Текст книги "Морской князь"
Автор книги: Евгений Таганов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Засмеялись и все ополченцы. Лицо же Суниты из коричневого сделалось серым, она тяжело опустилась на снег и закрыла себе голову платком. Абхей с Ишой подхватили ее под руки и с трудом почти навесу повели в назначенную им гридницу.
Солнце уже давно перевалило за полдень, но это не остановило Дарника: оставив Дулея с четырьмя хазарами в веже, он с остальными ополченцами поскакал в Варагес. Хотелось как можно скорее приступить к новой странице своей жизни, в которой ему предстояло быть полным хозяином самому себе.
Вторая часть
1
Переселение в Смоль самым благотворным образом отразилось на князе Дарнике. После нескольких месяцев подавленного, угнетенного состояния для него наступил период ясности и душевной бодрости. Не подчиняться обстоятельствам, а навязывать обстоятельствам свою волю – это всегда получалось у него лучше всего. Так было и сейчас. Как он и предвидел, тервиги с облегчением встретили его намерение переправить смольцев и хазар в придорожную крепость и с готовностью стали снабжать его всем необходимым. Мясные припасы были получены бесплатно за соучастие в загонной охоте, пять коров с быком – в качестве приданого женатым хазарам, пилы, рубанки, лопаты, кухонные принадлежности – за фунт пряностей от манушей, зерно, крупы, овощи, ткани, шерсть, войлок – за два меча из тайных княжеских запасов. Разумеется, сам Дарник в торговых сделках участия не принимал, для этого он назначил знаменосца Беляя, сделав его своим тиуном-управляющим. Обеспечивать женами смольцев князю тоже не пришлось; узнав, что в Утес им уже не возвращаться, те сами озаботились своей семейной жизнью, и скоро за женами хазар в Смоль отправились еще с десяток варагесок с хорошим приданым в виде телег и отары овец. Пополнились ряды смольских жителей и полудюжиной детей: двумя дочерьми и четырьмя младшими братьями новых смольских жен. Вместе с княжичами и детьми манушей они составили столь шумную детскую ватагу, что Рыбья Кровь распорядился каждое утро выгонять их за ворота вежи.
– Вы должны среди этой детворы занять главенствующее положение, – наказал Дарник сыновьям, едва только в Смоль пожаловали варагесские мальчишки.
– А как? – недоумевали княжичи. – Если мы даже языка их не понимаем. А мануши вообще только своих старших слушаются.
– Не позволяйте себе ни в чем терпеть неудачи.
– Ты нам прежде говорил, чтобы мы не позволяли себе ломать руки и ноги, а теперь говоришь быть во всем лучше всех, – спорил на правах старшего отпрыска Смуга.
– Верховодство вовсе не значит, что вы должны быстрей всех скакать или лучше драться на деревянных мечах. Хотя в этом тоже ни от кого отставать не стоит, – терпеливо внушал отец. – Для начала старайтесь побольше сдерживать себя, не давайте своим капризам подчинить вас. Будьте для всех немного скрытными – потом это обязательно пригодится. Тот, кто всегда прост и понятен, никогда воеводой и князем не становится.
– Если мы будем скрытными, у нас никогда не будет друзей, – младший Тур, оставаясь в тени старшего брата, иногда поражал почти взрослыми суждениями.
– Ты прав, – одобрил его замечание князь. – Друзья должны быть обязательно. Только с ними о своих секретах разговаривайте всегда один на один – так, чтобы никто другой – даже твой брат не слышал об этом. Договорились?
Сыновья лишь удивленно переглядывались между собой: какой же все-таки их отец путаник – то говорит всегда полагаться исключительно друг на друга, а тут, выходит, может возникнуть рядом друг, который ближе брата. Дарник видел их смущение – просто не знал, как еще можно было объяснить им, что каждый человек имеет право на свою полностью отдельную жизнь.
