Текст книги "Оливер Кромвель. Его жизнь и политическая деятельность"

Автор книги: Евгений Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

* * *

14 июня 1646 года на равнине Несби произошла самая кровопролитная и решительная битва всей войны. Разбитый наголову, Карл с двумя тысячами всадников бросился бежать по направлению к Лейчестру, оставив в руках парламента артиллерию, военные припасы, более ста знамен, свое собственное знамя, пять тысяч пленных и все свои кабинетные бумаги. Победа превзошла самые смелые ожидания. Кромвель подробно писал о ней палате и закончил свое письмо словами: “Во всем этом виден перст Божий, ему одному нераздельно принадлежит победа. Генерал (Ферфакс) служил нам верно и честно. Все относит он к воле Божией и скорее умрет, чем припишет что-нибудь лично себе – вот высшая похвала, какую я могу воздать ему. Но что касается храбрости, то он проявил ее во всем блеске и объеме, возможном для человека. Добрые люди (индепенденты) служили вам верно. Они исполнены надежды. Богом умоляю вас не ронять их дух. Желаю, чтобы эта битва породила смирение и благодарность в сердце всех, кто принимал в ней хоть какое-нибудь участие. Желаю, чтобы тот, кто жертвует своей жизнью для спасения родины, мог положиться на Бога относительно свободы своей совести, а на вас – относительно той свободы, во имя которой он сражается”.

Между тем доставшиеся индепендентам бумаги короля были вскрыты и прочитаны громко при громадном стечении народа. Они произвели страшное впечатление. Было очевидно, что король никогда не хотел мира; что ни одна уступка не была в его глазах решительною, ни одно обещание обязательным; что, в сущности, он рассчитывал на одну силу и никогда не оставлял притязаний на произвол; наконец, что, несмотря на все свои торжественные, тысячи раз повторенные, уверения, он обращался к королю французскому, герцогу Лотарингскому, ко всем государям Европы с призывом не задумываясь ввести в королевство их солдат. Само название “парламент”, которое он дал палатам во время последних (101-х по счету, если не ошибаемся) переговоров, было с его стороны чистым обманом, потому что, давши его, он секретно протестовал против этого и приказал занести свой протест в протокол государственного совета в Оксфорде.

Поборники мира должны были замолчать.

Несмотря на отчаянное поражение при Несби, Карл, однако, не сдавался и в предсмертной борьбе совершил последние героические усилия. Но судьба была против него. Принц Роберт, его племянник, постыдно сдал Бристоль, Монтроз был разбит в Шотландии, европейские государи молчали, переговоры с ирландцами были открыты, попытка вступить в сношение с парламентом окончилась полной и оскорбительной неудачей. Тогда, разбитый на всех рубежах, отовсюду гонимый, утомленный неудачами и махнувший рукой на все, Карл 5 мая 1646 года добровольно явился в лагерь шотландцев. При виде короля граф Ливн и его офицеры притворились крайне удивленными. Тотчас дано было знать о его прибытии комиссарам парламента. Курьеры поскакали с такой же вестью в Эдинбург и Лондон. Хотя офицеры и солдаты оказывали королю глубокое уважение, однако вечером, под предлогом подобающего ему почетного караула, сильная стража была приставлена к дверям королевских покоев. Желая испытать свое положение, Карл попробовал назначить лозунг.

Извините, государь, – сказал Ливн, – я здесь старший солдат, и потому, Ваше Величество, позвольте мне взять эту обязанность на себя.

