Текст книги "Нация и сталь"
Автор книги: Евгений Жаринов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
После того, как была установлена паровая машина, и молот весом в 450 фунтов начал работать, Крупп перемещает токарную и шлифовальные мастерские из Валькмюле в Альтен-Эссен, в здание новой фабрики. Впрочем, кузница в Валькмюле в необходимых случаях тоже работала, выполняя нужные заказы. Крупп не собирался ничего терять. Так продолжалось вплоть до 1839 года, когда Альфреду пришлось продать этот участок, место, с которого и начались несчастья отца.
Затраты на паровую машину и другое оборудование требовали постоянного усовершенствования и вложения новых средств. Предпринятое Круппом расширение фабрики могло бы окупиться только в случае поступления большого числа новых заказов. Родной брат Альфреда, Герман Крупп, которому было тогда чуть больше 20 лет, прекрасно справлялся со своими обязанностями бухгалтера. Альфред же в это время находился в постоянных разъездах по делам фирмы. Оба брата великолепно дополняли друг друга. Прошло ещё какое-то время и Альфреду удалось открыть для своего производства доступ на швейцарский и южно-французский рынок. Герману же удалось привлечь к участию в работе своей фирмы Морица Тиса, племянника известного металлургического магната и профессора Фрейнберга Вильгельма Лампадиуса – ученого, который выделял металлургию в самостоятельную научную дисциплину. До этого Тис ездил выполнять поручения фирмы И. Г. Брауна. С 1 августа 1836 года Тис поступает на службу к Альфреду. Впервой своей поездке в качестве посредника новой фирмы Тис сумел установить контакты с французскими фирмами в Париже и Лионе. Затем он отправился в Вену, где заключил договор с монетным двором Австрии о поставке валков. В 1838 году Тис отправился в Россию с аккредитивом на 2000 рублей, выданным банком Герштатт.
То, о чем мечтал Фридрих Крупп – поставка литейной стали его фирмы в большинство стран Европы – стало медленно, но верно осуществляться. В 1836 и 1837 гг. были сделаны первые поставки за океан – в Бразилию, а также в Восточную Индию. В год, когда представитель фирмы Круппа ездил в Россию, сталелитейное производство достигло наивысшей точки и выражалось в сумме 90 000 фунтов.
Как только появились первые признаки долгожданного успеха облик Альфреда стал меняться. В каком-то смысле он прекрасно угадал огромное значение того, что в последствии будет названо рекламой. Так, в своем письме к прусскому консулу в Христиании, который ничего ещё не знал ни о каком Круппе, Альфред хвастливо писал: "Хорошо известно, что мое производство литой стали, основанное ещё двадцать лет назад, сейчас достигло таких высот, каких ещё никто не достигал на всем континенте".
Известно, что ложь и бахвальство, повторенные бесчисленное количество раз, огромными массами людей начинают восприниматься как правда. Эта технология, используемая в дальнейшем идеологами Третьего Рейха, не была чужда и Альфреду. Благодаря подобным хвастливым письмам было подготовлено общественное мнение. Вскоре всем стало казаться, что Крупп и есть единственный настоящий производитель литой стали в Германии. Нужно сказать, что в 1962 году официальная история британского оружия считала, что пионером в области литейной стали в Германии был не Крупп, Якоб Майер. Но про последнего стараниями Альфреда со временем все забыли. Постепенно напористого промышленника из Эссена начали воспринимать не в истинном его виде с костистым некрасивым вытянутым лицом и на длинных паучьих ножках, которого много лет преследовали неудачи, а как человека необычайно сильного, способного взять саму судьбу за горло. С ним охотно начали заключать один выгодный контракт за другим.
