Текст книги "Племянник гипнотизера"
Автор книги: Евгений Дубровин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Над дверью тихо звякнуло, словно кто-то слегка дотронулся карандашом до колокольчика, и секретарша проскользнула в дверь. Маленькая, седенькая, она в этот момент очень походила на мышку, убежавшую в норку по своим делам.
– Пожалуйста…
Дверь мягко отворилась, потом неслышно закрылась, потом отворилась вторая дверь, и Петр Музей очутился в длинном огромном помещении. Здесь было еще тише, чем в приемной. В дальнем конце отличник увидел маленький полированный стол и маленького седенького старичка, очень похожего на секретаршу, словно это были брат и сестра.
– Проходите, молодой человек.
От дверей до стола тянулась зеленая ковровая дорожка. Петр пошел по ней, стараясь идти непринужденно, но ноги его невольно печатали шаг, как на параде.
– Садитесь. Я вас слушаю.
Первая фраза у Петра была заготовлена такая: «Вчера декан Свирько избил меня сапогом». Чтобы ошеломить ректора и заставить его слушать.
– Вчера… понимаете… – начал Музей, но тут на белом телефонном аппарате запрыгал красный язычок пламени и послышалось низкое глухое гудение.
– Да… Да, просил… Нет? Тогда соедините, пожалуйста, с замминистра. Никанор Алексеевич? Читов. Да. По поводу. Да. В том же самом положении. По крайней мере миллион. Меньше не стоит и мараться. Нет, нет… Я это дело не брошу. Если на следующий год не включите в смету… Войдем в ЦК… Да… Это мое последнее слово.
Ректор положил трубку и несколько секунд отрешенно смотрел на Музея.
– Так я вас слушаю…
– Вчера декан Свирько… сапогом, – забормотал Петр И вдруг понял всю нелепость этой фразы здесь, в этом кабинете…
– Что?
– Моя фамилия Музей… я отличник… Вернее, был им… – Петр попытался улыбнуться. – Мне уже два раза доцент Свирько ставит «неуд»… по-моему, не справедливо…
– Кто?
– Доцент Свирько… по «Механизации животноводческих ферм»… Я бы хотел в присутствии комиссии… Я всегда учился только на «отлично»… Я сам вырос в селе и люблю механизацию ферм. – Музей и сам не знал, зачем сказал последнюю фразу.
Ректор снял трубку, нажал белый клавиш.
– Соедините с доцентом Свирько.
Минута прошла в молчании. Ректор подписывал какие-то бумаги.
– По-моему, он меня в чем-то подозревает…
Запрыгал огонек.
– Да… Вы один принимаете экзамен? Я же вас просил, Дмитрий Дмитриевич… И был приказ. Разве трудно взять преподавателя с кафедры? Это всегда приводит к жалобам. Кто, кто… За эту неделю в институте уже третий случай. Ваша фамилия?
– Музей.
– Музей… Возьмите преподавателя… Это меня не касается… Любит, не любит девушек… На то он и молодой, чтобы любить… Лишь бы знал предмет… Так вот… да… послушайте, что я вам говорю… Возьмите преподавателя с кафедры… ну лаборанта… пожалуйста… и примите у него третий раз. Да. Вот так.
Ректор положил трубку.
– У вас все?
– Все, – пробормотал Петр. – Спасибо. До свиданья.
– До свиданья. И не увлекайтесь девушками в экзаменационный период.
– Вот гад, – бормотал Петр, идя домой, – наклепал… девушками увлекаюсь… Какой негодяй… на все идет… Теперь он меня съест с потрохами. Напрасно я, наверно, пошел к ректору…
По дороге в общежитие Петр остыл и окончательно пал духом. Безусловно, визит к ректору был ошибкой. Если раньше еще как-то можно было доказать, что он не любовник, то теперь Свирько будет мстить с удвоенной энергией. Возьмет на экзамен своего человека, придерется к чепухе, поставит третий раз «неуд», и тогда уж ничем не докажешь. Плакала стипендия… да и вообще…
От горьких мыслей у Петра на душе стало так скверно, как никогда еще не было в жизни.
