Текст книги "Случай в аэропорту"

Автор книги: Евгений Бенилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Доброе утро.

Вика не ответила и даже не обернулась. Я подошел и коснулся ее плеча.

– Ты на меня обиделась?

Она молча кивнула.

– Из-за кровати?... Что я не стал ее ломать?

Она кивнула еще раз.

– Что я могу сделать, чтобы загладить свою вину?

Вика повернулась ко мне: под глазами у нее лежали тени, лицо осунулось.

– Мне нужно съездить в город.

– Хорошо. Я отвезу тебя после завтрака. Когда и откуда тебя забирать?

– Я вернусь на такси... да, кстати, мне нужны деньги, – Вика посмотрела мне в лицо, но тут же отвела взгляд. – Я тебе потом вышлю из Москвы.

– Ради Бога, это не обязательно... – поспешно махнул рукой я. – Сколько тебе надо?

Девушка подумала, закатив глаза к потолку.

– Сто фунтов.

– Хорошо. По пути в город мы остановимся у банкомата, и я...

– Спасибо.

– И я дам тебе ключи – чтоб ты могла...

– Спасибо.

Пока я завтракал, Вика ушла наверх (от еды она отказалась), а когда вернулся в спальню, чтоб одеться, – спустилась вниз. Наконец мы сели в машину. Куда именно она собирается, Вика не объяснила, да я и не расспрашивал; мы вышли на главной улице Лимерика, рядом с банкоматом чтоб удобнее было набрать денег. Прикрываясь зонтиком (моим, кстати, ибо свой она забыла дома), девушка спрятала банкноты в сумочку. Мы стояли посреди тротуара, под моросящим дождем. Нас обтекала густая толпа.

Сейчас я понимаю, что поступок мой был по-мальчишески глупым... наверное, даже жестоким, но тогда... тогда я просто не смог удержаться.

– Ты похожа на истеричную девочку, – сказал я, презрительно щурясь, ушибленную чужой, солдатской правдой.

Не дав ей ответить, я повернулся и зашагал к запаркованной неподалеку машине.

9. Искусственная рука

Когда я вечером подъехал к дому, во всех окнах горел свет – Вика уже вернулась. Я прошел на кухню и... остановился в изумлении: на столе красовалось блюдо с жаренным гусем. Раскрасневшаяся Вика стояла рядом и обкладывала птицу маслинами.

– Здорово! – похвалил я. – Я сейчас сбегаю за вином.

– Я уже купила, да, – девушка указала на бутылку австралийского шираза на подоконнике.

– Что празднуем?

– Наш последний день вдвоем... ведь завтра приезжает твоя жена?

Наступила неловкая пауза...

– И какие у тебя планы? – осторожно поинтересовался я.

– Завтра перееду к Норману.

– К Норману? – я ошарашено помотал головой. – Да ведь он...

– Не беспокойся, – Вика удовлетворенно улыбнулась, – я у него уже была, и мы мило поболтали, да. Я показала ему бумажку – ну, приглашение, чтоб я визу получила – где он обещался поселить меня у себя. И, кстати, оплатить все мои расходы... Так что я имела полное право приводить гостей, а у него не было ни-ка-ко-го права этих гостей бить! – девушка положила оливку под гусиную попку и наклонила голову, рассматривая свое творенье. – То есть, между нами все кончено, конечно, но он разрешил мне пожить до отлета у него.

– Впечатлен твоей дипломатичностью, – похвалил я.

– Это называется инерцией сознания, да. Неофилов всегда меньше, чем неофобов, – отвечала девушка. – Давай ужинать, а то гусь остынет...

Из-за стола мы встали часа через полтора. Гусь оказался исключительно вкусным, равно как и салаты (рыбный и овощной). Вика была необыкновенно мила и домовита – ни дать, ни взять новобрачная, ухаживающая за молодым мужем.

Она не цеплялась к словам, не искала поводов для обиды, не ругала меня за сексизм и неуважительное обращение. Очевидно, поняла, что во время эпизода с наручниками я сделал все, что мог, и теперь ей было неудобно...

