355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Евгений Дубровин » В ожидании козы » Текст книги (страница 1)
В ожидании козы
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 18:40

Текст книги "В ожидании козы"


Автор книги: Евгений Дубровин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Евгений Пантелеевич Дубровин.
В ожидании козы

Он набросился на Вада и стал срывать с него одежду. Вад дрался как тигр, но силы были слишком неравны.

Со мною Ему пришлось повозиться: я был рослее и крепче брата. Мне даже удалось опрокинуть Его на солому, но это была случайность.

Потом Он принес банку с колесной мазью и обмазал нас вонючей жидкостью. Мы были брошены на солому в куриный закуток. Калитку Он закрутил толстой проволокой. Его пальцы смяли проволоку, как солому. Позже я попытался раскрутить ее, но не смог отогнуть даже конец.

В закутке было очень жарко. С одной стороны – стена сарая, с двух – высокая каменная ограда сада. Сверху – клочок неба с раскаленной сковородкой солнца, внизу – горячая солома. Он знал, куда посадить.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, – затянул Вад.

Он был очень упрямый, мой младший брат Вад. Он мог часами тянуть одну какую-нибудь ноту. Средневековые фанатики не годились ему в подметки. Кто из них смог бы простоять в роднике два часа босым? А мой брат простоял, даже не на спор, а просто так, из упрямства. Для испытания своей воли брат выжег у себя на руке увеличительным стеклом букву «В». Когда рука у него шипела и дымилась, он лишь смеялся страшным смехом. Впервые его упрямство обнаружилось в раннем детстве. Когда Ваду сравнялось четыре года, он неожиданно перестал разговаривать. Перепуганная мать стала таскать его по больницам. Врачи проделывали с Вадом всякие фокусы, но он оставался нем.

Так продолжалось около месяца. Мы уже стали привыкать к мысли, что Вад по какой-то причине сделался глухонемым, как вдруг мой брат опять заговорил. Оказывается, все это время он молчал нарочно: обиделся на мать, когда та вечером не пустила его гулять на улицу.

Из упрямства Вад делал все наоборот. «Перечил», как говорила мать. Например, скажешь ему:

– Пошли в лес.

Вад тут же отвечает.

– Нет. Я хочу на речку.

Так что, если его надо было позвать в лес, то я приглашал на речку, и получалось все, как надо.

Но любимым упрямством Вада было нытье. Он умел ныть часами. Например, ляжет на пол и твердит: «Дай, дай, дай, дай…» или другое какое-нибудь слово – до тех пор, пока человек не выйдет из себя и не кинется на Вада. А тому хоть бы что. От ругани мой брат становился еще упрямее…

Вот и сейчас. Прошло, наверно, уже часа полтора, а брат все тянул:

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а.

Мне давно уже надоело, но Вад даже не охрип. И как он мог драть глотку при такой жаре? Удивительно выносливый человек мой брат, хотя ему всего-навсего восемь лет.

Наконец Вад вывел из терпения Его. А у Него были железные нервы.

Он появился во дворе с кнутом.

– Молчать!

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а.

– Я кому сказал!

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а.

Свистнул кнут. На вымазанной ноге Вада появилась белая полоса.

– Я кому сказал – молчать!

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а.

Он стеганул второй раз, точнее. Вад даже не пошевелился.

– Это не дети, – сказал Он. – Это звери.

Хлестать Он больше не стал. Наверно, стало жаль кнута, который пачкался о колесную мазь. Он ушел, бормоча и вытирая кнут пыльным лопухом.

Он – это наш отец.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
РАБСТВО

«Толя! Господи! Толя!»

В один из вечеров, когда мы вместе с соседом-бухгалтером сидели дома за столом и пили чай, я вдруг случайно посмотрел в окно и увидел, что со двора глядит черное, заросшее лицо. Это было настолько неожиданно, что я оцепенел.

– Там… кто-то… – прошептал я.

Мать глянула и страшно закричала. Я еще никогда не слышал, чтобы так кричали.

– Толя! Господи! Толя!

И кинулась в сени. Оттуда ее принес на руках небритый человек в грязной шинели, с рюкзаком за плечами. Я сразу понял: это пришел наш погибший отец.

Бухгалтер, видно, тоже догадался. Он боком доковылял до дверей, сказал: «До свиданьица» и вывалился в сени.