* * *

Дальнейшие события следуют друг за другом с головокружительной быстротой вплоть до той минуты, когда Оливер Кромвель был назначен наконец лордом-протектором Англии, Шотландии и Ирландии. Этим событиям я могу уделить лишь очень немного места, надеюсь, однако, не ко вреду своего очерка. Как ни интересны они, в них нет ничего такого, что бы выходило за пределы установленных раньше общих положений. Все дело сводится к спору между парламентом и армией, пресвитерианами и индепендентами. Пресвитериане ищут компромисса с королем; индепенденты закладывают понемногу основы народовластия. Их программа расширяется. Мильтон (родился в 1602 году), еще молодой, но уже замеченный благодаря своим познаниям, требовал в выражениях, дотоле неслыханных по своему благородству, свободы совести, книгопечатания, права развода. Пресвитерианское духовенство, возмущенное его смелостью, без успеха доносило на него палатам, ставя в грех терпимость к подобного рода сочинениям. Но эта терпимость была, конечно, вынужденная. Другой человек, Джон Лильборн, уже известный восторженным сопротивлением произволу, начинал неутомимую борьбу против лордов, судей, юрисконсультов, – борьбу, в которой он приобрел эпитет беспокойного и погиб. Число индепендентских общин вырастало с каждым днем. В то же самое время видимо росло значение вождей партии, особенно Кромвеля. Приезжали ли они из армии в Вестминстер, палаты принимали их с торжественными почестями; отправлялись ли они в армию, парламент выражал им свою признательность денежными подарками или поместьями, а также раздачей наград и мест их клевретам и тем самым подтверждал и увеличивал их влияние. Словом, в Лондоне, равно как и в графствах, в делах политических и религиозных – шла ли речь о материальных выгодах или о торжестве идей, – везде общественное движение более и более высказывалось в пользу индепендентов. И среди таких-то успехов в то время, когда эта партия готовилась уже забрать в руки всю власть, ей начала грозить опасность потерять все, ибо действительно она теряла все, если бы король и пресвитериане соединились против нее.

Король был в плену. За четыре млн. рублей шотландцы продали его парламенту. Армия увезла, украла короля. Поднимался страшный вопрос: что с ним делать?

Фактическая власть находилась в это время в руках войска. С парламентом у него происходили постоянные раздоры из-за жалованья, из-за власти, из-за Карла. Парламенту очень хотелось распустить армию, чтоб остаться “единым и нераздельным”, но, к сожалению, армии совсем этого не хотелось. А между тем, несмотря на всю ее силу, положение ее было очень затруднительно. Держать английский народ в узде было задачей нелегкой. Лишь только он почувствовал первое давление тирании, он тотчас же стал противоборствовать. Гроза разразилась. В Шотландии образовалась коалиция между роялистами и огромным числом пресвитериан, которые с ненавистью смотрели на учение индепендентов. В Норфолке, Суффолке, Эссексе, Кенте, Валлисе произошли восстания. Флот на Темзе внезапно поднял королевские флаги, вышел в море и стал грозить южному берегу. Большая шотландская армия перешла границу и вступила в Ланкашир. Можно было основательно подозревать, что большинство, как лордов, так и общин, смотрело на эти движения с тайной радостью. Но иго армии нельзя было таким образом свергнуть. Пока Ферфакс подавлял восстание в окрестностях столицы, Кромвель разбил валлийских инсургентов и, превратив их дома в развалины, пошел на шотландцев. Несмотря на численное превосходство, шотландская армия была совершенно уничтожена, и Кромвель, более чем когда-либо любимец солдат, с торжеством вернулся в Лондон.