II
Рано утром в одной из комнат общежития раздалось рычание. Дверь распахнулась, и на пороге возникло странное существо. Это существо нельзя было назвать человеком, даже очень диким человеком. Скорее всего это была горилла, притом с недобрыми намерениями, так как в руках она держала опасную бритву.
Худой первокурсник, «салага», бежавший из кухни с дымящейся кастрюлей, налетел на волосатое чудовище, глянул и оцепенел, словно кролик, наткнувшийся на удава. Горилла издала рык, схватила лапой свою жертву за шиворот и встряхнула ее. Затем она понюхала кастрюлю. Запах, видно, понравился обезьяне, так как она довольно заурчала, вырвала посуду из рук первокурсника и быстро расправилась с ее содержимым.
Это спасло жизнь первокурснику. Насытившись, горилла с отвращением оттолкнула тощего «салагу» и пошла, косолапя, по направлению к умывальнику, время от времени издавая рык. Обезьяна все же была не совсем дикой. На левой верхней конечности у нее виднелись часы, а бедра обматывало полотенце. Увидев на полу пачку из-под папирос «Байкал», горилла подняла ее, заглянула вовнутрь и отбросила, тем самым показав свое знакомство с этой приметой цивилизации. Скорее всего, горилла сбежала из цирка.
Появление ученой обезьяны в умывальнике произвело переполох. Все, кто там находился, побросали мыло, зубные щетки и стали пялить глаза на невиданное существо.
– Чего рты раззявили? – вдруг человеческим голосом сказала горилла и направилась к зеркалу. Взяв чей-то помазок, она стала не спеша намыливать свою рыжую щетину.
Общежитие облетела новость: Сашка Скиф встал из зимне-весенней спячки. В дверях умывальника создалась давка. Вытянув шеи, все смотрели, как «горилла» брила четырехмесячную щетину.
В сельскохозяйственном институте имя студента Александра Скифина пользовалось известностью не меньшей, чем, например, имя заслуженного чабана Чижа или коменданта общежития тети Дуси. Ибо Сашка обладал двумя удивительными качествами: мог спать двадцать четыре часа в сутки в течение нескольких месяцев и умел списывать у любого без исключения преподавателя.
– Скифин, – время от времени говорят ему ректорат, деканат и общественные организации. – Ты лодырь. Мы тебя вынуждены исключить.
– Я не лодырь, – отвечает Сашка Скиф, – я феномен. Вы изучать меня должны, а не исключать. На мне кандидатскую диссертацию можно защитить!
– Ты дурочку не валяй, – горячатся ректорат, деканат и общественные организации. – Вот завалишь сессию – сразу исключим.
– Если завалю, то конечно, – соглашается «феномен», – только я не завалю.
Как известно, философствование в ректорате, деканате и общественных организациях ничем хорошим не кончается. Скифу выносили выговор, фотографировали его для стенной газеты, и «феномен» опять отправлялся в лежку.
Когда до конца семестра оставалось недели две, Сашка Скиф поднимался из своей берлоги, сбривал щетину и развивал бурную деятельность. Он носился по аудиториям, фотографировал чертежи, копировал, подделывал и всегда укладывался в сроки.
Жил Скиф в комнате, которая всему корпусу была известна как «конструкторское бюро». Здесь на копировальном станке всегда можно было «содрать» чертеж, склеить шпаргалку или получить консультацию по любому вопросу, относящемуся к списыванию.
Кроме Сашки в «конструкторском бюро» жил еще один скиф – Мотиков. Мотиков имел флегматичную внешность и обладал иммунитетом против насмешек. Но иногда от чего-нибудь он начинал медленно, как плохо разгорающаяся печка, свирепеть и тогда делался страшен. В институте Мотиков держался на «гире». У него было первое место в области по подъему тяжестей. Целый семестр он или тренировался или разъезжал по соревнованиям. Списывать Мотиков не умел и обычно попадался. Получив «неуд», он шел на кафедру физвоспитания и заявлял, что бросает институт. Заведующий кафедрой, мужчина лысый и решительный, бежал в деканат. Там он, размахивая руками, кричал, что в институте душат спорт и что давно пора написать куда следует. Мотикову ставили тройку.
