Текст книги "Тысяча девятьсот восемьдесят пятый"

Автор книги: Евгений Бенилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

С улицы донесся шум отъезжающего микроавтобуса.

«Нурминен!» – заорал ефрейтор, садясь за свой стол. Ответом была тишина. «Рядовой Нурминен, падла корявая!» Из малоприметной боковой двери выскочил встрепанный белобрысый солдатик в мятой гимнастерке. «Опять на боевом посту спал, разъеба?» «Никак нет, товарищ ефрейтор! – ответил солдатик с сильным скандинавским акцентом и вытянулся во фрунт, – Бодрствовал!» «У-у, – беззлобно протянул ефрейтор, – дать бы тебе по харе, роспиздню финляндскому … ведь у тебя ж зенки сонные, как у медведя перед спячкой!» «Виноват, товарищ ефрейтор.» – солдатик потупился и шаркнул ногой. «Ладно … – смилостивился ефрейтор, – Нидерландиста забирай.» Он протянул эрикову справку о поступлении, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Указательный палец его левой руки рефлекторно воткнулся в правую ноздрю.

«Пшель!» – солдатик махнул рукой в направлении двери, из которой вышел. Они прошагали по короткому узкому коридору и уперлись в массивную металлическую дверь с «глазком», запертую тяжелым засовом и висячим замком. Солдатик выудил из кармана связку магнитных карточек на металлическом кольце, выбрал нужную и вставил в замок – тот со щелчком отомкнулся. За дверью обнаружилась кабина лифта, они зашли внутрь. Солдатик старательно задвинул решетчатые двери и нажал верхнюю из двух кнопок на стене. Кабина поехала вверх, за решеткой медленно поплыла грязная бетонная стена.

Путешествие было недолгим. Лифт остановился перед еще одной металлической дверью, запертой (со стороны кабины) еще одним засовом. Найдя нужную карточку, рядовой Нурминен отпер замок и отворотил дверь. На стуле напротив выхода из лифта сидел солдат с непроницаемым среднеазиатским лицом и черными блестящими глазами. «Эй, чурка! – окликнул его Нурминен, – Нидерландиста забирай.» Среднеазиат несколько раз моргнул: «В какой комната?» «В пятую, какую ж еще? – Нурминен протянул справку о поступлении и, тщательно выговаривая слова, добавил, – Ну, чу-урка … ну, муда-ак!…» Было видно, что, наравне с русской лексикой, он старается освоить русскую интонацию.

«Чурка» медленно встал и принял справку. Дверь лифта захлопнулась, раздался лязг засова, рядовой Нурминен уехал. «Пищел.» – чурка и Эрик прошли по узкому коридору и оказались в коридоре пошире, в одной из стен которого располагались обитые дермантином двери. «Твоя в какой комната надо?» – доверчиво спросил конвоир, забыв полученные наставления; «В пятую.» – ответил Эрик. Они подошли к двери с табличкой:

Помещение No 5

Секция борьбы с мировым нидерландизмом

Не стуча, чурка потянул за дверную ручку и просунул голову в образовавшуюся щель: «Моя нидерланиста привела.» – услыхал Эрик. «Так чего ж ты его внутрь не заводишь, дурында?» – лениво протянул невидимый обитатель кабинета. Конвоир и Эрик вошли. «Справку о поступлении давай.» За столом у задней стены сидел человек лет сорока в штатском, на столе стояла индивидуальная ЭВМ. Чурка протянул справку: «Моя обратно пойдет, да-а?» «Иди, иди …» – согласился человек. Одутловатое бледное лицо делало его похожим на слизняка.

Чурка ушел.

«Садитесь.» – вяло приказал «слизняк», роясь в ящике стола. Эрик сел на стоявшую в центре комнаты табуретку. «А-а, вот они!» – слизняк достал из ящика дискету. «2-5-1-9-1-6-4-3-8. – он надписал ярлык, вставил дискету в ЭВМ и придвинул поближе клавиатуру, – 2-5-1-9-1-6-4-3-8.» На рыхлом лице его заиграли разноцветные отблески картинок на экране видеотона: «Та-ак: роддом, детдом, 57-ая школа, МФТИ, домоуправление, НИИ п/я 534ц.» Висевшие на стене часы показывали 13:11. Эрик расстегнул шубу – в комнате было жарко. «Ну, поехали …» – сказал слизняк, нажал клавишу «возврат каретки» и откинулся на спинку кресла. Картинка на экране видеотона изменилась, наложив на его лицо синий вурдалачий отблеск. Обтянутый рубашкой живот медленно колыхался в просвете расстегнутого пиджака.