Наш отец погиб на фронте в 1944 году. В комоде лежала желтая похоронка: «Пал смертью храбрых, защищая Родину…» До этого отец учился в военном училище, потом воевал на финском фронте, и я его плохо помнил. О моем младшем брате Ваде и говорить нечего.

Мы уже как-то привыкли к мысли, что нашим отцом будет сосед, хромой бухгалтер из госбанка. Он приходил почти каждый вечер и нравился нам с Вадом. Сидит и молчит, чай пьет. Попьет, расчешется и опять пьет. Ко мне и Ваду он относился уважительно, называл на «вы», а самое главное – умел держать язык за зубами. Один раз он застал нас за починкой примуса и не продал, хотя примус потом взорвался и мы целую неделю сидели без чая, пока не достали новый. Без чая бухгалтер мучился. Он не знал, что можно еще делать, пыхтел и без конца расчесывался.

– Рассказали бы что, Семен Абрамыч, – просила мать. – Про смешной случай какой или приключение.

Бухгалтер задумывался, потом хлопал себя по коленям:

– Однажды… у меня дебет не сошелся с кредитом.

И так сильно смеялся, что со стола улетали мухи.

В тех случаях, когда мы не ночевали дома (иногда мы с пацанами совершали путешествия на товарняках), мы шли к бухгалтеру и просили сказать матери, что были у него. Семен Абрамович охотно соглашался.

Бывать у бухгалтера мы любили. Хотя он жил один, но в доме всегда было прибрано и чисто. Везде белые занавесочки, даже на зеркале, и чтобы посмотреться, надо было раздвинуть шторки. На стенах висело много разных красивых плакатов, но все они были почему-то мрачного содержания: то боец бросался с бутылкой горючей смеси под танк, то немцы жгли хату, то дети играли на мостовой, а на них мчалась машина. Вообще жилище бухгалтера сильно отличалось от нашего: там имелась большая этажерка, полная аккуратно переплетенных отчетов. На комоде стояли гипсовые кошечки, собачки, слоники, а посредине возвышался толстый тяжелый кот, набитый мелочью. Над кроватью висел ковер с очень красивым рисунком, где были замок, озеро, лебеди, царевна с царевичем и еще много всякой всячины. Этот ковер я рассматривал, наверно, уже раз двадцать и все равно каждый раз находил все новые и новые детали.

Когда мы приходили, бухгалтер доставал с полки большую банку, полную слипшихся круглых конфет, и давал ровно по две штуки. Пока мы вежливо сосали, он работал: что-то писал и щелкал на счетах. В это время вид у Семена Абрамовича был очень внушительный и ученый.

Даже в будни бухгалтер одевался очень аккуратно: на нем всегда был, несмотря на жару, выглаженный костюм в полосочку. В карманчике пиджака – разноцветные заточенные карандаши, расческа, очки. На шее – с огромным узлом шелковый галстук.

Всех людей бухгалтер делил на две неравные группы: культурных и некультурных. Люди культурные – их меньшинство, – это те, кто работает в учреждениях, чисто одевается, читает газеты. Особенно Семен Абрамович ценил тех, кто имел красивый почерк и мог быстро в уме умножать и делить. Сам бухгалтер писал очень красиво, а о счете и говорить нечего: умножить, например, в уме 35 на 47 ему было раз плюнуть.

Некультурные же люди – все остальные.

Нашей матери бухгалтер говорил, что когда у него будет семья, то в ней все будет культурно. Он не позволит своей жене заниматься физическим трудом, а устроит ее в банк или аптеку и выпишет журнал «Работница». Детей же он отдаст учиться на ревизоров, даже если вдруг окажется, что это дети не родные. У него мягкое сердце, и он будет их любить, как отец.

Услышав слово «отец», мать начинала плакать. Бухгалтер нервничал, еще больше пил чаю и чаще расчесывался.

– Ничего… – бормотал он. – Еще неизвестно, как лучше… Может, попадется хороший человек, культурный… со своим домом…

Всем было ясно, о ком идет речь, но мать делала вид, что ей непонятно. Она все оттягивала свадьбу и сильно плакала по ночам в подушку.

При случае я всегда расхваливал матери бухгалтера. Если уж нет настоящего отца, то лучшего, чем бухгалтер, наверно, и не найти.

