Текст книги "Западный рубеж (СИ)"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Ну, сам-то езжай, без твоей отмашки начдив ничего делать не станет, а людей можешь не брать. Филиппов туда целую бригаду отправил, при трех орудиях.

Уже не слушая комиссара, попрощался и повесил трубку. И впрямь, много народа я брать не стану, но начальнику губчека ездить без свиты, тоже невместно. Посему, ограничился тремя оперативниками.

Ерш твою медь! Попал, называется в мирную жизнь, на рутинную работу. Я уже собирался выходить, как Муравин предложил:

– Владимир Иванович, может, я сам съезжу? Вы, вроде бы, официально у меня дела не приняли, отдохните с дороги.

Я только отмахнулся. В поезде, пока ехал, только и делал, что спал, в перерывах утешал Анну, обещая, что муж вернется живым и здоровым.

– Вот еще что, – вспомнил Муравин. – На днях Книгочеев интересовался, когда вы вернетесь. Он что-то интересное по вашему англичанину накопал. Я уже спрашивал – я могу, как и.о. начальника что-то решить, а он заладил – только самому товарищу Аксенову сообщу.

Похоже, Полиект слегка обиделся на моего «спеца» за то, что тот не поделился с ним «копанкой». Ничего, переживет.

– Прости, Полиект Михайлович, – развел я руками. – Как говорят в романах – это не моя тайна.

Интересно, что там Книгочеев нашел? Ну да ладно, выясню.

По дороге на Холмогоры обнаружилось, что мне и на самом деле хочется спать. Но как не пытался устроиться поудобнее, не получилось. Не то мой «Роллс-ройс» не приспособлен для отдыха, не то грунтовая дорога, но как только начинал клевать носом, так стукался головой о дверцу.

До монастыря добрались часа за три. Могли бы и раньше, но из-за скверного бензина Антону приходилось останавливаться, и прочищать карбюратор.

В Успенском монастыре содержалась Анна Леопольдовна, племянница императрицы Анны Иоанновны, мать несчастного царя-младенца Иоанна, свергнутого Елизаветой Петровной.

Подозреваю, что впоследствии скажут, что инокинь из монастыря выселили большевики, но на самом-то деле обитель уже в восемнадцатом году пребывала в запустении. В бытность Северного правительства здесь размещались казармы и мастерские, а пару месяцев назад, по моему приказу, тут обустроили фильтрационный лагерь. Разумеется, нехорошо превращать святую обитель в узилище, но у зданий, превращенных в тюрьму, гораздо больше шансов уцелеть, нежели у пустующих зданий.

Вокруг лагеря суетились красноармейцы, отрывая окопы и занимая позиции, а напротив ворот уже устанавливали «трехдюймовку». Еще одну «излаживали» так, чтобы она смогла подавить пулемет, буде тот затащат на колокольню. Третье орудие я пока не узрел, но оно, скорее всего, устанавливается с другой стороны, у запасных ворот.

Возможно, кому-то покажется нелепым, что для подавления восстания заключенных, имевших одну винтовку на восьмерых, проводят такие серьезные приготовления, но только не мне. Переоценить противника плохо, но избави боже его недооценить!

– Антон, тормозни, – приказал я водителю, а когда машина остановилась, открыл дверцу и громко спросил: – Бойцы, кто у вас главный?

– Терентьев, комбриг, – отозвался кто-то, а еще один из красноармейцев поприветствовал:

– Здравия желаю, товарищ Аксенов.

О, этих ребят я хорошо знаю. Можно сказать – однополчане. Вышел из машины, и пока отыскал Терентьева, ладонь заболела от крепких рукопожатий.

Командир бригады устроился на возвышенности, рассматривая монастырь в бинокль, благо, что стена здесь не очень высокая.

– Высокой начальство пожаловало, – поприветствовал меня комбриг. – Раз приехало, будет руководить!

– Ага, – поддержал я Терентьева. – Сейчас начну руками водить. Скажите лучше, что вы в биноклю-то углядели, товарищ комбриг?

Терентьев стал серьезным.

– Пулемет на колокольне, как я и думал. На стенах никого нет, но внутри, в зданиях, расположились стрелки – стволы бликуют. Видимо, будут ждать, чтобы мы вошли внутрь, тогда и стрельбу откроют. Парламентеров станем отправлять?

– А надо? – поинтересовался я.

У меня с некоторых пор при слове «парламентер» начинала болеть раздробленная лопатка, и принимались зудеть шрамы. И винить некого – сам дурак.