“Армия почувствовала всеобщее враждебное отношение к себе. Гордость, могучее сознание своей непобедимой силы не позволили ей отступить. И вот намерение, на которое в начале войны никто не осмелился намекнуть, стало принимать определенную форму. Суровые воины, управлявшие нацией уже несколько месяцев, помышляли о страшной мести пленному королю. Как и когда возник этот помысел, перешел ли он от генерала к рядовым или от рядовых к генералу, надлежит ли приписать его политике, употребившей фанатизм орудием, или фанатизму, осилившему политику неудержимым стремлением? – это такие вопросы, на которые и теперь нельзя отвечать с уверенностью. Но вероятно, что Кромвель, представлявшийся всем коноводом, в действительности сам принужден был следовать за другими и что в этом он пожертвовал собственным своим мнением и собственными своими склонностями желаниям армии. Власть, вызванная им к бытию, была властью, которую даже и он не всегда мог обуздывать, а потому, чтобы иметь возможность постоянно повелевать, ему неизбежно приходилось иногда повиноваться. Он всенародно объявил, что не он был зачинщиком этого дела, что первые шаги были предприняты без его ведома, что он не мог советовать парламенту нанести удар и что он подчинил свои собственные чувствования силе обстоятельств. Но какие бы мечтания ни обольщали его, он, конечно, не грезил ни о республике на древний лад, ни о тысячелетнем царстве святых. Несомненно еще, что Кромвель одно время намеревался принять на себя посредничество между престолом и парламентом и преобразовать потрясенное государство силою меча, прикрываясь санкцией королевской власти. В этом намерении упорствовал он до тех пор, пока строптивый характер солдат и неисправимая двуличность короля не принудили его отступиться. В лагере начали громко требовать головы изменника, бывшего за переговоры с Карлом. Составились заговоры. Речи, грозившие обвинением в государственной измене, раздавались во всеуслышание. Вспыхнул мятеж, и Кромвель должен был употребить всю силу и решимость, чтобы потушить его. Благоразумным смешением строгости и милости он восстановил порядок, но вместе с тем увидел, что было бы в высшей степени трудно и опасно бороться против ярости воинов, которые смотрели на Карла как на своего врага и врага Божия. Тогда, не желая терять власти и убедившись, что король, обещая ему орден Подвязки, рассчитывает, как это было видно из его письма к жене, перехваченного стражей, “подвязать его к виселице”, Кромвель решился взять дело в свои руки”.

Военные “святые” постановили, что король, вопреки древним постановлениям государства и почти общему настроению нации, должен искупить свои преступления кровью. Общины в это же время приняли решение, клонившееся к соглашению с королем. Солдаты исключили большинство силою. Лорды единодушно отвергли предложение о предании короля суду. Их палата была немедленно закрыта. Ни одно судебное место, известное закону, не хотело взять на себя обязанность судить источник правосудия. Учреждено было революционное судилище. Это судилище признало Карла тираном, изменником, убийцей и общественным врагом, и голова короля скатилась с плеч перед тысячами зрителей против пиршественной залы его собственного дворца...

Глава III. Борьба с парламентом

Развитие радикальных элементов революции. – Уравнители прав и уравнители состояний. – Люди пятой монархии. – Походы Кромвеля в Шотландию и Ирландию. – Борьба армии с парламентом. – Победа армии над парламентом

“Военный деспотизм и военная организация стремятся в конце концов сосредоточиться в руках одного”. Это одинаково справедливо как для первобытных общин дикарей, так и для Европы, как в XVII, так и в XIX веке. Диктатура Кромвеля, цезаризм Наполеона – лучшие иллюстрации высказанного положения. Но его можно не только иллюстрировать, можно доказать его безусловную логичность, что я постараюсь сделать на нижеследующих страницах.

Мы должны теперь проследить, как власть постепенно и неуклонно переходила в руки Кромвеля. Процесс этот, однако, совершался не без упорной борьбы и занял ни более ни менее как четыре года (1649 – 1653 годы). Что же так тормозило его?

7 февраля 1648 года по старому стилю, или 17 февраля 1648 года по новому, нижняя палата, собравшись в числе 73 членов, приняла следующее постановление:

“Опытом доказано и вследствие того палатою объявляется, что королевское звание в этой земле бесполезно, тягостно и опасно для свободы, безопасности и блага народного, поэтому отныне оно уничтожается”. Еще накануне была уничтожена палата лордов. Вся власть сосредоточилась таким образом в руках нижней палаты, и основание республики было ознаменовано торжественной надписью, вырезанной на новой государственной печати. Эта надпись гласила: “Первый год свободы, восстановленной благословением Божиим, 1648”.

