Текст книги "Том 5. Рассказы, очерки, фельетоны"

Лидер «Ташкент» совершил операцию, которая войдет в учебники военно-морского дела как образец дерзкого прорыва блокады. Но не только в учебники войдет эта операция. Она навеки войдет в народную память о славных защитниках Севастополя, как один из удивительных примеров воинской доблести, величия и красоты человеческого духа.

Люди точно знали, на что они идут, и не строили себе никаких иллюзий. «Ташкент» должен был прорваться сквозь немецкую блокаду в Севастополь, выгрузить боеприпасы, принять на борт женщин, детей и раненых бойцов и, снова прорвав блокаду, вернуться на свою базу.

26 июня в два часа дня узкий и длинный голубоватый корабль вышел в поход. Погода была убийственная – совершенно гладкое, надраенное до глянца море, чистейшее небо, и в этом небе занимающее полмира горячее солнце. Худшей погоды для прорыва блокады невозможно было придумать.

Я услышал, как кто-то на мостике сказал: «Они будут заходить по солнцу».

Но еще долгое время была тишина, и ничто не нарушало ослепительного голубого спокойствия воды и неба.

«Ташкент» выглядел очень странно. Если бы год назад морякам, влюбленным в свой элегантный корабль, как бывает кавалерист влюблен в своего коня, сказали, что им предстоит подобный рейс, они, вероятно, очень удивились бы. Палубы, коридоры и кубрики были заставлены ящиками и мешками, как будто это был не лидер «Ташкент», красивейший, быстрейший корабль Черноморского флота, а какой-нибудь пыхтящий грузовой пароход. Повсюду сидели и лежали пассажиры. Пассажир на военном корабле! Что может быть более странного! Но люди уже давно перестали удивляться особенностям войны, которую они ведут на Черном море. Они знали, что ящики и мешки нужны сейчас защитникам Севастополя, а пассажиры, которых они везут, – красноармейцы, которые должны хоть немного облегчить их положение.

Красноармейцы, разместившись на палубах, сразу же повели себя очень самостоятельно. Командир и комиссар батальона посовещались, отдали приказания, и моряки увидели, как красноармейцы-сибиряки, никогда в жизни не видевшие моря, потащили на нос и корму по станковому пулемету, расставили по бортам легкие пулеметы и расположились так, чтобы им было удобно стрелять во все стороны. Войдя на корабль, они сразу же стали рассматривать его, как занятую ими территорию, а море вокруг – как территорию, занятую противником. Поэтому они по всем правилам военного искусства подготовили круговую оборону. Это понравилось морякам: «Вот каких орлов везем», – говорили они. И между моряками и красноармейцами сразу же установились приятельские отношения.

В четыре часа сыграли боевую тревогу. В небе появился немецкий разведчик. Раздался длинный, тонкий звоночек, как будто сквозь сердце быстро продернули звенящую медную проволочку. Захлопали зенитки. Разведчик растаял в небе. Теперь сотни глаз через дальномеры, стереотрубы и бинокли еще внимательнее следили за небом и морем. Корабль мчался вперед в полной тишине навстречу неизбежному бою. Бой начался через час. Ожидали атаки торпедоносцев, но прилетели дальние бомбардировщики «хейнкели». Их было тринадцать штук. Они заходили со стороны солнца по очереди и, очутившись над кораблем, сбрасывали бомбы крупного калибра (мне показалось, как-то неторопливо сбрасывали).

Теперь успех похода, судьба корабля и судьба людей на корабле – все сосредоточилось в одном человеке. Командир «Ташкента» капитан 2-го ранга Василий Николаевич Ярошенко, человек среднего роста, широкоплечий, смуглый, с угольного цвета усами, не покидал мостика. Он быстро, но не суетливо переходил с правого крыла мостика на левое, щурясь смотрел вверх и вдруг, в какую-то долю секунды приняв решение, кричал сиплым, сорванным голосом:

– Лево на борт!

– Есть лево на борт! – повторял рулевой.

С той минуты, когда началось сражение, рулевой, высокий голубоглазый красавец, стал выполнять свои обязанности с особенным шиком. Он быстро поворачивал рулевое колесо. Корабль, содрогаясь всем корпусом, отворачивал, проходила та самая секунда, которая, как положено в банальных романах, кажется людям вечностью, и справа или слева, или впереди по носу, или за кормой в нашей струе поднимался из моря грязновато-белый столб воды и осколков.