Неудержимо влекло в вежу и варагесскую молодежь постарше. У тервигов, так же как и у словен, пятнадцати-шестнадцатилетним парням положено было забывать о детских игрищах и полностью включаться во взрослую жизнь. А играться ведь все равно охота! Как устоять, когда рядом настоящая княжеская дружина, которая на законных основаниях постоянно занимается боевыми упражнениями и состязаниями? Вот и отпрашивались у родичей на неделю-две подучиться в Смоли у лучших воинов никогда не лишнему ратному делу. Иногда приезжали даже двадцатилетние переростки. Рыбья Кровь против такого обучения не возражал, а дабы придать ему дополнительную ценность, заставлял «учеников» отрабатывать на общих работах: помахай полдня плотницким топором – тогда и меч получишь и в битве стенка на стенку поучаствуешь. Это было как раз то, с чем тервигские воины были совсем незнакомы. Стрелять из-за укрытия из лука или выскакивать с секирой в отчаянную атаку – с этим у них было все как надо, а вот наступать сомкнутым строем, о который разбиваются отчаянные атаки противника, – такому делу приходилось действительно учиться.
Однажды посмотреть, чем их молодцы тут занимаются, приехал с несколькими отцами парней Сигиберд. И остался увиденным крайне недоволен:
– Ты, князь, совсем хочешь их сделать своими гридями, а у нас и так мужчин не хватает.
– Если вы запретите им приезжать, то некоторые из них действительно насовсем сбегут ко мне, а если не запрещать, то скоро им самим это надоест, – отвечал Дарник.
Тервиги-отцы согласились с ним.
Надо сказать, сами военные занятия занимали не так уж много места в жизни Смоли. Поняв на примере Утеса, что нельзя все пускать на самотек, Рыбья Кровь со всей своей энергией взялся не только за налаживание хозяйственной жизни вежи, но и за заполнение ее внутренним содержанием. Каждый день теперь из ворот Смоли выезжали три-четыре телеги на поиски и доставку мало-мальски пригодных бревен. Несмотря на ровную безлесую степь, где-то по оврагам и ручьям все равно росли какие-никакие деревья, хоть порой за ними приходилось проезжать не одну версту. В крепости эти бревна частично превращали в срубы будущих домов, частично в доски – Дарник объявил, что будет возводить при веже целое селище. Те, кто владел каким-то ремеслом, именно им отныне только и занимались, будь то шитье одежды, обуви или изготовление стрел, больших щитов и тележных колес. А наиболее меткие лучники отправлялись верхом на охоту, и, хоть с добычей возвращались не всегда, свежая дичь на княжеском столе не переводилась.
По вечерам в самой веже собирались почти все обитатели крепости, за исключением манушей, которые в башню не допускались. На третьем княжеском ярусе Дарник в одной половине обучал княжичей языку и ромейскому военному делу, а за легкой перегородкой Свирь с Беляем посвящали в тайны словенской письменности неграмотных смольцев. На втором ярусе, обиталище ополченцев, под нескончаемое женское прядение и мужское шитье кожаных доспехов шло еще более веселое обучение словенскому языку хазар и варагесок целой группой смольских шутников. Причем, несмотря на полное отсутствие каких-либо учительских навыков, язык здесь усваивался гораздо быстрее, чем ярусом выше.
Позже сюда спускались князь со смольцами, и начиналось общее развлечение с помощью настольных игр, песен на четырех языках, а то и плясок. Когда и к этому пропадал интерес, слово нередко брал Дарник. Памятую о вопросах, которые ему задавал на Крите священник Паисий, он задавал теперь их кому-нибудь из смольцев. Особенность военной службы в те времена состояла в том, что, приходя на нее, всякий ополченец, бойник или гридь порывал навсегда со своим прошлым. Вспоминать принято было лишь о чем-то из ратных дел, ну разве что-нибудь из своих детских мальчишеских проказ, похожих на военные проделки. Князь же обычно расспрашивал о самых простых вещах: какая была семья, что было дома трудней всего, о чем ты больше всего мечтал?.. Как ни странно, ответы случались самые разные, и оттого, что они были совсем не героические, каждый рассказчик на удивление становился только ближе и роднее всем слушателям. А сам Дарник тоже чуть-чуть превращался в мудрого и заботливого отца, тятю, как называли его сыновья. Скоро уже и хазары со случившимися варагесцами и те требовали: а про меня почему ничего не спрашиваешь, я тоже так хочу? Приходилось опрашивать и их. Заодно были выявлены несколько замечательных краснобаев, чьи рассказы всегда веселили слушателей. Когда же хотелось развлечься еще как-то иначе, вспоминали о манушах.
