Текст книги "Друиды Русского Севера"

Автор книги: Евгений Лазарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Можно предположить в словоформе KR(N) и космогонический аспект. Дело в том, что в мифологии возникновение Полярной Горы является, по сути, актом первотворения. Об этом оттенке смысла косвенно свидетельствуют и лингвистические данные, например, сопоставление таких слов, как санскритское «кри» и латинское сгеаге, творить.

Что же касается самого корня – KR-, в других его аспектах, то и сравнительное языкознание уже доказало его доностратическую древность. В. Э. Орел приводит такие параллели: ностратическое *karV, скала, афразийское *kar-, гора, синокавказское *gwVrV, камень (северокавказское *gwērV и сино-тибетское *Kor). Кстати, очень похоже звучало в этих праязыках и слово со значением рог (ностратическое *KErV, афразийское *kar-, синокавказское *qwVrHV)^{56}. Так что соотнесение Р. Геноном символа рога с идеей возвышения и могущества, основанное вроде бы на данных сравнительно поздних языков (латинское cornu и т. д.), получает обоснование в гиперборейской лингвистической реконструкции. Очевидно, что именно в этот ряд следует поставить известный образ единорога в аспекте возвышенного праведника – человеческое олицетворение идеи Полюса.

Все вышесказанное позволяет соотнести с гиперборейским корнем *KR(N) – и название горы Карнасурт – одной из важнейших в сакрализованном ландшафте Ловозерских гор, окружающих Сейдозеро. Карнасурт переводят с саамского как «Гора Ворона». Однако не произошло ли здесь в свое время переосмысление субстратного древнего названия горы в соответствии с лексикой саамского языка? Название мифологического Ворона, возникшее сначала (может быть, очень давно: ср. саамское Карнас с эвенкийским Карендос или Кара) как звукоподражательное, могло по созвучию быть сближено с представлениями о Горе Полюса, о Центре Мира или его символическими локальными повторениями в образе той или иной конкретной горы.

Может быть, это фонетическое соответствие, – а в традиционных культурах таким фактам всегда придавалось большое значение, – определило и некоторые особенности образа Ворона в палеоарктической мифологии? Тогда становится, например, понятно, почему в мифах палеоазиатов северо-востока Азии Ворон обитает близ Полярной звезды^{57}, хотя в палеоазиатском регионе он носит имя, отличающееся от саамского и не созвучное KRN (Кутх, Куйкынняку).

Бог-Олень и Богиня-Оленица. Рассмотрим еще одно слово, возможно, входившее в сакральный лексикон арктической протоцивилизации, хотя это слово краткое и его реконструкция (с учетом подвижности гласных) выглядит не столь определенно.

Сравнительное языкознание доказало, что слово олень – более древнее, нежели ностратическая языковая общность. В ностратическом праязыке это слово звучало примерно как или; в афразийском – айал; в сино-тибетском один из видов оленя именовался ла. Гласные, обрамляющие звук «л», могут сильно варьироваться. Достаточно вспомнить русское олень и его вариант елень в церковнославянском и польском, немецкое Elen – лось, китайское «лу» – олень…

Чрезвычайно древним, палеолитическим по происхождению, является не только само слово, но и представление о божественности оленя. Объясняется это причинами мистического порядка или сакрализацией того факта, что олень дарил древним (и более поздним) северянам почти все необходимое для жизни (одежду, пропитание, роговой материал), будучи сам существом кротким и неагрессивным, – так или иначе «оленьи» святилища прослеживаются практически на всей территории гиперборейской протоцивилизации и в соседних регионах. Саамские сейды Лапландии с укрепленными на них оленьими рогами удивительно схожи с некоторыми алтайскими обо (пирамидками из камней); аналогичны им увенчанные рогами чукотские сложения из камней. Можно привести в качестве параллели и древнекритские святилища Великой Богини: их изображения включают в себя рога, и это позволяет причислить крито-минойскую («пеласгийскую») религию к исследуемому кругу теологем.

