Текст книги "Случай в аэропорту"

Автор книги: Евгений Бенилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Бенилов Евгений
Случай в аэропорту

Евгений Бенилов

СЛУЧАЙ В АЭРОПОРТУ

1. Заблудшая в ночи

Я заметил ее еще в аэропорту: высокая брюнетка с короткими кудрявыми волосами и высокомерным выражением на бледном лице. Одета она была в красное платье, щедро открывавшее длинные ноги. Возраст – около двадцати пяти. Она сидела рядом со мной в зале ожидания, однако при посадке затерялась в толпе, и в самолете я ее тоже не видел.

Рейс наш был из Москвы в Мехико, с промежуточной посадкой в ирландском городе Лимерике, для дозаправки. Подавляющее большинство пассажиров летело в Мексику; в Ирландии сошли лишь та девица и я. Тут я разглядел ее получше.

Черты ее лица правильными не были: выдающиеся скулы, большой рот, но глаза чудо как хороши – огромные, иссиня-черные, с поволокой. Она первой прошла паспортный контроль, первой получила багаж и исчезла в "зеленом коридоре".

Mой чемодан по неизвестным причинам выплыл на поверхность лишь десять минут спустя; я погрузил его на тележку и направился к выходу.

К моему удивлению черноглазая девица все еще маячила посреди пустынного аэропорта (время было час ночи). Высокомерие исчезло с ее лица: очевидно, она ожидала, что ее встретят. Может, помочь? – подумал я... однако вспомнив, сколько щелчков по носу я получил в награду за непрошеный альтруизм, зашагал к стоянке.

С удовольствием вдыхая влажный, холодный воздух (в Москве последнее время стояла несусветная жара), я оплатил парковку и нашел свою машину. Мне оставалось проехать двадцать миль до Лимерика. Выезд к шоссе огибал здание аэропорта – еще издали я завидел тонкую фигуру в не по погоде легком красном платье. Девица махнула рукой. Я притoрмозил и опустил стекло.

– Ю кэн... ту бринг ми... э-э... ин сенте Лимерик?

Голос ее был хрипл, а акцент и грамматика столь ужасны, что сказанное я скорее угадал, чем понял.

– Садитесь.

Услышав русскую речь, она внимательно осмотрела меня. На ее лице появилось давешнее высокомерное выражение.

– Я вам заплатить не смогу, да, – объявила она.

– Не сможете?... – протянул я. – Тогда придется везти вас бесплатно.

Я подождал реакции на шутку, но не дождался. Девица молча глядела на меня.

– Чемодан лучше на заднее сидение... а то багажник занят.

Не говоря ни слова, она села в переднюю дверь, предоставив мне запихивать ее воистину неподъемный чемодан в машину.

Мы выехали на шоссе, и я прибавил газу. Моя пассажирка смотрела перед собой.

Руки ее ниже обреза рукавов и ноги ниже обреза платья были покрыты мурашками – я включил отопление.

– Куда вас подвезти?

– К любой гостинице... желательно, хорошей, да.

– Я вас отвезу в Jury's Inn, – предложил я. – Там найдутся номера и по сотне фунтов в день.

Мокрый асфальт блестел в лучах фар. Набегающий воздух гнал капли дождя вверх по ветровому стеклу. Слева возникли серые бастионы замка Бунратти стены, сложенные из грубо обтесанных глыб, были освещены прожекторами. На башнях полоскались темные от дождя вымпелы.

– Обратите внимание: средневековый замок. Полностью восстановлен, рядом отстроена аутентичная деревня. Настоятельно рекомендую... – я бросил взгляд на свою спутницу и умолк: та не проявляла к моим потугам никакого интереса.

Через десять минут показался мост через Шэннон; мы подъехали к Jury's Inn. Я остановился, вытащил девицын чемодан и поставил на тротуар (у чемодана имелись колеса, так что до дверей гостиницы она могла докатить его сама).

– Желаю удачи.

В воздухе повисла непонятная пауза: девица взялась за ручку чемодана, но не уходила. Высокомерие опять исчезло с ее лица.

– Извините... – она запнулась, – ...как вы думаете, они потребуют деньги вперед?

Я с удивлением посмотрел на нее.

– Скорее всего, они прокатают вашу кредитку... у вас ведь есть кредитка?