– Слева по борту разрыв! – докладывал сигнальщик.

– Хорошо, – отвечал командир.

Бой продолжался три часа почти без перерывов. Пока одни «хейнкели» бомбили, заходя на корабль по очереди, другие улетали за новым грузом бомб. Мы жаждали темноты, как жаждет человек в пустыне глотка воды. Ярошенко неутомимо переходил с правого крыла на левое и, прищурившись, смотрел в небо. И за ним поворачивались сотни глаз. Он казался всемогущим, как бог. И вот один раз, проходя мимо меня между падением двух бомб, бог 2-го ранга вдруг подмигнул черным глазом, усмехнулся, показав белые зубы, и крикнул:

– Ни черта! Я их все равно обману!

Он выразился более сильно, но не все, что говорится в море во время боя, может быть опубликовано в печати.

Всего немцы сбросили сорок крупных бомб, примерно по одной бомбе в четыре минуты. Сбрасывали они очень точно, потому что по крайней мере десять бомб упали в то место, где бы мы были, если бы Ярошенко вовремя не отворачивал. Последняя бомба упала далеко по левому борту уже в сумерках, при свете луны. А за десять – пятнадцать минут до этого мы с наслаждением наблюдали, как один «хейнкель», весь в розовом дыму, повалился вслед за солнцем в море.

Бомбардировка окончилась, но напряжение не уменьшилось. Мы приближались к Севастополю. Уже была ночь, и в небе стояла громадная луна. Силуэт нашего корабля отлично рисовался на фоне лунной дорожки. Когда он был примерно на траверзе Балаклавы, сигнальщик крикнул:

– Справа по борту торпедные катера!

Орудия открыли огонь. Трудность положения заключалась в том, что ночью нельзя увидеть торпеду и отвернуть от нее. Мы ждали, но взрыва не было. Очевидно, торпеды прошли мимо. Корабль продолжал идти полным ходом. Катеров больше не стало видно. Вероятно, они отстали.

И вот мы увидели в лунном свете кусок скалистой земли, о котором с гордостью и состраданием думает сейчас вся наша советская земля. Я знал, как невелик севастопольский участок фронта, но у меня сжалось сердце, когда я увидел его с моря. Таким он казался маленьким. Он был очень четко обрисован непрерывными вспышками орудийных залпов. Огненная дуга. Ее можно было охватить глазом, не поворачивая головы. По небу непрерывно двигались прожектора, и вдоль них медленно текли вверх огоньки трассирующих пуль. Когда мы пришвартовывались к пристани и прекратился громкий шум машины, сразу стала слышна почти непрерывная канонада. Севастопольская канонада июня 1942 года!

Командир все еще не уходил с мостика, потому что бой, в сущности, продолжался. Был только новый этап его. Нужно было войти туда и пришвартоваться там, куда до войны никто не решился бы войти на таком корабле, как «Ташкент», и где ни один капитан в мире не решился бы пришвартоваться. Нужно было выгрузить груз и людей. Нужно было успеть взять раненых и эвакуируемых женщин и детей. И нужно было сделать это с такой быстротой, чтобы можно было уйти еще затемно. Командир знал, что немцы будут ждать нас утром, что уже готовятся самолеты, подвешиваются бомбы. Хорошо, если это будут «хейнкели». А если пикирующие бомбардировщики? Командир знал, что, каким курсом он ни пойдет из Севастополя, он все равно будет обнаружен. Встречи избежать нельзя, и немцы сделают все, чтобы уничтожить нас на обратном пути. Я видел, как стоял командир на мостике и следил за разгрузкой. Его напряженное лицо было освещено луной. Двигались скулы. О чем он думал, глядя, как по сходням, поддерживая друг друга, всходили на корабль легкораненые, как несли на носилках тяжелораненых, как шли матери, прижимая к груди спящих детей? Все это происходило почти в полном молчании. Разговаривали вполголоса. Корабль был разгружен и погружен в течение двух часов. Командир взял на борт две тысячи человек. И каждый из них, проходя на корабль, поднимал голову, ища глазами мостик и командира на нем.