* * *
В тот день, когда Скиф из гориллы превратился в энергичного молодого человека, сессия уже была в полном разгаре. Перед аудиториями стояли гудящие очереди. Самая длинная всегда была возле кафедры иностранных языков, где принимала экзамен молоденькая «англичанка», только что окончившая пединститут и поэтому совершенно безжалостная.
Когда Скиф и Мотиков появились возле кафедры, там царила паника. Из восьми принятых «англичанкой» провалились четверо.
– Привет зубрежникам! – весело поздоровался Скиф. – Что, гоняет в хвост и в гриву?
– Сегодня погоняет и тебя, – ответили «зубрежники» мрачно.
– Да ну? – усомнился Скиф.
– Вот тебе и «ну».
– А вы кефир пили?
– При чем здесь кефир?
– Говорят, помогает. Пошли, Мотя, раздавим по бутылочке. У меня от кефира светлеет голова.
Мотиков послушно последовал за своим шефом.
В буфете было пусто – экзамены отражаются на студенческом аппетите. Лишь в углу сидел бывший отличник Петр Музей и грустно смотрел в чайное блюдце с винегретом.
– Он завалил механизацию. Г-ы-ы – радостно сообщил Мотиков.
– Что ты говоришь, Мотя? Значит, и на их улице иногда праздников не бывает. Привет, Петр!
Музей ничего не ответил. Скиф затанцевал, извлекая из заднего кармана узких брюк рубль.
– Мама Дуня, две поллитры, на остальное силосу.
– Поедите?
– Еще как. Посмотрите на чемпиона. Он может съесть ведро. Верно, Мотя? Как-то была у нас экскурсия на мясокомбинат. Смотрю, пропал куда-то наш чемпион. Пошел искать. А он стащил окорок и терзает его в темном углу. Пока оттянул за уши, до кости обглодал. Верно, Мотя? Было такое дело?
Приятели уселись за столик Музея.
– Слушай, а ты не пробовал содрать? – Скиф уставился на Музея наглыми рыжими глазами. – Быстро, надежно, выгодно, удобно, никакой нервотрепки. Техническое оборудование полностью поставляет наша фирма «Скиф и К0». Правда, тебе после предстоит раскошелиться на банкет, но для человека, получающего повышенную стипендию, поставить ведро винегрета и пяток кило колбасы… Верно, Мотя? Ты сколько можешь съесть колбасы?
– Да уж… кило три…
Скиф явно издевался. У него с Музеем были старые счеты. Раза два Сашку обсуждали на комитете комсомола, и у него осталось с того времени о Музее самое неблагоприятное впечатление. Все кипятятся, кричат, требуют исключить Сашку, один лишь Петр Музей сидит, молчит, учебник листает, словно его, Скифа, и нет здесь. Так и не сказал ни одного слова, даже голосовать не стал. По коридору идет – никогда не посторонится. Один раз Сашка нарочно не ушел с дороги, так они сшиблись лоб в лоб Сначала он думал, что Музей делает это нарочно, чтобы унизить его, Скифа, лишний раз подчеркнуть, что вот я, мол, круглый отличник, всеми уважаемый человек, а ты так, тля, ничтожество… Но потом Сашка убедился, что Музей просто не подозревает, что существует он, Александр Скифин. Конечно, Сашке Скифу тоже в высшей степени наплевать на Петра Музея, но все-таки обидно.
Музей съел свой винегрет и ушел, так ничего и не сказав. Скиф посмотрел ему вслед.
– Так тебе и надо… Не будешь нос драть.
– А как мы будем сдавать английский? – почтительна осведомился Мотиков, когда шеф съел свою порцию винегрета и погладил живот.
– У тебя есть идеи?
– Я попробую по телеграмме, – сказал Мотиков.
– Мысль правильная, – согласился Скиф. – На эту фифочку телеграмма должна подействовать.