Последняя цифра на стенных часах изменилась – 13:12.

«Мне бы хотелось снять шубу.» – сказал Эрик; «Как же вы ее снимете, когда на вас наручники?» – лениво возразил слизняк. «Можно ли снять наручники?»; «Нет.»

Молчание.

Последняя цифра на стенных часах изменилась – 13:13.

«Можно ли расстегнуть наручники на то время, пока я снимаю шубу, а потом застегнуть опять?»; «Нет.»

Молчание.

Последняя цифра на стенных часах изменилась – 13:14.

«Почему?» – «Не полагается.» – «Кем не полагается?» – «Инструкцией.» Изнуренный усилием, слизняк прикрыл глаза и сложил ладони на дряблом животе.

Молчание.

Последняя цифра на стенных часах изменилась – 13:15.

Отблеск на слизняковом лице стал зеленым; стало слышно, как ЭВМ записывает что-то на дискету. Неожиданно ожил лазерный печатник, стоявший на полу рядом со столом.

Молчание.

Последняя цифра на стенных часах изменилась: 13:16.

ЭВМ стихла. Подняв веки, слизняк сел прямо, нажал несколько клавиш и стал лениво водить глазами по экрану видеотона: «Отец пропал без вести в Афганистане, мать – враг людей … на что же вы, с такой биографией, надеялись, Иванов?» Эрик не отвечал. Слизняк стал снова водить глазами по экрану, периодически нажимая клавишу «следующая страница».

Последняя цифра на стенных часах изменилась: 13:17.

«Обществоведение – 3, история – 3, коммунистическое воспитание – 3. С такими оценками по ключевым предметам …» – слизняк саркастически усмехнулся и покачал головой. «Зато я был отличником по физкультуре. – заметил Эрик, – Вот у вас, к примеру, какая оценка по этому предмету в аттестате зрелости?» «Подумаешь, физкультура!… – слизняков голос впервые окрасился эмоцией (неприязнью), – И чего вы эдакого достигли, чтоб хвастаться?… Чемпионом Союза стали?» «Нет, до чемпионата Союза я ни разу не доходил … А вот чемпионом Москвы был – сначала среди школьников, потом среди студентов.»

Последняя цифра на стенных часах изменилась: 13:18.

«По какому виду спорта?» – слизняковы щеки чуть порозовели; «По боевому самбо. – голос Эрика звучал бесцветно. – Об этом наверняка упомянуто в моем досье – читайте дальше.» Слизняк снова стал водить глазами по экрану видеотона.

Молчание.

Последняя цифра на стенных часах изменилась: 13:19.

«Ладно. – слизняк нажал несколько клавиш и вынул дискету из дисковода. – В оставшейся части вашего досье описано, как вы учились в МФТИ и работали в НИИ п/я 534ц – отметки, выговоры, когда диссертацию защитили … в общем, ничего интересного.» Он достал из ящика стола какой-то бланк, вписал что-то и протянул вместе с ручкой Эрику: «Подпишите.» «Что это?»; «Читайте, там все сказано.» – слизняк раздраженно забарабанил пальцами по столу.

РАСПИСКА

С содержанием своего первичного досье со слов сотрудника В. Назаревича ознакомлен 28 декабря 1985 года.

__________________________

«Я бы хотел взглянуть на досье своими глазами.» – попросил Эрик; «Не положено.» – отмахнулся сотрудник Назаревич. «Тогда я расписку подписать не могу. – слизняк перестал барабанить пальцами и недоверчиво вскинул глаза, – Я ж досье не видал … а вдруг вы что-нибудь пропустили?» Эрик положил бланк и авторучку на стол.

Две последние цифры на стенных часах изменились: 13:20.

«Так вы отказываетесь подписывать?» – по голосу слизняка чувствовалось, что он разозлился. Эрик кивнул. «Что ж, так и запишем!» – гигиенист нацарапал что-то на бланке расписки и вложил его, вместе с дискетой и распечаткой, в коричневый конверт. Потом нажал кнопку в углу стола – где-то в отдалении тренькнул звонок. «Эх, не было б у тебя, подонок, категории Б1, – слизняково лицо вдруг искривила злобная гримаса, – пожалел бы ты о своем поведении …» Страдальчески шевеля губами, он наклеил на конверт эрикову справку о поступлении.