Василий Николаевич Ярошенко отлично знал, что такое гибель корабля в море. В свое время он командовал небольшим кораблем, который затонул от прямого попадания неприятельской бомбы. Тогда Ярошенко отстаивал свой корабль до конца, но не смог отстоять. Он к тому же был серьезно ранен. Корабль пошел ко дну. Ярошенко спас команду, а пассажиров тогда не было. Он последним остался на мостике и прыгнул в море только тогда, когда мостик стал погружаться. Он зажал тогда в одной руке партийный билет, а в другой револьвер, так как решил застрелиться, если выбьется из сил и станет тонуть. Тогда его спасли. Но что делать теперь? Теперь у него пассажиры – женщины, дети, раненые. Теперь надо будет спасать корабль или идти вместе с ним на дно.

Корабль вышел из Севастополя около двух часов…

1942

Комментарии

В 1942 году в статье «Из воспоминаний об Ильфе» Е. Петров сообщал: «Я очень волновался, когда… ехал к Ильфу со своей первой в жизни, самостоятельно написанной главой».

Он имел в виду одну из глав «Одноэтажной Америки», единственного совместного произведения, написанного Ильфом и Петровым раздельно, по главам – на десятом году их соавторства. Обозревая пройденный путь, Е. Петров считал началом его и Ильфа литературной жизни роман «Двенадцать стульев».

А между тем писатели Евгений Петров и Илья Ильф появились в. литературе значительно раньше. Произведения, написанные ими порознь, представляют не только несомненную художественную ценность, но интересны еще и тем, что позволяют приоткрыть завесу над секретом соавторства И. Ильфа и Е. Петрова.

Загадка соавторства Ильфа и Петрова привлекала внимание едва ли не с первых шагов их совместной работы. Загадочным здесь казался не сам факт сотрудничества двух художников (подобными фактами изобилует и русская и зарубежная литература), но удивительная цельность каждого из произведений, подписанных двумя авторами. В этих произведениях нет швов. Даже читатель с острым чувством стиля не найдет здесь смешения двух творческих манер. Вот, например, отзыв Лиона Фейхтвангера по этому поводу: «Никогда еще я не видел, чтобы содружество переросло в такое творческое единство, чтобы результатом совместной работы двух писателей явились такие органичные, монолитные произведения, как „Двенадцать стульев“ и „Золотой теленок“» («Литературная газета», 1937, № 21, 20 апреля).

Ильф и Петров и сами пытались не раз взглянуть на свою работу со стороны, как бы стараясь объяснить, как это получается. В шутливой форме они говорили о своем соавторстве в «Двойной автобиографии», в предисловии к «Золотому теленку», в автобиографии «Соавторы». Шутливая и в то же время раздумчивая запись появилась в записных книжках Ильфа в последний год его жизни («Как мы пишем вдвоем?», см. в этом томе стр. 257). В статье «Из воспоминаний об Ильфе» Е. Петров всерьез обратился к этой теме.

Обрисованный в воспоминаниях Е. Петрова живыми красками, процесс творчества писателей стал для нас зримым. Стало ясно, что это было соавторство равных, с глубоким, как взаимопроникновение, пониманием друг друга. Но соавторство равных не было соавторством одинаковых. Что вносил в общую, работу каждый из писателей, чем разнились их творческие индивидуальности? Е. Петров не ставил перед собой такого вопроса и потому ответа на него не дал.

Немного может дать в этом отношении и анализ архива Ильфа и Петрова. Почерк в их рабочих записях сам по себе не может свидетельствовать о принадлежности той или иной мысли, слова тому или другому из соавторов. Из воспоминаний Петрова известно, что в начале совместного творчества они решили, что писать будет Петров, так как его почерк был лучше. Им написано большинство рукописей и черновых вариантов. Например, в период подготовки авторов к работе над романом «Золотой теленок» Петров переписывал на большие листы свои и Ильфа заметки, чтобы потом удобнее было пользоваться ими в процессе совместной работы. Отдельные черновики Ильфа, тут же повторенные рукой Петрова вперемежку с новыми записями, сохранились.

Для определения творческой манеры каждого из писателей и характеристики их соавторства интересно сравнение и анализ произведений, написанных Ильфом и Петровым раздельно.

Литературная деятельность Ильфа (если не считать почти неизученный, юношеский, одесский период) началась в 1923 году в газете «Гудок».