Рыбья Кровь сильно ошибся, полагая, что приживалы-уродцы будут ему регулярно отмерять на весах золотники своих пряностей за постой и кормежку. Они просто приспособились тайно гадать смольцам и хазарам, получая за это то фунт мяса, то медную монету. Впрочем, князь против этого не сильно возражал – хорошо, когда в жизни вежи есть что-то мелкое, что происходит наперекор воле князя. К тому же всякий раз, встречая во дворе Суниту, он не мог удержаться от улыбки, вспоминая ее находчивый ответ. Точно так же терпимо при дневном свете относились к манушам и ополченцы. Но стоило всем собраться в темной квадратной горнице при свете лучин и светильников с конопляным маслом, как немедленно зарождались всякие страхи и предположения, все самое зловещее и таинственное, что можно было вспомнить об этом племени бродяг и гадателей. Нередко добавлял огоньку в этот костер и князь, забавы ради придумывая манушам что-нибудь про поедание сердца младенцев или выкалывание глаз лошадям, что особенно действовало на кочевников-хазар. И когда кто-нибудь из зрителей в ужасе вскрикивал, Рыбья Кровь разражался неудержимым смехом, и это сразу снимало общее напряжение, так как все понимали, что князь просто «насмешничать изволит».
Очень скоро наступления подобных вечеров все обитатели Смоли приучились ждать с особым нетерпением. Увы, происходили они не слишком часто, ведь князь и о себе помнил, что должен всегда выглядеть самым деятельным и занятым. Поэтому не только устраивал боевые учения, мирил ссорящихся ополченцев, объезжал с дозорными окрестности и проводил разнарядку на работы, но и примерно раз в шесть-семь дней устраивал боевой выезд к ромейскому лагерю, а это означало отсутствие его с дружиной полных три дня: день пути до Варагеса, ночевка там, однодневный набег на ромеев, вторая ночевка у тестя с тещей и еще день пути до Смоли. Да еще надо было так устроить, чтобы это не выглядело чисто княжеской блажью, а имело какой-то весомый результат, что было самым трудным.
Ко второму набегу Дарник подготовился еще более тщательно, чем к первому. Уменьшил свое походное войско до тридцати конников, зато добавил к нему две колесницы с камнеметами. Целую неделю два звена по три смольца обучались на них быстро подъезжать к назначенной точке, круто разворачиваться, делать по два-три выстрела десятифунтовыми каменными «репами» и россыпью однофунтовых «яблок» и сразу уноситься прочь. Стрелять из камнеметов смольцам уже приходилось во время прежней службы в веже, оставалось лишь приноровить их к двуколке-колеснице. Глядя на эту учебу, Янар заметно обеспокоился:
– Мы в самом деле будем воевать с ромеями?
– Нет, только разговаривать, – успокоил его князь. – Ничто так не способствует переговорам, как хорошее оружие.
При подходе к ромейскому лагерю, Дарник разделил и без того малое войско на две части: декархия хазар должна была выйти на край распадка там же, где в прошлый раз, и, ничего не предпринимая, просто вызвать среди ромеев переполох. Сам же князь с двумя десятками конников и двумя колесницами собирался выйти к ромеям с другой стороны в разрез между биремой и лагерем. Было не холодно, но очень ветрено, и это было на руку дарникцам – не давало точно стрелять ни из луков, ни из пращей. Камнеметы же от ветра зависели не слишком сильно.
Услышав сигнал ромейской трубы, свидетельствующий, что хазары уже вышли на свою позицию, Рыбья Кровь пустил свой отряд галопом в сторону тропы, ведущей от лагеря к биреме. Здесь его ждала небольшая неприятность: затяжные оттепели почти съели весь снежный покров, вернув первозданной равнине все ее бугры и выбоины. Одна из колесниц на всей скорости и угодила в одну из таких ямин. Ось переломилась, как тонкая лучина, и грозное орудие стало неподвижным. Князь только выругался и, оставив при колеснице двоих конников, продолжил движение дружины.