В кабинет вошел давешний среднеазиат. «Отвести наверх.» – прошипел слизняк, протягивая конверт. «Пищел.» Эрик вышел из комнаты. «Твоя напираво не ходы, твоя налэво ходы!» – чурка подтолкнул его в сторону запертой висячим замком металлической двери в дальнем конце коридора. За дверью была лестница. Они поднялись на три пролета и опять оказались перед металлической дверью – на этот раз, запертой изнутри. Чурка постучал – дверь отворилась. На пороге стоял здоровенный детина в черной форме внутренних войск со связкой ключей на поясе и прыщом на носу. «Моя нидерланиста привела.» – робко сказал чурка и выставил вперед руку с конвертом. Детина забрал конверт, Эрик зашел внутрь, дверь захлопнулась. «Сидоров! – заорал детина, – Кончай чаи гонять, работать надо.» Через одну (из двух имевшихся) боковых дверей вошел детина без прыща и уселся за стол у стены. В углу комнаты лежали стопкой большие целлофановые пакеты и картонная коробка с наручниками. «Руки давай, нидерландская морда … – прыщавый детина взглянул на номер, выбитый на наручниках, выбрал соответствующий ключ и отомкнул замок, – Раздевайся!» – он бросил наручники в коробку. Эрик снял шубу. Детина без прыща открыл лежавший на столе блокнот и приготовился писать. «Шуба синтетическая, коричневая. – огласил прыщавый детина и запихал эрикову шубу в целофановый пакет, – Свитер шерстяной, машинной вязки, синий … Совсем раздевайся, нидерландская морда … чего стоишь?»

Пять минут спустя Эрик стоял абсолютно голый – вся его одежда была распихана по (трем) целофановым пакетам. Пометив что-то в справке о поступлении, детина без прыща унес конверт через боковую дверь, расположенную слева от входа. «Пшел.» – оставшийся детина указал на боковую дверь справа. Эрик шагнул вперед, оказавшись в маленьком помещении – сотни маленьких отверстий испещряли пол, потолок и стены. Дверь позади него захлопнулась. Несколько секунд не происходило ничего. Потом раздалось шипение, и со всех сторон ударили мыльные струи – Эрик зажмурился, прикрыв руками чувствительные места. Примерно через минуту струи иссякли, но тут же ударили снова – на этот раз, просто водой, без мыла. Еще минута, и струи иссякли окончательно. Впереди загремела дверь: «Выходи, нидерландская морда!» Эрик вышел.

Детины уже ждали его в следующей комнате: «Вытирайся … чего стоишь? – прыщавый кинул ему грязное мокрое полотенце. – Какой у тебя размер штанов?…» – пол был завален тюками с обувью и одеждой. Подгоняемый детинами, Эрик оделся в грубое дерюжное белье, черно-белый полосатый комбинезон и черные ботинки. «Становись! – детина без прыща указал на белый экран, висевший на стене в углу комнаты, и достал из стоявшего рядом шкафа фотоаппарат, – Не шевелиться и не моргать, нидерландская морда!» Раздалась яркая вспышка, из фотоаппарата тут же вылезла фотография. «В профиль повернись!» – приказал детина. Еще одна вспышка. Прыщавый вложил фотографии в коричневый конверт, отпер одну из (двух имевшихся) боковых дверей и махнул рукой: «Пшел!» Эрик шагнул вперед, дверь позади него захлопнулась.

Он оказался в большом помещении, уставленном рядами низких деревянных скамеек с сидевшими на них людьми в полосатых комбинезонах. Было тихо – никто ни с кем не разговаривал. Эрик сел на свободное место и опустил голову. Ему хотелось подумать.

Прошло пятнадцать минут. Ни один из десятка находившихся в комнате людей не проронил ни слова.

«Слушай, друг! – к Эрику подсел вертлявый человек средних лет с избегающими собеседника глазами, – За что сидишь?» «Не знаю.» – Эрик отвернулся в сторону. «Не хочешь говорить?… И правильно! – вертлявый понизил голос, – Знаешь, сколько здесь стукачей? Больше половины!» Эрик молчал. Вертлявый поерзал на неудобной низкой скамейке и вдруг толкнул его в бок: «Хочешь анекдот расскажу?» «Нет.» «Да ладно тебе … чего так-то сидеть? Слушай: задают армянскому радио вопрос – правда ли, что Маяковский покончил с собой? А армянское радио отвечает: конечно, правда! Мы даже записали его последние слова: 'Не стреляйте, товарищи! ' Ха-ха-ха … Ха-ха-ха …» – вертлявый затрясся в приступе притворного хохота. Эрик опять отвернулся в сторону, но вертлявый не отставал: «А ты про норвежское телевидение анекдоты любишь?…»