– Нет.

– А деньги?!

– Есть немного.

– Сколько немного?

– Полтора фунта.

Воцарилась тишина: я стоял ошарашенный, девица молча краснела. Мелкий дождь оседал у меня в волосах, поднимая их, и без того курчавые, дыбом.

– Вам есть кому позвонить?

– Он не берет тру-убку-у... – из глаз ее брызнули слезы.

Я смущенно отвел взгляд. Фонтан в виде расколотого бронзового сердца в человеческий рост журчал у входа в гостиницу.

– Единственное, что я могу вам предложить – это переночевать у нас, – я помолчал, преодолевая неловкость. – Не обижайтесь, но оставить в гостинице отпечаток моей кредитки было бы неблагоразумно, – я еще помолчал и зачем-то добавил: – К сожалению.

– Спасибо.

Всхлипывая, она забралась в машину. Я затолкал чемодан на заднее сиденье и сел за руль. Мы тронулись.

– Меня зовут Сергей. А вас?

– Викой.

Она улыбнулась. На ее щеках темнели дорожки от потекшей туши.

– Вы очень хороший человек, Сережа, да.

– Спасибо, – невольно усмехнулся я. – А вы неосмотрительный человек...

Кстати, у вас необычная манера разговаривать: почему вы добавляете в конце предложений "да"?

– Я разве добавляю, да?... – удивилась Вика.

Мы пронизали лабиринт узких, темноватых улиц и покатили по набережной. Мимо замелькали невысокие, под старину фонари.

– Мы живем в Аннакотти, в маленькой деревне недалеко от Лимерика, объяснил я. – Кстати, моя жена и сын остались в Москве на неделю, – я покосился на Вику... та смотрела в окно. – Я вам постелю в комнате сына.

Слева возник и тут же исчез зубчатый силуэт собора Святой Марии. Справа сияла неоновыми огнями ночная аптека. Вика достала из сумочки крошечный платок, и, глядясь в зеркало над ветровым стеклом, стерла с лица размазавшуюся тушь.

– Вы к нам какими судьбами?

– У меня здесь бойфренд, да, – объявила девица с трагической интонацией.

– И где он сейчас?

– Он был должен встретить меня в аэропорту, – она обиженно поджала губы.

Мы выехали на Дублинское шоссе. Я прибавил скорости.

– А где вы познакомились?

– В Москве, два месяца назад. Он там был в турпоездке, да. А потом прислал приглашение: жить без тебя не могу, приезжай!... И как я в эту ловушку попала?!... – голос ее задрожал.

– В ловушки время от времени попадают все, – успокаивающе произнес я. Даже Слонопотам... помните в "Винни Пухе"?

Центр Лимерика закончился. Вдоль тротуара потянулись унылые одноэтажные строения – бензозаправки, автомагазины...

– Слонопотам был большой зверь, смотрел в небо и заклинал дождь, оттого и в простую яму провалился, – (я удивленно поглядел на Вику... кажется, та говорила серьезно). – А там один без меда горшок, лишняя приманка. Кабы заметил он ее, может, и не полез бы в яму, угадал бы подвох.

Наступила тишина... я не знал, что сказать. И как всегда бывает в таких случаях, сморозил глупость:

– До Слонопотама вы не дотягиваете, Вика. Ехать без денег, в чужую страну, к почти незнакомому человеку – это поступок не могучего Слонопотама, а взбалмошной, глупенькой девицы.

В воздухе повисла пауза. Некоторое время она вызревала, как нарыв, а потом...

– ОСТАНОВИТЕ МАШИНУ!!!

Вздрогнув, я нажал на тормоз... завизжали шины, автомобиль развернуло поперек дороги. А Вика – прежде, чем я понял, что произошло – вылетела из кабины и, шлепая по лужам, унеслась в темноту.

Оторопело наглядевшись, как дворники гоняют дождевые капли по ветровому стеклу, я медленно поехал вперед. Вскоре в лучах фар мелькнуло красное платье – я обогнал Вику и остановился. Вид у девицы был жалкий: платье и волосы намокли, брызги грязи покрывали ноги до колен.

Я выскочил из машины и шагнул навстречу.

– Извините, ради Бога... я не хотел вас обидеть.