Вот уже и бирема. К счастью, на ней никого, кроме пятерых охранников с копьями и одним луком, не было, и на них не стоило даже обращать внимание. Но едва дарникцы достигли пригорка и увидели сам лагерь, как перед ними, откуда ни возьмись, выросла еще одна пентархия вооруженных стратиотов, видимо идущая сменять охрану биремы. При виде скачущих всадников они сбились в кучу, прикрываясь щитами и выставляя перед собой короткие копья. Не останавливаясь, отряд просто обогнул пентархию и выстроился в линию по направлению к лагерю уже за спинами стратиотов. Рыбья Кровь подал знак, и колесница лихо развернулась к лагерю своим камнеметным ложем.
Смольцы и варагесцы, сидя на лошадях, с некоторым недоумением оглядывались на стоящих в пяти саженях от них ромеев. Пяти саженей было вполне достаточно для прицельного броска короткого копья, но стратиоты, застыв на месте, только смотрели на лошадиные хвосты. Любой вооруженный всадник по ромейскому уставу всегда приравнивался по своей мощи к трем пешим стратиотам, а с такой близи дарникцы казались ромеям еще вдвое сильнее, чем были на самом деле.
Дарник снял свой шлем и встряхнул русой шевелюрой.
– Это Клыч, Клыч! – с некоторым облегчением заговорили между собой стратиоты, рассматривая Рыбное знамя в руках знаменосца и поигрывающих кистенями конников.
– Зови Карикоса! – велел Дарник пентарху.
– Может, сам к нему пойдешь, – осторожно предложил тот.
До стоявшей ближе всех мыльни было не больше тридцати сажен. Князь указал колесничим на нее. Камнемет выстрелил, и десятифунтовый камень врезался в мыльню, проломив насквозь ее стену из тонких бревен.
– Скажи иларху, что князь Дарник, владелец этой земли, велит ему немедленно прийти сюда, – повторил Рыбья Кровь. – Сам иди. Твоих воинов никто не тронет.
Пентарх что-то сказал одному из стратиотов, и тот, боязливо пройдя между всадниками, побежал в лагерь.
– Ты воевать к нам пришел или как? – чтобы не молчать, задал сзади вопрос пентарх.
Рыбья Кровь даже не оглянулся. Он смотрел, как на другой стороне распадка декархия Янара развернулась и затрусила прочь от лагеря, стало быть, ромеи опять зарядили с их стороны свою баллисту. Второй выстрел из камнемета «яблоками» разметал пирамиду дров возле мыльни.
– Это тебя твой тервигский тесть так вооружил или как? – сзади раздался еще один дерзкий вопрос.
– Ты как с князем Дарником разговариваешь! – прикрикнул на пентарха по-ромейски Свирь и угрожающе развернул к нему своего коня. Дарник остановил оруженосца легким движением руки.
Рядом с мыльней между тем выстраивался боевой строй ромеев: шестьдесят воинов и сорок гребцов, последние были со щитами и копьями, но без доспехов. Одного камнемета и двадцати луков против этого было маловато, ввязываться же в стрельбу с постепенным отступлением князю не хотелось. Он уже готов был дать приказ отступать без всяких выстрелов, как из-за строя стратиотов вышел Карикос и неторопливо зашагал к княжескому знамени. Такая смелость не могла не вызывать уважения. Дарник с удовольствием отметил, что иларх одет в полушубок, привезенный им Карикосу в позапрошлый раз. Вид у ромея при этом был достаточно изможденный и апатичный – бесконечная зимовка со скудными припасами могла привести в уныние кого угодно.
– То, что ты скрыл свое настоящее имя, не отменяет твою клятву на кинжале служить ромейскому базилевсу. Или ты думаешь иначе? – Иларх остановился в трех шагах от князя, хмуро оглядывая шеренгу конных лучников и колесницу с камнеметом и делая вид, что совсем не обращает внимания на великолепие одежды и доспехов своего недавнего пленника.
