Текст книги "Польская линия (СИ)"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Потье? – переспросил я. Фамилия отчего-то казалась знакомой. А где я ее слышал, не помню. Может, в романах Дюма?

– Это другой Потье, – отмахнулась Наташа. – У нас ведь тоже – есть просто Голицыны и князья Голицыны.

– Ну, другой Потье, так другой, – покладисто согласился я. Можно подумать, что я знаю, кто «этот» Потье.

– Так вот, Мишель работает в одной газете. Она не коммунистическая, а социалистическая. Знаешь, в чем разница?

– Конечно не знаю. Откуда нам, серым и убогим знать? – фыркнул я.

– Извини Володя, – слегка смутилась Наташа. – Иногда забываю, что ты уже не тот бестолковый мальчишка.

Вскочив с места, моя бывшая начальница подбежала ко мне и крепко поцеловала. За этот поцелуй можно все простить. Я уже собрался сграбастать любимую женщину, усадить на колени, но она вырвалась и убежала на свое место. Погрозив мне кулачком, кивнула на дверь – мол, бдят! Продолжила:

– Его читателей интересует не только Москва и Петроград, но и другие города России. И мне поручено помочь Мишелю с организацией интервью. Я, когда узнала, что ты в Москве, решила, что товарищ Аксенов не станет отказываться.

Звучит, вроде бы, правдоподобно, но есть кое-какие нюансы.

В той жизни давать интервью я смог бы лишь по разрешению вышестоящего начальника. И даже не по разрешению, а по приказу. Давать интервью по личной инициативе? Да боже упаси! Такие вещи, как сотрудничество с прессой, строго регламентированы. Вот и сейчас, едва Наталья упомянула о сотрудничестве с прессой, я задумался. А имею ли я право давать интервью да еще представителю зарубежного СМИ без разрешения Дзержинского?

Любой сотрудник спецслужб шарахается от журналистов, как черт от святой воды. Скажешь одно – услышат другое, переиначат по-своему, а потом иди, доказывай, что ты совсем не это имел в виду. Так что товарищи представители второй древнейшей профессии вам прямая дорога в пресс-службу, где сидят улыбающиеся девочки и немолодые юноши, они вам всю информацию и предоставят. Дозированную, согласованную и все прочее.

Но недопонимание – это полбеды. Во все времена дипломатия и журналистика – лучшее прикрытие для шпионов.

Борис Алимович Сагадеев, который бывшего Генерального штаба экс-полковник, рассказывал на лекции, как немецкие и австрийские разведчики накануне Первой мировой войны «разводили» наших офицериков на выдачу государственных тайн.