Она прошествовала мимо, задев меня плечом. Я бросился следом.

– Вика, перестаньте... Вы простудитесь!

– Что я больше всего ненавижу – так это мужской шовинизм, – прошипела она, не оборачиваясь.

– Причем здесь мужской шовинизм?!

Она резко повернулась (я чуть не налетел на нее).

– 'Поступок взбалмошной, глупенькой девицы...' – передразнила она. По-вашему, мужчины не бывают глупыми?!

– Бывают, Вика, бывают! – истово заверил я. – Вы говорите как раз с таким, – напустив на себя вид искреннего раскаяния, я потянул ее за руку. – Приношу глубочайшие извинения!... Пожалуйста!...

Вздернув подбородок, Вика презрительно стряхнула мою ладонь и зашагала к машине. Сквозь ее намокшее платье просвечивали белые трусики.

Остаток пути прошел гробовом молчании. Эпизод с выскакиванием из машины казался мне абсурдным – из-за чего, собственно?... Из-за шутки!... Если уж на то пошло, к феминизму я отношусь положительно...

Мы подъехали к дому, вышли из машины. Я отпер дом, занес оба чемодана.

Внутри было чуть ли не холоднее, чем снаружи – я включил отопление и поставил чайник.

– Виски хотите?

Вика не удостоила меня ответом.

– Чай, кофе?

– Чай.

– Проходите на кухню... в гостиной и столовой мебели пока нет: мы купили этот дом совсем недавно.

Пока я заваривал чай, Вика тряслась от холода. Тихо гудела отопительная система.

– Вам сколько заварки?

– Я налью сама, да.

– Печенье будете?

– Нет.

"Хватит суетиться! – одернул себя я. – Будто я и вправду виноват..."

Вика неспеша допила чай (я закончил раньше нее и сидел за столом из вежливости) и высокомерно осведомилась:

– Где я буду спать?

– В спальне моего сына.

Мы пошли на второй этаж. Я тащил викин чемодан.

– Нужно только постелить чистое... – я осекся, ибо вместо андрюшкиной кровати зияло пустое место.

Точнее, не совсем пустое – на полу белел бумажный квадратик:

Серега!

К нам нагрянули тесть с тещей, и мы забрали кровать Андрея.

Вернем по первому требованию.

Дима

Я молча показал Вике записку:

– Это мой приятель... у него есть ключ.

– И что теперь? – судя по выражению лица, девица предвидела неприятности с самого начала.

Я на мгновение задумался.

– Я постелю вам на нашей кровати, – я потыкал пальцем в направлении супружеской спальни, – а сам лягу здесь, на полу.

Я перенес чемодан на новое место, девица последовала за мной.

– Ого!... Да это аэродром какой-то.

– Эта кровать сделана на заказ, – игнорируя викин сарказм, объяснил я. – У моей жены к кроватям слабость.

Девица осмотрела резную спинку нашего супружеского ложа. Потрогала полированный столб, поддерживавший полог.

– Сейчас достану чистое белье, – засуетился я.

Пока я стелил постель, Вика вытащила из чемодана зубную щетку, взяла выданное мной полотенце и отправилась в ванную. А когда вернулась, я уже стоял в дверях, нагруженный шмотками для обустройства лежбища в андрюшкиной комнате.

– Ну, я пошел... спокойной ночи.

– Вы можете спать здесь, да.

Удивленный, я остановился.

– А вы?

– Здесь хватит места на десятерых.

Честно говоря, мне совсем не улыбалось спать на полу. Однако провести ночь на одной кровати с феминисткой представлялось делом... э... небезопасным.

– Я вас точно не стесню?

– Точно, – отвечала Вика высокомерно.

– Хорошо... то есть, спасибо! – поправился я. – Я пойду в душ, а вы ложитесь.

Когда я вернулся, Вика уже погасила свет. Ощупывая окружающее пространство, я обошел кровать, снял купальный халат и скользнул под одеяло. С другого конца постели доносилось тихое сопение – уютное, как мурлыканье котенка...

Вдруг моей руки что-то коснулось. Я затаил дыхание.

Викины пальцы невесомо тронули мое плечо. Чуть помедлили. Потом коснулись шеи. Я вытянул руку и наткнулся на что-то мягкое и теплое девица была уже рядом, а мягкое и теплое оказалось ее грудью.