Загремела дверь. В комнату вошел жилистый парень лет двадцати пяти и сел по другую сторону от вертлявого. Сквозь расстегнутый до пояса комбинезон виднелась татуированная грудь. «Здравствуй, друг! – обратился к нему вертлявый, – Ты тоже послушай. Задают норвежскому телевидению вопрос – правда ли, что половина членов ЦК идиоты? А норвежское телевидение отвечает – нет, половина членов ЦК не идиоты. Ха-ха-ха … Ха-ха-ха … Уп-п!» Не замахиваясь, татуированный ударил вертлявого по лицу – со странным хлюпающим звуком, тот опрокинулся через скамейку назад. Тишина в комнате сгустилась до консистенции (давно исчезнувшего из продажи) сгущенного молока. Несколько секунд вертлявый лежал на грязном полу без движения, потом вскочил и отбежал в сторону – из разбитой губы его текла кровь. «Ты чего дерешься, друг?! – захныкал он, – Я ж только анекдот рассказал!» Татуированный сделал движение, будто собираясь встать, и вертлявый, подвывая от страха, отбежал на дальний конец комнаты.

Стало тихо.

Прошло восемь или девять часов, в течение которых в комнату привели еще семнадцать человек. Стало душно. Хотелось есть. Думать Эрик больше не мог – от голода и духоты путались мысли. Да и о чем думать?… Все было ясно.

Позади загремела дверь, и в помещение, толкая тележку на колесах, вошел очередной детина в форме внутренних войск. «Жрать подано, граждане преступники!» – голос охранника гулко резонировал в замкнутом пространстве комнаты. Люди, сидевшие на скамейках, зашевелились – на тележке стояли жестяные тарелки с гречневой кашей. «А ну, сидеть на местах! – рявкнул охранник, – Я сам раздам.» Он прошелся по рядам и сунул каждому по тарелке гречки с воткнутой в нее ложкой. «А чай?» – защищая интересы преступных масс, потребовал вертлявый; «Подождешь.» – презрительно процедил охранник и вышел. Из-за двери донеслись звуки запираемого засова. В комнате раздались звуки пережевываемой пищи.

Прошло минут двадцать. Охранник раздал чай. Прошло еще минут десять.

Снова загремела дверь. Охранник, толкая тележку на колесах, собрал тарелки, ложки и кружки. Как только он вышел, в комнату вошел другой охранник: «В две шеренги вдоль стены ста-ано-овись!» Арестанты построились двумя неровными рядами. «Граждане преступники! Чьи номера назову, – охранник достал из кармана список, – два шага вперед.» Он отобрал пятнадцать человек и, ничего не объясняя, увел. Прошло десять минут, и процедура повторилась (на этот раз, охранник отобрал шестерых, в том числе – татуированного). После ухода следующей группы в камере остались лишь Эрик, вертлявый и худощавый пожилой человек с пышными седыми усами. Наконец, вызвали Эрика и седоусого (вертлявый остался в камере). Охранник провел их по коридору, завел в лифт и нажал кнопку с цифрой 114. Кабина поехала вверх.

Выйдя из лифта, они оказались в коридоре, идущем вдоль ряда металлических дверей с засовами. Было холодно и душно, по ногам дул ледяной сквозняк. У Эрика болела голова. Охранник отомкнул одну из дверей: «Пшли.» Эрик и седоусый зашли внутрь. Позади загремел запираемый засов.

Они оказались в большом помещении с двухэтажными нарами. С первого взгляда было видно, что камера переполнена: заключенные сидели на всех полках и даже на полу. «Эй, вы какой масти? – окликнул новоприбывших лысый дядя, мочившийся в стоявшую в углу парашу, – Воры есть?» «Нет.» – ответил седоусый. «Тогда лягай на пол, фраера. – дядя указал на лежавшие стопкой у стены матрасы, подушки и одеяла, – И быстро, еблом не щелкать, отбой через десять минут.» – он застегнул штаны и удалился вглубь камеры. Эрик и седоусый стали устраивать себе постели в проходе между стеной и нарами. К параше подошел другой арестант – толстый благостный джентельмен, похожий на персонажа Диккенса. Эрик приготовил постель и направился к параше. «Подождите, молодой человек. – остановил его седоусый, – Вы ведь в первый раз в тюрьме?» «Да, а что?» Благостный джентельмен закончил. К параше подошел парень лет двадцати с выступающим вперед подбородком и бритой башкой. «Вы, пока не освоитесь, лучше у меня спрашивайте …» – «О чем спрашивать?» Парень расстегнул штаны, раскатисто пукнул и, со вздохами наслаждения, стал мочиться. «Обо всем. – седоусый устало помассировал себе виски, – К примеру, ходить в туалет перед отбоем вы имеете право только после воров.» Парень с выступающей челюстью закончил, и вокруг параши пристроились сразу три арестанта. «Вот сейчас уже можно, пойдемте … я, пожалуй, составлю вам компанию.» – седоусый, кряхтя, поднялся со своего матраса.