В реальности же Альфреда продолжали мучить различные фобии. Он являл собой образ двуликого Януса. На поверхности было то, что Крупп хотел выставить напоказ людям, стремясь угадать желания клиентов. Именно с сильным, а главное удачливым партнером все хотели иметь дело. Слабый хлюпик, обуреваемый бесконечными сомнениями, никому был не нужен. Постепенно Альфред понял, что для поддержания этого воинственного образа не грех прибегнуть и к тому, чтобы приписать себе чужие заслуги или изобретения. В этом смысле он напоминал персонаж сказки Э. Т. А. Гофмана крошку Цахеса. Некая фея из жалости к уродцу вплела в его прядь всклоченных волос три золотых волоска, обладавших волшебным свойством. Эти необыкновенные волоски заставляли всех окружающих с восторгом и искренним восхищением относиться к крошке Цахесу, в своей слепоте щедро наделяя его чужими талантами. Нечто подобное не раз происходило и в жизни Альфреда Круппа. Так, он постарался, что имя своего конкурента Якоба Майера было навсегда забыто и стерто в анналах истории отечественной сталелитейной промышленности.
В течение многих поколений ложки и вилки делали по заранее изготовленным формам. Полученные болванки обрабатывали затем вручную. Это был долгий и кропотливый процесс. Брат Альфреда, Герман однажды внимательно изучил испорченный валок. Залив образовавшиеся трещины раскаленным металлом, он обнаружил, что каждая из таких трещин является прекрасной формой для отливки ложек и вилок. Отсюда Герман сделал блестящее заключение: изготовление столовой утвари можно поставить на поток. Так был изобретен ложечный валок. В этой ситуации Альфред поступил весьма просто. Он пришел, увидел и взял, объявив это изобретение своим собственным, а затем начал усиленно трудиться над созданием машины, способной изготовлять ежедневно 150 дюжин ложек и вилок. Герман беспрекословно подчинился завораживающей воли старшего брата.
Именно в это время, по мнению современников, У Альфреда Круппа начала развиваться повышенная подозрительность. Неожиданно он потребовал от своих рабочих, чтобы те принесли ему клятву верности на всю их жизнь. Затем он заменил двери, ведущие в кабинет и на саму фабрику. Они оказались столь массивными, что готовы были выдержать даже мощный взрыв динамита.
Альфред Крупп в силу исключительных особенностей своей личности был своеобразным предтечей будущего германского тоталитаризма. Для своих рабочих в 1838 году он ввел правило, по которому каждый Kruppianer, который дал клятву верности, но при этом влез в долги, должен был быть немедленно уволен. Если же человек опаздывал на пять минут, то из его жалование вычиталась сумма, равная часу работы. И с каждым годом эти правила становились строже. Во время своих бесконечных бессонных ночей, сидя в полной тьме, Альфред любил царапать на бумаге тексты новых правил, которые призваны были ещё сильнее привязать рабочих к своему хозяину.
Наконец настало время большого европейского турне по Франции и Англии. Альфред отправился в Париж через Голландию, а в октябре 1838 года он ступил на английскую землю. В это время ему исполнилось 26 лет, и хотя школьное образование Круппа завершилось в подростковом возрасте, ему удалось самостоятельно изучить языки, и теперь он бегло, правда, с ошибками, говорил и писал по-английски и по-французски.
Заранее, в течение года, Альфред планировал свое большое европейское турне. Причины, побудившие его отправиться в столь далекое путешествие, касались, с одной стороны, поисков рынка сбыта для своих стальных валков, а с другой – его мучило простое и вполне понятное любопытство. Тис, который до Альфреда уже успел познакомиться с известными столицами Европы, рассказывал Круппу истории, казавшиеся фантастическими человеку, никогда не покидавшему патриархальной Германии. В них речь шла о гигантских городах, буквально укутанных дымом огромных заводских труб. В такое трудно было поверить.
Вместо себя Альфред оставил двух своих братьев: Германа и Фрица. Сестра Ида должна была помочь матери по хозяйству. Турне привлекало Альфреда ещё и потому, что он хотел сам увидеть выплавку знаменитой шеффилдской стали, тайна которой довела отца до могилы.