2. "Комсорг Рабинович на полную смотрит луну..."

Когда я проснулся, светать еще не начинало; казалось, я проспал не больше часа. В спальне царила безжизненная тишина... Где Вика?... На мгновение меня захлестнула тревога, но тут же схлынула: ничего ценного в доме не было. То есть ничего, кроме кровати... а кровать – вот она, подо мной. Стоит на месте.

Поеживаясь, я надел сырой купальный халат и вышел в коридор. С первого этажа сочилось неясное бормотание, смешанное с дрожащим светом явно не электрического происхождения. Спустившись на цыпочках по лестнице, я осторожно заглянул в кухню: абсолютно голая Вика сидела на стуле спиной к двери. На столе горела свеча и лежали листки бумаги, испещренные извилистыми строчками. В руке девица держала карандаш и, дирижируя себе, декламировала:

Комсорг Рабинович на полную смотрит луну,

Луна освещает поля, города и сады,

Сады источают злокозненную тишину,

Щемящую сердце комсорга в преддверьи беды.

Но вдруг раздаются глухие удары часов

На башне старинной, царящей высоко в горах.

И души умерших солдат из прошедших веков,

Как птицы ночные, стенают на буйных ветрах.

Комсорг Рабинович дрожит, он не может идти,

Он чует в себе первобытную, древнюю жуть.

И зубы его заострились, как волчьи клыки,

И шерстью покрылись конечности, попа и грудь...

– "Идти" – "клыки" рифма сомнительная.

Не знаю, зачем я это сказал – я не специалист в поэзии. Более того, викин стих был настолько бредовым по содержанию, что недостатки его формы значения не имели.

Секунды три девица сидела неподвижно, потом обернулась и... изо всех сил метнула в меня карандаш. Я пригнулся, карандаш просвистал над моей головой и ударился в стену – с такой силой, что отбил кусочек штукатурки. Все это я разглядел, машинально оглянувшись, а когда вернул голову в первоначальное положение, то увидел захлопывающуюся дверь. Ба-бах-х!!!... Грохот прокатился до чердака, посылая волны вибрации в самые отдаленные закоулки.

Наступила тишина. Нащупав выключатель, я зажег свет. С потолка медленно осыпалась известка.

Немного выждав, я толкнул кухонную дверь – та не поддалась. Я нажал сильнее, но с тем же результатом... очевидно, Вика держала ее с той стороны. Я человек мягкий, но тут терпению моему пришел конец: ведь я находился у себя дома и всего-то хотел попасть к себе в кухню!... Я толкнул дверь изо всех сил. Послышался вскрик, затем что-то типа шлепка (как я потом понял, от соприкосновения голого викиного зада с кафельным полом), и дверь распахнулась.

Когда я шагнул в кухню, Вика была уже на ногах – и сразу же бросилась на меня, как дикая кошка... мне даже послышалось шипение. Я перехватил правую руку девицы и попытался завести ей за спину, но тут последовал хук левой – пришлось схватить и другую руку тоже. Некоторое время мы кружили по кухне, будто танцуя вальс (Вика оказалась на удивление сильной – я ее еле сдерживал), потом запутались в стуле и остановились. Викины глаза метали молнии, небольшие груди с острыми сосками мелко дрожали.

– А если я пну тебя по половому органу? – она попыталась подобраться поближе. – Вдарю по доморощенному мужскому хую, да. По половому просто члену твоему, я извиняюсь...

Скажу честно: я струхнул. Не то, чтобы убоялся получить по мужскому хую (между нами, как-никак, находился стул) – скорее, меня устрашили исходившие от Вики волны ярости... оттолкнув oбезумевшую девицу, я спрятался за стол.

Та не погналась за мной, а, опершись на столешницу, подалась вперед. Ее лицо было в полуметре от моего – казалось, она вот-вот прыгнет и укусит меня за нос.

– Вика, – как можно тверже сказал я, – что с тобой? Неужели я не имею права войти в кухню? Ведь я у себя дома...

Черные глаза девицы полыхали, как угли.

– 'У себя дома'... – передразнила она. – Все вы такие, да!...

самцы-собственники!