Методика, к слову сказать, очень проста. Жалованье младших офицеров было скудным, а расходы, как правило, большими, а уж амбиции непомерные. Из тысячи начинающих военную карьеру офицеров, дай Бог, если в генералы выбивался один, а десяток становились полковниками. Большинству же уготовано выйти в отставку на половинное жалованье в чине штабс-капитана, а в лучшем случае – капитана или подполковника. А жить-то хочется и перед барышнями в ресторациях краснеть не охота, копаясь в кармане в поисках серебряного рубля. Тогда вопрос – а где найти копеечку, чтобы и на шампанское хватало, и на цветы с шоколадом от «Жоржа Бормана»? Но немалое количество прапорщиков и поручиков знало, что светила русской литературы, такие как Лермонтов, Толстой, Достоевский (список можно продолжить) вышли именно из их среды. А литератор – это почет и уважение, а еще неплохие деньги. А чем, черт возьми, пехотный поручик Белоножкин хуже артиллерийского поручика Толстого? Кто сказал, что прапорщик Тягнибок пишет слабее, нежели хорунжий Иванаев, пишущий о быте казаков? И вот, пожалуйста, на ловца и зверь бежит. Появляется некий господин, представляющийся журналистом какой-нибудь иностранной газеты (совершенно безобидной, к правительству не имеющей никакого отношения), и предлагает вышеупомянутому прапорщику и прославиться, и немножко заработать. Скажем, написать о нравственном состоянии нижних чинов и офицеров, об обмундировании. И, никаких государственных тайн, сплошная беллетристика, и платит щедро – по двенадцать копеек за строчку, как платили самому Чехову. А вот расписку о получении денег нужно дать. Я же их не из своего кармана отсчитываю, а из казенного. А редактор у нас строгий! А так, спасибо. Пиши, карман подставляй. Можно потом вручить новоявленному литератору десяток газет, отпечатанных на аглицком или французском языках, чтобы не смущал готический шрифт заголовков. Прапорщик на радостях раздарит газеты знакомым девицам, гонорар пропьет и захочет снова подработать. А почему нет? Напиши, дружище, о местах, где расположены воинские части (ничего секретного, просто укажи, куда солдаты за самогонкой бегают), о генералах (можно фамилию в тексте не указывать, упомянуть лишь мне тет-а-тет, это для отчета главному редактору). Забавно же, что генерал Н. начинает утро со стакана портвейна, обед запивает коньяком, а к ужину он уже «никакой», и дивизией вынужден командовать полковник С., у которого геморрой, а из-за этого перепоручает дивизию подполковнику, который строит себе домик в ожидании выхода на пенсию. И читателю иностранному любопытно узнать, что у генерала М. молодая жена постоянно клянчит деньги, потому что ей приходится оплачивать карточные проигрыши любовника. И чтобы потрафить супруге, рогоносец уже запустил руку в казенные деньги. В чем же здесь государственные тайны? Напротив, сплошной смех, почти по Аверченко. И заплатят уже не двенадцать копеек, а четырнадцать. А, вот еще о чем можно написать – о дорогах, по которым войска вывозят на смотры, и на учения. Если везут по железной дороге – то на каких станциях что-то интересное происходит? Можно о военных складах и магазинах. Небось, дороги – сплошные колдобины? И начальственные лица, отвечающие за вооружение и обмундирование – сплошные воры? Если есть приличные люди – замечательно! Честные люди в русской армии – за это еще пару копеек за строчку.

Ну а коли напишешь о крепостях, о вооружении, о дислокации частей на случай войны – будет тебе двадцать пять копеек за строчку. Не напишешь? Тайна, говоришь? Нет, дружище, напишешь. Почему на «ты»? Так все потому, что ты теперь мой подчиненный. Так я и говорю, что напишешь, куда ты теперь денешься, если расписку дал о сотрудничестве. Думаешь, давал расписку о сотрудничестве с газетой? Ну, герр лейтенант, надо бы в юнкерском училище иностранный язык учить. Там же черным по белому сказано, что герр лейтенант подписался сотрудничать с разведкой Имперского Генерального штаба. Что скажут в полку, если я передам им копию расписки? Повесить, разумеется, не повесят, но семь лет каторжных работ обеспечено. А будешь умницей – повысим тебе оплату до пятидесяти копеек за строчку, а коли контрразведка возьмет, станешь упирать на то, что никаких шпионских заданий не получал, а занимался литературным творчеством.

С тех пор мало что изменилось. В бурные девяностые годы, помнится, сотрудники секретных научных учреждений и лабораторий писали статьи для «научно-популярных» иностранных журналов, куда «сливалось» столько информации, что шпионы лапки потирали от радости.

Так что, доверия у меня к журналистам, особенно к иностранным, нет. Я и в Архангельске-то отделывался от пишущей братии дежурными фразами, хотя те порой и взывали к корпоративной солидарности (знали, что я и сам некогда был причастен к журналистике), уверяя, что в работе ЧК сенсаций быть не должно, а если они происходят, это значит, что чекисты работают плохо.

По правилам, почерпнутых мной из моей эпохи, следовало позвонить либо самому Феликсу Эдмундовичу, либо Ксенофонтову, который курировал Архангельскую губернию, но тут есть маленькая «закавыка». Если верить Наталье, француз – представитель компартии, а согласуй я свое интервью с руководством ВЧК, покажу, что наши партийцы стоят под контролем государственной службы. Они, то есть мы, под контролем стоим, но зачем об этом знать разлагающемуся Западу, пусть и в лице прокоммунистически настроенных читателей? Посему решив, что доложу руководству уже после общения с журналистом, отправился за Наташей.