Это была боевая, по-настоящему партийная, широко связанная с массами газета, вырастившая отряд первоклассных журналистов – гудковцев. Многие из них стали известными писателями. В «Гудке» выступали Ю. Олеша (псевдоним «Зубило»), В. Катаев (псевдонимы «Старик Саббакин» и «Оливер Трист»), М. Булгаков, Л. Славин, К. Паустовский, С. Гехт, А. Эрлих. На страницах газеты появлялись стихи В. Маяковского.

В «Гудке» Ильф сотрудничал в отделе «Рабочая жизнь», более известном под названием «четвертой полосы» (материалы этого отдела печатались на последней странице – полосе газеты). Он редактировал рабкоровские корреспонденции, и многие из ранних его фельетонов написаны на материале рабочих писем.

Первые свои произведения Ильф печатал в «Гудке», в журналах «Красный перец», «Смехач» и других. Подписывался так: Ильф (без инициалов), Иф., И. Фальберг, иногда инициалами И., И. Ф. Употребление Ильфом этих псевдонимов подтверждается архивными данными. Принадлежность Ильфу псевдонима И. А. Пселдонимов обосновывается следующим образом.

Фельетоны И. А. Пселдонимова публиковались в журнале «Смехач», чаще всего – в разделе «Смехач на рельсах», готовившемся работниками «Гудка». Написаны они, как правило, на материале конкретных фактов из писем рабкоров-железнодорожников. И. А.– инициалы Ильфа. Пселдонимов – половинка псевдонима, которым позже пользовались Ильф и Петров сообща («Виталий Пселдонимов»). В фельетонах Пселдонимова встречаются выражения и имена, позже использованные Ильфом и Петровым в их романах o (например, имя «Васисуалий»). Кроме того, имя И. А. Пселдонимов дважды встречается в записных книжках Ильфа за 1927 год.

В 1923–1924 годах Ильф еще не был уверен, что его призвание – сатира. Он писал рассказы на героические темы («Рыболов стеклянного батальона», «Маленький негодяй»). В 1925 году по командировке «Гудка» Ильф побывал в Средней Азии и опубликовал серию очерков об этой поездке. Его глубоко взволновал этот край, где на фоне внешне сохранившейся ветхозаветной старины уверенно пробивались ростки нового. Здесь впервые проявился характерный для него острый интерес к ярким подробностям жизни, которые он как бы коллекционирует, составляя пеструю, увлекающую блеском красок мозаичную картину. В эти годы Ильф пишет и кинофельетоны и рецензии на кинофильмы («Драма в нагретой воде», «Неразборчивый клинок»).

Начало творчества Е. Петрова почти совпадает с появлением в печати первых произведений Ильфа. С 1924 года он работает в журнале «Красный перец», сначала выпускающим, потом – ответственным секретарем редакции. В 1926 году переходит в «Гудок», где работает в профотделе. До начала сотрудничества с Ильфом Петров опубликовал в «Красном перце», «Смехаче», «Огоньке» и других периодических изданиях более полусотни юмористических рассказов, выпустил три самостоятельных сборника: «Радости Мегаса» (ЗИФ, М. – Л. 1926), «Без доклада» (б-ка «Смехач», М. 1927), «Случай с обезьяной» (ЗИФ, М. – Л. 1927).

В этот период, кроме псевдонима Е. Петров, у него был еще один: Иностранец Федоров, а позже появился и третий: Е. Петрович.

С 1925 года имя Иностранца Федорова весьма часто встречается на страницах «Красного перца», «Смехача», «Чудака», «Крокодила» и «Рабочей газеты». Принадлежность псевдонима Иностранец Федоров Е. Петрову не вызывает сомнений, хотя в своих воспоминаниях автор ничего об этом не говорит. Один из рассказов Иностранца Федорова («Звездакин в доме отдыха»), опубликованный в «Крокодиле» в 1925 году, был перепечатан в 1926 году в сборнике Е. Петрова «Радости Мегаса».

Псевдоним Иностранец Федоров Е. Петров взял у Гоголя, писателя, которого горячо любил: в первой главе «Мертвых душ» упоминается «магазин с картузами, фуражками и надписью: „Иностранец Василий Федоров“».