В это время Британия по-прежнему сохраняла за собой позиции промышленного лидера, и это лидерство ощущалось даже в Руре, где английские инженеры, лучше всех знающие, как по-новому можно использовать кокс, учили немецких шахтеров тому, что рыть шахты следует на триста ярдов глубже, чем это было принято прежде. Англичанам удалось монополизировать шведскую руду, считающуюся самой пригодной для выплавки высококачественной стали. Они по-прежнему продолжали снабжать весь континент лучшими инструментами. Приблизительно к этому времени и относится действие знаменитого рассказа Лескова "Левша", в котором тульский мастер подковал аглицкую блоху. Своя "блоха", свой "зуб" на зазнавшихся англичан был и у Альфреда Круппа. Очевидно, что Шеффилд продолжал хранить некоторые важные секреты по производству высокопрочной стали и если единственным способом открыть эти тайны было путешествие в логово врага, то тогда: nach Sheffield.
Но в начале: nach Париж. В этом городе Альфреду нужно было заключить как можно больше контрактов на поставку валков для монетных дворов. Знаменитые бульвары, арки, соборы, шарм и очарование лучшей европейской столицы совершенно не коснулись души Альфреда. НЕ то, чтобы ему все это не понравилось – нет. Просто блеск Парижа находился за границами интересов Круппа. Путешествие нисколько не обогатило Альфреда духовно. Этот человек кажется и не способен был к подобного сорта обогащениям. Письма из Парижа, адресованные братьям, представляют из себя сухие отчеты о деловых встречах и больше ничего.
"С помощью божьей, – писал Альфред из Франции, – я вновь завтра отправлюсь на работу и посмотрю, что ещё можно будет предпринять в этой стране. Здесь огромное количество мануфактур и фабрик, которые следует посетить на предмет продажи наших валков". В другом письме он сообщает, что просидел за столом с 7 вечера и до половины третьего ночи, скрупулезно составляя список клиентов с адресами и цифрами возможных контрактов". В следующем письме мы узнаем о явном успехе Альфреда на французском рынке: он получил подтверждение на покупку валков на сумму 3000 франков и, по его словам, заказы ещё на несколько тысяч франков просто ждут его подписи.
"Если бы мне необходимо было двигаться дальше в Англию, – писал Альфред, – я бы мог увеличить сумму контрактов раза в четыре".
О самом Париже Крупп сделал весьма примечательную с точки зрения раскрытия его характера запись: "Париж – это место, где умелый торговец всегда может найти, чем заняться". И занимался Крупп явно не женщинами, что само по себе может показаться довольно странным, когда речь заходит о столице мира и об одиноком холостяке, вырвавшимся из свой маленькой провинциальной Пруссии на европейский простор.
Его современник Виктор Гюго, например, так описывал одну из парижанок той эпохи, которую вполне мог бы повстречать Альфред, если бы он был открыт миру: "...Фантина была воплощенная радость. Ее густые белокурые волосы, то и дело рассыпавшиеся и расплетавшиеся, вечно нуждались в шпильках и приводили на память образ Галатеи, бегущей под ивами. Ее розовые губы что-то восторженно лепетали. Весь её наряд производил впечатление чего-то певучего и сияющего. На ней было барежевое платье розовато-лилового цвета, маленькие темно-красные башмачки-котурны, с лентами, перекрещивающимися на тонких белых ажурных чулках, и тот самый муслиновый спенсер, который придумали марсельцы и название которого – "канзу" – означало пятнадцатое августа, то есть хорошую погоду, зной, полдень".
Крупп посетил Париж в августе, но в его письмах нет ни строчки о замечательной природе Франции.
А восторженный Гюго тем временем не унимался: "Казалось, всю природу отпустили на каникулы и она ликует. Цветники Сен-Клу благоухали, дыхание Сены едва заметно шевелило листву деревьев, ветви покачивались от легкого ветерка, пчелы безжалостно грабили кусты жасмина, целая ватага бабочек налетела на тысячелистник, клевер и дикий овес; заповедным парком французского короля завладела шумная толпа беспутных бродяг – то были птицы".