После ужина мы отправились гулять вдоль реки: ливший с утра дождь кончился, и я повел Вику к развалинам старинного замка, расположенным неподалеку. По пути мы глазели на цапель, стоявших по колено в воде, и собирали ежевику.

Обратно шли уже в темноте и через каждые десять метров целовались, как школьники. От реки поднимался туман...

Потом мы зашли в паб. Я заказал Вике сладкого ликера, а себе – виски; мы расположились за столиком возле камина. По случаю рабочего дня посетителей было немного. Толстые некрашеные балки поддерживали закопченный потолок, на стенах висели картинки из старинной ирландской жизни. От камина исходило ровное тепло. Вика склонила голову мне на плечо, и ее кудри приятно щекотали мою шею. Было грустно: надо же, всего за несколько проведенных вместе часов я успел привязаться к этому сумасбродному созданию...

Домой мы вернулись около двенадцати.

– Идем спать? – Вика кокетливо заглянула мне в глаза.

Мы поднялись в спальню. Тут меня ждала неожиданность: покопавшись в чемодане, девушка достала... наручники!

– Надеюсь, это шутка?

Не говоря ни слова, она вытащила из кармана маленький ключик, картинным жестом вставила в замочную скважину и повернула. Наручники раскрылись.

– Я взяла ключ у Нормана, да.

– А я думал, ты соскучилась по нашему другу – слесарю.

Вика рассмеялась и скрылась в ванной. Я пошел в другую ванную.

Когда я вернулся, девушка уже лежала, укрытая по горло одеялом, и пыталась застегнуть наручники.

– Где ключ? – на всякий случай уточнил я. Вика указала глазами на тумбочку.

Я дозастегнул наручники (на левое запястье девушка надела их сама) и уже было собрался...

– Погаси, ночник, пожалуйста.

– Почему?

– Сегодня при свете не хочется... не знаю, почему.

– Хорошо, – с сожалением согласился я.

Я выключил ночник и повернулся к Вике. Обнял ее, начал целовать. Потом погладил по твердому, плоскому животу... затем по мягкой, теплой груди...

Странно: я чувствовал себя не так, как – в аналогичной ситуации вчера. Не было чувства власти над партнершей... То ли Вика по-другому отвечала на мои ласки, то ли мое собственное настроение отличалось от вчерашнего...

А потом... вдруг...

Я даже не сразу поверил ощущениям...

Этого просто не могло быть!...

Что-то сдавило мои яички!!!

Меня парализовал суеверный ужас, я боялся пошевельнуться. Что за таинственная сила причиняет мне боль? Ведь Вика скована наручниками, а никого больше здесь нет...

А если кто-то спрятался под кроватью, пока мы гуляли?... А когда погас свет...

Чушь!... Кому это нужно?... Что я несу?!...

Я попытался подползти к краю постели (чтобы включить ночник), но невидимая рука держала крепко – я сдвинулся лишь на несколько сантиметров... Что делать?... И почему молчит Вика?...

– Вика... – прохрипел я. – Что происходит?... – ответом было молчание.

Замирая от иррационального ужаса, я попытался ощупать державшую меня руку, но – при любом моем движении – та сжималась сильнее. Выбора, однако, не было: заранее скривившись от боли, я схватил чье-то запястье... тонкое, как у девушки... девушки?... Каким образом?!...

Перестав обращать внимание на боль, я по одному отодрал тонкие сильные пальцы, а когда невидимая рука окончательно разжалась, перекатился на край кровати. Где чертов ночник?... С тумбочки полетели какие-то предметы, что-то зазвенело по полу... наконец я зажег свет.

Укрытая до подбородка, на меня глядела Вика. Руки ее оставались скованы, лицо было, как маска. Осторожно, за краешек я потянул с нее одеяло...

Левая викина рука лежала отдельно от тела.

Я зажмурился, досчитал до пяти и снова открыл глаза.

Все правильно: там, где рука должна прикрепляться к телу – виднелся ровный срез с небольшим отверстием.