Наиболее характерным для раннего творчества Е. Петрова, жанром был юмористический рассказ, отличавшийся сюжетной занимательностью, живостью диалога. «Евгений Петров обладал замечательным даром – он мог рождать улыбку», – писал И. Эренбург уже после смерти Петрова («Литература и искусство», 1944, № 27, 1 июля). Это свойство было у Е. Петрова природным и отличало уже его первые произведения. Но рассказы Е. Петрова были не только юмористичны. Таким, например, как «Всеобъемлющий зайчик», «Весельчак», был присущ и сатирический пафос.

Такие разные, писатели были во многом близки друг другу. Их роднили острый интерес к жизни, сатирическая направленность, стремление обнажить скрытый комизм явлений.

Начав работать вместе, Ильф и Петров продолжали создавать свои художественные произведения и порознь.

Некоторые из них тематически и идейно чрезвычайно близки тому, над чем писатели работали сообща. Так, фельетон Ильфа «Источник веселья», фельетоны Петрова «Непогрешимая формула» и «Нюрнбергские мастера пения», обличающие халтуру в искусстве, напечатанные в театральном разделе журнала «Чудак» под рубрикой «Деньги обратно», перекликаются с совместными фельетонами Ильфа и Петрова, которые они помещали в этом же разделе за подписью Дон-Бузильо (см. том II наст. Собр. соч.).

В фельетоне Ильфа «Путешествие в Одессу» и рассказе Петрова «Долина» были намечены темы, развитые ими впоследствии в «Золотом теленке».

Начало совместной работы И. Ильфа и Е. Петрова над романом «Двенадцать стульев» (1927) не привело к нивелировке их дарований. Собственно, в творчестве Ильфа и Петрова и не было слияния их творческих индивидуальностей, а была многолетняя, упорная и вполне успешная выработка нового, совместного стиля.

Выступая порознь, Ильф и Петров иногда создавали произведения, близкие между собой по теме и даже по сюжету. Сравните фельетон Ильфа «Молодые дамы» и рассказ Е. Петрова «День мадам Белополякиной», рассказы «Разбитая скрижаль» Ильфа и «Дядя Силантий Арнольдыч» Петрова. Но к решению темы писатели подходили по-разному, с разными художественными приемами, свойственными их творческим индивидуальностям.

У Ильфа образ обобщен, почти безымянен. Мы бы так и не узнали, как зовут «молодую даму», если бы в самом имени этих «гурий» – Бригитта, Мэри или Жея – автор не видел предмета для насмешки. Мы не знаем их внешности. Ильф пишет об этих «молодых дамах» вообще, и черты лица или цвет волос одной из них здесь не важны. Такая «молодая дама» любит являться на семейных вечерах в «голубой или оранжевой пижаме». Индивидуальные детали не интересуют автора. Он подбирает лишь типические, видовые. Почти так же обобщен образ сварливого соседа в рассказе «Разбитая скрижаль».

Петров стремится дать явление или характер в конкретной, индивидуализированной форме. Не «молодая дама» вообще, а именно мадам Белополякина с ее жирным лобиком и стриженым затылком. Не обобщенный квартирный склочник, а вполне определенный дядя Силантий Арнольдыч с его серенькими ресничками и испуганным взглядом. Е. Петров подробно описывает и утро мадам, и ее счеты с домработницей. Мы узнаем, какие именно вещи и как перетаскивал в новую квартиру склочный «дядя».

Петров основное внимание уделяет сюжету, юмористический и сатирический материал в его рассказах обычно организован вокруг развития действия (см. рассказы «Беспокойная ночь»,

«Встреча в театре», «Давид и Голиаф» и др.) – Ильф же стремится воплотить свою сатирическую мысль в острой комической детали, часто выделяя одно смешное сюжетное положение и всячески обыгрывая его.

В характерной подробности Ильф часто искал проявления сущности вещей. Это видно и в фельетонах «Переулок», «Для моего сердца» и в очерке «Москва от зари до зари». Восхищенно следя за наступлением нового, он в то же время с острым интересом наблюдает старое – в переулках Москвы, на «персидских» ее базарах, теснимых новым бытом. Это старое, уходившее на задворки жизни и в то же время еще перемешивавшееся с новым, не ускользало от внимания Ильфа-сатирика.

Рассказы Е. Петрова насыщены диалогами, в которых раскрываются характеры действующих лиц. В произведениях Ильфа повествование ведется в основном от лица автора, диалог не играет в них решающей роли.