Глава 3. Тонкости перевода

Наташа проводила меня на четвертый этаж, где обитал французский журналист. Пока поднимались, успел ее пару раз чмокнуть. Если смотреть на себя со стороны, то вроде бы и смешно. Другое дело, что в этот момент со стороны на себя не смотришь. И Наталья особо не противилась. Пожалуй, еще немного, и мы просто застрянем на лестнице, как два влюбленных школьника. Но внизу донесся шелест чьих-то подошв, и мы отпрянули друг от друга, вспомнив, что люди мы взрослые, да еще и с солидным общественным положением, а таким целоваться на лестнице неприлично.

Остановившись перед одной из дверей, обитой черной кожей, Наталья Андреевна кивнула:

– Вот здесь проживает наш французский друг. Кстати, Мишель не знает, что ты служишь в чека. Кем тебя представить? Сотрудником губисполкома или просто членом губернского комитета партии?

Я мысленно похвалил Наташу. И впрямь, зачем пугать французского журналиста, даже если он и на самом деле коммунист? К тому же, если Коминтерн, как говорят, это одно из подразделений стратегической разведки, то он по определению кишит «кротами». Перевербовать можно кого угодно – хоть обычного коммуниста, хоть журналиста, равно как и внедрить своего агента под какой угодно личиной.

– Скажи товарищу французу, что я чиновник Архангельского губернского управления. Франция на что делится, на провинции?

– На провинции она делилась до Великой французской революции, а теперь у них департаменты, – хмыкнула Наталья.

– Значит, скажешь ему, что я чиновник какого-нибудь местного комитета самоуправления. Например…

– Ладно, не учи мамку курей красть, – перебила меня Наталья. – Посмотрев на мою отвисшую челюсть, улыбнулась: – Это меня в детстве кухарка научила. Мол – так у них цыгане говорили. Скажу, что ты чиновник органов местного самоуправления. У тебя и вид подходящий. Удачно, кстати, что ты сегодня не в военной форме.

Она снова осмотрела меня, поправила съехавший на сторону галстук и постучала, а услышав «ви», толкнула дверь.

Комната, отведенная под жительство Мишеля Потье, выглядела довольно просторной, с шикарным видом на Кремль, но все портил бардак. На письменном столе рваные газеты соседствовали с рыбьими скелетами, а грязные чашки лежали вперемежку с машинописными листами. На полу валялись предметы личного гардероба и окурки. Пахло одинокими мужскими носками, прокисшим дымом и селедкой. Судя по всему, Потье привык, чтобы за ним убирались горничные или лакеи.

Сам журналист лежал одетым на разобранной постели и что-то старательно записывал в блокнот. Завидев Наталью, немедленно вскочил, что-то залопотал по-французски, а моя «большевичка» принялась отвечать и, как мне показалось, довольно игриво.

Товарищу Потье на вид лет тридцать-сорок. Не знай я, что он француз, принял бы за еврея – длинный, слегка горбатый нос, миндалевидные глаза, толстые губы и уже начавшие седеть волосы.

– Кхе-кхе, – демонстративно закашлялся я, привлекая к себе внимание, а потом поинтересовался: – Товарищи, а я вам не мешаю?

– Владимир, а в чем дело? – нахмурилась Наталья Андреевна.

– Ни в чем, – пожал я плечами.

Наталья размышляла несколько секунд, потом до нее дошло.

– Володя, не сердись, – улыбнулась сотрудница Коминтерна и погладила меня по руке. – Все время забываю, что ты не знаешь французского языка.

– Да я и английского с немецким не знаю, и польский до сих пор не выучил.

– Лентяй ты, Владимир Иванович, а еще начальником считаешься, – вздохнула Наталья, а потом соизволила представить меня товарищу французу: – Владимир, это наш французский товарищ Мишель Потье.

– Владимир, – протянул я руку французу.

– Владьимир, отчень пириятно, – потряс мою руку товарищ Потье. – Меня зовуть Микаил па-руськи.