О настоящем отце я знал очень мало. Помнил только, что у него были усы и красное обветренное лицо. Когда у нас происходили конфликты с матерью, она всегда вспоминала отца. По ее словам, это был человек очень сильный, строгий, с железным характером. Мы бы у него «ходили как шелковые». Отец не позволил бы нам гонять целыми днями без дела. Сам он работал кузнецом, слесарем, конюхом, имел золотые руки и любил, когда все вокруг работали.

В первые часы мне не удалось рассмотреть своего отца, так как мы все были заняты матерью. Она несколько раз падала в обморок. Говорит, говорит с отцом, вдруг упадет на пол, и почти не дышит. Но потом, она немного успокоилась, отец умылся и стал распаковывать свой рюкзак. Он достал оттуда консервы, сало, зеленую фляжку со спиртом, большой кусок белой атласной материи.

– Это тебе на платье, невеста, – сказал он матери, – Из парашюта…

Мать взяла материю, подошла к зеркалу и распустила кусок до пола.

Фигурой она действительно была похожа на невесту – тоненькая, а лицо обветренное и морщинистое…

– Господи, старая-то какая… – Мать опустила руки и заплакала.

– Ну, ну, – отец отобрал шелк, – ты у меня еще красавица. А что же мальцам подарить? Игрушек у меня нет…

– Игрушки… – сказала мать. – Для них порох да бомбы игрушки.

– Нате-ка вам планшет. В школу будете книжки носить.

– А противогаза у вас нет? – спросил я.

– Нет… – отец погладил меня по голове. – Какой большой ты стал… А зачем тебе противогаз?

– На пращи, – ответила за меня мать. – Воробьев да стекла бить. Они и планшет порежут. Такие разбойники… Слава богу, ты пришел…

– Ничего, они хорошие ребята, – сказал отец. – Ишь, какие орлы. Со старшим уже можно выпить. Сколько тебе, Виктор?

– Четырнадцать.

– Верно.

Отец усадил нас рядом с собой и взял фляжку. Матери и мне он лишь слегка плеснул в стаканы, а себе налил полкружки.

– За победу! – сказал он и выпил все до дна, не поморщившись.

– За то, что… живой, – мать поперхнулась и зарыдала. – Теперь… у детишек… отец… Есть отец… Толя! Господи! Толя!

Этот вечер прошел словно во сне. Верилось и не верилось, что сидящий рядом жилистый человек с длинными черными усами мой настоящий отец. Мать, наверно, испытывала то же самое. Она или закрывала глаза и качала головой, слушая бессвязную речь отца, или подходила к нему и плакала, упав на плечо, а то, не стесняясь нас, начинала обнимать и целовать.

Отец много говорил, перебивая сам себя, перескакивая с одного случая на другой. То он рассказывал, как попал в окружение, то про первый бой, то как убили друга, то про войну в партизанах, то про Францию, куда он попал в конце войны.

Я много читал книг про войну, но приключения отца были похлеще любой книги. Рассказывая, отец сильно волновался: лицо шло красными пятнами, руки дрожали.

– Ладно, ладно, – мать завинтила фляжку. – Потом доскажешь. Иди ложись…

Она отвела отца в спальню и стала снимать с него сапоги.

– Постой, я сам… – бормотал отец и счастливо улыбался, гладя мать по волосам. – Я же не раненый… Это раненым…

Мы взяли по куску сала, планшет и улизнули во двор. Было уже темно, но я разглядел, что возле нашей калитки кто-то стоит. Это оказался сосед-бухгалтер.

– Это… отец? – спросил он хриплым голосом.

– Ага, – ответил Вад, жуя сало. – Он в партизанах воевал и во Франции был. Видали, какой планшет?

Семен Абрамович взял планшет и помял его в руках.

– На подметки хорош…

– А матери он целый парашют принес.

– Ну, ладно, я пошел, – сказал бухгалтер. – Мне еще отчет делать… Вы заходите…

Семен Абрамович ушел, хромая сильнее, чем всегда.

– Переживает, – сказал Вад.

– А как же ты хотел? Никто даже и не думал…

– Пацаны подохнут от зависти. Теперь мы с ним и фрица откопаем, и сторожу накостыляем, и итальянку разминируем.