– А ты как?
– Надо подумать. За меня не беспокойся.
Метод сдачи зачета по телеграмме заключался в следующем. Мотиков натирал рукавом глаза, взлохмачивал волосы и шел на экзамен. Там он, заикаясь, нес что-нибудь нечленораздельное до тех пор, пока его не спрашивали, что с ним. Тогда чемпион клал на стол телеграмму, в которой сообщалось, что у него тяжело больна (или умерла) тетка (или бабушка). Телеграмма действовала.
Точно так получилось и на этот раз. Грозная «англичанка» с сочувствующим лицом, почти ничего не спрашивая, поставила Мотикову «уд» и проводила до дверей, утешая. Чемпион сел на подоконник и стал ждать своего шефа.
Скиф появился после обеда. Вид его был ужасен. Голова забинтована, лицо заклеено пластырями и измазано зеленкой, тело болталось между костылями. Провожаемый любопытными взглядами, «конструктор» прокандылял по коридору, взял без очереди в буфете папиросы и исчез в аудитории.
Что произошло там, осталось неизвестным, но только через десять минут Скиф вышел, держа в руке зачетную книжку.
– Порядок, – оказал он.
Скифа окружили.
– Черт знает что такое! – возмутился кто-то. – Учишь, учишь и ходишь сдавать по пять раз, а эти книгу в руки не брали, а вот тебе, пожалуйста!
– Ха! – Скиф почувствовал себя польщенным. – Уметь надо!
* * *
Скиф лежал на кровати и небрежно листал «Механизацию животноводческих ферм».
– Это тебе, Мотя, не английский, где можно драть с закрытыми глазами и обманывать бедную девушку измазанной зеленкой кожей, – говорил он почтительно слушающему чемпиону. – На Свирько ужас сколько народу погорело…
– Я буду по телеграмме…
– Ха! Ну и чудак ты, Мотя! Чихал он на твою телеграмму! Даже если ты принесешь ему телеграмму о его собственной смерти, и то он глазом не моргнет, врежет тебе «неуд» между глаз.
– А если его встретить вечером? А?
– Тренироваться тебе надо, Мотя, а не болтать Ты вот весь вечер сидишь, пыхтишь, ничего не делаешь, а руки тебе кто писать формулами будет? Александр Сергеевич?
– Так все равно смоется.
– Мало ли что смоется. Лишний раз потренироваться не мешает. Хоть будешь знать, где что находится. Помнишь, ты чуть сопромат не завалил: не мог вспомнить, где что написано. Стыдно было слушать твой паровозный шепот: «Саша, где у меня двутавровая балка? На руках или на груди?» Работай, Мотя, работай. На меня не смотри. Я свободный художник. Меня всегда спасают полет фантазии и эрудиция. Тебе же поможет лишь тяжкий труд.
Во время этого диалога в комнату скифов постучали. Стук был тихий, вежливый. Сашка насторожился – обычно в дверь барабанили кулаком или били ногой.
– Убери! – приказал он чемпиону. – Наверно, черт, опять комиссию несет.
Мотиков сгреб со стола всякого рода принадлежности для списывания. Скиф ногой закатил под кровать пивные бутылки и открыл дверь. На пороге стоял Петр Музей.
– Здравствуйте, – пробормотал бывший отличник. – Могу я видеть Скифина?
– Ну я.
– Мне надо с вами поговорить…
Скиф пропустил Музея в комнату и снова закрыл дверь на ключ.
– Присаживайся.
– Спасибо.
Бывший отличник осторожно сел на измазанный чернилами и заляпанный клеем стул. Вид у Петра Музея был скверный. Лицо осунулось, волосы не причесаны, костюм помятый.
– Видите ли, – сказал Музей, смотря в пол, где отпечатались всевозможные схемы и валялись обрывки фотопленки. – Вы, наверно, меня знаете…
– Знаем, – сказал Скиф.
– Вы ведь тоже учитесь на нашем курсе? Ваше лицо мне немножко знакомо… Я к вам вот по какому делу… – Петр Музей покраснел. – Я не могу сдать механизацию животноводческих ферм.