– Что ты городишь?! – возмутился я. – Я уступил тебе свою постель!... Вернее, разделил с тобой постель... – я замялся в поисках точной формулировки: – То есть, уступил половину постели, которую обычно занимает моя жена... – любовь к точности уводила меня куда-то не туда.

– Ага! – злобно обрадовалась Вика. – И за это пользовался мною, как женой.

Заставил меня...

– Ничего я тебя не заставлял!...

Я не удержался и зевнул. Пламя стоявшей на столе свечи колыхнулось.

– Вика! – проникновенно произнес я. – Давай спать, а?... Я валюсь с ног. Да и ты, наверное, тоже.

Девица помедлила, но все же направилась к двери; задув свечу, я поплелся следом. Понуро, как запряженные цугом лошади, мы поднялись по лестнице (викин зад покачивался точно перед моим носом; над молочно-белыми ягодицами располагались соблазнительные ямочки). Мы прошли в спальню и легли.

Отодвинувшись от сумасшедшей девицы как можно дальше, я завернулся с головой в одеяло и провалился в сон.

3. Страшная месть

Проснулся я от громкого стука дождя, за окном брезжило серое ирландское утро. Вика сопела на другом конце постели... я осторожно встал, собрал одежду и на цыпочках выбрался из спальни. В доме было тепло; я порадовался, что оставил на ночь отопление. Кстати, не забыл ли молочник возобновить доставку молока?... Я выглянул на крыльцо – молодец, не забыл! Беспросветные тучи висели над домами с красными черепичными крышами, ветер хлестал по лужам косым дождем. На крыльце дома напротив сидела Баффи, соседская кошка – я позвал ее, но глупый зверь лишь таращил круглые глаза. Ни одного человека на улице видно не было... благословенна наша деревня!... Как хорошо дома!...

Я насыпал в пиалу свои любимые мусли (с орехами и сушеной папайей), залил молоком и съел. На столе стоял подсвечник со свечой – я отнес его на место в гостиную, а листочки с балладой о комсорге Рабиновиче сложил на подоконнике...

– Доброе утро!

В дверях стояла Вика, одетая в уютный байковый халатик и теплые тапочки. На умытом лице – приветливая улыбка... прямо ангел! Ничего общего с бросавшейся на меня ночью фурией.

– Доброе утро, – ответил я. – Мусли будешь?

Она кивнула и уселась за стол; из-под края халата вылезли коленки. Все-таки ноги у нее были исключительно хороши... я с удовольствием вспомнил первую половину вчерашней ночи. И тут же (с содроганием) вторую.

Я выдал Вике пакет с муслями, молоко, пиалу и ложку.

– Когда поешь, приготовь чай, – я указал пальцем на раскрытый шкаф, где виднелась коробка с заваркой. – А я пойду умываться, хорошо?

Девица кивнула.

– Если хочешь позвонить своему бойфренду – телефон в прихожей...

Когда я вернулся, Вика уже допивала чай. На столе стояли чашки, чайник с кипятком и чайник с заваркой, а также коробка шоколадных конфет. Конфеты были не мои; видимо, они являлись викиным вкладом в чаепитие.

– Дозвонилась?

– Да, – девица отставила пустую чашку и радостно улыбнулась.

– И почему он тебя не встретил?

– Он в больнице.

Я вздрогнул.

– Когда его выписывают? – то, что Вика может застрять у нас до приезда жены, тревожило меня куда больше, чем здоровье неведомого бойфренда. Надеюсь, он скоро выздоровеет?... В смысле, чем он бо...

– У него аппендицит, – перебила Вика. – Когда я звонила вчера из аэропорта, ему как раз делали операцию.

– А-а... – с облегчением протянул я. – Тогда его скоро выпи...

– Это все неважно, – опять недослушала Вика. – Мы договорились, что я заеду в больницу и он даст мне ключи от дома. Ты меня подвезешь?

– Конечно, – допив чай, я встал. – Мне как раз надо в супермаркет...

одеваемся?

Когда мы вошли в спальню, я направился к платяному шкафу. Как вдруг...

– Выйди, пожалуйста! – приказала Вика ледяным тоном.

– Ты что, стесняешься? – удивился я.

– ВЫЙДИ НЕМЕДЛЕННО!