От свободы до мира было, однако, очень далеко.

“Со всех сторон, – говорит нам м-с Гетчинсон в своих замечательных мемуарах, – непосредственно после казни короля стали предъявляться проекты реформы. Всякий мечтал о собственной конституции и печатал план ее. Немало людей обнаруживали решительные признаки неудовольствия, видя, что их предложения не сразу принимаются в расчет. В числе этих людей, в частности, надо назвать Джона Лильборна, отличавшегося умом беспокойным и мятежным, неспособного жить в мире и печатавшего один памфлет за другим. Левеллеры также сделали попытку нарушить спокойствие государства, но Кромвель быстро подавил вызванное ими восстание, за что и получил сердечную благодарность от парламента”.

Как видит читатель, это было время усиленной агитации, усиленного “брожения умов”. В государстве, расшатанном до последних своих оснований, каждый – большой и маленький – считал себя призванным к решению важнейших вопросов общественной жизни. Мало того, он искренне обижался, когда его не слушали. И благодаря такому возбуждению перед нами сотни памфлетов, сотни проектов новых конституций. Очевидно, что на республику возлагались грандиозные, в большинстве случаев иллюзорные надежды. Полагали даже, что она осуществит идеал царства Божия здесь, на земле. Увы – как далеко еще было оно и тогда... и теперь...

Но познакомимся с партиями.

Прежде всего пред нами левеллеры. Опираясь на исследование М. Ковалевского, мы можем перевести этот термин словами “политические радикалы”. Они представляли из себя наибольшую (сравнительно) силу в рядах оппозиции. Их вдохновителем, их, если можно так выразиться, “теоретическим вождем” был “беспокойный Джон”, “свободнорожденный” и наконец “всеми гонимый” Джон Лильборн. Левеллеры несомненно выделялись из среды индепендентов и рядов кромвелевской армии. Знамя их было наиболее свободолюбивым и наиболее радикальным в политическом отношении. М. Ковалевский считает их предшественниками радикалов современной нам Англии. Чего же хотели они? Сущность их требований можно свести к следующим немногочисленным пунктам:

1. У каждого человека существуют права, которые не могут быть уничтожены никем и ничем здесь в мире. Эти права дарованы ему Богом и его достоинством человека. К ним надо причислить свободу совести, равенство всех перед судом и исключительную подсудность каждого лицам одного с ним состояния (присяжным).

2. Власть сосредоточивается в общинах Англии и у их единственных представителей – депутатов палат. Палата законодательствует. Администрация подчинена ей. Парламентская комиссия следит за исполнением законов во время перерыва сессий.

3. Судебная власть безусловно отделяется от законодательной и исполнительной. Она свободна, “чтобы быть справедливой” (Монтескье был опережен ровно на сто лет).

4. Все общественные должности – выборные. Правом представительства пользуется всякий англичанин, достигший известного возраста, не живущий за счет общественной благотворительности, не обесчещенный судебным приговором и не состоящий в услужении у частного лица.

Это первая ступень утопии. Религиозная свобода и народовластие – вот ее основания. Фанатическим ее проповедником явился Джон Лильборн. Во имя ее капитан Томсон поднял бунт, в котором и погиб сам вместе с тремя главными сторонниками, расстрелянными, на поле роковой для них битвы.