Коль скоро гиперборейское название оленя соотносится с понятием Бога (или Богини: последний вариант, вероятно, архаичнее), то, наверное, существуют языки наследников гиперборейской протоцивилизации, сохранившие этот корень в качестве имени Бога и уже забывшие его «оленьи» ассоциации. Разумеется, тут следует вспомнить древнесемитский корень – EL– (-IL-) как одно из имен Бога, вошедшее во все конфессии авраамической традиции. И православный миссионер Иннокентий (Вениаминов), собравший в 20–30‑е годы XIX века ценнейший этнографический материал о коренных жителях Русской Америки, алеутах и северных индейцах, с удивлением констатировал, что в религии индейцев-тлинкитов Верховным Существом, Богом-Творцом является Эль, существовавший «прежде своего рождения», и что его имя «по произношению своему весьма близко к одному из еврейских имен Бога (Эль, Бог могущества)»^{58}.

Наверное, это удивительное соответствие можно истолковать как подтверждение известных преданий о «потерянных коленах (родах) Израилевых». Однако самое, по-видимому, непротиворечивое толкование выводит нас на субстратное, гиперборейское божественное имя, чьи истоки скрываются в глубине десятков тысячелетий. Вряд ли может смущать то обстоятельство, что тлинкитский Эль – это, как правило, уже знакомый нам мифологический Ворон (иногда Эль принимает и другие формы). В палеоазиатском варианте реконструируемого гиперборейского мифа Ворон связан с Полярной звездой, то есть именно с тем «небесно-земным» локусом, где и происходит первотворение мира – сфера действий тлинкитского Эля. Да и некоторые образы в мифологических сказаниях о нем самом дают возможность его гиперборейской идентификации, например, образ морского острова, где хранятся высшие, изначальные ценности мира: свет, пресная вода и т. д.

Палеоазиатские лингвистические реконструкции, по-видимому, могут рассматриваться и как свидетельство первоначальной женственности исследуемого теонима. Дело в том, что в чукотско-камчатском праязыке «лахэ» – это мать; отсюда прачукотское «(х) эллахэ» и ительменское «лахск» с тем же значением. А вот слово олень в прачукотском – «(х) эльве» – имеет хотя и схожую, но все-таки иную форму; вероятно, понятия олень и мать (Богиня-Мать?) в прачукотском языке уже обособились.

Примечательно, что один из языков-изолятов Дальнего Востока – нивхский – тоже знает слово «лах», но здесь оно означает главную часть остроги, А это уже скорее фаллический, мужской образ. Возможно, нивхский язык отражает стадиально более позднюю фазу, когда изначальный гиперборейский теоним (реконструируем его как *ELI или *ELA) стали соотносить уже не с Богиней-Матерью, а с мужским началом.

Тогда, очевидно, в русском олень (елень) – н– является притяжательным аффиксом, а все слово будет означать «принадлежащий Богине» или Богу, «Божий». Получается, что и дошедшее до нас в античной традиции имя гиперборейца Олена переводится так же.

На примере теонима *ELI можно поговорить в целом о реконструкции сакральной лексики в праязыках. Очевидно, что методами чисто лингвистической компаративистики теоним не воссоздается. Однако его морфему, как мы видели выше, допустимо отыскать с помощью приемов сравнительной мифологии – в том случае, если в нескольких архаичных традициях выявляется повторяющаяся словоформа со сходной семантикой (желательно, чтобы это сходство имело место сразу по нескольким осям соответствующей ассоциативной матрицы).

А вот атрибуты, оттенки значения этого теонима, ныне непонятного лингвистически, можно выявить уже в рамках обычной лингвистической компаративистики, – для того праязыка, в котором этот теоним предположительно «читался» как понятное слово, со всеми сопутствующими цепочками однокоренных морфем. Конечно, возможны омонимия и вторичная ассимиляция внешне схожих словоформ. Но, тем не менее, представляется вполне допустимым реконструировать (подобрать в уже существующих словарях глубинных этимологий) для данного теонима или иного сакрального термина устойчивый (как синхронический, так и диахронический) набор смысловых и языковых коннотаций. А это, в свою очередь, дает возможность богословского (мифологического, ритуального и т. д.) истолкования.

Утерянное слово волхвов. В процессе работы над реконструкцией гиперборейского лексикона у автора этих строк неоднократно возникала крамольная мысль о том, что многие лексемы, безусловно, сакральные и древние, в ностратической и борейской ретроспекции «смыкаются» друг с другом, указывая на какое-то общее для них, бесконечно глубокое в своей многоуровневости слово. Степень его сакральности, видимо, должна была быть еще более высокой, чем у слов-потомков. Понятно, что попытка конкретизировать такое изначальное слово (Утерянное Слово некоторых более поздних религиозных традиций) – предприятие дерзкое и уязвимое с позиций любой науки. И все же, вероятно, имеет смысл поговорить о результатах (пусть не окончательных) такого рода разысканий.