– А я здесь при чем? Я пока не доцент.
– Говорят… говорят, вы умеете хорошо списывать…
Скиф был польщен.
– Ну не то чтобы уж хорошо, но кое-какие успехи есть, – скромно сказал он.
– Не могли бы вы меня научить…
– Тебя?! – Скиф разинул рот.
У чемпиона тоже был ошарашенный вид.
– Да… Просто не знаю, что и делать…
И Петр Музей честно рассказал о событиях последних дней, даже про зажим и резиновый сапог рассказал. Выслушав бывшего отличника, Скиф почесал затылок.
– Научить можно. Отчего ж не научить. Уметь списывать – это большое дело, можно сказать, даже искусство. Правда, Мотя?
– Лучше всего по телеграмме.
– Но если говорить честно, то твои дела очень плохи. Все твои действия были ошибкой от начала до конца. Тебе не нужно было ехать к нему домой – ты должен был предусмотреть, что его жена может оказаться одна, а это еще больше усугубит дело. Это твоя первая ошибка. – У Сашки Скифа был назидательный тон.
– Какое это имеет теперь значение…
– Потом – зачем ты пошел к ректору? Только самые закоренелые идиоты ходят жаловаться к ректору. Ты знаешь хоть один случай, чтобы студент пожаловался на своего декана ректору и это хорошо кончилось?
Бывший отличник молчал. Он не знал такого случая.
– Но самое скверное, что он застал тебя в своем халате и тапках. Зачем тебе надо было лезть в его халат и тапки? Хоть бы чуть-чуть сообразил. Он же Отелло. Все об этом знают. Помнишь электромонтера Яшку?
– Нет…
– Высокий такой, курчавый. Однажды он ввинчивал лампочку в актовом зале. Стул поставил на стол и ввинчивал, а она стул за ножку держала. Больше ничего не было. Вдруг вбегает Свирько, глаза горят, весь дрожит, отпихивает свою жену и как дернет за ножку. Весь месяц Яшка ходил в синяках. Свирько его потом все равно из института выжил. Ходил и везде короткие замыкания устраивал. Я его один раз застал. Сделал себе, гад, такую проволочку, сунет в розетку – бац, и нет света. Яшка мучился, мучился, а потом плюнул и уволился.
Сашка рассказал еще несколько подобных случаев. Музей сидел подавленный.
– Но ведь как-то можно доказать, что зажим не мой?
– А яичница, тапки, халат? Нет, это дело безнадежное… Хоть лопни, а ничего не докажешь. Самый классический случай, воспетый во всех анекдотах. Муж уезжает на рыбалку, любовник приходит к жене, надевает его халат, тапки, ест яичницу. Муж забыл мотыля и возвращается. Да ко всему прочему раньше был зажим с монограммой любовника. Нет… плохи дела… Плохи… Что же придумать?
Скиф задумался. Вся эта история ему явно льстила. Вчерашний отличник, гордец сидел перед ним и ловил каждое его слово.
– Я вас очень прошу помочь… Пожалуйста… Мне говорили, что вы большой выдумщик…
– Во всяком случае, надо сначала попытаться списать экзамен, а то ты завалишь сессию и он легко от тебя отделается. Списать надо почти слово в слово. Тогда он ничего не сделает. Ты предъявишь черновик, а там все правильно. Сдашь, потом что-нибудь придумаем. Ты когда-нибудь шпаргалил?
– Нет… что вы…
– Это даже и лучше. Пройдешь курс с самого начала. Внешние данные у тебя есть: нос не подозрительный, глаза не бегают. Если дело хорошо пойдет, я тебя и гипнозу научу. У меня дядя профессиональный гипнотизер. Мотя, живо мотай за пивом. Начало учебного года надо обмыть!
Когда чемпион вернулся из магазина, учеба уже шла полным ходом. Бывший отличник, а ныне начинающий шпаргалыцик сидел за столом, а Сашка Скиф бегал вокруг него и нервничал.