Но на первой ступени революционный дух остановиться не мог. Как видит читатель, программа левеллеров – политическая по преимуществу: хотя они и высказываются против крепостного права и за уничтожение последних остатков издыхавшего уже в то время феодализма, однако “священного права собственности” они затрагивать не хотят и даже клянутся не затрагивать его. Классовые привилегии исчезают для них в представлении о “гражданских”. Еще замечательно, что эти политические радикалы, в противовес духу времени, не ищут религиозной санкции для своих требований. Они ни разу не ссылаются на Писание. Они исходят из разума. Разум устанавливает для них естественные права личности. В остальном они опираются на Великую хартию вольностей. Не то на второй и последующих ступенях утопии. У Вайтлока мы читаем следующий, не лишенный большого исторического интереса, рассказ, в заголовке которого стоит дата 20 апреля 1649 года:

“В это время государственный совет (Cuncil of State) получил известие о появлении неких левеллеров[11]11
  Как видит читатель, левеллеров было два сорта: одни – политические радикалы, так сказать уравнители прав, другие – уравнители состояний. Последних М. Ковалевский называет просто “diggers” – копатели


[Закрыть] на холмах св. Маргариты и св. Георгия. Сообщалось, что эти люди копали землю и засевали ее кореньями и семенами. Некто Эверард, бывший капрал армии, является их начальником и называет себя пророком. Всего левеллеров тридцать человек, но они уверяют, что вскоре их будет четыре тысячи. Они приглашают всех прийти и помогать им, обещая каждому пищу, питье и одежду. Они говорят, что уничтожат загороди[12]12
  К этому времени большая часть свободных общинных земель огораживалась и переходила в частную собственность. Это была своего рода узурпация общинных прав


[Закрыть] и сделают поля открытыми для труда всякого желающего. Два эскадрона драгунов помешали, однако, левеллерам заниматься их невинным делом и доставили их, “громко протестующих”, к генералам – Ферфаксу и Кромвелю. Тут они объяснили следующее, отказавшись предварительно снять шляпы:

“Мы не имели в виду отнять землю у частных владельцев или обнаружить деятельное сопротивление всеми признаваемым властям. Мы хотели лишь вступить во владение искони признаваемыми за английскими общинниками народными землями (folkland), несколько столетий тому назад отнятыми норманнскими завоевателями. Все следы завоеваний должны быть, по крайнему нашему разумению, ныне стерты ввиду победы народа над королем – прямым потомком завоевателя. Только по недоразумению солдаты сочли нужным вмешаться в наше дело, сожгли наши жилища и арестовали нас. Мы – спокойные и честные люди. Посылайте против нас войска, мы не окажем им никакого сопротивления. Мы не будем бороться с вами ни мечом, ни копьем, но лопатой и плугом, с помощью которых мы сделаем плодоносными пустоши и лежащую без обработки землю общин. Теперь мы говорим с вами, но не для того, чтобы снискать вашу милость. Мы не вправе иметь покровителем никого, кроме Бога. Мы объявляем вам поэтому на добром английском языке, что избрали Бога своим покровителем и заступником”. В письме их к Ферфаксу встречаются еще следующие строки: “Когда вам угодно было посетить нас, то мы сказали вам, что не противимся тем, которые хотят иметь законы и правительство, но что сами мы не нуждаемся ни в том, ни в другом. Подобно тому, как земля у нас должна быть общей, так точно общими должны быть скот для ее обработки и все плоды полей. Ничто подобное не может быть предметом купли или продажи, так как всего этого мы можем иметь достаточно для удовлетворения нужд наших. А если так, то какая нам нужда в присвоениях и обманах, в законах, предписывающих сечение, заточение в тюрьму и повешение? Сохраняйте ваших правителей и призывайте нас даже к ответственности перед ними, в случае присвоения нами вашего скота и хлеба и разрушения нами ваших загородей, но предоставьте нам свободу от подчинения властям в пределах наших собственных владений. Предупреждаем вас, что мы не сочтем нужным скрывать под затворами ни хлеба, ни скота; все, что мы имеем, будет предоставлено в полное распоряжение всем”. Дальше левеллеры спрашивают: “Хорошо ли, что трудящийся люд должен довольствоваться одной заработной платой, не имея доступа к земле?” – Очень нехорошо, конечно, но это не мешает быть левеллерам людьми, превосходящими других своей наивностью. Непротивление злу – основной догмат их нравственности. Они не хотят выступать против зла жизни с оружием в руках, а лишь служат примером для других. утопия, очевидно, развивается.