Не решаясь перелезть через жутко молчавшую девицу, я слез на пол, обогнул кровать, зашел с другой стороны. Наклонился и стал рассматривать: кажется, рука была пластмассовая. Да, пластмассовая... похожа на часть манекена.

Окрашена во вполне натуральный телесный цвет.

Но где же настоящая рука?!...

Настоящая рука – в данный момент – была плотно прижата к викиному телу.

А раньше, очевидно, сжимала мою мошонку.

События развивались, надо думать, так: когда я пришел из ванной, Вика лежала под одеялом, с наручниками, одетыми на искусственную руку. А настоящая рука осталась свободной.

Дикость произошедшего не укладывалась в голове.

– Зачем ты это сделала?

На викином лице появилось знакомое мне презрительное выражение.

– Вспомни, какие унижения я претерпела, – (она так и выразилась:

'претерпела'), – когда ты отказался ломать свою драгоценную кровать!

– Ну, ты и сука! – ненависть такой силы я испытывал впервые. – Какая же ты сука!

Безмятежно улыбнувшись, Вика выставила средний палец.

– Застрелись в холодец, свиная нога!

Несколько секунд я боролся с собой, чтобы не ударить ее по лицу. Хотя, зачем по лицу?... Лучше по заднице, по ее круглой, пухленькой жопке... Бешеная, неуправляемая ярость закипела у меня под ложечкой, стала подниматься в грудь, затем в горло и, наконец, бросилась в голову. Удары пульса, казалось, вот-вот пробьют мне виски и вырвутся наружу в виде струй раскаленного пара.

В глазах у Вики мелькнул испуг; она попыталась слезть с постели, но...

Ее правое запястье было сковано!

Девица забилась, дергая наручники, однако искусственная рука застряла в спинке кровати и не давала освободиться... Вика находилась в моей власти!

Я схватил ее за торчавшую из-под одеяла щиколотку. Девица лягнула меня свободной ногой, но промахнулась – я поймал ее за вторую щиколотку. После отчаянной возни мне удалось перевернуть Вику на живот (одеяло при этом отлетело в сторону и сбило с тумбочки ночник, однако тот не погас, продолжая светить с пола). Моему взгляду открылся тугой молочно-белый зад – придавив ноги девицы коленями, я размахнулся и отвесил ей увесистый шлепок...

На правой ягодице – на удивление подробно – отпечаталась красным цветом моя ладонь. Я мог различить очертания всех пяти пальцев.

– Отпусти!

Отпустить тебя, сучонка?! Как же, сейчас... Я размахнулся и влепил Вике еще один звонкий, как пощечина, шлепок (отпечатки ладоней красовались теперь на обеих ягодицах). А потом еще один, еще один, еще один... Через минуту викин зад стал похож на малиновое желе – несчастная девица обмякла, уткнулась лицом в подушку и больше не трепыхалась...

Я прекратил экзекуцию. Вика лежала неподвижно, лишь тяжело дышала... Над изголовьем кровати, на стене сидело яркое пятно от валявшегося на полу ночника.

И тогда я взял девушку за бедра и вздернул кверху. Та подчинилась: встала на четвереньки и выгнула спину. Я вошел в нее. Спальню огласили ритмичные стоны... Они становились громче и протяжнее, потом слились в непрерывный крик. Вдруг Вика подняла голову, как волк воющий на луну, и заорала так, что я испугался, что прибегут соседи. В тот момент я ощутил ее всю, до самого донышка...

Когда все кончилось, я повалился набок. Скрипнули пружины матраса. Вика распласталась на животе, уткнувшись лицом в постель...

– Прости, – хрипло выдохнул я. – Не думал, что меня можно довести до такого состояния...

Девушка повернулась ко мне. Глаза ее были мутны.

– Прости и ты меня...

Меж не задернутых, как всегда, штор виднелся соседский дом – в окнах второго этажа горел свет и мелькали силуэты людей. На висевшую над крышей луну быстро наползало облако.

– Я говорил серьезно.

– Я тоже.