Можно было, конечно, напомнить, что клятва давалась лишь о готовности вести переговоры в пользу команды биремы, но стоит ли цепляться к мелочам? А раз Карикос хочет вспомнить о первоначальном договоре, то и это пожалуйста.
– Нет, не отменяет. Зато как князь я сам лучше знаю, как достойнее заслужить благодарность вашего базилевса. И не забудь, что звание словенского князя в императорском кодексе приравнено к званию мирарха… – Рыбья Кровь сделал паузу, ожидая возражений, но иларх молчал. – Твои солиды истрачены. За новые припасы нужны новые золотые монеты или зерно.
– У меня здесь не столичное казначейство и не зернохранилище. И с каких это пор Сурожское море стало твоей землей, мне об этом ничего не известно? Ты разве его завоевал? – Карикос не скрывал тонкой насмешки.
Разговаривай они один на один, князь бы и ухом не повел на такое чванство, но рядом находились Свирь с Беляем и пара варагесцев, знавших ромейский язык, а также четверо стратиотов, которые продолжали топтаться со своими щитами за спинами конников, – все это тоже приходилось учитывать.
– Помня твое ко мне великодушное отношение, я просто хотел наладить с тобой доброе соседство, но ты лишаешь меня этой возможности. Хочешь, чтобы я с тобой действительно говорил как властитель всей сурожской земли, хорошо? Через неделю твоя бирема будет сожжена нашей баллистой, которой твои пешие воины помешать никак не смогут, – Дарник выразительно указал на камнемет, надежно закрепленный на двуколке-колеснице. – Интересно узнать, что ты будешь делать тогда?
Взмах княжеской руки – и конники, развернув коней, стали выстраиваться в колонну за тронувшейся вперед колесницей.
– Эй, погоди! – крикнул в спину Дарнику опомнившийся иларх. – Раз ты приехал договариваться, то давай договариваться.
Князь глянул на Беляя, и тот громким криком остановил движение отряда, после чего Дарник сошел с седла. Спрыгнувший следом за ним на землю Свирь достал из своей переметной сумы волчью шкуру, которую он тут же расстелил на земляном бугре. У хозяйского Беляя тоже нашлась лисья шкура для иларха. Через минуту они уже сидели на виду у ромеев и дарникцев, как добрые переговорщики. Рыбья Кровь сделал повелительный жест четырем продолжавшим оставаться на месте стратиотам, и те с готовностью заняли место за спиной Карикоса. От такого вольного обращения с его воинами иларх даже чуть сердито вспыхнул, но все же промолчал.
Их беседа не заняла много времени. Больше всего ромеи нуждались в теплой обуви и мясном провианте, а также в чесноке и луке, что было подчеркнуто особо. На том и порешили, один из стратиотов по указанию Карикоса сбегал в лагерь и вернулся с десятью солидами, которые по знаку князя передал Беляю.
– А где обещанный для меня верховой конь? – при прощании напомнил иларх.
– Вождь тервигов на это сказал: если ромейские моряки будут ездить на лошадях, то нам придется плавать на их биреме.
Карикос не стал возражать против этого, об убитом Дарником пентархе и не возвращенной хазарской декархии речь вообще не заходила, ведь тогда можно было вспомнить и про приказ иларха повесить драчливого пленника.
Обратно дружина двигалась не так быстро, как к ромейскому лагерю. Сначала сдерживала сломанная колесница. Ось заменить у оставленных при ней ополченцев не получилось, поэтому камнемет с нее просто перегрузили на другую колесницу, а сломанную двуколку просто тащили как волокушу. Пришлось спешиться и шагать рядом с колесницами и самим камнеметчикам. Потом какое-то время искали еще хазарскую декархию. Янар подтвердил, что ромеи действительно готовились стрелять по ним из баллисты. А чуть погодя соединившуюся дружину догнали трое сбежавших от ромеев уличей. От них Дарник узнал, что дела в ромейском лагере совсем плохи. Запасы зерна оказались не столь велики, как прежде считалось, часть уничтожили мыши, часть по недогляду подмокла и сгнила, охота тоже была весьма скудной, у многих зимовщиков появилась болезнь, от которой выпадали зубы.