Вот, однако, ее третья ступень. Прошу выслушать следующие соображения: “Так как мир просуществовал до потопа 1656 лет, то поэтому в 1657 году по Рождестве Христа должен наступить день Его вторичного пришествия на землю. Так как 2x666=1332, а никейский собор был в 325 году, а 1332+325=1657, то поэтому в 1657 году придет Христос и с ним царство Его. Из этого следует, что все правительства равно незаконны, а главное, безбожны, так как народом могут управлять только Бог и его наместник Христос”.

Так рассуждали люди пятой монархии с Гаррисоном во главе. Но, хотя в дикой и безобразной форме, они воплощали затаеннейшие стремления своего сердца к правде и справедливости. Надо заметить, что в низших слоях европейского общества было весьма распространено убеждение, что второе пришествие Мессии должно воспоследовать со дня на день. И они ждали, затаив дыхание, ждали, когда на землю Мессия придет:

 
Тот самый, Чья слава в молитвах поется.
Тот самый, Которого ждет не дождется
Так долго наш бедный народ.
 

Под видом своей религиозной утопии люди пятой монархии проповедовали анархизм чистой воды.

* * *

Что было делать Кромвелю среди всех этих идеологов, иллюзионеров, утопистов? Постепенно пришлось ему рассориться со всеми ими. Как и почему, увидим ниже, а пока посмотрим, что делает он как “способнейший гражданин республики”?

Подавив революцию в войске, он отправился в Ирландию (1649 год). Здесь роялисты заключили союз с туземным католическим населением против парламентских войск, сосредоточенных в Дублине. В продолжение нескольких месяцев Ирландия была завоевана, сожжена, разорена дотла и три ее провинции из четырех были конфискованы в пользу завоевателя. Здесь единственный раз в жизни Кромвель проявил непонятную в нем и возмутительную жестокость. В Дрогоде, например, двести человек были казнены с оружием в руках. В этой резне проявилась слепая национальная ненависть англичан против ирландцев, протестантов – против католиков. Оправдание, в котором сам Кромвель чувствовал необходимость в данном случае, не удовлетворяет нас: “Я убежден, – писал он, – что это совершенно справедливый суд Божий над зловредными негодяями, руки которых покрыты кровью многих невинных жертв. Я убежден, что это предупредит кровопролитие в будущем. Только эти соображения и могут оправдать подобный образ действия, который в противном случае повлек бы за собой сожаление и угрызения совести”. Нет, такого образа действий никакие соображения оправдать не могут. Кровопролитие действительно было предотвращено на будущее время, но вместо него началась систематическая вековая эксплуатация ирландского народа англичанами, которой суждено закончиться лишь в наши дни.

Без таких жестокостей, но так же быстро (1650 год) была завоевана Шотландия, возмущенная казнью короля и избравшая на его место его сына, Карла II Стюарта.

Оставалось теперь одно большое затруднение – это сам английский парламент, которому до сих пор верой и правдой служил Кромвель. Но теперь обстоятельства переменились.

“Кромвель, – читаем мы у Гардинера, – старшие офицеры армии и более благородные умы, еще оставшиеся в парламенте, стремились единодушно к осуществлению одного общего желания: к свободному управлению, согласному с решениями избранных представителей. Они желали гарантии свободе мысли и слова, без чего парламентское управление являлось тиранией, только под другим названием. Но они не имели средств, чтобы достигнуть своей цели. Все революционные силы истощились еще до казни Карла, а теперь, когда его преемником явился юноша, о котором не было известно ничего дурного, напор роялистов стал увеличиваться с каждым днем”.