Альфреду Круппу было не до птиц. Ему каждый день приходилось совершать по двадцать, а иногда и по тридцать деловых визитов.
Наивный Гюго при этом писал: "Патриций и уличный точильщик, герцог, возведенный в достоинство пэра, и приказный, "придворные и горожане", как говорилось встарь, – все они подвластны этой фее. Все смеются все ищут друг друга, воздух пронизан сиянием апофеоза, – вот как преображает любовь! Жалкий писец нотариуса становится полубогом".
Крупп же никаким полубогом не становился и старался не терять времени даром. "Я делаю необходимые заметки беспрерывно, весь день. Нельзя пропустить ни одной цифры, – писал он домой. – Иногда останавливаюсь прямо на улице на 10 минут и пишу что-то".
"А легкие вскрики, преследование друг друга в зеленой траве, – ни как не мог успокоиться легкомысленный французский писатель, – девическая талия, которую обнимают на бегу, словечки, звучащие, как музыка, обожание, предательское звучание одного какого-нибудь слога, вишни, вырванные губами из губ, – все это искрится, проносясь мимо, в каком-то божественном ликовании. Красавицы сладостно и щедро расточают себя..."
С первой фотографии Альфреда, которую сделали в конце сороковых годов прошлого века, может быть в том же Париже, на нас будет пристально смотреть лицо изможденного человека, который, кажется, с большим трудом смог удержаться на плаву. Ему в это время исполнилось всего тридцать семь лет, но человеку на фотографии можно смело дать и все пятьдесят. Волосы изрядно поредели, на лбу появились три глубокие морщины, глаза сузились, смотрят на мир подозрительно и со злобой. Альфред разуверился в удаче и в том, что у мира есть по отношению к нему хоть какие-то благие намерения. Нечеловеческое напряжение, которое не ослабевало в течение многих лет, не могло не сказаться на психике, и без того балансирующей на грани безумия. У Круппа в Париже возникает стойкое желание покончить с собой. Но все обошлось, и приступ истерии отвел Альфреда от последней черты. Портье парижской гостиницы вызвал во время врача. Неизвестный человек, мало похожий на парижских гризеток, и стал для Круппа той феей, которая спасла ему жизнь. О своем нервном срыве Альфред упомянет между прочим в одном из своих писем, адресованных братьям: "...пять дней я вынужден был провести в постели (5 Tage lang bin ich nicht aus dem Bett gewessen); у меня были сильнейшие боли во всех членах, что и приковало мое бренное тело к ложу. Кровь шла носом, голова раскалывалась на части и никакого аппетита – короче говоря, проявились все неприятности, которые угодно было изобрести самому дьяволу".
Судя по письмам, лишь ностальгия по дому в такие минуты была спасительной ариадниной нитью, которая и не позволила Альфреду решиться на самоубийство. "Попросите сестру мою, Иду, – пишет в отчаянии Крупп, потому что никто, кроме неё не сделает этого лучше, попросите её описать в следующем письме мой дорогой и милый сердцу Эссен. Пусть она расскажет мне о наших родственниках и друзьях и пусть ничего не упустит в своем рассказе. Я испытываю в этом большую нужду" и вдруг – неожиданный эмоциональный всплеск посреди спокойного повествования: "Если бы невеста ждала меня, то и тогда я не был бы в большей спешке! (Wenn mich zu Hause eine Braut erwartete)".
Но письма Альфреда – это не только отчеты о сделках и выражение ностальгии по родине. В этих письмах нашли свое воплощения и обычные фобии Круппа. То вдруг ему привидится, что брат Герман выбрал бракованную сталь для производства валков, то ему покажется, что необходимо срочно заменить клапаны в паровом молоте, то вдруг он увидит во сне, как неожиданно треснул один из плавильных тиглей.