Слово это, если опустить промежуточные, полуинтуитивные рассуждения, в фонетической записи получилось примерно таким: *Ŋ^whVLG^wV. В этой неудобочитаемой морфеме первые три буквы образуют единый, монофонематический комплекс (назализованный лабиовелярный, то есть огубленный звук с аспирацией, придыханием). V, как принято в компаративистике, – это гласный неизвестного качества, а G^w обозначает лабиовелярный звук, который в диалектных вариантах, или в диахронии, мог, видимо, трансформироваться в последовательность двух звуков, G и W. Согласные звуки переданы прописными буквами; в компаративистике это означает, что они реконструированы приблизительно, и на месте L может возникнуть R, a на месте G – K (G^h, K^h).

Начальная фонема, столь сложная в написании и произношении, исключительно продуктивна в своем диахроническом развитии. Как показывают сравнительно-лингвистические исследования, она может систематически переходить в g^w, g, g^h, b, b^h. Далее, g^w иногда дает w, которое в принципе со временем может вообще исчезнуть, и тогда из нашего Утерянного Слова получатся исключительно важные корневые основы типа ARG, ALG, отчасти рассмотренные выше. Если же указанная трансформация произойдет в конце Утерянного Слова, то из него могут образоваться лексемы wVl-, bVl-, открывающие путь бесчисленным дериватам со значением величия, белизны и т. д. А выпадение начального w приводит к одному из древнейших именований Бога – Эл, Эль.

Если предположить, что экзотические для индоевропеистики чередования звуков, имеющие место в валлийском, то есть кельтском, индоевропейском в своей основе, языке (например, в начале одного и того же слова р может заменяться на b и даже на m^h), – это наследие субстратного (палеоевропейского? гиперборейского?) произношения, то цепь звуковых чередований приводит к формам MLG, MLK. Отсюда – и хорошо известные библейские и коранические именования ангелов и царей (malaq-, meleq– и т. д.), и еще одно семантическое поле, также восходящее (согласно этимологиям «Вавилонской Башни») в своих истоках к палеолиту и связанное с образами женского начала, материнской груди, молока. В этой же «валлийской» матрице оказываются и формы BLG, BRK, PLG, PRK. А от них – и русское благо, и афразийские слова с корневой основой brq и со значением сияния, благодати, и греческое (фракийского происхождения?) πέργαμον, крепость, восходящее к ностратическому обозначению твердыни…

Гипотетически, в первом приближении, без систематической проработки, можно предположить, что от этого Утерянного Слова происходят, помимо вышеупомянутых, такие различные, но глубоко значительные термины и именования, как влага, валькирия, Валгалла, вёльва, вали (в исламской культуре носитель благочестия и сокровенных знаний), vil или vel – древнеисландский терминологический аналог алхимического Искусства. Русалки-вилы славянской мифологии; библейское возглашение «Аллилуйя» (находящее неожиданную аналогию в названии главного праздника ительменов Камчатки – «Алхалалалай»); имя древнерусского бога Велеса; название горы Пялкинпорр в священных для Кольских саамов Ловозерских горах (об этой горе пойдет речь в одной из глав книги, которую вы держите в руках), – перечень легко можно продолжить. Нельзя не заметить, что (по крайней мере, на первый взгляд) одним из самых точных фонетических эквивалентов предложенному Утерянному Слову является русское слово, безусловно, древнее и сакральное, – волхв. Можно, естественно, вспомнить и Волгу, если, конечно, ее название не состоит из двух самостоятельных словоформ.

Разумеется, часть из обозначенных этимологий может оказаться ошибочной либо неточной. Для корректных выводов нужна привязка регулярных чередований звуков к вполне определенным, уже реконструированным промежуточным праязыкам, к их лексическому составу. Впрочем, не исключено, что на месте забракованных этимологий при этом обнаружатся новые, еще более важные и впечатляющие.

На этом пока закончим краткий гиперборейский лексикон (к некоторым другим его терминам мы обратимся позднее).