Минут через пять большинство заключенных уже лежало, кто – в койках, кто – на полу. (Кроватей в камере было сорок, заключенных – около пятидесяти.) Свет погас. Эрик закрыл глаза, но спать не мог: под тонким одеялом было холодно, на тонком матрасе было жестко, от слишком толстой подушки затекала шея. В голове проносились сегодняшние события – от утра к вечеру и от вечера к утру. Где и когда он совершил ошибку?… Вот он звонит по больницам … вот читает письмо … вот возится с портфелем … вот спускается на лифте … Ну, да: выходит, значит, он из лифта, а вахтерша ему и говорит … у Эрика вдруг защипало в горле, а уголки губ неудержимо поползли вверх. Нет, подожди, давай снова: выходит, значит, он из лифта … Диафрагма его сократилась, заставив судорожно вдохнуть, и тут же резко выгнулась обратно, причинив выдох со странным звуком «Ха!» А потом сократилась опять … А затем дернулась снова … И еще, еще, еще: «Ха! Ха! Ха! Ха!» Что это такое? Смех! Он смеялся! Эрик уткнулся лицом в подушку и укрылся с головой, но сдержаться не мог – скручивая внутренности, струя истерического смеха рвалась наружу. «Что с вами, молодой человек? – спросил из темноты шепот седоусого, – Вам плохо?…» Немыслимым напряжением воли Эрик остановился: «Не беспокойтесь, это я смеюсь. Я просто вспомнил, что обещал вахтерше в нашем подъезде не хлопать больше дверью лифта!» Из темноты доносился скрип нар, смутная возня, тихие разговоры … «Обещал вахтерше?… – удивился седоусый, – И что же в этом смешного?» Прежде, чем ответить, Эрик прижал ладони к щекам, стараясь разгладить гримасу смеха. «Похоже, я … ха-ха-ха … ик!… – он икнул, ударил себя кулаком по лбу и начал снова, – Похоже, что это обещание я сдержу!!» -

29 декабря

А иногда Эрик оказывался в каком-то южном городе с широкоми тенистыми улицами и чистым воздухом. Знойное солнце светило с бледного тропического неба, воздух наполняли запахи экзотических цветов. Где-то далеко, за крышами домов, виднелся край океана. Одетые по-летнему молодые женщины сидели в оплетенных вьюном беседках. Эрик не знал, что привело его в этот город, – у него не было здесь никаких дел. Он просто шел, без цели и направления, по какой-то улице.

Но вдруг в пестрой праздничной толпе мелькал серый лоскут. У Эрика опускалось сердце – Человек В Сером Костюме был здесь! На солнце быстро наползала черная тень. В груди зарождалось ощущение тревоги. И тут же раздавался ужасающий грохот, а земля начинала колебаться. Дома рушились, вздымая тучи пыли. Люди с неслышными криками метались по улицам и гибли под обломками зданий.

А потом становилось душно. Откуда-то появлялись клубы ядовитого пара. У Эрика начинало щипать в горле – где же его респиратор? Люди вокруг корчились и падали в конвульсиях на землю.

И в тот самый миг, когда судорога окончательно перекрывала горло, Эрик, задыхаясь, просыпался.

* * *

Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул воздух, потом открыл глаза – взгляд его упирался в кирпичную стену. Невыносимо громко (казалось, прямо над ухом) звенел звонок. «Вставайте, молодой человек … – увидав, что Эрик проснулся, седоусый перестал трясти его за плечо, – До прихода охранников матрасы должны быть убраны.»

Эрик откинул одеяло и сел.

Камера кишела людьми. Заключенные, спавшие на полу, складывали постельные принадлежности в три неаккуратные стопки у стены. Заключенные, спавшие на кроватях, выравнивали полосы одеял и клали квадраты подушек на середины изголовий. Человек пять-шесть мочились в парашу.

Звонок издал заключительную трель и умолк. Камера утонула в равномерном гуле голосов.