– Ты думаешь, он будет ходить с нами? – усомнился я.

– А что ему еще делать? С войны отдохнуть надо.

Вад был прав. Все, кто приходил с войны, обычно первое время отдыхали: пили, ходили по улицам с гармошкой, ловили на речке рыбу.

На завтра у нас были обширные планы. Мы решили посвятить в них отца.

Первое недоразумение

Отец проспал, наверно, часов до девяти. В это время мы бы уже были бог знает где – в отличие от других пацанов мы с братом любили рано вставать, – но сейчас мы слонялись по дому и изнывали от безделья. Мать давно уже приготовила завтрак, а отец все спал. Спал он очень неспокойно. В щель было видно, как он ворочался, хмурил лицо.

– Наверно, ему про войну снится, – сказал Вад. – Вот бы посмотреть.

Когда мать ушла за водой, мы пробрались в спальню и стали разглядывать отца. Из-под одеяла виднелись грудь и руки. Они были все в шрамах.

– Это собаки, – сказал я. – Помнишь?

– Ага… даже на горле…

– И пальцев на ноге нет…

– Где? – Вад нагнулся и уронил планшет, с которым не расставался со вчерашнего вечера.

От звука отец проснулся. Он сел и уставился на нас немигающим взглядом. Очевидно, не мог понять, где находится.

– А… это вы, орлы… Идите сюда… Что делаете?

– Вы мины разминировать умеете? – спросил Вад.

– Приходилось. А зачем вам?

– Тут рядом итальянская машина заминирована. Вот бы ее раскурочить.

– Мины – дело рискованное, – оказал отец. – Пошли лучше завтракать.

После завтрака отец вышел на крыльцо покурить. Мы уселись рядом.

– Может, сходим к машине? – опять опросил Вад. Отец пыхнул цигаркой.

– Давайте плетень обмажем. Совсем завалился. Вы сходите на базар и насобирайте соломы, а я пока приготовлю глину.

Мы с Вадом уставились друг на друга. Вот это номер!

– Нам плетень не нужен, – сказал я. – Коров и коз на нашей улице совсем нет.

– Все равно непорядок, когда дом разгорожен, – отец встал, поднял половинку кирпича и аккуратно потушил об него окурок. – Крыша у нас тоже вся дырявая. Так нельзя. Надо было толем залатать. Ты, Виктор, уже большой…

Мы с Вадом одновременно подняли головы и посмотрели на крышу.

Действительно, какой-то гад забросил колесо от тачки и разбил несколько черепиц.

– Ерунда, – махнул я рукой. – Даже в самый сильный дождь не протекает.

– Не протекает, так может протечь. Ну пошли, за работу. Пока мать обед приготовит, мы сделаем плетень.

– Может, лучше вечером? Сегодня будет жаркий день.

– Чего терять зря время? – Отец направился к плетню и стал его разбирать.

Мы потоптались. Потом взяли мешки и поплелись на базар. Вот тебе и фриц, итальянка, речка и грибы.

– Какой деловой, – сказал Вад. – И отдыхать не хочет.

– Это ему в охотку, – успокоил я брата – Соскучился по дому. День-два повозится, и надоест.

Может быть, мы и принесли бы солому. Даже наверняка бы принесли, потому что дело это нетрудное, но когда мы явились с мешками на базар, туда как раз приехал цирк, и мы проторчали возле него весь день, наблюдая, как проворные люди в блатных кепочках таскали клетки со зверями и натягивали на колья брезент. Про солому мы совсем забыли, тем более что мешки куда-то задевались. Только к вечеру, когда цирк был установлен, пустые желудки напомнили нам, что пора идти домой.

Подойдя к дому, мы не узнали его. Стены были свежевыбелены, крыша залатана, но самое главное – наш растрепанный, хилый плетень превратился в прочную крепкую ограду. Во дворе тоже были изменения: трава выкошена, дорожка к уборной посыпана песком.

Когда мы вошли, отец с матерью ужинали.

– Я тебе говорила, – сказала мать. – К ночи явятся.

– Где были? – спросил отец.

– На базаре. Цирк приехал, – бодро сказал я.

– Мешки в сарай положили?

– Их у нас украли…

– Толя! – закричала мать. – Ты видишь? Ты теперь видишь? Новые мешки! Я за них пятьсот рублей отдала. Накажи их, негодяев!