ГИПЕРБОРЕЙСКАЯ АЛХИМИЯ

Как известно, алхимия, в традиционном ее понимании, сложилась как самостоятельное направление духовной культуры во времена позднего эллинизма в Александрии Египетской (в Китае – примерно в ту же эпоху). Конечно, можно говорить о мифологии, присущей алхимическому миросозерцанию, но мифология эта вроде бы вторична и не связана линиями прямой преемственности с древнейшими культурами. Тем не менее в этой книге предпринята попытка показать, что алхимические парадигмы могут использоваться для реконструкции чрезвычайно архаичной мифологии первичного порядка, которую отличает именно полярная ориентация^{59}.

Восприятие алхимических символов сейчас затруднено по целому ряду причин, как объективных, так и субъективных. К числу объективных следует отнести принципиальную фрагментарность любых алхимических формулировок и изначальную многозначность символов, которые могут быть относительно адекватно истолкованы лишь при учете максимально большого числа родственных образов (подчас содержащихся в трактатах различных авторов). Причем это родство выстраивается отнюдь не по законам формальной логики, а по своеобразному «принципу дополнительности»; различные описания одного и того же понятия подчас антиномичны (в один смысловой ряд попадают, скажем, мифологические персонажи как мужского, так и женского пола: это может просто указывать на активную или пассивную функцию в том или ином контексте).

Субъективные причины непонимания алхимии имеют давнюю историю. Ставший стереотипом образ алхимика – нескладного чудака и шарлатана – это продукт позитивистских умонастроений последних трех веков. С развитием эмпирической химии алхимия стала рассматриваться лишь как ее предыстория, и с этой точки зрения сложнейшая алхимическая символика, вполне естественно, была истолкована как малопонятные излишества. Академические же издания первоисточников редки и недостаточно систематичны.

Из книг (на русском языке), где алхимия включена в историю современной химии, выделяются работы Н. А. Фигуровского и B. JI. Рабиновича, не всегда оцениваемые по достоинству современными исследователями. Н. А. Фигуровский предоставляет прежде всего исчерпывающую источниковедческую базу для исследований по истории алхимии. B. JI. Рабинович, будучи не только историком, но и писателем, в яркой, выразительной форме научного эссе соотносит алхимическую образность с категориями средневековой эстетики и психологии (уделяя большое внимание, в частности, символике цвета) и к тому же публикует, еще в 1983 году, комментированный перевод с латинского «Малого алхимического свода» Альберта Великого (XIII век)^{60}, контрастирующий с обычными для научно-популярной литературы XX века небрежными, почти шаржированными переводами кратких отрывков из алхимических трактатов (обычно эти отрывки в отечественных изданиях брались из весьма конспективной книги Н. Морозова «В поисках Философского Камня», изданной в 1909 г.).

Совершенно иное отношение к алхимии мы находим в работах современных философов-традиционалистов – Рене Генона, Юлиуса Эволы, Александра Дугина. Для них алхимия – это одна из древних «священных наук», сохранившая в своей символике наследие Изначальной (Примордиальной) Традиции, связанной с золотым веком человечества и легендарным Полярным материком (Арктогея, Гиперборея). Однако в своих книгах Рене Генон все же, как правило, рассматривает алхимические символы в сравнении с иными, родственными им образами, а не в контексте самой алхимической традиции.

Еще более подчиненную роль образы алхимии играют в работах К. Г. Юнга и его последователей, где эти образы, в сущности, служат иллюстрациями, хотя и весьма убедительными, к психоаналитическим построениям. Вместе с тем некоторые книги К. Г. Юнга представляют собой ценное «пособие» для изучающего алхимию, поскольку содержат пространные цитаты (в оригинале) из труднодоступных алхимических источников. Кроме того, Юнг убедительно показал, что в процессе алхимического Делания происходила своеобразная «проекция» (лат. projectio) душевного мира алхимика на те вещества, с которыми он работал (и на их преобразования), а значит, и в алхимической символике неразрывно связаны материальное и духовное начала.

В XX веке изданы работы нескольких авторов, которые называют себя (и вероятно, так это и есть) преемниками живых традиций «Великого Искусства» алхимии, науки духовной трансформации. Это, в частности, работы Фулканелли, Э. Канселье, некоторые книги Марка П. Профета и Элизабет Клэр Профет, а также авторов теософской и антропософской направленности. Однако описания духовного совершенствования у этих авторов отражают скорее символику возникших в XIX–XX веках духовных школ и организаций, нежели реалии средневековых трактатов, посвященных Великому Деланию. К тому же собственно исследование традиционной алхимической образности не входило в круг задач этих авторов.

