему мужу. Чувства Круппа хотя и кажутся преувеличенными и даже гротескными, но они вполне искренни. Он все время придумывает новые нежные обращения, когда пишет своей молодой супруге, называя её то "дорогое сердечко", то просто "дорогая Берт", то "дорогая и лучшая из всех, кто носит имя Берта", а иногда и "дорогая старушка моя". По отношению к своему малолетнему сыну, которого со временем жена начала таскать с собой по различным городам, оставшийся в одиночестве Альфред Крупп также не жалеет слов и пишет, сгорая от любви и нежности: "Передай жирный поцелуй моему Фрицу, жирный, как хорошо взбитые сливки".