Потирая затекшую шею, Эрик встал и отнес постельные принадлежности к стопкам у стены. Потом сходил к параше и помочился (в проходе камеры заключенные поспешно строились в две шеренги). Загремел засов входной двери – Эрик встал в строй. В комнату вошли трое детин в черной форме внутренних войск и один детина в синем милицейском мундире, с длинной резиновой дубинкой на поясе и какими-то конвертами под мышкой. «Ра-авняйсь! – заорал черномундирный охранник с сержантскими погонами, – Смир-рна!» Разговоры стихли. «Иванов Э.К. и Рябов Г.О. – два шага вперед!» Вместе с Эриком из строя вышел лысый вор, спросивший вчера об их с седоусым «масти». «На выход. – приказал сержант, – Остальные к утренней перекличке при-иго-отовсь!» Эрик неуверенно посмотрел на седоусого, но тот лишь пожал плечами. Синемундирный милиционер-охранник – грузный парень с бледной бабьей рожей – сравнил лица Эрика и Рябова с фотографиями, рассовал фотографии по конвертам и махнул дубинкой в сторону двери.

Коридор – лифт – коридор.

Их привели в маленькую комнату – дверь открыл человек лет тридцати атлетического сложения с арийским лицом, в бежевом свитере и серых брюках. На столе у стены лежали две милицейские шинели и черная шуба. «Здорово, Гришаня … – с угрожающей ласковостью обратился 'атлет' к Рябову, – Говорил я тебе, что недолго будет твой дружок на свободе гулять?» – он кивнул в сторону сидевшего на скамейке заключенного, в котором Эрик узнал вчерашнего татуированного. Рябов ничего не ответил. «Вот сейчас третьего вашего кореша приведут, и поедем мы … – атлет сделал многозначительную паузу, – в следственный изолятор интенсивного режима в славном городе Щербицке … слыхал про такой?» «Гришаня» без выражения смотрел сквозь атлета. «Сесть.» – приказал (стоявший у стены) охранник. Рябов расслабленно опустился на скамью и шепнул что-то татуированному; «Чего?» – переспросил тот. «Еще раз ебло разинешь, – вмешался охранник, подбрасывая и ловя дубинку, – пожалешь, что на свет родился.» Стало тихо, лишь нивесть как сохранившаяся с лета муха жужжала под потолком. Эрик заметил, что у охранника шесть пальцев на правой руке.

Прошло минут пять. Атлет нервно прохаживался по комнате. Воры сидели, опустив головы, и внимательно рассматривали пол.

В дверь постучали, атлет открыл. Под конвоем еще одного охранника-милиционера в комнату вошел здоровенный парень с лицом дефективного. «Ворон!…» – ахнул он, увидав татуированного. «Молчать. – рявкнул атлет и повернулся к остальным трем заключенным, – На выход.» – он взял со стола свою шубу и направился к двери. Конвоиры разобрали шинели и вывели заключенных из комнаты.

Длинный коридор – лифт – короткий коридор. Атлет шел впереди упругой спортивной походкой.

На месте ковырявшего в носу ефрейтора сидел ковыряющий в носу сержант: «Чего, нашли своих урок?» – поинтересовался он, зевая. Ему никто не ответил. Один из конвоиров принес с улицы и раздал заключенным милицейского образца респираторы, шапки-ушанки и черно-белые, в тон комбинезонам, полосатые ватники. Потом достал из кармана две пары наручников и приковал правую руку Эрика к левой руке дефективного верзилы, а правую руку татуированного «Ворона» – к левой руке Гришани. «А этого зачем забираете, товарищ лейтенант?… – сержант ткнул пальцем в Эрика, – Нидерландисты ж не по вашей части?» «Новый следователь по его делу попросил в Щербицк доставить.» «А как же категория Б1?… – лениво удивился сержант, – Ежели его на интенсивный режим переводят …»; «Категорию обращения изменить недолго.» – усмехнулся атлет и, надвигая на лицо респиратор, направился к двери.

На сочно-синем небе блистало ослепительное солнце. Девственно-зеленый снег разбрасывал солнечные лучи мириадами бирюзовых искр. Пронзительно-ледяной ветер жег правую ладонь, шею выше воротника и лицо выше респиратора. Эрик прищурился, опустил глаза и сунул свободную от наручников руку в карман. Транспарант «Коммунизм построен! Скажи, Партия …» раздулся, как парус, и хлопал под яростными ударами воздуха.

«Мороз и солнце – день чудесный …» – неожиданно процитировал Рябов. «Ебло запахни, продует.» – ожиданно ощерился шестипалый конвоир.

У крыльца стоял черный микроавтобус – сквозь грязное ветровое стекло розовело лицо шофера. Повинуясь тычкам в спину и отрывистым окликам, заключенные залезли вместе с конвоирами в заднюю дверь. Атлет сел в кабину рядом с водителем. «Вперед проходи … задние места для охраны!» – прикрикнул на Эрика шестипалый. Когда заключенные расселись на узких металлических скамейках вдоль боковых стен воронка, конвоиры примкнули наручники к расположенным между сиденьями замкам. Микроавтобус тронулся.