– Хорошо! – буркнул я.

Чтобы пройти к двери, мне пришлось огибать кровать, а поскольку последняя очень велика, между ней и стеной проход весьма узок. Плюс там стояла Вика – ровно посередине. Я стал обходить ее... повернулся боком, чтобы, не дай Бог, не коснуться сумасшедшей девицы. Но та внезапно придвинулась и обняла меня за шею.

– Сереженька, извини, – теплое дыхание нежно коснулось моего уха. – Я знаю, что вела себя, как мегера.

– Ничего страшного, – я примирительно погладил ее по кудрявым волосам.

– Нет, не так!

Вика притянула меня и поцеловала в губы... а я обнял ее и почувствовал ладонями ямочки над ягодицами. Сердце мое застучало, я потянул за поясок девицыного халата и сунул руку в образовавшуюся щель. Вика на секунду замерла, но тут же громко задышала; не прерывая ласок, мы влезли на кровать.

Она окончательно сбросила халат, избавился от халата и я. (До чего ж она меня привлекала!... И совершенно не ясно чем: я, вообще-то, люблю женщин в теле. Впрочем, несмотря на худобу, кости из Вики не торчали – все было покрыто мягкой соблазнительной плотью.) Наконец я лег на нее, а ее рука скользнула вниз (очевидно, чтобы помочь мне войти), как вдруг...

– А-х-х-ф-ф!!!...

Яички мои пронизала нестерпимая боль – я задохнулся... потом задергался...

тут же замер опять...

Вика крепко сжимала мою мошонку, впившись в нее ногтями.

– Ты что?!... Зачем?... – дыхание у меня перехватило.

Безмятежно улыбаясь, девица глядела мне в глаза.

– Чтобы продемонстрировать, чего вы, самцы, стоите, – ее обычно хриплый голос прозвучал на этот раз чисто и ясно. – И чтоб ты уважал женщину, с которой спишь!

– Когда... я... тебя... не... уважал?... – просипел я с неимоверными паузами (каждое слово резонировало в сдавленных яичках невыносимой болью).

– Да только что, – холодно объяснила Вика, – когда по-хозяйски, как барин ввалился в комнату, где я переодевалась!... И когда подслушивал, как я сочиняю стихи!... А до этого обозвал меня взбалмошной дурой, да!...

– Из... ви... ни... – слоги выходили из меня с шипением, как воздух из проколотой шины, – по... жа... луй... ста...

Когда ее пальцы разжались, я несколько секунд боялся пошевелиться... потом слетел с кровати и, изогнувшись дугой, осмотрел свое мужское достоинство: на коже остались следы ногтей, но кровь не текла. Из-за ноющей боли стоять я мог, лишь наклонившись вперед, однако серьезных повреждений, кажется, не было.

Я перевел взгляд на Вику. Чтобы успокоиться, три раза вдохнул и выдохнул.

– Вон отсюда! – я дернул ее за ногу.

Презрительно улыбаясь, девица встала и подобрала с пола свой халат.

– Чтоб духа твоего здесь не было! – я вырвал халат у нее из рук и швырнул в чемодан.

Через две минуты я был одет. Вика же за это время нацепила лишь трусы и гольфы – чтобы не сорваться, я спустился в кухню и сварил кофе...

Девица сошла вниз лишь через полчаса (наряженная в стильные вельветовые брюки и шикарную кофточку) и с высокомерным видом встала у дверей. Я быстро затолкал в багажник ее чемодан, мы сели в машину. "В каком госпитале лежит твой бойфренд?" На викином лице проступило недоумение... я молча протянул ей мобильный. После долгих переговоров на ломанном английском выяснилось, что госпиталь находится на другом конце города... то есть, на поездку туда и обратно уйдет полтора часа (Лимерик – город старинный и к современному автомобильному движению не приспособлен). Впрочем, чтобы избавиться от этой сумасшедшей, не жалко.

Через сорок минут мы въехали в ворота госпиталя, нашли нужный корпус. Я в последний раз выволок викин чемодан и поставил перед ней.

– Прощай! – я повернулся, чтобы сесть в машину...

– Ты на меня обиделся?

Размеренно дыша, я досчитал до пяти. Потом обернулся.

– Да.