Все роялистские движения были только что укрощены в Ирландии и Шотландии. С минуты на минуту их можно было ожидать в самой Англии: стон, вырвавшийся у шеститысячной толпы, присутствовавшей при казни короля, еще не был забыт. Нация наконец совсем не хотела республики, она не искала даже свободы совести. Подчиниться ей или ее представителям значило для вождей индепендентов потерять не только свою власть, но, вероятно, и жизнь.

Они прекрасно сознавали это. Политика парламента в то же время совсем не внушала доверия. К этому времени в нем осталось всего пятьдесят или шестьдесят человек. Они привыкли к господству. Десятилетнее управление делами государства приучило их к деспотизму. Расставаться со своими местами они совсем не хотели. Но неловко было в то же время оставаться в таком малом числе. Члены палаты в этих обстоятельствах надумали прибегнуть к совершенно необыкновенному средству. Они решили избрать новых депутатов, оставив за собой свои курульные кресла. Мало того, они изобрели для себя выгодное право не принимать в свою среду никого из тех, кто показался бы им негодным или неудобным для службы в парламенте.

“Весь этот план, – продолжает Гардинер, – был не что иное, как плутовство, которого Кромвель не терпел. Ведь он и его солдаты сражались и проливали кровь свою главным образом за свободу совести, а новый, хотя и на старый лад, парламент не представлял бы никакой гарантии для нее. Ничто не могло помешать ему уничтожить по своему благоусмотрению все прежние эдикты”.

Вопрос о самосохранении все решительнее выступал, таким образом, для индепендентов. Возвращаться было некуда; казнив Карла, они сожгли свои корабли. Они погибли бы на другой день после роспуска их армий, а этот роспуск, очевидно, и во сне и наяву грезился парламенту. Он поднимал этот вопрос в феврале, мае, августе 1652 года, и только главнокомандующий войсками, то есть Кромвель, служил ему постоянной, неодолимой помехой.

20 апреля 1653 года была решена наконец участь Долгого парламента. Выведав раньше мнения главных представителей армии, Кромвель убедился, что сильного протеста он не встретит ни с чьей стороны. Простые солдаты боготворили его; офицеры тоже без исключения держали его сторону, причем многие искренне; зять его Флитвуд управлял Ирландией; преданный Монк – Шотландией. Бояться было нечего, разве течения времени, которое могло неожиданно придать парламенту новую силу. Кромвель понял, что медлить особенно нельзя. Итак, 20 апреля вместе с Гаррисоном он явился в палату, разместив предварительно солдат возле Вестминстера, и спокойно сел на свое место. Вен в это время говорил, с жаром доказывая необходимость билля о новом составе парламента. Наконец Вен кончил речь, и председатель готовился отдать вопрос на голоса. Тогда Кромвель встал и обратился к парламенту, сначала в очень почтительном тоне; он воздал должную справедливость его трудам и усердию; но мало-помалу тон его изменился, его голос и жесты стали гневны; он упрекал членов палаты в медлительности, корыстолюбии, пристрастии к личным выгодам, невнимании к правосудию. “У вас, – закончил он, – нет желания сделать что-либо для общественного блага; вы хотите только навсегда удержать за собою власть. Час ваш настал: Господь отступился от вас; он избрал для исполнения своей воли орудия более достойные. Господь руководит мною и повелевает мне делать то, что я делаю”. Вен, Уэнтворт и Мартин быстро встали, чтобы отвечать ему. “Вы, может быть, находите, – продолжал Кромвель, – что моя речь не парламентская? – согласен, но не ждите от меня другой речи”. Уэнтворту удалось наконец произнести несколько слов: “Никогда еще парламент не слыхал подобных слов; они тем более ужасны, что сказаны его служителем, которого парламент, по своей беспримерной доброте, так высоко поставил и сделал тем, что он есть”. Кромвель бросился на середину залы и, надев шляпу, закричал: “Вон! Вон! Я положу конец вашей болтовне!” Он подал знак Гаррисону: дверь отворилась; вошли человек двадцать или тридцать солдат под начальством полковника Уорслея. “Вы не составляете больше парламента! Выходите вон! Очистите место для более честных людей!” Кромвель ходил взад и вперед, топая ногой и отдавая приказания: “Заставьте его сойти!” – сказал он Гаррисону, указывая на председателя, сидевшего в своем кресле. Гаррисон попросил председателя сойти; Ленталь отказался. “Сведите его сами!” – проговорил Кромвель. Гаррисон робко и почтительно взялся за мантию председателя, и тот покорился.