Альфред постоянно спрашивает в своих письмах, надежен ли ночной сторож и можно ли ему доверять в полной мере. "Думаю, – писал он, – что для этой работы необходимо найти ещё одного человека, чтобы этот второй страж беспрестанно следил за первым. А за вторым должен приглядывать и третий, которого также, но только в тайне ото всех, следует взять на работу". И вдруг в конце этого параноидального рассуждения мы встречаем полный отчаяния вывод, похожий на библейское изречение: "Но кто в силах помешать уснуть всем трем в одночасье?!"
И тут вновь дает знать о себе ещё одна фобия – панический страх перед огнем, перед бушующим пламенем. Больше всего Крупп боится ночи, когда на фабрике не останется ни души, а сторожа уснут по какой-либо причине. И тогда может начаться пожар...
"Вы сами знаете, – пишет почти в панике Крупп, – как быстро распространяется огонь, и вы знаете, что пламень может уничтожить на своем пути все, буквально все, слышите!"
Альфред даже предлагал братьям выгнать рабочих, которые будут замечены в курении. Все средства были хороши для того, чтобы не допустить пожара.
Но успокоенный обстоятельным и обширным письмом Густава, в котором подробно рассказывалось о делах на фабрике, Альфред набрался сил и решил продолжить свое путешествие. Впереди его ждала Англия.
И здесь Крупп смог отличиться. Из Франции Виктора Гюго он попал в Англию молодого Чарльза Диккенса. Однако письма Альфреда с берега туманного Альбиона ни в коей мере не напоминают знаменитых записок мистера Пиквика, хотя также отличаются природной чудаковатостью. Письма эссенского путешественника по своей стилистике больше близки чаплинским комедиям, чем выдержанному повествованию добропорядочного англичанина викторианской эпохи.
"И тут мои штаны на глазах у всех лопнули по шву", – замечает Крупп в одном из своих посланий. Или: "Сегодня какой-то незнакомец угодил мне кремовым тортом прямо в лицо". Но, пожалуй, большее ощущение клоунады создается из-за того, как Крупп описывает свои шпионские приключения в Англии. Его главная цель – выяснить все относительно секрета шеффилдской стали. Ради разгадки этой тайны отец Альфреда, Фридрих Крупп, пожертвовал своим здоровьем и жизнью. Если учесть особенности психики эссенского путешественника, то вполне можно было предположить, что поиски тайны, да и сама шпионская атмосфера должны были создать благоприятные условия для развития ещё одной мании.
Так, перед отъездом из Пруссии Альфред специально настоял на том, чтобы его заграничный паспорт был выписан на имя "А. Круп" с одним "п" на конце и без расшифровки имени. По его мнению, это больше походило на английское имя. В свой багаж путешественник положил пару острых шпор. Он был уверен, что верховая езда является обязательным атрибутом любого джентльмена. Если вдруг кому-то вздумается обыскать его багаж, то шпоры все скажут сами за себя.
Изо всех сил Альфред старался сохранить свое инкогнито. Он писал из Парижа зашифрованные письма, когда речь заходила о поездке в Англию. Эти письма Альфред отправлял на имя своего компаньона Золинга. Заговорщики в тайне должны были встретиться уже в Ливерпуле и оттуда продолжить свое путешествие вплоть до самого Шеффилда.
Вот как описывает Альфред свою первую шпионскую вылазку, которую он предпринял совместно с Золингом: "Только вчера нам пришла мысль совершить прогулку приблизительно в пяти милях от того места, где мы остановились. И тогда я смог увидеть без чего-либо предварительного уведомления новую фабрику по выпуску стальных валков для медных пластин, которая к моменту нашего приезда проработала совсем недолго и вполне могла считаться новой.
