Текст книги "Глоток Солнца"

Автор книги: Евгений Велтистов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОГОНЯ

Посетив обсерваторию Маунт-Вилсон, Эйнштейн и Эльза заинтересовались гигантским телескопом. «Для чего нужен такой великан?» – спросила Эльза. «Цель состоит в установлении структуры Вселенной», – ответил директор обсерватории. «Действительно? Мой муж обычно делает это на обороте старого конверта».

7

Это был обманчивый город. Тампель – так написано на ракетодроме.

Я никогда не слышал про Тампель. Но стоит пять минут проехать по его улицам, как начинаешь догадываться, что это не простой город, а город-иллюзионист. Представьте: вы выезжаете на широкий проспект, и вам кажется, что он бесконечен, как луч света. Строй иглообразных, выстреленных в зенит небоскребов. Меж этих сверкающих гигантов – цветущие поля, массивы лесов и парков, голубые моря водохранилищ. Вы радуетесь за архитекторов, удачно совместивших все горизонтали и вертикали. Но через несколько секунд с удивлением замечаете, что не только дорога, а все пространство стремительно летит вам навстречу, и вот уже поле сжалось в лужайку, таинственный лес стал аллеей, а море промелькнуло озером.

Игорь Маркисян подозрительно посматривал на встретившего нас ученого. Паша Кадыркин, перехватив его взгляд, рассмеялся.

– Непонятно? Обман зрения.

– Я не привык к обману, – мрачно изрек Игорь.

– А мне нравится. – Кадыркин повернулся к Акселю. – Оригинально. Аксель Михайлович, верно?

Мобиль плавно затормозил.

Обычное типовое здание Вычислительного Центра. В дверях стоит сухопарый седоватый человек в белой рубашке с закатанными рукавами. Крепко пожал всем руку. Представился: Сухов, директор Центра. Провел нас в комнаты на первом этаже, предназначавшиеся для гостей. Комнат было две – огромные, ответами и книгами, и мы их быстро распределили: одну себе, другую профессору.

После чего Аксель объявил:

– Все свободны.

– А как же… – вспыхнул Кадыркин.

Но Аксель успокоил его величественным жестом:

– Работать начнем в шесть утра. Пока отдыхайте. Познакомьтесь с городом. – И ушел вместе с директором.

Кадыркин был обижен, уши его пылали. Я понимал Пашу: за тысячу километров летели, волновались, думали: вот сейчас предстанут перед нами развалины прекрасного города, мы бросимся в бой… И на тебе – отдыхайте. Это я шучу насчет развалин. Но когда мы вышли из ракеты, то чувствовали себя все-таки тревожно. Совсем недавно над городом стояло облако, и что оно там натворило – мы точно не знали. А из мобиля ничего не увидели, если не считать обманных картинок. И встречавший попался какой-то сонный. «Чего было? Да ничего особенного. Я как раз дремал в машине».

– Ну что, Паша, будем сражаться с облаком? – спросил я печального Кадыркина.

– Я лучше почитаю.

– Тогда давай со мной?

– Да нет, я лучше почитаю. Вы идите, ребята.

Наверно, вышли мы из других дверей – прямо к спокойному озеру, отражавшему стеклянную прозрачность здания и темные силуэты его машин. За озером, над угольно-черными безлистыми деревьями пламенела в закатных лучах стеклянная игла. Я вспомнил: такие устремленные ввысь памятники ставили первым космонавтам.

– Красиво, – заметил я.

– Далеко, – сказал Игорь. – Неохота идти.

– Ты забыл: это как перевернутый бинокль.

Мы пошли по дорожке, и вся картина стала меняться на наших глазах: длинное озеро округлилось, деревья переместились неправдоподобным скачком, и сверкающий клинок небоскреба застыл над нашими головами.