– Садитесь есть, – сказал отец строго. – На первый раз прощаю, но чтобы этого больше не было. Раз родители сказали – надо выполнять.

– Выполнять… – подхватила мать. – Я уж и слово это забыла. Совсем от рук отбились! С утра до ночи гоняют по лесу да на речке. Недавно мину приволокли. Страшная, вся ржавая, а они давай ее молотками дубасить.

– Это не мина, а фаустпатрон, – сказал я. – Он был разряженный.

Отец нахмурился:

– Нашли игрушку.

– Недавно такой страшный случай был… лежал в лесу снаряд…

– Не снаряд, а бомба.

– Я вижу, ты все знаешь, – недовольно заметил отец.

– Они этим порохом всю комнату захламили. Гильзы какие-то… Вон посмотри. – Мать показала на подоконник, где действительно валялось несколько гильз.

– Где это они достают?

– Тут такие бои шли. Кругом начинено этой гадостью. Военные рвут-рвут, а все равно ее везде полно. Недавно шла с работы, споткнулась о камень, а там мина Я так и обмерла.

– Знаю эту мину, – вмешался я – На дорожке, за садом? Это сплющенный котелок.

– Толя, ты им запрети без разрешения из дому уходить. Каждый день гоняют. Встанешь утром, а их уже нет. Извелась я совсем. Только и думаешь о них на работе. Как услышу взрыв, аж затрясусь вся…

– Ну, теперь некогда гонять. Будут помогать мне по хозяйству. Сарай перекрыть надо, лебеды на зиму заготовить, картошку перебрать. Пропа?сть картошка может, осклизла вся. Завтра встанем пораньше.

– Мы собирались на речку, – сказал я.

– Сделаем дело – тогда все вместе сходим. И мать возьмем… Теперь я одних вас никуда не пущу. Не хватало, чтобы подорвались на мине.

– За нас вы можете не волноваться. Мы тут все окрестности знаем.

– Называйте его на «ты», – сказала мать. – Это же ваш родной отец. Отец… Господи, Толя!

Мать упала головой на стол и зарыдала. Отец стал ее успокаивать.

Мы с Вадом молча сидели за столом. Я знал, о чем думает Вад, а Вад знал, о чем думаю я. Мы думали о двух пацанах, которые ходят на речку в сопровождении родителей. Их прозвали братиками-исусиками. Это были тихие, прилизанные пацаны. Купались они около берега. Если братики-исусики заплывали чуть дальше, мать звала их назад: «Братики! Вернитесь-ка, утонете!» Над этими пацанами потешалась вся речка.

– Мы привыкли купаться одни, – сказал я, когда мать успокоилась и отец снова сел за стол.

– Мало ли что привыкли. Отвыкайте.

– Толя, ты им построже прикажи, – сказала мать, вытирая слезы. – Они могут и не послушаться. Мотнут завтра чуть свет и притащатся ночью.

– Могу и построже. Без моего разрешения – ни шагу из дому. Ясно?

– Даже в уборную?

Отец еще не знал, что я обладаю чувством юмора, и принял вопрос за чистую монету.

– В уборную можно.

– А к колодцу?

– Можно.

– А за грибами?

– Нельзя.

– Они растут у нас во дворе на навозной куче.

Отец перестал есть и посмотрел на меня. Мать заметила его взгляд.

– Ох, Толя! Такой насмешник. Как начнет над матерью издеваться. Плачу от них каждый день. Это он все в книгах научился. Ты бы проверил, что он за книги читает. Может, они плохие?

– Книги, – проворчал отец. – Книгами сыт не будешь… Меня отец чуть свет поднимал в кузню. От зари и до зари. Держу молоток, а глаза слипаются. Вот и все книги.

– Ну и что хорошего? – спросил я.

– Вот так всегда – ты ему слово, а он десять, – вставила мать свое любимое выражение.

– Не десять, а четыре.

– Толя, возьми их в руки, заставь работать как следует, а то ишь, совсем распустились. Мать ни во что ставят.

– Заставлю, будь спокойна. Вадим, подай воды.

– Чего? – не понял Вад.

– Сходи в сени и принеси воды.

Отец сказал это обычным тоном, но за столом наступила тишина. Еще никто и никогда не заставлял моего гордого брата вставать из-за стола и приносить что-то.