Мимо нас сновали посетители и медперсонал. С неба падала мелкая морось.

– Ты похож на истеричного мальчика, – Вика презрительно сощурилась, ушибленного чужой, солдатской правдой.

Не дав мне ответить, она с легкостью подхватила чемодан и исчезла в дверях госпиталя.

4. Второе пришествие

В тот день – пятницу – я успел переделать кучу дел: купил продукты, дважды запускал стиральную машину, съездил в Управление налогов и зашел в университет, чтобы разобрать накопившуюся почту. После расставания с Викой настроение у меня исправилось: из редакции "Math. Review" прислали хвалебные рецензии на мою статью, плюс пришло письмо от соавтора-датчанина, существенно продвинувшего нашу с ним задачу.

Моя жизнь вернулась в привычную колею: каждый день я ездил на работу. Никто не отвлекал меня (студенты были на каникулах, большая часть сотрудников – в отпуске), и я с удовольствием разбирался в выкладках датчанина. Иногда заходил мой приятель и коллега Димка; но и с ним мы в основном разговаривали о науке – спорили, обзывая друг друга идиотами и покрывая доску формулами, потом пили чай и опять спорили.

В такого рода развлечениях прошло четыре дня, с субботы по вторник. О Вике я вспоминал довольно часто, и что ставило меня в тупик больше всего это как ей удалось поладить со своим бойфрендом. Сколько дней они были знакомы в Москве?... Как исхитрились не поссориться?... Подругу, менее подходящую ирландцу, чем это дикое, сумасбродное создание, я вообразить не мог. Да и не только ирландцу – Вика казалась мне явлением чисто русским, в чем-то сродни персонажам Достоевского. Так сказать, комический вариант Настасьи Филипповны... (А я, соответственно, являлся комическим вариантом князя Мышкина... одним словом, идиотом. Только идиот мог позволить так собой вертеть!...)

Во вторник вечером я вернулся домой около семи, приготовил ужин, раскупорил бутылку вина и поел, слушая новости CNN. Когда я пил чай, в форточку запрыгнула Баффи (бедная киска часто пряталась у нас от своего малолетнего хозяина). Поев, я унес Баффи в спальню и посадил на кровать, а сам прилег рядом, чтобы под ее мурлыканье проверить выведенную днем формулу. Кошка повозилась и уснула, привалившись ко мне теплым меховым боком.

К десяти я утомился. Посмотреть разве, что по телеку?...

Тут раздался звонок в дверь. Вытаращив и без того круглые глаза, Баффи вскочила, распушила хвост и стремительно побежала вниз. Кто мог заявиться в такую позднь?... Обуреваемый дурными предчувствиями, я отпер дверь. Баффи шмыгнула наружу и исчезла в темноте.

На пороге стояла Вика. На заднем плане виднелось такси.

Вид у девицы был дикий: на щеках разводы туши, вокруг рта размазана губная помада. Одежда в беспорядке: воротник кофточки разорван, одна из пуговиц на юбке вырвана с мясом. Уголки викиного рта были опущены, как у обиженного ребенка; в огромных черных глазах, как в переполненных по весне омутах, стояли слезы.

– Сережа, миленький... – она всхлипнула, – мне не к кому, кроме тебя, пойти!

Прости меня, пожалуйста-а-а... – самообладание отказало ей, по щекам заструлись слезы. Большой рот стал бесформенным.

– Вика, ты что? – испугался я. – Давай, я тебя чаем напою... или лучше ирландским кофе.

Она прижалась ко мне и уткнулась лицом в грудь. Отрицательные эмоции, оставшиеся у меня от предыдущей встречи, а равно способности к рациональному мышлению, мгновенно растворились в ее слезах...

Пока я доставал из багажника ее чемодан, Вика расплатилась с таксистом (очевидно, у нее появились деньги). Я отвел ее в спальню и оставил переодеваться, а сам пошел готовить ирландский кофе (кофе, молоко, виски, сахар, взбитые сливки).

Вика спустилась через полчаса, одетая в халат и тапочки. Косметика с ее лица исчезла, что придало ей уютный, домашний вид; белые носочки на крошечных ступнях сделали похожей на школьницу.