Слушая их, Дарник уже не сомневался, что бирема непременно будет принадлежать ему. Причем хотелось сделать так, чтобы гордые ромеи сами присягнули ему на верность.
2
В Варагесе князя поджидал дополнительный подарок – посланные из Утеса на его поиски Радим с Баженом. Дарника развеселил такой выбор посланцев: бойкого женского угодника и застенчивого писаря. Отдал должное и тому, что они все же как-то сумели разыскать само тервигское городище, значит, уже молодцы.
– Пришли помогать мне бить ромеев?! – приветствовал он гридей, еще даже не сходя с коня.
– Конечно, только на день опоздали, кажется, – нашелся с подходящим ответом Радим.
Но князь уже не обращал на них внимания, направляясь к Агиливу с Сигибердом с рассказом о своем походе и с просьбой разместить на ночлег еще трех привезенных с собой нахлебников-уличей. Заодно хотел договориться о покупке или изготовлении сорока пар теплой кожаной обувки. Четыре солида за это были прекрасной ценой, еще два солида Дарник передал Сигиберду на съестные припасы для ромеев.
К гридям-посланцам, терпеливо поджидавшим его во дворе, он вернулся только после сытной вечерней трапезы.
– Что с Корнеем? Умер?
– Нет, живучим оказался. Уже поправляется, – Радим продолжал быть веселым и дерзким, зная, что князь ценит смелость больше любой покорности.
Ничто другое об Утесе Дарника пока не интересовало, и он просто ждал, что еще скажут ему посланцы.
– Мы не видели тебя уже три недели. И хотели бы знать, когда увидим? – тихо и как-то очень проникновенно спросил вдруг Бажен.
– Когда появится в вас нужда, тогда и увидите, – князь постарался чуть смягчить свой отказ. – Пришлете здорового Корнея, может быть, и приеду.
– А ловко ты у нас, князь, увел всех лошадей и половину оружия, мы, как простаки, тебе и поверили, – Радим вроде бы и хвалил, и одновременно язвительно упрекал.
Дарник едва удержался от напоминания дерзкому гридю, что все оружие, доспехи и даже кони у них не свои, а княжеские. Гораздо уместнее это будет сказать какому-нибудь постороннему слушателю его жалоб. И было бы совсем хорошо, если бы этот посторонний умник не забыл сказать Радиму, что им еще сильно повезло, что князь вообще не стал их наказывать впрямую, а всего лишь такой маленькой шуткой.
– Если бы вы так не боялись идти на ромеев, сохранили бы и коней, и оружие.
– Нам сказали, что твоя ставка теперь в Смоли… – начал было Бажен, но Радим его перебил:
– Ну да, нас оставил мерзнуть в сырых пещерах, а сам выбрал теплые бревна со слабаками-ополченцами!
Самым лучшим было просто не отвечать на это.
– Вас оставить здесь с ночевкой или поедете в Утес на ночь глядя?
Гриди молчали. Дарник знаком подозвал издали наблюдавшего за ними Свиря:
– Приткни этих молодцов куда-нибудь на ночь, а утром пусть уезжают.
Но в Утесе недаром выбрали Радима в переговорщики. Полдня и одной ночи в Варагесе ему хватило, чтобы, не зная ни одного слова по-готски, охмурить в городище молодую вдовицу с двумя детьми. И наутро князя разбудил громко хохочущий Свирь:
– Ты теперь не сможешь запретить Радиму приезжать сюда, когда ему захочется!
На дворе Дарника поджидал Сигиберд с сорокалетним тервигом, отцом охмуренной вдовы. Тот мог говорить с князем только через толмача.
– Баламер спрашивает, можно ли доверить дочь и внуков твоему Радиму? – перевел Сигиберд слова обеспокоенного «тестя».
В ответ Дарник сказал, что сначала должен переговорить с самим гридем.