– Я схожу, – встала мать, но отец положил ей руку на плечо. – Сиди, ты и так намоталась.

Вад быстро посмотрел на меня и продолжал есть.

– Ты что, глухой?

Вад медленно отложил ложку, медленно встал, еле передвигая ноги, дотащился до дверей и пропал.

– Это он нарочно, – разъяснила мать. – Теперь через полчаса вернется. Попросишь какое дело сделать – неделю будут волынить.

– Придется за них взяться как следует. У тебя сохранился мой плотницкий инструмент? По вечерам буду учить их плотничать. Пока не устроюсь на работу, можно табуретки на продажу делать.

Табуретки… Я представил его себе сидящим на базаре перед грудой табуреток… «Кому табуретку? Налетай на табуретки!».

Нет, настоящий отец не нравился мне все больше и больше. Видно, нам не удастся найти общий язык.

– Принудительный труд, – сказал я, – широко использовался у древних римлян и греков. Это называлось рабствам. Но в дальнейшем человечество сознательно отказалось от него, так как труд рабов был непроизводительным сравнительно с трудом свободного человека.

Фраза получилась очень красивой. Отец даже перестал есть.

– В каком он классе?

– В седьмом.

Отец покачал головой.

– Шустрый. Понахватался.

– Поучи его, Толя, поучи. Такой огрызок.

– «Огрызок» – не литературное выражение.

– Ну хватит! – хлопнул отец рукой по столу. – Может, ты, Виктор, и умный, но родителей должен слушаться.

– Взаимоотношения детей и родителей должны строиться на принципах равенства и взаимного уважения, только в этом случае они принесут обоюдную пользу.

Вторая фраза получилась еще лучше первой.

– Может, он и вправду не то читает? – усомнился отец.

– Откуда я знаю. Меня целый день нету. А вдруг он с какой шпаной связался, они и учат всему. Недавно нашла на печке книжку, нарисованы одни страсти: то душат, то режут, то стреляют.

– Книжки перед чтением будешь показывать мне.

– И учебники?

– Хватит умничать!

Отец отодвинул от себя еду и стал читать лекцию на тему «Родители и дети». В это время вернулся Вад с кружкой воды. Он страшно медленно протащился по комнате, еще медленнее поставил кружку на стол и стал слушать лекцию. Лекция, видно, ему не нравилась, потому что брат мрачнел все больше и больше.

– Хочу каши, – вдруг сказал он.

На его слова отец не обратил внимания.

– Хочу каши, – сказал Вад громче и уточнил: – манной.

Это тоже осталось без внимания. Тогда Вад задрал вверх голову, как волк, и затянул:

– К-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ши-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и, ка-а-а-а-а-ши-и-и-и-и-и… ка-а-а-а-а-ши-и-и-и-и.

Отец даже поперхнулся.

– Что с ним? – пробормотал он.

– Просит манной каши, – объяснила мать.

– Так дай.

– Где я возьму? Один раз отпускали за всю войну…

– Так что он, не понимает?

– Понимает. Нарочно доводит. Так каждый день.

– Ка-а-а-ши-и-и-и-и-и…

– А ну замолчи! – сказал отец.

– Да-а-а-а-а-й…

– А ну, кому говорю!

– Ха-а-а-чу-у-у-у-у…

Отец подскочил к Ваду и трепанул его за ухо. Ему не надо было этого делать. Вед был очень гордым человеком. Отец не успел отдернуть руку, как Вад вцепился в нее зубами. В ту же секунду тело Вада кувыркнулось в воздухе, и брат улетел на печку.

– Насилие – признак бессилия, – изрек я.

К этому времени отец, видно, уже крепко подзавелся. Он бросился ко мне и ухватил за шиворот. Я оставил в его руках воротник рубашки, юркнул между ног и скрылся под кроватью. Оттуда я перелез за сундук. Между сундуком и запечной дырой было немного свободного места. Я проскочил его удачно: отец в то время искал меня под кроватью. Оттуда торчали его толстые трофейные подошвы.

– Он за печкой, – сообщила мать.

К предательству я отнесся равнодушно. Щель между стеной и печкой была узкой, взрослому не пролезть. Отец поширял в ней скалкой и вернулся за стол.

Все время до сна разговор шел о нас.