Француз увлекся пожиманием моей руки, видимо, пытался определить ее силу. Что ж, пришлось сжать ладонь покрепче. Потье молодчага! Терпел, хотя из глаз уже потекли слезы. Хотел нажать посильнее, но заработал тычок в поясницу.

– Ты сейчас человеку пальцы сломаешь, медведь архангельский, – прошипела мне в спину Наталья Андреевна.

– Чего это, сразу медведь? – возмутился я, но руку разжал.

Потье принялся махать ладонью, а Наташа опять зашипела:

– Отелло череповецкий, я тебе вечером козью морду сделаю!

Кажется, дочери графа Комаровского удалось удивить меня два раза подряд.

– А козья морда это откуда? От конюха нахваталась?

– А козья морда, дорогой мой, от тебя, – сообщила Наташа, потом добавила: – Сам же то и дело кому-нибудь обещаешь ее сделать. А я из-за тебя недавно опростоволосилась – пообещала одному высокопоставленному товарищу «козью морду» сделать, если он не перестанет к моим сотрудницам приставать. Товарищ потом полчаса икал от возмущения.

– Если Бухарину, то ему давно пора сделать, – хмыкнул я, поняв, что снова попал впросак из-за собственного языка. А ведь я-то считал, что это вполне старое и обиходное выражение.

– Козия мордья? Что езть козия мордья? – заинтересовался француз, забывший об отдавленных пальцах.

– Вот, объясняй теперь товарищу, что означает «козья морда», – лучезарно улыбнулась «старая большевичка».

Но меня подобными оборотами смутить трудно.

– Козья морда, товарищ Мишель, это игра слов. Труднопереводимый русский фольклор, – разъяснил я французскому товарищу. Подумав, пояснил: – Сделать кому-то козью морду – то же самое, что накрутить хвост или начистить рыло.

На француза было жалко смотреть. Он шевелил губами, потом с трудом выдавил:

– Начьистьить рильо?

Наталья попыталась сделать грозный вид, но не выдержала, засмеялась. Махнув рукой, принялась разъяснять Мишелю сложные конструкции русского языка. И я, к собственной гордости, понял целых два слова по-французски – «фольклор» и «прононс». Похоже, дочери графа удалось объяснить, и она, смахнув с чела воображаемый пот, сказала:

– Все, дорогие товарищи, оставляю вас. – Повернувшись ко мне, вздохнула: – Владимир, очень тебя прошу – говори, как можно проще и не используй своих любимых жаргонизмов.

– Когда это я жаргонизмы использовал? – недоуменно поинтересовался я.

– А «жесть» – не жаргонизм? А кто постоянно говорит – «крышу снесло» или – «трубы горят»? Или «порвать, как Бобик грелку»? Англицизмы твои ненужные – «хайпнуть», «фейки», кто употребляет? Я таких словечек, как у тебя, ни в тюрьме, ни в ссылке не слышала. Теперь-то привыкла, но поначалу, хоть словарь нового арго составляй. Понимаю, в Архангельске много словесной шелухи осталось после интервенции, но постарайся за языком следить.

Я слегка смутился. Ну что тут поделаешь, если сленг двадцать первого века из меня так и прет?

– Постараюсь, – вздохнул я, а потом хмыкнул: – Зато я нецензурных слов не использую.

– А, – махнула рукой Наталья. – Мату товарища Мишеля и без тебя обучили.

– Руський матьюг – тре бьен! – вступил в наш диалог француз. – Все виражаеться пиросто и содьержательно!

– Ладно, как ты любишь говорить – ну вас на фиг, а я пошла.

Наташа убежала по своим коминтерновским делам, оставив нас вдвоем.

Француз, почесав небритый подбородок знакомым жестом, скорее похожим на жест алкоголика, а не просвещенного европейца, залез под стол и вытащил оттуда бутыль с чем-то мутноватым, не очень похожим на изысканное французское вино и спросил:

– Владьимир, а ви не хотел випьить на посошéк?

Я не враз понял, что он имеет в виду, а расшифровав загадочный «посошéк», помотал головой.