Самостоятельный пласт современных источников этой образности – произведения, так сказать, литературно-алхимические. В них древние символы Великого Делания, иногда совсем в новом контексте, пронизывают ткань сюжета, становятся смысловой основой в эссе. Густав Майринк, Евгений Головин, Олег Фомин («русский Фулканелли») во многом реабилитировали алхимию в глазах читателей.

Особо следует сказать о проблеме подобия алхимического и христианского символизма. Некоторые образы Библии имеют вполне духовно-алхимический характер. Бог говорит пророку Иезекиилю: «Дом Израилев сделался у Меня изгарью; все они – олово, медь и железо и свинец в горниле, сделались, как изгарь серебра» (Иез. 22:18); «Как в горнило кладут вместе серебро, и медь, и железо, и свинец, и олово, чтобы раздуть на них огонь и расплавить; так Я во гневе Моем и в ярости Моей соберу, и положу, и расплавлю вас» (Иез. 22: 20). Олово, медь, железо и свинец – это четыре «несовершенных» металла («тетрасомия») алхимиков… Или такая цитата: «Но Он знает путь мой; пусть испытает меня, – выйду, как золото» (Иов 23:10). Переписчиками алхимических трактатов нередко были христианские монахи, и это вряд ли свидетельствует о ереси: библейско-христианские, авраамические образы и термины занимают важное место в алхимической символике.

Время от времени звучащие в адрес алхимиков обвинения в том, что они в своем Делании пародировали христианские обряды и дерзали уподобиться Богу, не выдерживают критики при обращении к первоисточникам. Авторы алхимических трактатов постоянно повторяют, что совершают Делание не по собственному произволу, но лишь «Божиим соизволением» («Deo concedente»), в радостном изумлении перед тайнами Божьего мира. Что же касается уподобления духовной практики преображения несовершенного человека, с одной стороны, и деяний Бога-Творца – с другой, то уместно привести здесь две цитаты – из алхимического трактата и из работы православного подвижника.

Алхимик середины XVII века Ириней Филалет в трактате «Отворенный вход в замкнутый Чертог Царя» (Introitus Apertus ad Occlusum Regis Palatium) пишет: «Пусть сын Философов услышит о том, что все Мудрецы единодушно заключают: это Делание подобно Сотворению Вселенной. В начале же сотворил БОГ Небо и Землю, и была Земля безвидна и пуста, и носился Дух БОГА над ликом Вод, и сказал БОГ: Да будет Свет, и был Свет. Слов этих довольно будет сыну Искусства. Ибо следует Небу сочетаться с Землею под защитой дружбы…» (гл. V).

Далее говорится о том, что «эту иссохшую Землю» нужно «оросить своего рода водой»: «Ты [же эти] потоки доведешь до блистания самой Луны, дабы тьма, которая была над лицом бездны, рассеялась благодаря Духу, движущемуся в водах. Так по велению Божию явится Свет. Отдели Свет от Тьмы семикратно, и будет завершено это сотворение Меркурия Мудрых, и будет тебе седьмой День Субботой покоя; от этого времени вплоть до обращения года вспять можешь ожидать рождения Сына сверхприродного Солнца, который придет в мир при конце веков, дабы освободить братьев своих от всяческой погибели»^{61}.

А вот что говорил в «Записках на Книгу Бытия» (1816) святитель Филарет, митрополит Московский: «Каждый человек имеет свое небо и землю, дух и плоть, внутреннее и внешнее, остаток первобытного совершенства и хаос греховного растления, из которого действием благодати устрояется новая тварь» (2 Кор. 1:17; Гал. 6: 15). «Возникая из нравственного ничтожества, он находит себя землею неустроенною и пустою, и тьма закрывает глубину его сердца от него самого. Но на слезные воды покаяния нисходит Дух Божий, и слово Божие производит в нем вышний свет, который, чем выше сияет, тем более отделяется, и становится ощутительнее собственная тьма человека.

За днем покаяния следует день очищения и отрады, в который Бог устрояет твердь в духе и сердце, отделяя вышние воды от нижних, – кроткие и чистые слезы благодати от чувственных слез горести и сокрушения.