Я был одет соответствующим образом. На мне были высокие сапоги со шпорами, и владелец фабрики, завидев нас, мог быть сбит с толку нашим безупречным видом. Он бы так и остался в недоумении, решая для себя вопрос, почему столь блестящие джентльмены прогуливаются недалеко от его владений".
Но к чему привели все эти шпионские приготовления? Был ли визит Альфреда Круппа по-настоящему успешным? Удалось ли ему разузнать хоть какие-то секреты выплавки знаменитой шеффилдской стали? Пожалуй, на эти вопросы можно дать лишь отрицательный ответ. Поведение Альфреда в Англии напоминало фарс, или водевиль короля вальсов Иогана Штрауса из Вены. Все, что смог узнать Крупп так это то, что хорошая сталь получалась из высококачественного железа и благодаря безупречному соблюдению всего сложного технологического процесса. Альфред лишь с горечью признал, что рудники Рура не могли предоставить ему необходимого сырья. Обогащенная руда находилась лишь в Швеции, где уже давно хозяйничали англичане.
Нужно сказать, что в конце 30-х годов девятнадцатого столетия знаменитый секрет Хантсмена уже успел стать всеобщим достоянием. Англичанам уже давно нечего было скрывать. Времена Наполеона и экономической блокады ушли в вечность. Складывалась довольно парадоксальная ситуация: если бы два визитера из Германии, старавшиеся всеми правдами и неправдами сохранить свое инкогнито, напрямую обратились бы к авторитетным людям, то им, безусловно, предоставили бы больше информации, чем та, которую удалось заполучить Круппу и Золингу благодаря своему шутовскому маскараду.
Так и видятся эти две странные фигуры провинциальных немцев, которые на практике решили разыграть один из сюжетов английского писателя все той же викторианской эпохи, сэра Артура Кона Дойля, о неутомимом сыщике Шерлоке Холмсе и его верном докторе Ватсоне. Еще не было написано ни строчки, ещё не родился даже замысел, а прототипы уже бродили по доброй старой Англии, может быть, вызванные из неких черных непроницаемых глубин воспаленным сознанием морфиниста и алкоголика англосакса Эдгара Алана По в далекой Америке. Здесь поневоле задумаешься над тем, что же все-таки управляет миром: идея или материя.
Крупп провел в Англии около пяти месяцев. Ему так и не удалось добыть никакой другой информации помимо той, которую он мог заполучить даже не выезжая из родного Эссена. Однако в целом Англия произвела на Альфреда неизгладимое впечатление. По его словам, уезжая в Британию, он заранее ненавидел всех её обитателей. Это продолжалось до тех пор, пока Альфред сам не оказался в этой стране и "не нашел здесь добрых, искренних мужчин и женщин". Здесь следует сказать, что для всех Круппов в последствии, даже в эпоху фашизма, будет характерна абсолютно искренняя англомания. Феномен, который можно, пожалуй, объяснить лишь с позиций фрейдизма: что-то вроде идентификации себя с агрессором. Англия с её секретом чуть не разорила весь род, но она же, Англия, являясь самым серьезным соперником и великой индустриальной державой, была идеалом, к которому следовало стремиться, и, как строгий отец по отношению ко всему роду немецких промышленников, заставляла неустанно трудиться, заставляла, несмотря ни на что, крепко держаться в седле.
13 марта 1839 года Крупп окончательно решает в знак своей любви к Британии изменить свое имя на английский манер. При крещении его звали не Альфредом, а Альфриедом. Отныне и имя свяжет его с пока ещё недостижимым идеалом.
После своей поездки по Англии Крупп вновь окажется в Париже. Однажды утром, продолжая писать бесконечные инструкции своему брату Герману, Альфред неожиданно будет отвлечен от своих занятий резкими криками и выстрелами, доносящимися с улицы. Выглянув в окно, провинциальный немецкий промышленник увидит нечто неописуемое: за одну ночь на улицах выросли баррикады. Повозки и фаэтоны оказались перевернутыми вверх колесами – везде суетились вооруженные люди. Альфред быстро сбежал вниз, чтобы собственными глазами увидеть происходящее. На другой день он отправит домой письмо следующего содержания: "Бунт ещё не подавлен в полной мере, но сегодня, думаю, все будет кончено. Если это поможет бизнесу... то черт с ними, пусть бьют друг друга по голове хоть каждый день". Так Крупп стал нечаянным свидетелем свержения июльской монархии. Подобно герою романа "Воспитание чувств" Г. Флобера Альфред достаточно равнодушно отнесется к происходящему. Может быть, любопытному немцу, как и Фредерику Моро, удалось увидеть и запомнить патруль у городской заставы, ружья в козлах на площади, падающих под выстрелами людей, какого-нибудь "чернобородого пролетария" на королевском троне. Но все это пронеслось мимо души Альфреда, нисколько не задев ее: "...черт с ними, пусть бьют друг друга по голове хоть каждый день". "Анемия души", о которой и писал великий французский писатель, в этом свидетельстве очевидца дала знать о себе в полной мере. Ушла эпоха героических свершений, пришло время трудолюбивого западного буржуа, произошел коренное перелом во всей духовной жизни Запада. "Мадам Бовари это я", – скажет о себе с грустной иронией сам Флобер. Пошлость, тотальная пошлость станет воплощением нового времени. Нет величия в событиях революции, происходящих на глазах и выдуманного героя Фредерика, и не выдуманного будущего короля пушек Альфреда Круппа, и пошлость как в фокусе сконцентрирована в "революционной картине" другого героя романа Флобера, художника Пелерена: "Республика, или Прогресс, или Цивилизация под видом Иисуса Христа, управляющего паровозом, который мчится по девственному лесу". В этой картине самое главное – паровоз, несущийся по девственному лесу. Девственный лес Рура уже давно начал редеть в результате постройки новых металлургических заводов, а гудки первого локомотива уже прозвучали в этих местах в день смерти романтика Фридриха Круппа.
Альфреду было все равно, что происходит вокруг, но он предощущал, что его время скоро настанет. В письме к брату Крупп проговаривается: "Вожди наций обязаны делать лишь то, к чему принуждает их долг, в противном случае их надо послать к дьяволу. И тогда все будет в порядке".
О каком долге идет речь в этом высказывании? Может быть, будущий магнат имел в виду власть олигархов, власть больших денег? И тогда правительство – это лишь марионетки в руках тех, кто заказывает музыку.
Но самому Альфреду было ещё очень далеко до того, чтобы относиться к власть предержащим как к простым марионеткам. Блестящие торговые сделки, которые удалось заключить Круппу во Франции неожиданно превратились в ничто в результате целой серии внезапных и таинственных смертей его клиентов. Так, в течение нескольких лет почти все французские заказчики оказались на кладбище. Это кажется странным, необъяснимым и даже мистическим. Сам Альфред недоумевал по этому поводу и высказывал предположение о некой "великой чуме", которая обрушилась на Париж и унесла в могилу исключительно людей, причастных к ювелирному или кузнечному делу. Казалось, что Судьба решила вновь испытать Круппов на прочность. Die alte Tour: вновь Крупп стал напоминать бедного Иова из соответствующей книги Библии. В отчаянии Альфред заперся на многие недели на чердаке своего дома и, по свидетельству его матери Терезы, лишь иногда подходил к окну и пристально смотрел на небо, словно пытаясь увидеть там хоть какой-то проблеск надежды.
И вновь Круппу помогла его несгибаемая воля, которая, может быть, была обратной стороной его подверженной психозам неустойчивой психике. "Странная история доктора Джакеля и мистера Хайда", которая говорит о непознаваемой двойственной природе человека, пожалуй, наиболее точно подходит к описанию характера Альфреда Круппа, слабого и сильного одновременно. Но как бы там ни было, а этот невротик решил ещё раз бросит вызов Судьбе и выйти из смертельной схватки победителем.