– А как прикажете, товарищ начальник губчека, так и сделаем, – пожал плечами Терентьев. – Здесь не Соловки, здания из кирпича, не из камня. Снарядов у меня по десять ящиков на ствол. За пару часов из обители сплошные руины сделаю.

– Ясно, – вздохнул я. Посмотрев на комбрига, спросил: – Белую тряпку найдете?

– Вона как, – присвистнул комбриг. Повернувшись к подчиненным, приказал – Мигом белый флаг сделать!

Пока красноармейцы сооружали флаг, удивленно спросил:

– Неужели людей жалко? А я-то считал, что чекисты – люди железные.

– Людей-то чего жалеть? – пожал я плечами. – Этих побьют, бабы новых нарожают. Мне монастыря жалко. Вот, расхреначите вы, на хрен, святую обитель, а она историческим памятником окажется, нас с вами в вандалы запишут.

– М-да, товарищ начальник губчека, шуточки у вас, – покрутил головой Терентьев. – Я же вас знаю, человек вы смелый, но зачем самому башку подставлять? Неужели не страшно?

– Страшно, – кивнул я, забирая у красноармейца белый флаг. – Знали бы вы, как мне страшно. Но придется.

[1] Теперь Калевала.

Глава 3. Выбор, сделанный за других

Говорят, снаряд в одну воронку дважды не попадает. Стало быть, не должны меня подстрелить во второй раз. Но на самом-то деле и снаряды в одну воронку влетают, и парламентеры, вроде меня, пулю схлопотать могут. Как пойдет.

Вообще-то, начальникам моего уровня, самим отправляться на переговоры с противником нельзя. Для этого существуют младшие офицеры. А уж лицам, имевшим генеральское звание, самим идти договариваться с заключенными – нонсенс. В принципе, за одно это вышестоящее начальство должно меня разжаловать, и отправить на должность младшего милиционера куда-нибудь на Колыму, или Северный Сахалин. Впрочем, на Сахалин можно и уполномоченным ВЧК отправить, собирать сведения о японцах, обитающих покамест на Южном Сахалине.

Но все мудрые мысли ко мне пришли, когда я уже шел по направлению к обители, некогда святой, а ныне пребывавшей в статусе фильтрационного лагеря, и поворачивать назад уже невозможно.

Помахивая белым флагом и уверяя себя, что мне ни капельки не страшно (ну, разве, совсем чуть-чуть), я подошел к воротам обители и крикнул:

– Граждане! Моя фамилия Аксенов. Я являюсь начальником Архангельского губчека. У вас есть десять минут, чтобы выйти и сложить оружие. В случае сдачи обещаю тщательное разбирательство. Даю слово, что виновники беззакония в отношении вас понесут наказание по всей строгости революционных законов. – Немного подумал, и добавил: – Даю слово, что никто из невиновных не будет наказан. Виновникам мятежа жизнь обещать не стану, но смертью грозить не буду. Сначала разбирательство и следствие. – Кажется, пока в меня не стреляют, внимательно слушают. Уже хорошо. – Десять минут истекут, как только услышите сигнал. Из ворот выходить с поднятыми руками, оружие складывать аккуратно, в кучу не бросать. Нам еще с этим оружием Украину от поляков освобождать.

– Эй, чекист, – услышал я громкий, даже сказал бы «командный», голос из-за ворот.

– Эйкать и тыкать будете в другом месте, – огрызнулся я. – Ко мне обращаться – гражданин начальник губчека.

За воротами зашушукались, и другой голос, тоже командирский, но уже более интеллигентный, с легкой насмешкой спросил:

– Гражданин начальник губчека, а как мы десять минут отсчитывать станем? Часов у нас нет.

– Если офицер не умеет определять время по внутренним часам, место ему в ассенизационном обозе, – так же насмешливо отозвался я, потом спросил: – Судя по ехидным репликам, сдаваться вы не желаете? Что ж, воля ваша. Итак, повторяю – после сигнала жду ровно десять минут. Если просрочите минуту – не обижайтесь, но во второй раз в плен брать не станем.

– Э, подождите, гражданин начальник губчека, – заволновался интеллигент с командирским голосом. – Сигналом что станет?

– Услышите, – усмехнулся я.

Повернувшись, пошел к своим. Пока шел, думал не о том, что могут убить, а о том, что, если получу выстрел в спину или в затылок, будет очень обидно умирать. Хотя, какая разница?

Пока шел эти восемьсот метров или километр, два раза покрывался холодным потом, раза три хотелось ускорить шаг, а то и просто рвануть бегом, но выдержал характер. Дошел.

Встречавший меня командир бригады Терентьев покачал головой:

– Эх, товарищ начальник губчека, ничему-то вас жизнь не учит. – Поймав мой удивленный взгляд, хмыкнул: – Мне Спешилов про ваши шрамы рассказывал.

– Так у кого их сейчас нет, шрамов-то? – попытался я улыбнуться замерзшими, несмотря на теплый май, губами.

– Владимир Иванович, там местное население явилось, – кивнул комбриг куда-то в сторону Холмогор. – Я целый батальон выдвинул, чтобы не пускать, так все равно лезут и лезут.

Ну как же у нас без зевак? Без зевак в нашем деле никуда. И плевать уважаемым горожанам, что здесь может развернуться бой, плевать, что надо бы копаться на огородах, сажать картошку и прочее, так нет же, сползлись, чтобы поглазеть – а что тут интересного происходит? Правда, могло еще и так статься, что среди горожан есть знакомые и родственники задержанных. Я, в свое время, давал команду не отправлять в Холмогоры здешних уроженцев, но все могло быть. Да и родня у местных повсюду.

– Скомандуйте, чтобы поверх голов пару залпов дали, – посоветовал я.

Чтобы разогнать праздношатающихся бездельников лучше стрелять сразу по толпе, так надежнее, но это чересчур.

Терентьев кивнул, и один из его порученцев помчался исполнять приказ. Дождавшись, пока со стороны города не донесутся винтовочные залпы, послышатся ругательства и визг убегающей толпы (не исключено, что кого-нибудь затопчут, но за это я ответственности не несу!), сказал:

– Сигнальте, товарищ комбриг.

Трехдюймовая полевая пушка «просигналила» так, что со звонницы донесся крик боли, во все стороны полетели щепки, куски ограждения и, похоже, тело пулеметчика. Одновременно послышался глухой звон колокола, в который угодил осколок.

Я смотрел на циферблат наградных часов, досадуя, что стрелки идут чересчур медленно. Но через шесть минут из ворот начали выходить заключенные в серых шинелях, с поднятыми руками. Красноармейцы быстро отводили их в сторону, а уже там расставляли в шеренги и брали на прицел.

Последними вышли люди с оружием, в основном, в офицерской форме. Этих мы уводили в другую сторону.

Когда заключенных вывели и взяли под охрану, в монастырь отправили две роты красноармейцев, дав им задание прочесать все здания, осмотреть подвалы, собрать трупы и оружие.

– Восемьдесят четыре винтовки, – доложил один из моих оперативников, считавший оружие.

– Ясно, – кивнул я и тоже прошел на территорию обители.

Эх, как же здесь могло быть хорошо, если бы не изувеченная колокольня, прохудившиеся крыши, и грязно-серый цвет храмов. Но всего хуже, что неподалеку от монастырских врат лежали мертвые тела. Верно, их тут сложили сами мятежники. Красноармейцы, проводившие зачистку, время от времени притаскивали очередной труп. Чисто внешне сложно определить, был ли мертвец заключенным или охранником – дырявые, обтрепанные шинели и у тех, и у других. Но кроме начальника лагеря я никого не знал, а трупа Бубенцова здесь нет. Впрочем, идентификацию проведут без меня.

Еще отыскали четыре винтовки с разбитыми прикладами, принесли изрядно раскуроченный пулемет – он теперь только на запчасти годится. Значит, недостача в двенадцать стволов.

А у высокого и красивого двухэтажного дома, где в прежние времена проживала мать-игуменья, а у нас располагалась оперативная часть и общежитие, догорал костер. Судя по обугленным картонным корочкам, заключенные сожгли свои личные дела, и прочие документы. Хорошо, что я в свое время отдал приказ регулярно присылать мне отчеты, и списки всех содержащихся в лагере. Конечно, это не совсем то, что подробные анкеты, но лучше, чем ничего.

– Товарищ Аксенов! – услышал я крики красноармейцев, доносившиеся от одной из церквей.

Ожидая самое худшее, я едва не бегом помчался к храму, с ворот которого уже сбивали замок. Двери распахнулись, и оттуда начали выходить понурые люди, а первым шел… начальник лагеря Бубенцов, которого мы уже мысленно похоронили. Кажется, это те самые охранники, якобы убитые мятежниками. Удивительное дело, но с них даже не поснимали ни сапоги, ни шинели.

– Вот, товарищ начальник, – ринулся ко мне Бубенцов. – Видите, до чего нас контра довела!

Не слушая криков, взял под локоток начальника лагеря – теперь уже бывшего, повел его к трупам.

– Это кто? – поинтересовался я, показывая на мертвые тела.

– Контра, расстрелянная по моему приказу, – принялся объяснять Бубенцов. – Им, видите ли, хлебный паек маленький выдают, решили права качать – мол, жрать нечего, выражаем протест. Вот я и приказал расстрелять для острастки.

– Потери среди личного состава есть?

– Нету. Они нас просто скрутили.

– И как это им удалось? – поинтересовался я.

– Да врасплох они нас застали, товарищ начальник губчека. Мы первую партию расстреляли, а трупы заставили внутрь снести. Они снесли, а потом в других камерах орать стали. Я и решил, что надо зайти, да утихомирить.

– И в камеры с оружием зашли? – хмыкнул я.

– Так кто его знал, что так пойдет? – скривился бывший начальник лагеря. – Так контра, она и есть контра.

Пожалуй, самовольный расстрел заключенных Бубенцову бы и сошел с рук, а вот нарушение первого правила конвоирования и охраны – никогда не входить с оружием в камеру с заключенными, нет.

– Комиссар где?

– Так вон он, – махнул Бубенцов рукой в сторону своих подчиненных, уже изрядно повеселевших, и заорал: – Товарищ Иволгин, иди сюда!

Подбежал комиссар – худосочный парнишка лет двадцати пяти, с синяком под глазом.

– Иволгин, вы почему не пресекли преступные действия своего начальника? – Бубенцов попытался возмущаться, но я, пристально посмотрев ему в глаза, сказал, напустив в голос побольше льда: – Гражданин Бубенцов, станете говорить, когда я вам разрешу. Н-ну, – кивнул комиссару, – я весь во внимании.

– Да я пытался, – смущенно ответил Иволгин, словно бы невзначай трогая фингал.

– Все ясно, – хмыкнул я. Повернувшись к бойцам, с любопытством прислушивавшимся к нашему разговору, приказал: – Под арест обоих.

Иволгин вжал голову в плечи и понуро зашагал, а Бубенцова, попытавшегося спорить, пришлось вразумлять тычками приклада.

Для меня картинка уже сложилась, и можно даже не проводить допросов и опросов. И Бубенцов виновен настолько, что вряд ли трибунал оставит его в живых, и Иволгина из комиссаров надо гнать поганой метлой, а что мне с мятежниками-то делать? С точки зрения собственного самосохранения бывшие белогвардейцы поступили абсолютно правильно. Но факт мятежа в лагере был? Был. Никого из охраны или чекистов не убили? Да, не убили. Но охрану обезоружили? Обезоружили. Чекистов не избили? Не избили. Но документы уничтожили? Да, уничтожили. И все, кажется сладко и гладко, но всегда вмешивается то самое «но», из-за которого чего я просто обязан их наказать, вплоть до высшей меры.

Я пошел к офицерской шеренге.

Пройдясь вдоль строя, всматривался в небритые и изможденные лица, пытаясь отыскать хотя бы одно знакомое, но не узрел среди них ни посетителей библиотеки, ни кого-то еще, с кем меня сводила судьба в прошлом году. Особенно желал увидеть того офицера – не упомню уже ни его звания, ни фамилии, что сберег меня от службы в армии Северного правительства и выдал «белый билет».

Развернувшись лицом к строю, спросил:

– Где еще двенадцать человек?

Ответа я не дождался, но и так ясно – пустились в бега. Что ж, список заключенных у нас есть, прикинем, кто отсутствует. Бегай, не бегай, но беглецов мы все равно отыщем.

– Товарищ Терентьев, – обратился я к командиру бригады. – Распорядитесь организовать погоню.

– Слушаюсь, – вскинул ладонь к фуражке комбриг, и отправился выполнять приказ.

В принципе, Терентьев мог бы его и не исполнять, поволокитить – я для него не начальник, но бывший подполковник человек умный и понимал, что иногда приходится выполнять приказы и других ведомств, особенно если это ведомство Чрезвычайная комиссия.

– Граждане военнопленные, – обратился я к строю. – Я с глубокой радостью сообщаю, что ваши ходатайства о вступлении в ряды Красной армии – подчеркиваю, о добровольном вступлении, рассмотрены и удовлетворены. Также довожу до вашего сведения, что Совет народных комиссаров принял постановление о том, что все бывшие офицеры белой армии пожелавшие воевать с нашим врагом на Западном направлении получают амнистию.

Несколько секунд строй молчал. Потом с правого фланга послышался уже знакомый голос интеллигентного командира.

– Товарищ начальник губчека, а что за война на Западном направлении? С немцами, что ли? Так вы с ними мир заключили.

Вот те раз! Нет, комиссара лагеря надо не поганой метлой гнать, а тоже отдавать под трибунал, если он не проводит для заключенных политинформаций. Но, с другой стороны, это в какой-то мере и моя вина, если не поставил руководству лагеря задачу не только проводить анкетирование и перекрестные допросы, но и доводить до сведения заключенных политическую линию партии и правительства, а также важнейшие новости. Как их «перековывать», если бывшие солдаты и офицеры не знают текущих событий?

– На Западном направлении, уважаемые граждане белогвардейцы – бывшие белогвардейцы, у нас война с поляками. В апреле сего года Польша совершила подлое и вероломное нападение на нашу молодую республику, и сумела захватить огромную территорию. Три недели назад польские уланы гарцевали по Крещатику.

Граждане офицеры, нужно сказать, отреагировали индифферентно. Запереглядывались, запожимали плечами. Кажется, им абсолютно фиолетово, что копыта польских коней топчут земли Малороссии да еще и роняют свои «яблоки» на лучший в мире чернозем. Похоже, я не сумел зажечь в их сердцах чувства любви к родине. Странно. Получается, либо врут исторические источники, описывавшие волну патриотизма, охватившую Россию весной тысяча девятьсот двадцатого года, либо мне офицеры попались неправильные, «непатриотичные». А, может, из меня оратор хреновый, так тоже бывает. Нет, источники врать не могут, и офицеры должны беречь и охранять родину, как бы она с ними не обошлась. Значит, все-таки дело во мне. Впрочем, я в комиссары не записывался, для этого специальные люди есть, вроде Витьки Спешилова. Был бы тут мой друг комиссар, уж он-то бы сумел из пепла разжечь пламя, а господа офицеры сейчас бы с песнями и плясками бежали в сторону Западного фронта. Стало быть, зайдем с другого конца.

Я вздохнул, набрал в грудь воздуха и начал объяснять по новой.

– Итак, граждане бывшие офицеры. Объясняю еще раз. В последний. У каждого человека есть выбор, и важно, чтобы этот выбор был сделан правильно. Вы собственный выбор сделали добровольно вступив в ряды РККА. Уверяю вас, дорогие мои бывшие заключенные, что ваш выбор был сделан правильно. Есть вопросы?

Кажется, господа офицеры тоже осознали, что сделали правильный выбор, потому глупых вопросов задавать не стали.

Ай да я! Все-таки смог их зажечь. А то, что пришлось для этого плеснуть немножко керосинчика, так это уже неважно. Важно, что вместо восьмидесяти четырех трупов, закопанных даже не на кладбище, а прямо здесь, возле монастырских стен, Красная армия получит несколько десятков ротных и батальонных командиров. А там, как знать, может, именно они и переломят ход сражений на Западной фронте?

Командир бригады Терентьев, успевший отдать приказ подчиненным, смотрел немного неодобрительно. Странно… Ведь он и сам из бывших офицеров. Впрочем, если он из тех, кто перешел под красные знамена сразу после победы революции и без колебаний, то к перебежчикам из лагеря белых станет относиться соответственно. Это с рядовых солдат какой спрос? Сегодня у белых, завтра у красных, потом и вовсе у черных (которые анархисты) или зеленых. А идейные офицеры, как я уже успел заметить, что с той, что с другой стороны, друг друга не щадят, что бы о том не писали авторы исторических романов.

Подозреваю, бывший подполковник с удовольствием бы поставил всех мятежников на берегу Северной Двины и приказал пулеметному взводу открыть огонь. Хороший комбриг товарищ Терентьев, но начдивом, а уж тем более командармом ему не стать.

Впрочем, объяснять свои действия командиру бригады, при всем моем уважении к нему, я не стану. И вот еще что… Мне же надо отыскать зачинщиков, кого-то примерно наказать. Вот как поймаем беглецов, на них все и повесим.