Я зажмурился. Огненные эллипсы завертелись на фоне закрытых век. Легкий сквозняк холодил живот... я подобрал одеяло, набросил край на Вику, укрылся сам.

– Проклятая бабская натура!... – голос девушки был бесцветен, как вода из-под крана. – Моя извечная проблема: конфликт мозга и влагалища...

– Кто победил в данном случае? – хрипло спросил я.

Она не ответила. Луна окончательно скрылась за облаком. Вдалеке закричала ночная птица.

– Я не вполне понимаю, какой мужчина тебе нужен, Вика, но знаю наверняка, что за пределами России таких нет. Ни среди местных, ни среди наших эмигрантов... мы для тебя слишком рациональны. Ты здесь зря теряешь время.

– Я знаю, – отозвалась Вика.

Свет в соседских окнах погас. Последнее доказательство существования внешнего мира кануло в чернильную темноту.

10. Расставание

Мы выехали около десяти. Моросил дождь. Низкие многослойные облака обложили небо, пропуская, из всего солнечного спектра, одни только серые лучи.

Сидевшая на соседском крыльце Баффи равнодушно посмотрела нам вслед.

– Едем прямо в гостиницу?

– Да.

– Не соскучишься?... Я мог бы поводить тебя по Лимерику... скажем, до обеда.

– Не соскучусь, спасибо.

Мы выехали на шоссе, я придавил акселератор. Дождевые капли забарабанили по ветровому стеклу – я включил дворники. Господи, как же хочется спать...

Вчера мы проговорили до пяти утра. Потом потушили свет, но я так и не уснул.

Вика, кажется, тоже. А в девять заорал будильник: надо было звонить в Аэрофлот, переносить билет.

– Ты не забыла, когда у тебя рейс? Завтра, в 13:15.

– Ты мне уже говорил. Три раза.

Я свернул на Вильям Стрит. Слева замаячил опутанный колючей проволокой серый куб городской тюрьмы, справа – пестрое здание стадиона для собачьих бегов.

– Хочешь, я тебя завтра проведаю? И заодно отвезу в аэропорт.

– Не надо, Сереж. Ничего хорошего из этого не получится.

– А денег тебе хватит? Я могу дать еще...

– Хватит.

С половины Вильям Стрит началась пробка: мы влились в бесконечное стадо машин (кругом блестели мокрые лакированные бока, выхлопные трубы источали ядовитый дым). Толчками по десять-пятнадцать метров мы доползли до вокзала – завернули за угол – еще двести метров – впереди блеснули черные воды Шэннона. Мы подъехали ко входу Jury's Inn, вышли из машины – я вытащил чемодан и вкатил его в фойе гостиницы.

Номер был заказан по телефону. Расплатившись, я проводил Вику в комнату, дабы убедиться, что все в порядке. Все было в порядке. Оттягивать расставание возможностей не оставалось.

Я неловко ткнулся в викину щеку, девушка неловко ткнулась в мою. Вдруг на ее щеках проступила блеклая, почти прозрачная улыбка...

– Мы с тобой похожи на истеричных детей, – она прыснула, но тут же вернула на лицо серьезное выражение, – ушибленных чужой, солдатской правдой.

* * *

Не знаю почему, но я не люблю ездить в Россию. А теперь – когда умерла мама – вероятно, не буду ездить вообще. Не то, чтобы у меня не осталось там друзей. Скорее, наоборот: большая их часть живет как раз в Москве.

Электронная почта позволяет нам общаться на расстоянии, да и московских гостей перебывало у нас немеряно. В отличие от многих эмигрантов, я не испытываю к России снисходительную жалость или неприязнь... нет, я люблю ее и почитаю как свою родину. Просто я, в какой-то момент, перестал ее понимать.

Впрочем, в первые дни после приезда я чувствую себя отменно. Встречаюсь со старыми друзьями, рaздаю подарки. Выпиваются моря спиртных напитков.

Съедаются континенты вкуснейшей еды (после которой ирландская кухня кажется надругательством над вкусовыми рецепторами). На меня вываливаются ворохи интереснейших новостей. Обсуждаются новые спектакли и книжные новинки (о последних – спасибо интернету – я имею сносное представление и сам). И даже обычные прогулки по Москве доставляют неизъяснимое наслаждение.

А потом – день эдак на десятый – начинается похмелье.

Мои друзья возвращаются к повседневным заботам: у них нет времени поддавать со мной каждый божий день. Им нужно работать, кормить семью. Мне становится стыдно за свою сытую праздность...

И тут же – будто в голове переключается тумблер – меня начинают бесить мелочи. К примеру, джипы с темными стеклами, от которых я должен шарахаться при переходе улицы по зебре, на зеленый свет. Меня раздражает, что четверть продавщиц в магазинах по-прежнему хамят (остальные три четверти кокетничают, но это не утешает). А почему я должен торговаться всякий раз, когда сажусь в такси?... То есть, я, собственно, и не торгуюсь, а, уплатив запрошенную сумму, молча злюсь... поверьте, я не жаден до денег – просто не люблю, когда меня считают простофилей!

День примерно на пятнадцатый, я совсем перестаю понимать мир, в котором нахожусь. Почему люди так враждебны друг другу?... Почему неловкое движение в набитом автобусе приводит к скандалу или даже мордобою? Как это сочетается с той щедростью и любовью, с которой мои друзья относятся ко мне и друг другу?

Или, скажем, нищие, которыми усеяны улицы Москвы: меня предупредили, что подавать им нельзя... да я и сам понимаю – чай, не бином Ньютона. Однако, когда я прохожу мимо женщины с окаменевшими глазами, детской коляской и плакатом "Мой сын умирает от лейкемии. Помогите, чем можете", у меня остается ощущение, будто мне плюнули в лицо. Каков шанс, что на плакате – правда?... Один из ста?... Один из тысячи?... Сколько денег мне не жалко, чтобы спасти ребенка от гибели, грозящей ему с вероятностью 0.1%?...

День примерно на двадцатый, я свожу контакты с окружающим миром к минимуму.

Перестаю ездить в городском транспорте: передвигаюсь пешком или, в крайнем случае, на такси. Большей частью сижу дома и читаю (работать, находясь в России, я почему-то не могу). Вечерами встречаюсь с кем-нибудь из друзей...

а если все заняты, то покупаю бутылку коньяка и надираюсь один. Мне начинают сниться кошмары, например: я потерял паспорт и не могу улететь домой. Или:

меня арестовывают, приняв за чеченского террориста, и я опять же не могу улететь домой...

Но вот, наконец, приходит счастливый миг. Кто-нибудь из друзей с машиной провожает меня в Шереметьево. Я сдаю багаж и прохожу паспортный контроль, бурно наслаждаясь каждой ступенькой лестницы в небо...

И, погрузившись в насыщенный дождем, холодный воздух Ирландии, я чувствую, что счастлив. Жизнь возвращается на круги своя: математика чередуется с семейными заботами. Коллеги относятся ко мне хорошо, начальство ценит. У меня просторный, светлый кабинет с окном в полторы стены, с видом на фонтан посреди ухоженного парка. Я провожу там с десяти утра до шести вечера, пишу ровные, элегантные символы на разлинованном листке бумаги или экране компьютера. Вечера провожу в кругу семьи – с веселой, доброй, симпатичной женой и умненьким, послушным ребенком. В субботу или воскресенье, как правило, приходит Димка со своей благоверной: мы пьем водку, закусываем пельменями и в сотый раз смотрим по видику "Обыкновенное чудо". Или поем под гитару Кима с Окуджавой. Или надрываемся перед телевизором, когда "Спартак"

в очередной раз продувает в четвертьфинале Лиги Чемпионов. Или спорим о преимуществах Акунина перед прочими представителями детективного жанра...

По крыше дома барабанит ледяной дождь, но внутри – тепло и уютно. Будто мы на тропическом острове, заблудившемся посреди Ледовитого океана...

Господи, спаси нас и сохрани от того, чего мы не понимаем.