По заключении вод сокрушения в некоторых пределах, человек открывает в самопознании новую страну сухую, <…> не орошенную никакими утешениями благодати. Но после сего испытательного томления, силою воссозидающего слова, из мертвой сухости начинают произрастать благие чувствования и добродетели…

Если человек постоянно продолжает внимать глаголющему о нем слову Господа, – свет веры в вышних силах души его становится Солнцем, которое освещает сокровеннейшие глубины ее… Из самых вод скорбей внутренних и внешних возникают живые и животворные дела любви… Благодать и на мертвой прежде земле ветхого, чувственного, внешнего человека <…> полагает напечатление истинной жизни внутренней… Таким образом, весь человек воссозидается во образ Сына Божия…»^{62}

Право же, такое впечатление, что святитель Филарет истолковывает для своего читателя более краткий и загадочный текст Иринея Филалета… Однако в таком случае возникает вопрос: если алхимическая традиция, по крайней мере, в ее духовном аспекте, – это лишь зашифрованная, по тем или иным причинам, молитвенная практика христианства, то обладает ли «наука Великого Делания» самостоятельной спецификой и значимостью? Первоисточники дают однозначный ответ: конечно, обладает; то, что можно назвать алхимической мифологией, выходит за пределы библейско-христианской традиции, обнаруживая при этом черты глубочайшей архаики.

Попробуем «вычленить» один из таких мифологических сюжетов, который, по-видимому, восходит не только к гностицизму и герметизму позднеэллинистической эпохи (такого рода корни алхимической традиции достаточно очевидны), но и к тому, что называют дохристианским Гнозисом. Обоснованием такой постановки вопроса можно считать известную схожесть алхимической образности и символики древних культур, в том числе доклассовых обществ. Причем эта схожесть вряд ли может быть объяснена только психоаналитической «архетипичностью». В этом смысле очень существенным представляется мнение М. Элиаде, который говорил о том, что глубокий архаизм алхимической символики восходит к древнейшей, возможно даже палеолитической, религии Матери-Земли^{63}.

Главная трудность выявления алхимического мифа заключается в указанной выше фрагментарности описания алхимических символов, их изначальной многозначности и подчиненности своего рода «принципу дополнительности». Однако именно «мифологический» подход в ряде случаев помогает структурировать и более адекватно «прочитать» эти последовательности шифрованных образов. Одна из таких структурных линий связана с полярным символизмом.

Темы полярных алхимических символов касается в своей недавно изданной книге Н. С. Широкова (Культура кельтов и нордическая традиция античности. – СПб.: Евразия, 2000). Она отслеживает параллели «нордических» образно-мифологических рядов в кельтской духовной культуре. Думается, правомерно искать такие параллели и в других культурах, в частности, в русской традиции, также сохранившей весьма архаичные образы, восходящие к протоевразийским мифам инициатического характера, которые нашли отражение и в алхимическом эзотеризме.

Из тех алхимических первоисточников, которые были обозначены выше, в данном случае следует особо выделить уже цитированный трактат Иринея Филалета «Отворенный вход в замкнутый Чертог Царя», впервые опубликованный (в латинском оригинале) в 1667 году^{64}. В истории алхимии этот трактат достаточно известен, однако специальный анализ его символики не проводился. Нет и опубликованного перевода этого важного первоисточника на русский язык (включенные в некоторые современные книги отрывки – это, как правило, результат двойного перевода с новоевропейских изданий).

Полярные символы, обозначенные Филалетом, встречаются и в алхимических трудах некоторых других авторов того времени, конца XVI–XVII веков. Сама эта эпоха во многом примечательна: именно тогда достоянием гласности становятся идеи Братства розенкрейцеров, во многом исходивших из традиций духовной алхимии; предпринимается грандиозная попытка одухотворить весь ход естественно-научных исследований, в том числе в области химии и вообще любых «испытаний природы» (здесь отсылаем читателя к работам Френсис Йейтс). Даже философы-традиционалисты, в целом скептически относившиеся к поздним (XIX–XX вв.) розенкрейцерским организациям и считавшие их «контринициатическими», признавали глубокую традиционность ранних розенкрейцеров до того, как они «вернулись в Азию», ушли в сокрытие, оставив Европе лишь формальные схемы эзотерических знаний^{65}. Все это заставляет с особым вниманием отнестись к текстам указанного времени.