Через три минуты они выезжали через внешние ворота тюрьмы. В микроавтобусе стало теплее, воздух очистился – встроенный в стенку кондиционер работал на полную мощность. «Снять респираторы.» – скомандовал атлет сквозь решетчатую перегородку, отделявшую салон от кабины. (Перед ветровым стеклом болтался брелок – маленький Романов-старший, указывающий путь. На приборной панели красовалось эротическое фото комбайнерши-стахановки Эльвиры Лисичкиной.) «Эти новые воронки с решетками получше старых будут. – Шестипалый конвоир выудил из кармана медицинского вида пузырек. – Хоть, куда едешь, видать.» Он неуклюже отвернул крышку, вытряхнул на ладонь две таблетки и сунул в рот – на его бабьем лице с жидкими усиками появилось сосредоточенное выражение. «Опять гормоны принимаешь, Ломакин? – неодобрительно заметил атлет, обернувшись назад, – Смотри, к сорока годам полтораста кило весить будешь.» «А что мне делать, ежели без них у меня усы выпадают и член не всегда стоит?…» – отвечал шестипалый жалостливым голосом. Второй конвоир обидно засмеялся, запустил руку под шинель и с остервенением почесал грудь. «Я тебе список целебных трав давал? – раздраженно спросил атлет, – От природной медицины вреда не будет, только польза!» «Не помогают мне травы, – оправдывался шестипалый, избегая начальниковых глаз, – А лишний вес я сгоню, товарищ лейтенант … честное комсомольское!» Рябов прислонился затылком к стене микроавтобуса и закрыл глаза. Татуированный безразлично глядел сквозь перегородку и ветровое стекло на дорогу. «Не помогают?… Да ты, небось, отвар из трав с водкой мешал, Ломакин … Говорил ведь: ни грамма, пока курс не закончишь! Неужто четыре недели потерпеть не мог?» Шестипалый опустил глаза и стал ковырять пол носком сапога. Дефективный верзила повертел головой, будто не находя для своего шишковатого черепа приличествующего его размеру места, потом уставился перед собой и застыл.

Не дождавшись ответа, атлет раздраженно отвернулся.

Некоторое время они ехали в молчании.

Улицы города, как всегда по воскресеньям, были пусты. Микроавтобус выехал на проспект Мира. Проспект Мира перешел в Черненковское шоссе.

«А что поделаешь, ежели у меня от мутаций гормональная система болезненная?… – нижняя губа Ломакина страдальчески отвисла, – В нашей деревне у каждого второго в гормонах нарушения были!»

Некоторое время они ехали в молчании.

«Мало того, что девки от моего шестого пальца шарахаются, – продолжал Ломакин еще жалостливей, – так, если даже какая и согласится, то все равно … – он помолчал, подбирая необидную для себя формулировку, – … пятьдесят на пятьдесят!» Второй конвоир обидно засмеялся.

Некоторое время они ехали в молчании.

«А в соседней деревне все иммунитетом маялись. – По интонации чувствовалось, что обида у Ломакина прошла, но желание информировать – нет. – Чуть где болезнь какая – грипп или, скажем, ангина – так все в лежку!»

Некоторое время они ехали в молчании.

«Уж сколько лет с Ограниченного Ядерного Конфликта прошло, а все уроды да больные на Хабаровщине родятся!» «Замолчи, Ломакин, противно слушать! – вмешался наконец атлет, – Полную и окончательную дезактивацию в Хабаровском крае еще в 85-ом провели … там теперь здоровья – на сто пятьдесят процентов!»

Ровное движение микроавтобуса, тепло и недосып действовали усыпляюще – Эрик прислонился затылком к стене и закрыл глаза. Интересно, способен ли он сейчас уснуть?