– Куда ты смотришь? Ты мне прямо в глаза смотри! Так… Теперь правую руку под стол! Да не так! Ты что, курицу воруешь? Опускай ее задумчиво, но твердо. Тебе просто надо почесаться. Ты думаешь над билетом, тебе некогда, но почесаться все-таки придется. Поэтому рука идет медленно, но твердо. Не так! Давай сначала!
Сашка Скиф вытер с лица пот.
– Так… Теперь притопывай правой ногой. Сильнее, сильнее! Так… Я смотрю туда, что это ты там топаешь… У тебя всего две секунды. Вынимай руку со шпаргалкой. Раз-два! Все. Не успел! Ну, ладно, на первый раз хватит. Завтра отрепетируем главное – сам процесс списывания. Ты дома потренируйся. А еще лучше, если бы ты перебрался к нам в комнату. У нас уже полгода койка свободная. Боятся кого-нибудь подселять, как бы мы его не испортили. Ха-ха-ха!
В тот же вечер Музей перебрался к скифам.
Своих учеников племянник гипнотизера поднял в семь часов утра.
– Хватит дрыхнуть! Не спишешь – не сдашь! Мотя, ты тоже садись, не строй из себя профессора! Повторенье – мать ученья. Руки на стол! Ать-два, понеслись!
К обеду Петр вытирал вспотевший лоб, а чемпион сопел, как будто только что поставил мировой рекорд по подъему тяжестей. Скиф оглядел своих загнанных учеников и безнадежно, махнул рукой.
– Не сдадите. Может, у кого-нибудь другого, а у Свирько не прорежете. Да еще один – любовник его жены. Лучше сразу не ходите на экзамен. Бесполезно. Неужели так это трудно? Ведь всего-навсего и требуется – смотреть в глаза и топать ногой!
– Я по телеграмме, – сказал Мотиков.
– «По телеграмме», – передразнил его Скиф, – он тебе устроит телеграмму с доставкой на дом. Нет, надо для вас, неучей, что-то придумать… Что-то новое, оригинальное… Мотя, сбегай за пивом.
Скиф лег на кровать и стал думать. Петр Музей с надеждой смотрел на него.
Мотиков собирался в магазин.
– Ты лег на мой пиджак, – сказал он Скифу.
Но Сашка не услышал его. Он думал.
– Слышь, дай мой пиджак.
– Что?
– Пиджак, говорю…
– Пиджак?
– Да.
– Пиджак! – вдруг заорал Скиф.
– Ты чего? – уставился на него Мотиков.
– Пиджак! Ха-ха-ха! – Племянник гипнотизера сорвался с кровати, вспрыгнул на стол и исполнил на нем твист.
Природа не наделила Скифа особой грацией. Как уже известно, после четырехмесячной лежки Скиф мог свободно работать гориллой в зоопарке. Сейчас же, относительно выбритый и подстриженный, он напоминал молодого яка.
– Пиджак! Пиджак! – вопил шеф, отплясывая на столе.
Вид буйного сумасшедшего всегда возбуждающе действует на людей. Мотиков, человек не ума, а сердца, первым стал реагировать на странное поведение своего учителя. Шея у него начала багроветь, глаза выпучились, желваки вздулись.
– Пиджак! Пиджак!
Издав хриплый стон, Мотиков бросился на своего шефа. Когда его тело было уже на полпути, Скиф выкрикнул еще одну фразу:
– Спишем! Спишем! Ура!
Ничто в мире не могло остановить чемпиона во время броска, но слово «спишем» остановило. Он рухнул на пол, дико поводя глазами.
Племянник гипнотизера спрыгнул со стола Мотиков и Пётр Музей тупо смотрели на него.
– Пришла гениальная идея! Я изобрел пиджак!
На лице Мотикова отобразилась усиленная работа мысли.
– Как пиджак?
– Пиджак-шпаргалка, – пояснил Скиф. – Обыкновенный пиджак, только с бумажной подкладкой. С ним любой экзамен не страшен.