Так о чем же говорит в своем трактате Филалет – таинственный мудрец, биографические сведения о котором практически отсутствуют?^{66}

Собственно «полярные» фрагменты его трактата невелики по объему, хотя почти каждое слово в них вызывает широчайшие ассоциации. Это очень краткие III и IV главы, в которых Филалет вводит понятия Стали и Магнита (разумеется, не «простых», а «философических»). Эти понятия несвойственны большинству алхимических трактатов и, казалось бы, не связаны напрямую со схемой алхимического Делания в ее наиболее общем виде. Эта схема такова: из очищенной «первоматерии», благодаря мистическому браку, «Химической Свадьбе» мужского и женского начал (Солнца и Луны, Сульфура и Меркурия, т. е. «философических» Серы и Ртути), при посредстве третьего начала (Соли) рождается Философский Камень, Lapis Philosophorum, который превращает несовершенные металлы в «Герметическое Золото», или дарует бессмертие. Схема проста и логична, она присутствует и в архаичных мифологиях, и в различных религиозных системах, а в известном смысле даже в диалектической философии Нового Времени.

Вот только какую роль здесь играют Сталь и Магнит? Мы сейчас знаем, что химически это, в сущности, железо. Однако значение Стали и Магнита в алхимическом мифе несравненно выше, нежели у обычных «несовершенных» металлов: Сталь и Магнит символически неравнозначны железу.

Но прежде чем делать выводы, послушаем самого Филалета.

О Стали Мудрецов

Мудрые Маги о своей Стали многое передали потомкам, но не выделили ясно ее смысл, а потому в толпе алхимиков идет нелегкий спор о том, что же понимать под именем Стали. Разные [люди] давали ей различное толкование. Искренне, но темно написал об этом автор «Нового Света». Я же, дабы недоброжелательно не сокрыть от Искателей ничто из Искусства, чистосердечно напишу [об этом].

Наша Сталь – это для нашего Делания истинный Ключ, без коего огонь светильника невозможно возжечь никаким искусством: это Руда Золота; дух, чрезвычайно чистый в сравнении со всем; это инфернальный огонь; тайна, в своем роде в высшей степени мимолетная; чудо мира; система превосходных качеств вышнего в нижнем, – и потому замечательным знаком отметил ее Всемогущий, чье рождение философически возвещается Восходом на Горизонте Его Небосвода. Увидели [это] на Востоке Мудрые Маги и изумились, и тотчас узнали, что в мире родился чистейший Царь. Ты же, когда заметишь Звезду Его, следуй до самой колыбели; там увидишь прекрасного Младенца; отдалив [все] нечистое, воздай почитание царственному Дитяти, отвори сокровищницу, дабы принести в дар золото, [и] так в конце концов, после смерти, даст Он тебе плоть и кровь, высочайшее лекарство в трех [Царствах] Земли.

О Магните Мудрецов

Точно так же, как Сталь притягивается к Магниту, а Магнит сам собой обращается к Стали, так и Магнит Мудрецов притягивает их Сталь. Поэтому как Сталь провозглашается Рудою золота, равным образом и наш Магнит – это истинная Руда нашей Стали.

Заметь далее, что наш Магнит обладает сокровенным центром, изобилующим Солью, каковая Соль есть менструации в Сфере Луны [и эта Соль], как признано, кальцинирует Золото. Центр этот обращается, по изначальной склонности, к Полюсу, на котором достоинство Стали пребывает в высочайшей степени. На Полюсе – Сердце Меркурия, который есть истинный Огонь, в котором покой Господа его. Тот, кто плывет через это великое море, дабы достичь обеих Индий, направляет путь, взирая на Северную Звезду, которую пусть сделает явной для тебя Магнит наш.

Мудрый возрадуется, но глупый придаст этому мало значения и не познает мудрость, хотя бы он и увидел вовне центральный Полюс, который Всемогущий отметил замечательным знаком… ^{67}

Полярная ориентация этого отрывка очевидна, хотя она и воплощена в непривычных для современного человека образах. Введенные Филалетом в схему Делания образы Стали и Магнита, как видим, ставятся в соответствие с символикой Полюса: на Полюсе «достоинство Стали пребывает в высочайшей степени». В то же время «на Полюсе – Сердце Меркурия». «Меркурий Философов» – это многозначное алхимическое понятие (металлическая ртуть; женское начало; Первоматерия) в данном случае, очевидно, означает Первоматерию (Materia Prima) Делания. В этом качестве Меркурий Философов изображается, в частности, в виде алхимического андрогина: это так называемый Rebis – «Двойная вещь», обладающая «двойным тайным свойством». Ребис символизирует Сульфур и Меркурия, приготовленных для Делания^{68}.