Когда он проснулся, город остался позади – шоссе с обеих сторон обступал лес. Белизна снега на ветвях деревьев говорила о том, что они отъехали от Москвы, как минимум, километров на восемьдесят. «… возраст – 51 год, уроженец Харькова, – говорил атлет, обернувшись назад, – из семьи рабочих …» На коленях у милиционера лежал один из коричневых конвертов с личными делами и несколько страниц с отпечатанным на них текстом. «Отец – токарь-фрезеровщик, мать – санитарка, сестра в ПТУ программирование преподает … образцовая семья! И как это, Гришаня, тебя на стезю порока занесло?» – атлет издевательски усмехнулся, но вор даже не повернул головы. (Рябов и татуированный сидели, закрыв глаза, – делали вид, что спят. Конвоиры спали с открытыми глазами – делали вид, что бодрствуют. Дефективный спал и вида не делал.) «Та-ак, что у нас дальше, школа?… Посмотрим, посмотрим … ха! – с притворным удивлением воскликнул атлет, – Ты, оказывается, двоечником был, Рябов, и по математике, и по русскому, и по обществоведению …» «А вот ты, начальничек, первый ученик – свою ментовскую инструкцию наизусть затвердил! – Рябов открыл глаза и, кривляясь, процитировал, – 'В начальной стадии допроса обсудить, с критической точки зрения, отметки в аттестате зрелости подозреваемого. '» «Смотри-ка, Рябов, – без обиды отвечал атлет, – сколько ты всего про милицию знаешь … да только мы про тебя больше знаем!» «Откуда знаете, начальничек?» «От вашего же брата уголовника – стукачей среди урок еще поболе будет, чем среди честных граждан.» «На пушку берешь, мусор … – вмешался в разговор татуированный, – Кончай чернуху лепить, небось не с фраерами базаришь!» «Ну, если ты это говоришь, Петреску, – многозначительно сказал атлет, – то, значит, так оно и есть … Уж тебе-то все, поди, про стукачей известно!» «Ах ты, падло! – вспылил татуированный, – Да я …» «Замри, Ворон! – одернул его Рябов, – Не видишь что ли, что гражданин начальник тебя на характер берет?…»

Эрик отвернулся в сторону, стараясь не вслушиваться в перебранку.

Шестипалый конвоир достал из кармана маленький радиоприемник и щелкнул переключателем (шуршание атмосферных помех – баритон Льва Левченко – опять помехи). «Оставь его, пущай поет.» – второй конвоир сунул руку под шинель и с наслаждением почесался; «Хоккей хочу найти.» – отвечал шестипалый (помехи – помехи – помехи). «Говорили мне, начальничек, что совсем нервный ты в последнее время стал. – с притворным участием говорил Гришаня – И по службе неприятности …» «Да не бывает хоккея в девять утра … ты что, с коня упал, Ломакин? Вертай назад …» «И откуда тебе о моих неприятностях известно, Рябов?» «Я этого Левченко на дух не переношу, Кадлец, у меня от него зубы, как от лимона, ломит.» «Слухом земля полнится, начальничек, – в ментовке стукачи тоже имеются.» «Ну ты и муда-ак, Ломакин!» «И что же тебе стукачи ментовские рассказали?» «Рассказали, как на предновогоднем балу в главном управлении ты какому-то капитану нос по пьяному делу сломал …» «Сам ты мудак!» «… а капитан тот оказался племянником генерала Пшебышевского!» Равномерно журчавшая беседа конвоиров резко оборвалась. «А еще рассказывали, что находишься ты из-за той драки под внутренним следствием, – продолжал Рябов, – и ежели найдет оно тебя виновным в беспричинном избиении боевого товарища, то вылетишь ты из доблестных ментовских рядов, как пуля из пистолета Макарова.» «А вот тут, Гришаня, рассердил ты меня до невыносимости … – лицо атлета побледнело от гнева, – Зря ты это удумал … знаешь, что я теперь сделаю? Как прибудем в Щербицк, рассажу-ка я вашу банду по отдельным камерам, да запущу сук человек по пять … так что запоете вы все трое петухами после первой же ночи …» Непонятная угроза милиционера произвела впечатление – несколько секунд в салоне микроавтобуса царило напряженное молчание. Конвоиры инстинктивно отодвинулись от заключенных и схватились за дубинки. Лицо Петреску-Ворона искривила гримаса ненависти. Рябов остался невозмутим. Дефективный так и не проснулся. «Г-гад, мусор … – прошипел Ворон сквозь блестевшие сталью коронок зубы, – Ты у меня ножик скушаешь, подлюга!…» «Что, проняло?! – нервно рассмеялся атлет, – Теперь у нас с вами совсем другая песня пойдет …» «Ошибаешься, начальничек. – перебил его Рябов, – Никакой песни у нас с тобой не будет.» «Это почему же?!» – поинтересовался милиционер. «А потому, что, как приедем мы в Щербицкий изолятор, так тут же и попросим у дежурного офицера замены следователя по причине личной вражды с подозреваемыми.» Атлет сложил черты своего лица в издевательскую улыбку: «И знаешь, куда тебя дежурный пошлет?» «Вряд ли он меня пошлет, начальничек! Мы, как-никак, уголовные, а не политические, – Рябов усмехнулся, – права имеем …»