Эти столь разные особенности дарований молодых авторов, соединившись, дали одно из самых ценных качеств стиля писателя «Ильфа и Петрова» – сочетание увлекательности сюжета с точной отделкой каждой реплики, каждой детали.

Надо также отметить, что совместные произведения Ильфа и Петрова, как правило, глубже, отчетливее по мысли, резче в своем актуальном звучании, чем произведения, написанные раздельно, даже если те и другие весьма близки по времени их создания или по содержанию. Достаточно сравнить фельетон Ильфа «Источник веселья» (1929) и общий фельетон писателей «Веселящаяся единица» (1932), созданные примерно на одном материале, или рассказ Е. Петрова «Долина» (1929) с текстом главы «Багдад» в «Золотом теленке».

В течение десяти лет совместной работы Ильф и Петров находились под непрерывным, сильным и всевозрастающим обоюдным влиянием. Ценное в творческих принципах, взглядах, вкусах одного непременно усваивалось другим, а то, что признавалось ненужным, фальшивым, постепенно вытравлялось. Так был создан стиль, о котором Е. Петров в своих воспоминаниях об Ильфе писал: «…стиль, который выработался у нас с Ильфом, был выражением духовных и физических особенностей нас обоих. Очевидно, когда писал Ильф отдельно от меня или я отдельно от Ильфа, мы выражали не только каждый себя, но и обоих вместе» (см. в этом томе «Из воспоминаний об Ильфе». К пятилетию со дня смерти).

На протяжении всего творчества Ильф делал записи в своих записных книжках. В них вошли черновые заметки, наброски задуманных произведений, мысли и афоризмы, которые могли бы пригодиться в работе.

Записные книжки Ильфа представляют собой обыкновенные блокноты и тетради разного формата. Есть среди них разрозненные и рассыпанные листки. Творческие записи, четко отделенные одна от другой черточкой, перемежаются с номерами телефонов и адресами, бытовыми заметками, рисунками.

Некоторые книжки не дописаны. Отложив почему-нибудь записную книжку или заведя новую (подробно об этом см. в воспоминаниях Е. Петрова), Ильф уже не возвращался к старой, не дописывал ее, но отдельные выражения и мысли, казавшиеся ему наиболее ценными, переносил в новую книжку. Так образуются в записях Ильфа повторения.

Нередко, использовав какую-нибудь запись, Ильф вычеркивал ее. Особенно много таких вычеркнутых, использованных записей встречается в книжках, относящихся ко времени работы над романом «Золотой теленок».

В некоторых книжках, главным образом связанных с путешествиями, записи приобретают дневниковый характер.

Записывал Ильф не только придуманное, но и услышанное или прочитанное. В 1926 году он вырезал из газеты объявление ресторана «Фантазия», «единственного ресторана, где кормят вкусно и дешево», а потом перенес заметку в свою записную книжку (газетная вырезка хранится в ЦГАЛИ, 1821, 190)[4]4
  Центральный государственный архив литературы и искусства, фонд 1821, единица хранения 190. Далее для краткости везде будет принято такое обозначение.)


[Закрыть]. Товарищ Ильфа и Петрова по «Гудку» М. Л. Штих посоветовал им взять псевдоним Пополамов, раз уж они пишут «пополам». Псевдоним этот не был использован, но в записную книжку Ильфа попал. Записывал Ильф слова и афоризмы, общеупотребительные в кругу его и Петрова товарищей. «Я пришел к вам как мужчина к мужчине» – по свидетельству М. Л. Штиха, в «Гудке» это было распространенное выражение, повторение реплики, которую всерьез произнес один из сотрудников, пытаясь вымолить у редактора не положенный ему аванс.

В одной из книжек Ильф записал: «Мы возвращаемся назад и видим идущего с прогулки Борю в коротком пальто… Он торопится к себе на второй этаж рисовать „сапоги“».

В своих воспоминаниях об Ильфе и Петрове Борис Ефимов так рассказывает об этом эпизоде:

«В этой не очень понятной для читателя записи речь идет обо мне. Дело в том, что я поставил себе ежедневный „урок“ – не менее пяти рисунков. А так как почти в каждой карикатуре антифашистского альбома неизбежно фигурировали штурмовики или эсэсовцы, то мне приходилось на протяжении рабочего дня рисовать не менее десятка пар сапог.