– Встретили называется… – ворчал отец. – Довели до белого каления… Спешил, ждал, а тут пришлось на второй же день за уши драть…

– Ничего, ничего, – успокаивала его мать. – С ними надо только так. Видал, какие? Не понравилось, что работать заставляешь… Привыкли своевольничать… С ними еще построже надо, а то и тебе на шею сядут. Боюсь, вырастут хулиганами…

– Я за них завтра возьмусь… Да чтобы я на своего отца так…

Отец долго вспоминал своих родителей, а мать своих. Получалось, что отец с матерью в детстве работали с утра до вечера и были этим страшно довольны.

Ложась спать, отец громко объявил:

– Завтра – на картошку! Я сделаю из вас людей.

Я не выдержал и подал голос из-за печки:

– Вы считаете, достаточно перебрать кучу картошки, чтобы стать человеком?

Отец вскочил, но мать удержала его:

– Завтра, завтра… Ты устал… Пошли ложиться…

Когда они потушили лампу, ко мне пробрался Вад.

– Ну и как? – спросил я.

Брат промолчал. Он всегда молчал, когда был злой. А сейчас Вад даже сопел от злости.

– Что будем делать?

– Месть! – скрипнул зубами Вад.

Мы посоветовались и решили создать террористическую организацию «Братья свободы»

На следующий день мы встали чуть свет, чтобы опередить отца. Я наскоро сочинил воззвание и повесил его на стенку.

К СВОБОДНЫМ ГРАЖДАНАМ!

Вчера произошел государственный переворот. Власть захватил Диктатор. Во время званого ужина он публично изложил свою программу закабаления свободолюбивого народа. Он ввел палочную дисциплину и террор. Не выйдет! Народ не запугаешь! Создана партия «Братья свободы», которая поведет с Диктатором непримиримую борьбу.

ДОЛОЙ ДИКТАТУРУ!
НЕ ПОЙДЕМ НА КАРТОШКУ!
МЫ НЕ РАБЫ!

Затем мы осторожно вылезли на улицу. У меня было четыре плана: нагрянуть в совхозный сад, где уже созревали вишни; разрыть могилу, в которой, по точным сведениям, лежал фриц с пистолетом и фонариком «Даймон»; обыскать наконец итальянскую машину; отправиться на минное поле, где каждое утро собирались наши пацаны.

Все четыре плана были хороши, особенно если их сравнить с перебиранием картошки. Но меня больше всего беспокоила итальянская машина. В любую минуту могли нагрянуть рабочие и уволочь ее на свалку, и уж, конечно, не оставят нам ни шариков с рукояток, ни разных приборов.

Мы стали обсуждать план. Разговор шел такой:

– Вад, – сказал я, – пошли за вишнями, ты ведь любишь.

Мой брат проглотил слюну.

– Нет. От них болит живот.

– Тогда пойдем раскопаем фрица. Пистолет – мне, «Даймон» – тебе.

– Ишь хитрый какой.

– А куда еще? Не идти же раскурочивать итальянку? Еще подорвемся.

– Дрейфишь? Тогда я пойду один, – сказал Вад.

Ну и человек…

Итальянская машина – трехтонный грузовик – находилась сразу же за городом в небольшой поросшей кустарником балке.

Мы легли недалеко на пригорке и в который уже раз принялись разглядывать ярко-желтый грузовик. Он был взорван. Кузов смят в лепешку, колес не было. Сохранилась лишь кабинка. Она удивительно здорово сохранилась. Даже блестела лаком, даже фары были, только крыша кабины сплющена так, что окна превратились в щели.

Эта-то подозрительно сохранившаяся кабинка и отпугивала мальчишек нашего города. Давно уже были обысканы, ободраны, «раскурочены» все на десять километров вокруг трофейные танкетки, зенитки, грузовики, и только к «итальянке» никто не решался приближаться. Было сильное подозрение, что она заминирована немцами. А что такое мины, мальчишки знали. Прошло уже больше года, как кончилась война, но у нас недели не проходило без взрыва, хотя саперы работали на полную катушку. Целыми грузовиками возили они мины за город и там взрывали.

А вот мы с Вадом ни одной царапинки не имели, хотя лазили везде не меньше других, а может, и больше. Без лишней скромности скажу – благодаря мне. Я умею логически мыслить.