Однажды со мной такое было. Волшебная история детства так отчетливо врезалась в память, словно это случилось вчера. Я удобно лежал на подоконнике и рисовал свой двор. Солнечный снег. Сосна с приставной лестницей. Полосатый кот лениво поднимает лапы, потягивается и обходит темные проталины. Дядька сколачивает скворечник. Капли стучат о карниз. Только я нарисовал кота, сосну, дядьку с красным лицом, и принялся за небо, и поднял голову, как увидел, что все стало наоборот: над крышей несутся рваные тучи, мимо окна косо летят хлопья снега, а чистюля-кот исчез. И тогда я начал перекрашивать рисунок в серый цвет. Да совсем напрасно. Опять посмотрел и увидел, что во двор снова вошла весна. Я нарисовал все сначала, как было, и еще оставил место для тех, кто мог прийти вместе с весной. Было мне шесть лет, и рисунок назывался «Март».

– А дальше что было? – спросил Игорь.

– А дальше я выскочил во двор, а там девчонка с красным шаром. Ветер как дунет, шар покатился, а мы за ним. Тут как раз машина. Шар – трах! Я успел схватить девчонку. А шофер ничего не заметил.

– И тут начался роман, – съязвил Игорь.

– Ты угадал: это была Каричка. Только сначала я ее отдубасил.

Мы сидели в уютном маленьком ресторане на шестом этаже небоскреба, потягивали из высоких стаканов нечто прохладное, шипучее и чувствовали себя гостями. Правда, красоваться было не перед кем: в круглом зале никого, кроме нас, не оказалось. Но нам было достаточно своих воспоминаний, бесшумных теней, перелива огней за окном, ну и, конечно, ужина. Меню было здесь столь щедрое, что ему позавидовал бы наш институтский повар. По названиям никогда не определишь, чем тебя хотят накормить; мы наугад нажимали кнопки в автомате, взяли разные блюда и остались довольны. Даже если это и синтетическая пища, Тампель угощал, как настоящий хозяин, без присущего ему обмана.

Великолепный ужин был из синтетики. Это подтвердили три девушки, которых мы встретили очень оживленно и сразу пригласили к столу. В наших глазах они были первые представители странного города Тампеля – похожие одна на другую, в одинаковых голубых спортивных костюмах. Они положили на стул теннисные ракетки и набросились на салат и пудинг, которые выдал нам автомат-раздатчик. Понятно, что поводов для разговора было достаточно, но нас интересовала определенная информация. Мы ее и старались выудить, слушая трех сестер сразу – Хилгу, Нессе и Татьяну.

Мы узнали, что в Тампеле полмиллиона жителей, пять институтов, девять заводов и лучшие теннисисты континента; что здесь изобретен знаменитый визуализатор, который по-новому планирует город, создавая разные оптические иллюзии, а в ближайшем будущем вытеснит как одряхлевшее кино, так и надоевшее всем телевидение; что изобретатель визуализатора Иосиф Менге вошел во все учебники (теперь я его вспомнил); что местный пищевой институт первый в мире синтезировал ряд продуктов, которые ни один гурман не отличит от естественных; что парни из Тампеля есть на Марсе, а несколько девушек живут в подводном городе и вышли там замуж; что в Тампеле собраны образцы растительности всего земного шара, в Тампеле есть свои праздники и достопримечательности, своя история и свои обычаи, свои песни и оркестр в тысячу музыкантов; что здесь всем хорошо, прекрасно, превосходно и что Тампель – это Тампель.

Девушки говорили без умолку, и Игорю с трудом удалось спросить, что случилось сегодня с ними в три часа дня.

– А кто вам сказал?

– Ерунда какая-то.

– Зачем вспоминать плохое?

– Мы с Игорем врачи, – пояснил я.

– О, – сказали девушки хором, – у нас тоже прекрасные врачи!

Я перешел на строгий докторский тон:

– Говорят, многие потеряли на время память. Это так, Хилга?

– Я, во всяком случае, точно не помню. Мы играли в теннис, и я почувствовала себя плохо. Ну, я присела, отдышалась и снова за ракетку.

– А вы, Нессе?

Нессе нахмурилась.

– Было как-то нехорошо. Тяжко или тоскливо – не пойму.

– А я хлопнулась в обморок, – весело сказала Татьяна. – А потом стала волноваться за дедушку и бабушку.

– И я волновалась, – добавила Нессе. – Они у нас старые.

Наконец мы с Игорем улизнули из-за стола, ссылаясь на категоричное распоряжение профессора. Об облаке, как мы выяснили, девушки даже не слышали.

– Ну и исследователи! – злился Игорь, сбегая по лестнице.

– А жа-аль, что все уходите, – пропел я, подражая сестрам. – Тампель очень красивый вечером!

Тампель был действительно красив. Светящиеся небоскребы – колонны, созданные богатырями, а не людьми, – держали на себе опрокинутую чашу неба. Робкие блики звезд терялись и гасли среди огромных движущихся букв, рисовавших программы театров, парков и кино, приглашавших в клубы и кафе, сообщавших новости мира. Ниже царила суета бесчисленных огней. Рвались фейерверки, били цветные фонтаны, почему-то светились деревья. Появились кафе с бумажными фонариками и удобными креслами, с вазонами и тентами, набитые отдыхающими и полупустые; появились спортивные площадки, красивые статуи, скамейки и уютные уголки ночного города, которые мы не заметили днем. Мы с Игорем остановились у подножия нашего небоскреба, слушая музыку и рокот толпы, озираясь по сторонам, не зная, как оценить этот новый, неожиданный жест Тампеля.

И двинулись вперед очень осторожно. А потом стали перемигиваться, как заговорщики, бессмысленно что-то восклицать и громко смеяться. Ох, Тампель, Тампель, славный шутник, как ты приветлив и мил с гостями! Ты открываешь перед нами кафе, и мы, хотя и поужинали, устремляемся туда, чтоб послушать веселый квартет и поболтать с тампельцами. Но, увы, чем ближе мы к нему подходим, тем расплывчатее становятся двери, и вот уже нет кафе – оно растворилось в ночном воздухе, осталась лишь веселая песенка от несуществующего квартета, а вдали – да нет, в каких-нибудь сорока шагах уже сияет театральная эстрада и стоят пустые скамейки. Что ж, играть так играть! Мы делаем вид, что садимся на скамейку, которой на самом деле нет, и прыгаем в детскую карусель, мчимся сквозь летнюю библиотеку и плавательный бассейн; нам все нравится – кафе и театры, ледники Антарктиды и песчаный самум – все, что ты даришь нам в этот вечер, обманщик Тампель.

Наш бег за призраками кончился тем, что Игорь врезался головой в ствол дерева. Оно было не освещено и до обидности настоящее, с тугой шершавой корой. Игорь упал с глухим стоном на землю, потом вскочил, схватился за голову.

– Хватит! – закричал он. – К черту весь этот город! Тут и людей никаких нет!

– Почему нет? – прозвучал мягкий голос. – Люди есть.

Мы разом обернулись и увидели какую-то фигуру в белом.

– Исчезни! – шепотом сказал Игорь.

– В самом деле, проваливай! – вскипел я. – Тут не до привидений.

Привидение вело себя странно. Оно приблизилось, взяло Игоря под руку:

– Пойдемте. Вам надо сделать компресс.

Компресс!

– Вы что – медсестра?

– Педагог.

В лифте мы рассмотрели ее. Глаза большие, спокойные. Зовут ее Соня.

– Классическая шишка. – Соня потрогала лоб Игоря. – У меня один мальчик тоже стукнулся о дерево. Он так и сказал: классическая.

Говорила она лениво, будто через силу, но очень приятно, успокаивающе.

– Садитесь. Сейчас принесу лед.

От компресса Игорь размяк.

– Вы здесь живете? – спросил он.

– Да. А что?

– Неплохо.

– Вы можете сидеть, пока не придете в себя.

Так мы и сидели в красной гостиной, любуясь картинами в старинных массивных рамах и видом солнечного моря в открытом окне.

– Иллюзия? – спросил я, кивнув на окно.

– Да, – сказала Соня. – Убрать?

– Нет, не надо.

Море было как настоящее. Колыхалась на окне легкая штора, и пахло соленым ветром.

– Вы, наверно, приезжие?

Мы сознались, что приезжие.

– У нас зона отдыха в другом месте, – сказала Соня. – А это так… Хотите потанцевать?

Танцевала она очень хорошо – легко, послушно. Но ни разу не улыбнулась. Она как будто спала с открытыми глазами.

– Вы почему такая печальная? – спросил Игорь.

– Почему печальная? Я такая. – Она провела ладонью по лицу, будто смахивая паутину. – Трудный был день. Читала ребятам книгу. Вдруг все вскочили. Побежали. Я – за ними. Я им кричу, а они бегут. Потом один налетел на дерево. Как Игорь.

– Понятно, – сказал Игорь, переглянувшись со мной. – Я снимаю компресс.

Соня кивнула.

– Сегодня захотела уехать, – сказала она как бы про себя.

– Куда? – спросил Игорь.

– Не знаю.

«Парни из Тампеля есть на Марсе, а девушки вышли замуж в подводном городе», – вспомнил я слова трех сестер.

– У нас бывают разные картины… Амазонка… Лунные горы…

Я смотрел на Соню и знал, что сейчас передо мной две девушки. Одна родилась и всю жизнь прожила в Тампеле, она была здесь, она красиво танцевала. Вторая как будто беседовала с нами, но отвечала лишь сама себе, на свои тревожные вопросы. Где она бродила сейчас, по каким землям? Мы этого видеть не могли. Не могли, как не можем увидеть вот эту вазу с цветами изнутри и снаружи сразу.

– Нет, не хочу туда, – сказала Соня.

Она даже топнула ногой. Но вдруг глаза ее вспыхнули, она бросилась к двери.

– Папа!

Итак, размышления мои были верные: разве мог я, смотря на танцующую дочь, видеть за своей спиной ее отца, этого маленького славного человека. Он действительно показался мне очень славным, сразу располагающим к себе то ли своей мягкой улыбкой, то ли смешными усиками. Но в следующее мгновение я опешил, услышав имя и фамилию: Иосиф Менге. Игорь тоже помрачнел, подозрительно скосил глаза: кажется, он пытался совместить отца Сони с изобретателем коварного визуализатора, человеком, вошедшим во все учебники.

– Я вас знаю, – сказал Менге. – Вы прилетели с Бриговым. И вижу, – с улыбкой добавил он, – что вам кое-что в Тампеле не нравится.

– Ты угадал, папа. – Соня выразительно указала на лоб Игоря. Берегитесь, мальчики, мой отец – опасный человек…

– Вы что, читаете чужие мысли? – мрачно сказал Игорь.

– Только свои. – Менге усмехнулся. – Пойдемте, я вам покажу нечто имеющее отношение к вашему путешествию.

Менге привел нас в совершенно пустую комнату с матовыми стенами и без окон. Одна стена чуть поблескивала, вероятно – экран. Мы принесли из гостиной кресла, сели. Хозяин, нажав кнопку на стене, взял из выскочившего ящичка небольшой белый обруч.

– Это новая модель, – сказал Менге, передавая нам обруч.

Обруч был тяжелый, гладкий, будто литой.

– Иллюзиатор? – спросил Игорь, взвешивая обруч.

– Можно называть и так. – Менге извиняюще улыбнулся, но тут же посерьезнел. – Сейчас, молодые люди, вы увидите, что было сегодня в городе. Так, как это видел я.

Я заметил, что руки его дрожат. Менге сцепил пальцы, медленно разжал их, потом надел обруч на голову. Он сидел с закрытыми глазами, неестественно прямой, напряженный, маленький, застывший в ожидании.

Внезапно на экране появился сам Менге, только в другой позе. Он отдыхал на скамейке, задумчиво смотря вдаль. Этот экран был просто чудо. Когда он включился, я подумал, что стена провалилась, и я вижу реальный кусок города – зеленое полотно поля, зубья небоскребов, дорогу, прохожих и маленького человека на скамейке. Легкий шелест машин, крики мальчишек, зов матери, окликающей малыша, и еще слова: «Нет, это совсем неплохо»… Так, кажется, размышлял тогда Иосиф Менге, и мы его слышали сейчас.

Дальше я постараюсь передать точно, что было на экране. Менге вскочил, испуганно озираясь. Женщина схватила ребенка и, прижав его к себе, стала медленно падать. Она упала на колени, не выпуская из рук сына, и тот заревел во весь голос. Менге шагнул было к ней, остановился, приложил ладонь к груди и очень осторожно присел на скамейку. Мимо бежали какие-то люди с раскрытыми ртами, но звука уже не было…

Потом во весь экран возник человек в черном. Он стрелял из автомата. Стрелял в другого, кричащего что-то человека. В старика. Совсем как в старинном кино.

– Хватит!

Стена мгновенно прикрыла всю картину: Менге сорвал с головы обруч.

– Хватит, – устало повторил он.

Обруч соскочил с коленей, покатился по полу. Никто его не поднял – мы сидели подавленные. Менге крепко сжимал подлокотники и тяжело дышал.

Соня повернулась к отцу:

– Что это было?

Менге кивнул на нас:

– Они знают.

– Мы не знаем, – сказал я, поднимая обруч. – Можно?

Оно казалось таинственным – это простое кольцо. Приятно было держать его. Очень хотелось всунуть в него голову.

– Попробуйте, – разрешил изобретатель.

И получилась комната с белым облачком сирени и кроватью. А в кровати сидит Каричка. А рядом стою я.

«Ты не летишь на Марс?» – говорит Каричка.

«Нет».

«Только не падай больше».

«Постараюсь».

«Я подарю тебе песню».

Я испуганно схватился за голову. Черт возьми, как естественно звучали голоса этих призраков!

Наверно, у меня был странный вид. Все засмеялись.

А Игорь – вот чудак! – вызвал лабораторию с Андреем Прозоровым и усадил себя за пульт счетной машины. И тоже чего-то испугался и сорвал кольцо.

– Соня, выйди, пожалуйста, – мягко попросил Менге, когда мы убедились в реальности нового визуализатора. Соня молча вышла и включила в гостиной музыку.

Менге мерил маленькими шажками комнату, усы его подрагивали.

– Не знаю, как определят это врачи-специалисты, но я могу сказать, что это такое. – Менге остановился, строго посмотрел на нас: – Страх.

Мы молчали, в дверь билась бурная музыка.

– Да, чувство страха, давно забытое людьми. Оно совсем неизвестно вашему поколению… И отчасти моему. Но оно осталось в словарях тревожное состояние от испуга, от грозящего или воображаемого бедствия. Оно осталось и в нас, вы понимаете меня? В самой глубине. В наших клетках. В наследственной памяти. Вы это видели.

Менге задыхался от волнения, он почти кричал. Подбежал к стене, открыл новый ящик, вынул крохотную, как таблетка, коробочку.

– Возьмите. Запись на пленке.

Мы поблагодарили за подарок.

– Только не говорите Соне. Ей, знаете, ни к чему. – Менге уже успокоился.

– Извините меня за иллюзиатор, – сказал Игорь. – Я не про этот, а который на улице. Тот мне в самом деле не нравится.

Изобретатель рассмеялся.

– Кому как. Наши приборы днем увеличивают пространство, а ночью создают разные картины.

– Я все равно этого не пойму, – упорствовал Игорь. – Есть точная физика четырех миров, у каждой свои законы, и пусть все будет так, как есть.

– Резонно, – согласился Менге. – Но иногда хочется все видеть, не сходя с места.

Мы распрощались.

Соня просто сказала:

– Заходите к нам.

– Если захотите побеседовать, милости просим. – Менге улыбнулся своей доброй улыбкой и добавил: – И не только с нами, разумеется.

В эту ночь я не спал. Игорь – вот железный человек – как лег, сразу провалился в глубокий сон. Не столько разыгравшееся воображение, сколько гнетущее беспокойство, причин которого было великое множество, заставляло меня ворочаться с боку на бок. Я пробовал убедить себя, что выполнил свой долг – вручил подаренную пленку Акселю Бригову, который, бегло просмотрев ее, отправил с посыльным на ракетодром, к профессору Питикве. Я находил самые простые доводы, вроде этого: «Если Аксель не спит, пишет свои уравнения, то тебе надо отдохнуть, тебе завтра – какое завтра, уже сегодня – работать». А второе «я» тут же возражало, причем не менее аргументированное «Каричка спит, и Соня, и тысячи людей мирно спят, а где-то ходит облако, нанося подлые удары. Так как же ты можешь спать!»

А что я мог? Я лежал и вспоминал наши гонки, обманы Тампеля, бегущих на экране людей, речи на Совете, старался воссоздать ясную картину действий облака. И незаметно для себя стал думать о Менге и почему-то именно с ним затеял спор, в котором, конечно, преимущество было на стороне Менге, ибо он задавал вопросы.

Я: Есть физика четырех миров: микро, макро, космо и мега. Мир частиц. Мир человеческих вещей. Мир изученных галактик. Мир метагалактик. И законы каждого из этих миров человек узнал лишь тогда, когда отказался от привычных своих представлений, применяя безотказный инструмент смелых идей. Так что, добрый Менге, не стоит однажды вечером украшать ваш город галактиками – он для этого слишком мал. Как сказал мой друг Игорь Маркисян, пусть, все будет так, как есть. Долой иллюзии!

Менге: Насчет размеров города – резонно, хотя идея с галактиками мне нравится. Но к какому миру принадлежит ваше облако, если оно само, без приглашения заявляется в Тампель и другие города таким оригинальным способом?

Я: Вопрос не из легких. Мне кажется, оно из предпоследнего или последнего мира. Скорее – из метагалактики, раз оно умеет делать то, чего не умеем мы.

Менге: Значит, это более мощный, чем наш, разум или его создание?

Я: Возможно.

Менге: Зачем же оно ведет себя столь низко по отношению к нам?

Я: Может быть, это случайное совпадение. Слепое проявление определенной энергии.

Менге: Нет, я знаю, что такое страх, – очень подлая штука…

Я соскочил с кровати так стремительно, что чуть не опрокинул цветы. Схватил бумагу и карандаш, стал набрасывать уравнение. И тут же запутался.

«Спокойно, – сказал я себе. – Все по порядку».

Вот где пригодился бы прибор Менге, а еще лучше – лента наших гонок: я вспоминал, как вел себя мой гравилет, столкнувшись с облаком. Сначала рывок вперед, несмотря на выключенный приемник гравитонов. Что это сильное притяжение или просто сломался тормоз? Итак, два варианта первого положения. Второе: мощный толчок, от которого рассыпалась машина. Может быть, облако владело секретом антигравитации?

Мысль была чересчур простая и ясная, лежащая, как говорят, на поверхности, но я за нее схватился.

Я рассчитывал гравитационную энергию облака, и в моих формулах и уравнениях повторялась история завоевания людьми гравитации.

Я помню первые неуклюжие гравилеты – это мое детство, счастливо совпавшее с новым открытием человечества. Никто из взрослых тогда не верил, что они полетят, что они уже летают; я, как и все дети, верил. Тогда я не знал сказку про Ньютоново яблоко и легенд о первых космонавтах – победителях тяготения. Я ничего не смыслил в математике и не мог понять, какая это смелость – вот так вот запросто взять в руки слабейшую из слабых сил во Вселенной, закрутить ее над Землей и бросить туда стаю яркокрылых гравилетов…

Просмотрев свои расчеты, я убедился, что в науке слишком легкие и ясные идеи – самые обманчивые: моя гипотеза об облаке ни к черту не годилась. Выходило так: если б мое облако излучало только гравитоны и потом антигравитоны, его масса должна быть столь велика, что Земля давно бы уже оторвалась от Солнца и стала бы вращаться вокруг маленького серебристого шара.

Все же я забежал на минуту к Акселю, чтоб сказать о своем глупом выводе. Возле профессора на столе и на полу валялось много исписанных листков. Видно, и у него ничего не получалось.

– Любая гипотеза может казаться несокрушимой и прекрасной, но если ей противоречит хоть один факт, гипотеза гибнет, – устало произнес Бригов. Я могу доказать на бумаге, что облако не существует. Но оно есть – и все тут.

– Вы лучше докажите, что оно существует.

Аксель улыбнулся.

– С твоей помощью. Мало фактов пока.

– Куда же больше? – разошелся я. – Разогнало целый город.

– «Разогнало»! – передразнил меня Аксель. – Это совсем нетрудно. Это можешь и ты.

– Я?

– В Тампеле еще со средних веков живут одни трусы.

Увидев мой открытый рот, Аксель махнул рукой:

– Иди спать! Я пошутил…