Поначалу она была неразговорчива и отвечала на мои распросы односложно. Я, впрочем, не настаивал: захочет – расскажет о произошедшем сама. Но она не захотела... допив ирландский кофе, мы прихватили виски и вино, оставшееся от моего ужина, и перебрались в гостиную. Мебели там не было, зато имелся мягкий ковер и две свечи в псевдо-старинных подсвечниках Вика зажгла их и погасила свет. Пока я задергивал шторы, она принесла из кухни еще с десяток свечей и расставила в блюдцах по всей комнате. Гостиная озарилась дрожащими огоньками, по потолку и углам забегали тени.

– Расскажи о себе, – попросила девушка, садясь на ковер спиной к стене.

– Мне особо нечего рассказывать, – отвечал я, опускаясь рядом. – Мне тридцать три года. Работаю в местном университете, на факультете математики.

Жена – программистка. Из России уехали восемь лет назад: четыре года в Австралии, два – в Англии, два – в Ирландии. Сыну девять лет. Вот, собственно, и все...

– А почему с места на место переезжали?

– Долгая история... и не очень интересная притом.

Некоторое время мы молчали.

– Лучше ты про себя расскажи... – предложил я.

И Вика начала рассказывать.

Она была единственным ребенком офицера-ракетчика и учительницы литературы.

Сколько она себя помнила, их семья скиталась по разным дальневосточным гарнизонам, не задерживаясь нигде дольше двух лет (отца отчего-то постоянно переводили с места на место). Из-за постоянных переездов подруг у нее не заводилось, да и с матерью она была не особенно близка, так что большую часть времени Вика проводила с отцом. Тот очень любил рыбалку и всегда брал дочку с собой (ходили они вдвоем, отцовских друзей Вика не помнила). А когда ей исполнилось десять, отец утонул. Случилось это на каком-то озере, весной:

лед подтаял, и отец провалился в воду. Он несколько раз пытался выбраться, однако лед ломался... Вика подпозла к краю полыньи и подала отцу руку, но тот нарочно отплыл на другой конец, боясь, что дочка тоже провалится. Он продержался на плаву с четверть часа... (эта часть рассказа произвела на меня жутковатое впечатление из-за отстраненного, бесчувственного викиного тона).

После смерти отца они с матерью переехали в Москву – точнее, вернулись в Москву, ибо мать была москвичкой. Дедушка с материнской стороны оказался высокопоставленным дипломатом и устроил внучку в привилегированную французскую школу с фруктовым садом, географической площадкой и бассейном. В школе Викe не нравилось: она в равной степени ненавидела чванливых одноклассников и подхалимов-учителей. Все свободное время она проводила в школьной библиотеке, читая стихи.

А через четыре года мать вышла замуж.

Отчим работал замминистра в каком-то третьеразрядном министерстве – то ли сельского строительства, то ли легчайшего машиностроения. Это был высокий, статный человек лет сорока со смуглым, смазливым лицом... Викa не полюбила его с первого взгляда. Однако ничего плохого, кроме глухоты к стихам и общей тупости, она за ним поначалу не заметила. Проблемы начались, когда ей исполнилось шестнадцать: она стала ловить на себе масляные взгляды, несколько раз отчим как бы случайно без стука заходил в ее комнату. А однажды, когда мать была в отъезде, попытался забраться в викину постель – но получил такой отпор, что царапины с его мерзкой рожи не сходили неделю.

Вика обо всем рассказала матери, но та не поверила и дала дочери пощечину:

мол, не смей клеветать на любимого человека!... (Девушка рассказывала об этом эпизоде с таким видом, будто ей хотелось сплюнуть.) В результате, она переехала к деду.

На этом ее злоключения закончились: дед в ней души не чаял и баловал изо всех сил (внучка напоминала ему покойную жену). Окруженная репетиторами, гувернантками и экономками, Вика доучилась в школе и поступила в Литературный институт. В студенческие годы, кстати, она выиграла некий поэтический конкурс (она со значением поглядела на меня)... и это был очень престижный конкурс, да!... А после окончания института ее взяли работать в редакцию очень хорошего журнала... хорошего и престижного журнала!... И напечатали подборку ее стихов в другом хорошем журнале!...

Вика закончила рассказ за полночь. Некоторые из свечей догорели, пустые бутылки из-под вина и виски стояли в углу.