– Ты очень сильно вляпался, – принялся отчитывать Радима князь, отведя его подальше от чужих ушей. – Меня попросили княжеским словом поручиться за благополучие твоей зазнобы и двоих ее детей. Ты что делаешь?! Ведь, если с ней будет что не так, полетит и твоя голова, и твоего напарника.
– А я что? Я ничего. Я в самом деле жениться хочу. Без женщины мне никак, – оправдывался любвеобильный гридь. – Никто ее и пальцем тронуть не посмеет в Утесе, если ты об этом.
Ну что с ним таким можно было сделать? Только согласиться. А что там скромняга-писарь? Тот уныло стоял невдалеке у коновязи и робко посматривал, как князя атаковали Беляй со Свирем: позволь, князь, Бажену остаться с нами, он очень просится.
– Он лучше всех знает ромейскую грамоту и, вообще, всегда был против Гривы, – горячо доказывал Свирь.
– Его там скоро все затюкают, – вторил оруженосцу тиун-знаменосец.
– Ну а как его будем забирать: с конем или без коня? – слабо сопротивлялся князь.
– Конечно, с конем. Это же его конь с начала зимовки, – для Свиря все было ясно как день.
– Тервиги наверняка дадут за свою вдову лошадь, вот и Утес останется не внакладе, – нашел выход Беляй.
Тервиги в качестве приданого выделили не просто лошадь, а лошадь с санями, нагруженными одеждой, одеялами, кухонной утварью и мешком ячменя, чья ценность в середине зимы стала выше равного ему по весу мяса. На санях в удобном гнезде среди мягких вещей сидела ошеломленная своей новой судьбой вдова и дожидалась сигнала трогаться в путь. Провожать суженую взялись два ее взрослых брата, взяв к себе на седло по малолетнему племяннику.
– Смотри, чтобы приняли там гостей как надо и чтобы тервиги уехали от вас без всяких обид и на своих лошадях, – напутствовал Радима князь.
Сам Дарник тоже собирался в путь, только не знал куда: в Смоль или в ромейский лагерь. Призванные на совет Янар и Дулей неопределенно мялись, не слишком желая снова влезать в боевые доспехи. Все сомнения разрешил Беляй:
– Жирно будет ромеям каждый день видеть князя. Всю зиму были без обуви и колбас, подождут еще неделю. Может быть, им вообще все это посылать без тебя – со мной или со Свирем? Мы разве не справимся?
– Справитесь, если только не дадите ромеям захватить ваши повозки и лошадей.
Насчет этого Беляй был не очень уверен, поэтому все за лучшее решили к ромеям без князя не ехать, а пока, наменяв на один солид у варагесцев мелких хозяйских вещей, отправляться в Смоль.
Прибавление в его дружине уличей и Бажена и даже жениховство Радима приятно воодушевило князя. Никакая военная добыча, никакие поверженные противники не радовали его так, как просто приходящие в самый обычный день под его крыло новые люди – значит, кто-то нуждается в нем, хочет связать с ним свою жизнь, твердо надеется, что здесь ему будет лучше. И наоборот, когда такого прибавления долго не происходило, все для Дарника словно останавливалось, замирало, теряло смысл, превращаясь в некую полудетскую возню на одном месте.
С вызовом назвавшись ромеям хозяином Сурожской земли, Рыбья Кровь теперь себя им и ощущал – почему бы и нет? Жизнь уже успела его научить: если есть высокая желанная цель, то обязательно найдутся способы ее осуществить. Присутствие четырех столь разнородных поселений в его нынешних крошечных владениях: Смоли, Варагеса, Утеса и ромейского лагеря – служило только дополнительным вызовом. Ну какой Грива, Карикос или Агилив могли бы их объединить? А у него, Дарника, все уже и сейчас получается словно само собой. В ромейском лагере строптивятся, но уступают, в Варагесе почитают и привыкают подчиняться, в Смоли его слово, как прорыв к новой яркой жизни, в Утесе не любят, но растеряны и готовы слушаться. Да и попробуй кто ему воспротивиться! Ведь где-то за мертвой чумной степной полосой продолжают находиться остатки его большого княжества и союзной хазарской орды. Хотя никто про это вслух не говорил, для всех его новых подданных это, разумеется, самый весомый довод. Ну что ж, он против этого тоже не возражает.