На смену внезапно умершим клиентам надо было найти новых. Следовало ещё раз обречь себя на бесконечные странствия.
Альфред обращается в правительство с просьбой о предоставлении ему рекомендательных писем для официального представительства от имени фирмы "Фридрих Крупп" в Австрии, Италии, России и "других странах Европы". Известно, что вскоре Альфреда видели в Варшаве и Праге, затем он вновь появился в Париже и Брюсселе, его видели даже в компании Ротшильда: молодой промышленник всеми правдами и неправдами пытался стать поставщиком валков для французского монетного двора. Даже американский континент не казался уж столь далеким Альфреду в его желании как можно быстрей завоевать новых клиентов по всему миру.
В течение нескольких последующих лет Альфреда уже нельзя было встретить на его собственной сталелитейной фабрике. Он трясся в железнодорожных вагонах, по бездорожью в телегах и даже верхом. Ему приходилось останавливаться в самых дешевых гостиницах, поводить ночи в неотапливаемых номерах, везде предлагая свои дешевые ложки и вилки, на которых с помощью желобкового валка можно было выгравировать любую надпись, любую амальгаму и придать этим предметам любую форму.
Жизнь Альфреда, которая всегда проходила под знаком одиночества, сейчас приобрела все черты одиночества собачьего. Его друг Золинг, с которым они совершили свою шпионскую вылазку в Англию, писал Альфреду в этот период его бесконечных странствий: "Сейчас Вы напоминаете мне Вечного Жида, проклятого за свои прегрешения на вечные странствия. Всегда в дороге, всегда в пути, постоянно переезжая с места на место. Как вы можете так жить?"
Такое ненормальное существование не могло не сказаться на усилении всевозможных фобий, которыми и без того страдал Альфред. Самый большой и неуправляемый страх, паническая боязнь открытого пламени, всецело завладела душой Круппа. В своих письмах он писал, что рабочим следует запретить курить трубки, что нельзя зажигать спички на территории фабрики. Табак должен быть вообще искоренен среди тех, кто давал клятву верности и продолжает работать на своего хозяина. На эту фобию тут же накладывалась другая: Альфред был уверен, что за ним кто-то постоянно следит, поэтому его инструкции относительно вреда курения с немецкого языка сбивались на французский и тогда в письмах, адресованных Герману, появлялись следующие фразы: "Marquez dans la list des ouvriers aux qui fument".
Он экономил каждый пфенниг, и страх перед разорением был ещё одной непреодолимой фобией Круппа. Этот страх, пожалуй, был хуже всех других, потому что за ним скрывалась тень несчастного отца.
Брат Герман также не терял времени даром и вслед за Альфредом отправился на поиски клиентов. Так, ему удалось в Санкт Петербурге заключить сделку с неким С. Техельштейном, который купил желобные валки для производства вилок и ложек. В Берлине герр Волдолд заказал ещё одну партию тех же самых валков. Упорное нежелание приобретать продукцию фирмы "Фридрих Крупп" сохраняла лишь Вена. Из чего Альфред сделал вывод, что "австрийцы так любят поесть, что им вместо ложек необходимы половники".
Впрочем, ненавидеть австрийцев у Альфреда было достаточно причин. Именно в Вене ему пришлось пережить такие потрясения, связанные с его основным делом, что Крупп в результате всех переживаний сделался абсолютно седым. Как это ни странно, но Альфред до тридцати с лишнем лет продолжал сохранять наивную и опасную для торговца веру в добропорядочность партнера. Взятка и подкуп официальных лиц, например, были вполне обычным делом в деловом мире даже в начале девятнадцатого века. Но Альфред никак не мог с этим смириться и, например, своих русских партнеров, которые были особенно падки на всякого рода взятки, называл не иначе как "Schwindler". Но и взятки не были надежной гарантией успеха. И в этом смысле Вену нельзя даже было сравнить с коррумпированным Петербургом.