– Спасибо, но у меня дела. Если хотите выпить – пейте, а я пойду.

Потье быстренько убрал пойло обратно под стол, вытащил из-под груды мусора наполовину исписанный блокнот и попросил:

– Владьимир, раскажьитье мине про Аркангельск.

Мишель прекрасно владел русским языком. Если бы не акцент – неподдающаяся буква «х», из-за чего он забавно выговаривал некоторые слова, ударения на последний слог и еще кое-какие тонкости, из него получился бы прекрасный собеседник. Впрочем, если долго общаешься с иностранцем, хорошо говорящим по-русски, то через какое-то время перестаешь обращать на «дефекты» речи.

Я принялся вдохновенно рассказывать об истории Русского Поморья, стараясь говорить предельно просто и коротко. Увы, не всегда получалось. Поведал, как русские романтики и искатели приключений двигались из Великого Новгорода на Северную Двину, основывали там поселения, дружили с биармами, вступали в жестокие схватки с хищниками-норманнами. И что задолго до появления «окна в Европу», Холмогоры, а следом за ним и другие северные города служили настоящей дверью, через которую везли в белль Франс тонны пушнины и рыбы, километры льна и парусины, завозя обратно бутыли французских духов и бочки французского вина. Рассуждал и о том, что кардинал Ришелье спас от голода Францию, закупив за гроши (точнее, за су и денье) у русских купцов зерно. О том, что Архангельск – город свободных поморов, не знавших, что такое крепостное право. Словом, выдал французскому журналисту все свои наработки, что я когда-то (давным-давно, когда служил переплетчиком в библиотеке) публиковал в газетах Архангельска.

Мишель Потье слушал очень внимательно, поддакивал, а в самых интересных местах, как и положено, восклицал «тре бьен», но чувствовалось, что история его не слишком интересует. За все время он не сделал в блокноте ни одной пометки.

Но французского коммуниста больше интересовала современность. Причем он так умело формулировал вопросы, что минут через пять у меня сложилось стойкое впечатление, что журналист-то засланный! Мишель не интервьюировал меня, а допрашивал. Вернее – это ему казалось, что допрашивает наивного русского парня, прибывшего в Москву из далекого Архангельска.

Товарища Потье не интересовал Архангельск, как таковой. Ему не хотелось знать ни умонастроения в губернии, ни мобилизационный потенциал, ни военное оснащение подразделений, находившихся в городе, или система береговой охраны (правда, ее у нас пока все равно нет). Даже не пожелал знать пропускную способность Северной железной дороги. А вот потенциальный грузооборот Архангельского порта, наличие складов, скорость погрузки – это очень даже интересовало. Но более всего Мишеля Потье увлекала древесина, и он очень подробно выяснял породы деревьев, произраставших в губернии, наличие дорог, ведущих к лесопорубкам.

Было заметно, что товарищ Потье, как нынче говорят, «прекрасно владеет темой», например, знал, что за последние сто лет из восточной части губернии вывозилась лиственница, а из южной – сосна. Но его интересовал сегодняшний день. Например, сколько можно вывести леса, как быстро, и можно ли нанять лесорубов прямо на месте? Сколько в Архангельской губернии действует лесопилок, и будут ли заинтересованы власти вывозить за границу «кругляк» или заставят покупать доски и брус?

То, о чем расспрашивал меня француз (и как расспрашивал), заставило меня вспомнить свою основную специальность, оставленную в прошлом – борьбу с промышленным шпионажем.

Мы с ним жонглировали словами минут пятнадцать, а может и двадцать, и я убедился, что передо мной сидит совсем не шпион, а представитель какой-то фирмы, занимающейся переработкой древесины. Или чем-то еще…

– Мишель, а ваша фирма занимается оптовыми продажами леса? – задал я прямой вопрос, и француз от неожиданности притих, а потом начал что-то мямлить.

– А… – только и сказал Мишель. Эх, придется помогать парню.

– Понимаю, что вы коммунист, и вам неудобно признаваться в том, что вы представляете капиталистов. Вы совладелец?