Разогнав парламент, Кромвель вернулся в Уайтхолл. Там нашел он многих офицеров, ожидавших развязки события. Рассказав им о случившемся, он прибавил: “Когда я отправлялся в палату, я никак не думал, что сделаю это; но я почувствовал на себе влияние духа Божия, столь могущественное, что уже не внимал голосу плоти и крови”.

То же самое сделал Кромвель и с государственным советом. Уходя, Брадшоу сказал ему: “Нам известно, как поступили вы сегодня утром в палате, и через несколько часов узнает об этом вся Англия. Но вы ошибаетесь, если думаете, что парламент распущен: никакая власть земная, кроме самого парламента, не может распустить его. Имейте же это в виду”. Все встали и вышли вон. На другой день прохожие останавливались у дверей палаты перед громадной афишей, вероятно, ночным произведением какого-нибудь кавалера, который был рад, что Кромвель отомстил за него республиканцам; на афише было написано: “Отдается внаем пустая палата”[13]13
  Кстати, образчик официальной прессы XVII столетия. По поводу описанных событий в “Mercurius Politicus” было напечатано: “Вчера лорд-генерал представил парламенту разные причины, по которым он должен в настоящее время закрыть свои заседания, что исполнено. Председатель и члены разошлись”


[Закрыть].

* * *

Насилие над Долгим парламентом возбудило в Лондоне и во всей Англии только любопытство, равнодушное и насмешливое; ни одной руки, ни одного голоса не поднялось на его защиту.

– Никто не слыхал, – сказал Кромвель в грубом порыве торжества, – чтобы хоть какая-нибудь собака лаяла, когда они уходили.

Все молчали, потому что боялись говорить. Но несомненно, что с этой минуты Кромвель навсегда и окончательно поссорился с республиканцами. Они разочаровались в нем, а дальнейшие его поступки клонились совсем не к тому, чтобы восстановить доверие. Он стремился к управлению. Он хотел править так, как сам считал лучшим. Он искренне верил, что его планы внушены Богом. Видя перед собой страну, измученную и истерзанную десятью годами революционной войны, он прежде всего вознамерился водворить в ней порядок и сделать так, чтобы никто не мешал честному человеку работать и жить. Но этот порядок он водворял круто и деспотически. Не в его привычках было останавливаться перед препятствиями: он ломал их без сожаления. Под его правлением “вольности” Англии отошли в область мечтаний. Он употребил невероятные усилия, чтобы задержать революцию в пределах религиозно-политического переворота и не дать хода ни радикализму, ни мистическому сектантству. Он достиг этого. Его оправдание – то, что нация нуждалась в мире. Предыдущий десятилетний период страшно утомил ее. Во многих местах порвались все социальные связи: каждый день приходилось считаться с шайками грабителей и убийц. Революционный дух, в свою очередь, забегая на несколько столетий вперед, требовал в XVII столетии того, чего Англия напрасно еще добивается и в XIX.

Разогнав парламент и добившись почти абсолютной власти, Кромвель решился ему противодействовать. Республиканцы возненавидели его. Они имели на это причину. Между ними и Кромвелем было глубокое принципиальное разногласие, разногласие идеологов с человеком факта. Нам еще придется подробно разобраться в этом, пока же вот конкретный пример, как постепенно и необходимо менялись отношения политических радикалов к Кромвелю.