А там, где у князя хорошее настроение, веселы и его дружинники. Покачиваясь в седле по дороге в Смоль, Дарник с удовольствием прислушивался, как за его спиной Свирь и Беляй подшучивают над Баженом.
– Сначала ты поживешь в гриднице с хазарами, будешь им носить еду и вместо них ходить в ночной дозор, – серьезно вещал Беляй.
– Да разве ж княжескому гридю можно быть под хазарами? – изумлялся доверчивый писарь.
– А у нас такой порядок, – подхватывал шутку Свирь. – Чтобы все были перемешаны и не прикрывались защитой своих соплеменников.
– А почему тогда хазары не перемешаны среди вас? – нашел несоответствие Бажен.
– Хазар меньше, поэтому служба у них полегче, – выкручивался Свирь.
– А тот, кто хочет быть воеводой, должен пройти самую тяжелую службу, – добавлял Беляй. – Или ты не хочешь стать воеводой?..
А почему бы и в самом деле не перемешать их друг с другом, прикидывал Рыбья Кровь. Но это можно было сделать и позже, пока же у него и своих придумок по укреплению княжеской власти хватало. Пора, например, было вводить охранные знамена, которые он прежде щедро раздавал тем городищам и селищам, что хотели обезопасить себя от бродячих вооруженных ватаг. Само наличие небольшого флажка с золотой рыбой на синем полотнище над этими поселениями заставляло лихих молодцов менять свой требовательный тон на просительный, ведь все знали, что князь Дарник может иной раз стерпеть легкую дерзость или лукавство к самому себе, но только не открытое пренебрежение к заведенному им порядку.
Над Утесом и Смолью такие знамена уже развевались, почему бы не водрузить их над Варагесом и ромейским лагерем? И уже в следующий заезд к тервигам князь прямо предложил Агиливу и Сигиберду подумать об этом охранном обереге, мол, рано или поздно степь вновь наполнится проезжим народом и его знамя будет для Варагеса совсем не лишним.
– А еще это будет означать, что мы твои данники, ведь так? – недовольно отреагировал воевода.
– Или что ты можешь творить у нас свой княжеский суд, – более мягко возражал Агилив.
– Я творю суд только там, где меня просят об этом, – спокойно отвечал Дарник. – А дань я беру лишь тогда, когда могу дать что-то взамен. Какая дань с городища, где живут мои тесть и теща? Это то же самое, что мне брать дань со своего оруженосца.
Но Агилива с Сигибердом его слова не убедили. Тем интересней было Дарнику узнать, что скажут на это ромеи. И, отвозя им обещанную обувь и две повозки с мясным провиантом и мешком лука, он в разговоре с илархом как бы ненароком обронил:
– Еще я хочу дать вам два моих охранных знамени: одно для лагеря, другое для биремы. Чтобы никто чужой не смел на вас нападать.
– Ну да. А потом ты скажешь, что мы твои подданные, – легко обнаружил подвох Карикос.
– А вы и так мои подданные, только пока сами не понимаете этого, – не мог отказать себе в язвительности князь.
– Ромейский военный устав за чужие знамена предусматривает смертную казнь, – сухо заметил на это иларх.
Наверное, ромейский военный устав действительно был чем-то очень важным и грозным, однако почему-то именно после этого разговора в рядах дарникцев при отъезде в Варагес оказались сразу два сильно оголодавших беглеца-стратиота.
Для князя дезертирство природных ромеев явилось настоящим откровением.
– На что вы дальше рассчитываете? – с недоумением спрашивал он их. – Ведь назад в Романию хода для вас уже не будет.
– А и не надо. Мы были на востоке и на юге, теперь хотим побывать на севере и западе, – легкомысленно отвечали двадцатилетние стратиоты, с благодарностью принимая от Беляя по куску солонины. – Мы еще в Херсонесе слышали про тебя, князь. Знаем, что ты никому не отказываешь в службе.