Потье посмотрел на меня исподлобья и грустно сказал:

– Это наша семейная фирма.

Мишель мне поведал любопытную вещь. Фирма – одна из крупнейших оптовых продавцов древесины, существует уже сто лет. Предприятие семейное, и у руля стоят старшие родственники – дядя и отец. И есть еще куча братьев и кузенов. Самому Мишелю, как младшему в семействе, уготована роль младшего партнера с минимальной прибылью (думаю, этот «минимум» равен годовому бюджету современной Архангельской области). Конечно же ему стало обидно, и он подался в коммунисты, чтобы компенсировать социальную несправедливость. Впрочем, с семьей не порвал, а его родственники считали, что иметь своего человека в компартии Франции – это совсем неплохо. Неизвестно, как могут сложиться события, а свои люди еще никогда никому не мешали. Начавшаяся Мировая война увеличила семейную прибыль раз в десять. Как-никак, древесина – это и самолеты, и ружейные приклады, и все прочее, а государственные заказы – мечта любого негоцианта. Наступление германцев слегка пошатнуло положение Потье, но лишь слегка, потому что бизнес границ не имеет, а немцам, равно как и французам, понадобится древесина.

Но потом в России грянула революция, и семейство Потье потеряло огромные деньги, вложенные в российскую промышленность. Один из братьев Мишеля даже отправился в Архангельск, когда там стоял французский экспедиционный корпус, но Северное правительство только советовало ждать окончательной победы над большевиками, когда французские акционеры получат свою долю прибыли. Увы, большевики погибать не собирались, напротив, еще прочнее утвердили свои позиции, а надежда вернуть утраченное стала еще призрачнее.

Но сдаваться семейство Потье не собиралось. Отец, напомнив Мишелю, что прибыль исправно поступает на его счета, потребовал ее отрабатывать. Для начала – съездить в Россию, чтобы на месте прояснить ситуацию. Семейство Потье даже купило одну из разорившихся газетенок, чтобы сынок представлял в Советской России настоящее издание. Газета какое-то время побудет «коммунистической», а по минованию необходимости, ее можно «перепрофилировать».

Первая встреча с Москвой французского коммуниста не порадовала. Кажется, Россия не собирается возвращать царских долгов, а уж тем паче что-то компенсировать иностранным акционерам. Но вот недавно, буквально пару дней назад, один из руководителей Коминтерна поделился важной «государственной тайной». Политбюро собирается рассматривать вопрос о крутом изменении экономической политики внутри страны. Кажется, Россия собирается становиться вполне приличной буржуазной республикой, в которой восстановят частную собственность и впустят на внутренний рынок иностранные фирмы и корпорации. Как коммуниста Мишеля Потье огорчал отход от основополагающих принципов коммунизма, а как капиталиста – чрезвычайно радовал. Вот теперь самое время восстановить в России предприятия и попытаться в самые короткие сроки выжать как можно больше прибыли. Услышав от товарища Натальи, что у нее есть хороший знакомый (очень хороший!), Мишель решил прозондировать почву. Франция еще не признала Советскую Россию, но, судя по всему, за этим дело не станет.

Насчет руководителя Коминтерна, поведавшему о «страшной тайне», понятно. Ну кто самый болтливый из членов Политбюро? Вот-вот, ответ очевиден.

Поговорив с французом, я тоже испытал двойственное чувство. С одной стороны, радовало внимание иностранцев к Архангельску. Все-таки мне бы хотелось развернуться в губернии, где главной является лесная промышленность. Но огорчало, что журналист оказался не шпионом, а обычным предпринимателем. Эх, как было бы славно разоблачить очередного иностранного разведчика. Ан, нет. Мишель Потье – самый обычный деляга. А то, что вместе с жаждой прибыли в нем уживались коммунистические идеалы, то что в этом нового? Помнится, первым легальным миллионером во времена Перестройки стал человек с партбилетом в кармане. Кажется, разразился скандал, когда он начал платить членские взносы со своих миллионов. А в современной КПРФ сколько миллионеров состоит? Мир не изменится, и учение Маркса-Ленина от этого хуже не станет.