Вот и сейчас.

– Представим, что мы итальянцы, – сказал я. – Мы что-то везем в этой машине. Вдруг прямое попадание в кузов. Мы скапустились. Мимо едут немцы. Они зарывают наши трупы возле дороги. Забирают все из машины, но видят, что мотор цел. Что они делают?

– Минируют, – пожимает плечами Вад.

– Представь себя минером. Где бы ты сделал вывод?

– У машины.

– Правильно. Для саперов. А для нас?

Вад сопит.

– Почему подрываются мальчишки? – спрашиваю я. – Потому, что немцы минируют все по два раза. Минеры сняли мину и ушли, довольные, а где-то рядом осталась вторая. Возле машины проходит тропинка. Видишь? Она идет как раз со стороны города. Немцы не дураки. Они знали, что рано или поздно пацаны придут к этой машине раскурочивать. Легче всего идти по тропинке. Значит, она…

Мы лежим и смотрим на тропинку, которая почти заросла лопухами, подорожником, одуванчиками. Над ней жужжат пчелы и дрожит густое лесное марево. Я представляю себя немцем. Я – толстый, маленький, потный – шагаю вдоль тропинки с ящиком и мотком тонкой проволоки. Жаркие ботинки натерли ноги. Далеко идти не хочется, я присаживаюсь вон на ту кочку. Сидя работать удобнее. Сучком делаю на дорожке канавку, кладу проволочку, засыпаю пылью.

«Фриц! – кричат мне с грузовика. – Кончай! Поехали!»

Сейчас… надо надежнее… Мальчишки обязательно придут к этой яркой, блестящей кабинке… Еще канавка, еще проволочка. Тьфу, черт… кусаются комары. Надо бы сделать еще один вывод, но неохота лезть вверх. Жарко, душно, хочется пить. Нет ли тут поблизости родника? Ага… вот он… Хорошо бы и его заминировать… Но очень уж жарко. Я шагаю к машине. Сверху мне протягивают руки…

– Ну что? – спрашивает Вад.

Я вздрагиваю.

– Мина возле вон той кочки, – говорю я.

Вад тут же вступает в спор:

– Нет, возле той.

Но я становлюсь на четвереньки и начинаю медленно спускаться вниз, ощупывая каждый миллиметр тропинки. Вад ползет за мной. Пыль сухая и горячая. Подло кусаются комары. С наших лбов катится пот и тонет в пыли тяжелыми ртутными шариками. До бугорка еще метров двадцать. Я разгибаюсь и вижу отца. Он идет по дорожке от города, смотря себе под ноги. Сразу видно партизана: кошачья походка, ни одного лишнего движения.

– Вад, – говорю я. – Глянь.

Брат оборачивается.

– Деру!

– Поздно…

Мы ползем в сторону и ложимся в высокие жирные лопухи. Пахнет паутиной, грибами и сыростью.

Отец идет быстро, черный, жилистый, в зеленых военных брюках и синей застиранной майке. Возле того места, где мы начали разминирование дорожки, отец останавливается. Видно, необычность следов озадачила его. Постояв, отец двигается дальше, еще ниже склонившись к земле. Вот уже поравнялся с нами. Мимо. Теперь отец идет по неразминированному пространству.

Я привстал. Вад схватил меня за руку.

– Пусть…

– Не говори чепухи.

Отец идет все дальше. До бугорка остается уже немного.

– Эй! – крикнул я. – Эй…

Он остановился. Прищурился на солнце.

– Так вот вы где! А ну-ка марш сюда!

Вад припустился бежать. Я за ним. Отец настиг нас в несколько прыжков, горячо задышал над самым ухом. Я сковырнулся ему под ноги. Это был испытанный прием, но он, наверно, знал его, так как перепрыгнул через меня и рухнул на Вада всем телом. Тот молча вцепился, по своему обыкновению, руками, зубами и ногами. Так они и пошли домой, обнявшись, как закадычные друзья. Время от времени Вад делал попытки укусить или поцарапаться, и тогда отец устраивал ему трепку. Я плелся сзади – не бросать же брата в беде.

Дома он выпорол нас ремнем, запер в комнате, а окна закрыл ставнями. Все это было очень непривычно. Раньше с нами так никто не обращался.

И это человек, которому мы спасли жизнь!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю