Текст книги "Сказки на всякий случай"

Автор книги: Евгений Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

УКАЗКА, КОТОРАЯ ЗНАЛА ВСЁ

Это так Указка‑Которая‑Знала‑Всё сама про себя говорила: я, дескать, указка, которая знает всё. Сперва, когда она во всеуслышание что‑нибудь подобное заявляла, ей не верили и не обращали на её слова никакого внимания. А потом стали смеяться над ней… Но в один прекрасный день смеяться надоело – тогда‑то к указке и пристало это насмешливое прозвище: Указка‑Которая‑Знала‑Всё. Впрочем, постепенно вокруг забывали, что это только насмешливое прозвище, и начинали думать, что такое у указки имя… а вскоре стали относиться к ней с почтением – как к указке, которая действительно знает всё: почему же иначе её, дескать, называют «Указка‑Которая‑Знала‑Всё?» Такие вот, стало быть, произошли перемены… и в них, вообще‑то говоря, нет ничего удивительного: так, к сожалению, часто случается.

Указка‑Которая‑Знала‑Всё работала в школе. Ею преподавали географию и историю.

Когда нужно было показать какую‑нибудь страну, какой‑нибудь океан или какие‑нибудь горы, всегда прибегали к её помощи. Указка‑Которая‑Знала‑Всё точно очерчивала соответствующее пространство на карте – и сомнений не оставалось: это и была Та Самая Страна, Тот Самый Океан или Те Самые Горы.

Или когда требовалось выяснить, какими путями достигали Европы путешественники и торговцы в древности, брали Указку‑Которая‑Знала‑Всё и опять вели ею по карте. И тут, конечно, тоже никаких сомнений не оставалось: именно Этими Самыми Путями путешественники и торговцы в древности и достигали Европы!

Ясно, что Указку‑Которая‑Знала‑Всё в школе ужасно боялись – и всегда тщательно готовились к урокам, чтобы не сердить её.

Потому‑то со временем Указка‑Которая‑Знала‑Всё стала считать себя ну‑у… если не самим Господом Богом, то, во всяком случае, правой рукой Господа Бога. Как будто всё вокруг принадлежало ей одной…

Она прямо так и говорила:

– Ну‑ка, посмотрим, где тут у меня Индия?

Или:

– Куда же у меня Люксембург сегодня запропастился?

Или:

– Надо проверить, на месте ли мои Гималаи!

Ужас, одним словом. И ни к чему хорошему это, конечно, привести не могло… так что уже довольно скоро к Указке‑Которая‑Знала‑Всё стали обращаться с куда большим трепетом: дескать, простите, пожалуйста, за беспокойство, но не покажете ли Вы нам, где находится Ваш Северный Ледовитый Океан?

А Указка‑Которая‑Знала‑Всё ещё и капризничать начинала:

– Я же только позавчера вам Северный Ледовитый Океан показывала! Сколько ж раз надо показывать‑то? Могли бы запомнить наконец!

И так вот капризно далее…

А ещё через некоторое время поблизости от доски появилось странное такое объявление:

«Объявление.

Северный Ледовитый Океан и прочие океаны, а также озёра и большие реки будут отныне показываться только раз в неделю – по понедельникам, с 9.00 до 10.00. Горы, хребты и возвышенности можно увидеть по вторникам, с 11.00 до 12.00. Равнины, низменности и подобную чушь показываю только по средам, с 14.30 до 15.00. Показ государств и столиц – по четвергам, с 16.45 до 17.00. Остальные дни – выходные. Подпись: Указка‑Которая… и так далее».

Хочешь не хочешь, а с объявлением этим приходилось считаться. Спросит кто‑нибудь учителя в пятницу: где, скажем, находится Индонезия, – а учитель в ответ: «В следующий четверг покажу». Вот и жди аж целую неделю! Но делать, как говорится, нечего…

Дальше – больше. Рядом со старым объявлением стали появляться другие. Например, такое:

«Объявление.

Доступ в горы отныне закрыт навсегда. Подпись: Указка‑Которая… и так далее».

Теперь уж приходилось смиряться с тем, что школьники никогда не узнают, где находятся те или иные горы. Но поделать было ничего нельзя: с Указкой‑Которая‑Знала‑Всё не поспоришь!

…а однажды в понедельник в класс пришла новая учительница. Познакомившись с учениками, она спросила:

– Кто покажет мне, где находится Индонезия?

И один Двоечник ответил:

– Это у нас раньше четверга никак не получится…

Тут Учительница рассмеялась, вызвала его к карте, дала ему Указку‑Которая‑Знала‑Всё, и Двоечник отправился в Северную Америку и стал там искать Индонезию: Указка рассеянно бродила по карте и никак не могла сообразить, куда ей двигаться…

Тогда все ученики очень удивились и заявили Учительнице:

– Это ужасно странно! Потому что раньше Указка знала всё.

И всегда всё правильно показывала.

А Учительница покачала головой:

– Ни одна на свете указка ничего не знает. Все указки на свете только указывают. А знать и указывать – это совершенно разные вещи, дорогие мои!

С этими словами Учительница сама взяла Указку‑Которая‑Знала‑Всё и правильно показала ею, где находится Индонезия. К слову сказать, Указка очень сильно сопротивлялась, потому что по понедельникам никогда не показывала государств. Учительница даже была вынуждена нажать на Указку, чтобы та не крутилась. Тут Указка‑Которая‑Знала‑Всё и сломалась пополам.

Так что во вторник Учительница пришла в класс с новой указкой. Указка эта была очень симпатичная и совсем молодая. Когда‑нибудь и ей, конечно, тоже предстояло превратиться в Указку‑Которая‑Знала‑Всё. Правда, ещё очень не скоро!..

ФРАК СО СТАЖЕМ

Фраки бывают очень старые – просто настолько старые, что порой только диву даёшься: до чего же, дескать, старый фрак! Мало того, что давно никуда в гости не ходит, – даже и сидит плохо… И не помнит ничего! Про такие фраки как раз и говорят: фрак со стажем…

А стаж – это сколько лет фрак прослужил. Если десять лет прослужил – десять лет стажа, если двадцать, то двадцать лет… и так далее – скажем, до ста лет. Больше ста лет ни один фрак не прослужит: вытрется весь или порвётся… непригодным, одним словом, станет!

Итак, фраки бывают очень старые. Это, кстати, потому, что их, вообще‑то, берегут: свой собственный фрак редко кто заводит – нечасто ведь фрак в жизни нужен бывает. А когда бывает нужен, его всегда напрокат можно взять. Так все и поступают… правда, конечно, делают вид, будто фрак их собственный и вообще новый. Только какой же он новый, когда сидит плохо и не помнит ничего?

– Что ж Вы ничего не помните‑то? – сказала Фраку‑со‑Стажем золотая Заколка‑для‑Галстука. – Мы же с Вами прошлой весной встречались – на приёме в одном посольстве! Там ещё подавали осетрину в вине… как такое можно забыть? И на жене посла было платье цвета свежей ветчины! А один дикий человек даже перепутал платье с ветчиной – отрезал кусок рукава и съел…

– Не помню, – сказал Фрак‑со‑Стажем.

– А я помню! – вмешалась Сумочка‑в‑Жемчугах. – И ещё помню, как мы с Вами, дорогой Фрак‑со‑Стажем, совсем рядом стояли – около одного праздничного стола, на котором был рольмопс!

– Кто был? – в ужасе спросил Фрак‑со‑Стажем.

– Рольмопс, – вздохнула Сумочка‑в‑Жемчугах. – Селёдка, скрученная в рожок. И залитая винным соусом.

– Бедная селёдка! – вздохнул Фрак‑со‑Стажем. – А впрочем… не помню…

Золотая Заколка‑для‑Галстука и Сумочка‑в‑Жемчугах переглянулись: память Фрака‑со‑Стажем, и правда, совсем никуда не годилась! Их оскорбляло, конечно, не то, что он не помнил событий, – их оскорбляло то, что он не помнит их. Да и сами посудите: разве по‑настоящему воспитанный гость забудет золотую Заколку‑для‑Галстука и Сумочку‑в‑Жемчугах?

– А вот меня‑то Вы уж, конечно, не могли забыть! – подлетел к Фраку‑со‑Стажем Шёлковый Галстук, весь в королевских коронах. – Мы с Вами, помнится, долго вместе у окна стояли, когда кофе подавали… с миндальными пирожными!

Фрак‑со‑Стажем изо всех сил напряг память, но… увы! Ни кофе, ни миндальных пирожных, ни самого Шёлкового Галстука, всего в королевских коронах, не обнаружилось в его памяти. И вот тут‑то Фрак‑со‑Стажем действительно расстроился.

«М‑да, – сказал он себе. – Память совсем сдаёт! Скоро меня, разумеется, забросят на чердак, где мне с такой дырявой памятью только и место. Поразительное всё‑таки дело: на ткани ни одной дырочки, а память – дырявая!»

Шёлковый Галстук, весь в королевских коронах, ждал ответа… а поблизости от него ждали того же ответа и золотая Заколка‑для‑Галстука, и Сумочка‑в‑Жемчугах. Фрак‑со‑Стажем хотел было сказать что‑нибудь вроде: «Да разве Вас забудешь!» – но вместо этого услышал, как сам же и произносит:

– И Вас, к сожалению, не припомню… Прошу извинить!

– Да‑а‑а… – во всеуслышание пропел Шёлковый Галстук, весь в королевских коронах. – В таком старом фраке уже стыдно и появляться!.. – Тут он насмешливо взглянул на Фрак‑со‑Стажем и спросил: – Надеюсь, это последний Ваш выход?

– Скорее всего, да, – тихо ответил Фрак‑со‑Стажем и отошёл к сцене, на которой Маленькая Скрипка исполняла какой‑то головокружительный этюд Паганини – самого сложного скрипичного композитора в мире.

Маленькая Скрипка впервые была в таком высоком собрании и страшно волновалась, от этого волнения струны у неё ходуном холили, а смычок дрожал. Впрочем, слушали Маленькую Скрипку, слава Богу, не очень внимательно. Да вот… оказалось, что только до поры до времени не очень внимательно: стоило Маленькой Скрипке споткнуться и на минуточку остановиться – взгляды всех присутствующих обратились к ней.

А она, оказавшись в центре внимания, издала некрасивый аккорд и примолкла.

– Что с Вами, Маленькая Скрипка? – В полной тишине голос спросившего прозвучал как гром среди ясного неба.

И тут Маленькая Скрипка расплакалась. Она горестно всхлипывала – и сквозь эти всхлипы с трудом можно было различить слова:

– Я забыла… я забыла, как дальше!

Всем стало неловко.

– Минуточку, – вмешался вдруг Фрак‑со‑Стажем. – Я помогу Вам. Я помню, как дальше!

…рассказывают, что таких аплодисментов никогда не слышала ни одна скрипка, а тем более – ни одна маленькая скрипка! А наша Маленькая Скрипка… мало того что без запинки доиграла этюд до конца, она ещё и доиграла его так, что почти все присутствовавшие навсегда потеряли покой!

– Ничего удивительного, – сказал Шелковый Галстук, весь в королевских коронах, Сумочке‑в‑Жемчугах. – Наверное, этот фрак когда‑то принадлежал дирижёру. Потому он и помнит музыку. Но зато, кроме неё, он ничего не помнит!

И Сумочка‑в‑Жемчугах от всего сердца согласилась с ним.

А мы, наверное, возьмём да от всего сердца и не согласимся. Ибо, в конце концов, каждый решает для себя сам, что ему помнить, а что – нет!

РАКОВИНА С ОКЕАНОМ ВНУТРИ

…и в один прекрасный день у двух диванных подушек просто лопнуло терпение – именно так внезапно оно всегда и бывает. Это, конечно, не означает, что диванные подушки взорвались, по комнатам полетели пух и перо, а все подумали, что настала зима, и стали натягивать на себя тёплые вещи… отнюдь нет! Терпение у диванных подушек лопается так же, как и у людей, а когда у людей лопается терпение, они просто‑напросто оказываются не в состоянии больше терпеть того, что прекрасно терпели раньше.

Вот и диванные подушки оказались не в состоянии больше терпеть присутствия в комнате Раковины‑с‑Океаном‑Внутри.

– У меня есть один знакомый жучок, он живёт где‑то в стене за моей спиной, – заговорщически сказала Первая Диванная Подушка Второй Диванной Подушке. – Его имя Древоточец. И сегодня я наконец попрошу его разобраться с этой раковиной.

– Дре‑во‑то‑чец, – по слогам повторила Вторая Диванная Подушка. – Что означает это имя?

– Ах, точно я не помню, – призналась Первая Диванная Подушка. – Но как раз сейчас он поедает стены нашего дома… у него, видите ли, очень мощные челюсти. Не знаю, когда именно, но однажды в конце концов он съест эти проклятые стены – и мы окажемся на свободе, под открытым небом.

– Скорей бы уж! – мечтательно вздохнула Вторая Диванная Подушка, совсем не задумываясь о том, что двум диванным подушкам делать на свободе, под открытым небом…

– Однако речь сейчас не об этом, – не позволила ей мечтать Первая Диванная Подушка. – Сейчас речь о том, что у нас с Вами лопнуло терпение.

– Ах, да! – тут же вернулась в реальность Вторая. – У нас именно что лопнуло терпение! Ибо каждый, кто приходит в дом, немедленно прикладывает ухо к этой уродливой раковине, которая валяется на подоконнике. В то время как уши, со всей очевидностью, существуют не для того, чтобы прикладывать их к раковинам, а для того, чтобы прикладывать их к подушкам. Потому мы и называемся – под‑ушки.

– И каждый не только прикладывает к ней ухо, – с яростью продолжала Первая Диванная Подушка, – но ещё блаженно улыбается и говорит: «Я слышу, как шумит океан!»

– И у нас, стало быть, лопнуло терпение, – подытожила Вторая Диванная Подушка и с недоумением закончила: – А при чем тут Ваш Древоточец, который поедает стены?

– Я попрошу его ночью заползти в эту раковину и посмотреть, что там у неё внутри на самом деле. Очень сомневаюсь, что там может поместиться океан… океан раз в пять больше, чем эта раковина!

– Значит, океана там не обнаружится – и тогда мы расскажем всем гостям, что ничего такого внутри у этой раковины нету! – наконец дошло до Второй Диванной Подушки.

Первая Диванная Подушка посмотрела на неё как на безумную.

– Да кто ж нам с Вами поверит, голубушка, если мы такое начнём ни с того ни с сего рассказывать‑то? Кому же не понятно, что ни одна подушка не может заглянуть внутрь раковины… они ведь, раковины эти, все извилистые внутри! Подушке в них ни за что не пролезть.

– Хм, но… но если нам всё равно никто не поверит, зачем же посылать туда Вашего Древоточца?

– А затем, что у него мощные челюсти, пуховая Вы голова! И этими мощными челюстями он прогрызёт в раковине огромную дыру. Тогда‑то всем и каждому даже без нас станет понятно, что океана не может быть в дырявой раковине.

– Вы гениальны, – просто сказала Вторая Диванная Подушка. – В мою пуховую голову такого злодейства никогда бы не пришло! – Она немножко помолчала и всё‑таки спросила на всякий случай:

– А не опасно посылать Вашего Древоточца в раковину? Вдруг там действительно океан?

Первая Диванная Подушка вздохнула и с презрением произнесла:

– Не хватало только, чтобы и Вы начали повторять эти глупости вслед за остальными!

Вторая Диванная Подушка очень смутилась и больше вопросов не задавала. А вечером обе они уже провожали Древоточца в раковину.

Древоточец оказался бравым малым, состоявшим почти из одних челюстей. Огромные эти челюсти с трудом размещались на микроскопическом рыльце и без конца двигались – Вторая Диванная Подушка даже испугалась, как бы Древоточец тут же не загрыз кого‑нибудь из них. А тот, увидев её испуг, произнёс с неприятной улыбкой:

– Не бойтесь, мадам! Я не прикасаюсь к подушкам. Не очень‑то большая радость – загрызть Вас, а потом услышать от родных и близких: у тебя, дескать, рыльце в пуху!

Сказав так, Древоточец бодро отправился заползать в раковину.

В доме стало тихо. Тем не менее диванные подушки изо всех сил напрягали слух, чтобы как можно отчётливее слышать скрежет прогрызаемой насквозь раковины.

…а скрежета всё не было и не было. Впрочем, когда они совсем уже отчаялись, до них всё‑таки донеслись звуки – правда, совсем не те, которых они ожидали.

– Плюх! Буль‑буль‑буль…

Диванные подушки в ужасе посмотрели друг на друга: они знали, что такие звуки издают те, кто падает в воду и идет ко дну.

Впрочем, шум океана тотчас же и заглушил эти неожиданные звуки…

ЛАВРОВЫЙ ЛИСТ, РАЗОЧАРОВАННЫЙ В ЖИЗНИ

Не каждый мог похвастаться таким прошлым, как у Лаврового Листа. Были времена, когда из него сплетали венки и венчали ими победителей. Победители въезжали в Древний Рим на слонах и тут же подставляли головы народу, который обожал возлагать на эти головы лавровые венки, что означало славу. А до славы победители были просто сами не свои. И понятно, что ни одна победа в древности не обходилась без Лаврового Листа.

А вот уж как оно случилось, что с голов победителей Лавровый Лист угодил прямо в суп, – до сих пор остаётся загадкой. Это как если бы вдруг горностаевыми мантиями, которые так любили носить короли, вдруг начали полы мыть… Но что случилось, то случилось – ив настоящее время Лавровый Лист был полностью разочарован в жизни.

– Ах, я полностью разочарован в жизни! – то и дело доносились его вздохи из кастрюли с супом. – Жизнь теперь лишена для меня всякой прелести.

– А какая же такая прелесть была в Вашей жизни раньше? – с любопытством спросила его Поварёшка, зависшая над кастрюлей.

– Вас, скажите‑ка Вы мне, как зовут? – поинтересовался Лавровый Лист, присматриваясь к ней.

– Поварёшка, – не задумываясь, ответила Поварёшка.

– По‑ва‑рёш‑ка? – ужаснулся Лавровый Лист. – А полное имя… простите?

– Это какое Вы имеете в виду? – начала задумываться Поварёшка.

– Полное! – строго повторил Лавровый Лист. – Например, у Книжки полное имя Книга, у Ножки – Нога, у Кочерёжки – Кочерга, а у Вас?

– Наверное, Поварёга… – совсем уже задумалась Поварёшка. – Или Поварга. Или… Нет, Вы знаете, мне кажется, что Поварёшка – это и есть мое полное имя!

– По‑ва‑рёш‑ка… – ещё раз повторил Лавровый Лист и содрогнулся. – Боюсь, что с таким именем, как у Вас, не следует интересоваться моим прошлым… Я, видите ли, благороден. Благороден и вечнозелен.

Поварёшка перестала задумываться и, в упор глядя на Лавровый Лист, бестактно заметила:

– Что‑то в данный момент Вы не вечнозелены. Вы, скорее, болотны. И скрючены. Но, может быть, данный момент не относится к Вечности!

– К Вечности относятся все моменты, в том числе и данный, – наставительно произнёс Лавровый Лист и добавил: – К сожалению… Ибо как раз в данный момент жизнь и лишена для меня всякой прелести.

– Ну, давайте уже наконец про прелесть, – устало взмолилась Поварёшка, всё ещё вися над кастрюлей и не решаясь зачерпнуть супа.

– Да Вам бесполезно рассказывать! – вздохнул Лавровый Лист. – Вы никогда не поймёте, как это больно – упасть с головы героя в кастрюлю с супом…

– Конечно, не пойму! – согласилась Поварёшка. – Я часто падаю в кастрюлю с супом – это совсем не больно.

– Но Вы же не с головы героя падаете в кастрюлю с супом!

Тут Поварёшка опять ненадолго задумалась и призналась:

– Нет, не с головы… А Вы зачем росли на голове героя?

– О‑о… – застонал Лавровый Лист. – Я, конечно же, не рос на ней, глупая Вы Поварёшка! Я её, простите, венчал!

– Вы её, простите, – что?

– Венчал! То есть был возложен на неё, украшал её собою – понимаете?

– Не понимаю… – честно сказала Поварёшка. – Я не понимаю, как Вами, таким… таким малосимпатичным, вообще можно кого‑либо украсить! А уж на голову Вас положить… – это, я извиняюсь, полный идиотизм!

– Идиотизм? – взревел Лавровый Лист из кастрюли. – Да за одно моё прикосновение ко лбу люди каких‑нибудь две тысячи лет назад готовы были всё отдать!

– Две тысячи лет назад? – опешила Поварёшка. – Значит, Вы такой несвежий?

Лавровый Лист выдержал долгую паузу и, даже не взглянув на собеседницу, сказал:

– Вы дура, Поварёшка!

– Ах, дура? – возмутилась та и, подцепив Лавровый Лист, вылилась в первую же подставленную ей тарелку.

После того как Поварёшка кончила своё дело, её погрузили в кастрюлю, и она не могла больше следить за обедом. А когда её вынули из кастрюли и понесли мыть, она на всякий случай обвела глазами стол и увидела на одной из тарелок прилипший к краешку Лавровый Лист.

– Там ему и место! – удовлетворённо сказала сама себе Поварёшка, которая всё‑таки в душе побаивалась: а не окажется ли вдруг этот малосимпатичный Лавровый Лист на голове одного из гостей после обеда!

НАСТЕННЫЙ БАРОМЕТР, КОТОРЫЙ ЧАСТЕНЬКО ВРАЛ

Можете не сомневаться, Настенный Барометр прекрасно знал, что врать нехорошо. И если бы его спросили: «Настенный Барометр, хорошо ли – врать?» – то он бы, конечно, сразу ответил: «Нет, врать нехорошо». Но, тем не менее, он врал. Причем врал частенько. И это всех вокруг ужасно раздражало.

– Вы когда врать‑то перестанете? – спрашивала Настенный Барометр Кукушка, специально для этого выскакивая из часов на пять минут раньше. – Почему у Вас стрелка показывает на «тепло и солнечно», когда на улице холодно и пасмурно?

– Потому что будет тепло и солнечно, вот увидите, – твёрдо отвечал Настенный Барометр.

Но, понятное дело, врал.

– Вы и третьего дня это говорили, – напоминала Кукушка, – а теплее и солнечнее не стало. Стало ещё холоднее и пасмурнее, вот!

– А по‑моему, стало теплее и солнечнее… – возражал Настенный Барометр и безнадёжно глядел за окно.

– Нет, ну подумайте, – возмущалась Кукушка, – Вы ведь даже и сейчас смотрите всем прямо в глаза и врёте! Эй, Градусник, – кричала она в форточку, – что там у Вас?

Градусник висел за окном на улице и трясся.

– Что‑что! – брюзгливо откликался он. – Холод собачий, вот что! Всего три градуса выше нуля – и это в апреле‑то!

– А Вы говорите – тепло и солнечно! – оборачивалась Кукушка к Настенному Барометру. – Ну, как Вам после этого верить?

И она опять залетала в часы, дурным голом прокричав перед этим целых четырнадцать раз.

Впрочем, Настенному Барометру так и так никто давно не верил. Все знали, что когда он показывает «лёгкая облачность» – жди бури, а когда «тепло и солнечно» – готовься к продолжительным холодам и дождям. Стрелка его постоянно находилась по правую сторону шкалы, а на правой стороне шкалы всё всегда в порядке. Это на левой располагаются низкие облака, штормы и ливни… но туда стрелка Настенного Барометра просто в жизни не наведывалась, словно бы и не было никакой левой стороны шкалы.

– Он всё время уклоняется вправо! – то и дело уличал Барометр Нудный‑Пренудный Маятник, сам равномерно качавшийся то вправо, то влево. – Между тем в мире должно быть равновесие – иначе никакого порядка не будет. Сколько вправо качнулся – столько же и влево качнись… на том Земля стоит! – И Нудный Пренудный Маятник демонстрировал, как всё это надо проделывать, в надежде, что когда‑нибудь Барометр поймёт. Но Барометр не понимал.

– Вы же из‑ме‑ри‑тель‑ный прибор! – взывал к Барометру Сумасшедший Счётчик. – Вы не можете позволить себе ни малейшей небрежности!

– Я и не позволяю, – упорствовал Барометр. – Вы можете упрекнуть меня в чём угодно, только не в небрежности: я очень внимательно слежу за погодой.

– Тот, кто внимательно следит за погодой, не путает «ясно» с «пасмурно»! – надрывался Сумасшедший Счётчик и бегал так быстро, что счета за электроэнергию измерялись уже пятизначными цифрами.

Только Барометр не путал «ясно» с «пасмурно». Барометр вообще не путал ничего ни с чем. Дело было просто в том, что он всегда надеялся на лучшее… и не его вина, что лучшее обычно заставляло себя долго ждать. Не его вина, что вместо солнца, на которое он так надеялся, приходили тяжёлые грозовые облака, вместо тепла – холод, вместо спокойного дня – шторм… Не его вина, что мир так часто обманывал его ожидания.

…а как‑то зимним утром в комнате заболел один цветок. Он вдруг весь пожелтел и пожух и уже через несколько дней превратился в пучок сухой соломы. Что с ним только ни пытались делать! И поливали его сахарной водой, и пересаживали в другой горшок, и меняли землю на специальную, купленную в цветочном магазине, – ничего не помогало.

Вызвали знакомого Садовника. Садовник пощупал пучок соломы руками, посмотрел на него через лупу и сказал:

– Пройдёт ещё несколько дней – и его можно будет хоронить.

– И это всё, что Вы можете сказать? – с ужасом спросили Садовника.

– Да нет… – отвечал тот. – Только что ж говорить о несбыточном? Цветок спасло бы, пожалуй, несколько очень тёплых дней, проведённых под открытым небом, но таких дней не бывает зимой.

Ответив так, знакомый Садовник ушел домой грустными шагами.

– Что у нас на термометре? – поинтересовался кто‑то.

– Минус двадцать семь.

– А на барометре?

– На барометре – как всегда… «тепло и солнечно».

– Хоть бы уж в такую‑то минуту вёл себя подобающим образом! – сказал Нудный‑Пренудный Маятник Сумасшедшему Счётчику.

Все промолчали, а вечером накануне следующего дня Барометр обратился к миру с вот какими тихими словами:

– Дорогой Мир! Ты всегда обманывал мои ожидания. Ты никогда не шёл навстречу моим прогнозам. Но я всегда любил тебя и ни единого раза на тебя не обиделся. Мне казалось, что – как бы там ни было – мы с тобой всё равно большие друзья. Не заслужил ли я многолетним терпением, чтобы ты один раз пошёл мне навстречу? Сегодня я, как всегда, буду предсказывать «тепло и солнечно»… к чему огорчать людей ожиданием бед? Но сегодня – в отличие от всех остальных дней – пойди мне навстречу, только один раз, прошу тебя! Подари нам всем несколько тёплых летних дней, чтобы этот милый цветок на окне выздоровел!

В тот же миг стрелка Барометра ушла совсем далеко вправо – туда, где никогда ещё не бывала.

И тут настало лето. Недолгое – с восьмого января по пятнадцатое. Однако этих дней хватило на то, чтобы цветок на окне выздоровел.

А когда за окном опять завьюжило, он удивлённо огляделся и сказал: «Как быстро в этих краях наступает зима!»