Шеф схватил карандаш и пояснил на бумаге:
– Смотрите, вот пола… тут текст… День жаркий… В пиджаке ты вспотел, у тебя чешется живот… Ты то расстегиваешься, то застегиваешься и тем временем шпаргалишь. Можно даже совсем снять пиджак и положить его на стол нужным местом вверх. Здорово? Подкладка сменная. Я сдал, отстегнул – и другой может пользоваться. Просто здорово! Откровенно говоря, я и сам побаивался этого Свирько. А теперь мне черт не страшен! Ха-ха-ха!
– Гений! – прохрипел Мотиков и в избытке чувств замотал головой. – Гений!
* * *
Когда погас свет, они не закончили и одной полы.
– Еще этого не хватало, – проворчал Скиф. – Мотя, схода к Дуське, узнай, в чем дело.
Чемпион вернулся с плохими новостями: комендантша только что застала своего любимчика, «директора титана» Алика Циавили, с женщиной. Его увезла «скорая помощь».
В комнате наступило тягостное молчание. Все ясно представляли, что означают слова: «Комендантша застала с женщиной». А тут еще попался сам любимчик, «директор».
Перед тетей Дусей трепетало все общежитие, хотя это был добрый и отзывчивый человек. Если есть четвертка, но нет луковицы, то можно смело стучать к тете Дусе в любой час суток, и луковица тебе будет. После ворчания, может быть, даже после легкого подзатыльника, но будет. И рубашку тетя Дуся постирает, и носки заштопает, и по голове погладит, когда снимут со стипендии. Взамен комендантша требует лишь одного: чтобы в общежитии все было «по путю». «По путю» – сложное понятие, что оно означает, не знает до конца и сама тетя Дуся, но первый пункт был известен всем очень хорошо: «Не водить в общежитию девок». Пункт, который редко кто отваживался нарушить, ибо в противном случае – «и духу твоего здесь не будет»…
Вторым пунктом «по путю», наводившим особый страх, была учрежденная комендантшей должность «директора титана». Титан вообще был слабостью тети Дуси. Она драила, чистила, холила его каждую свободную минуту, и он сиял, как северное сияние. Титан клокотал почти круглые сутки! Комендантша сидела возле него, наслаждаясь клекотом, пила чай из огромного железного блюдца и слушала зубрение «директора». «Директора титана», в обязанности которого входило поддержание огня в топке и наливание чая своей повелительнице, тетя Дуся выбирала сама, руководствуясь ей одной понятными соображениями, но предпочитала длинных и худощавых. Обычно «директора» покорно тянули свою лямку (хватит ли у кого храбрости ссориться с комендантшей?), но бывали случаи и неповиновения. Не выдержав, «хранитель огня» сбегал и прятался в какой-нибудь комнате. Тогда тетя Дуся делала предупредительное выключение света. Если беглец не являлся с повинной, свет гас на полчаса. Если и после этого «директор» упорствовал, тогда комендантша решительно поворачивала рубильник на «ВЫКЛ» до самого утра. Но обычно мятежного «директора» приводили сами же студенты после первого предупреждения, так как свет в общежитии нужен не меньше, чем воздух.
* * *
Спустя пятнадцать минут после того, как погас свет, в коридоре послышались тяжелые медленные шаги. Все общежитие притихло, как трава перед грозой. Тетя Дуся шла не спеша, останавливаясь возле каждой двери, очевидно, размышляя, кого взять в «директора».
Шаги затихли возле «конструкторского бюро», чиркнула спичка. Молчание. Наверно, комендантша читала на двери фамилии.
В тишине было слышно, как у Скифа стучат зубы. Племянник гипнотизера до ужаса боялся женщин, а тетя Дуся в его глазах вообще была атомной бомбой.
Бормотание: «Негодяи, заставляют больную женщину шляться впотьмах». Чиркнула еще спичка. Шаги.
– Пронесло, – вздохнул Скиф.
– Наверно, Володька из сорок седьмой влипнет, – сказал Мотиков. – Он в ее духе. Гы-гы-гы!
Но в это время опять послышались шаги. Тетя Дуся возвращалась. Шаги замолкли возле их комнаты. Стук в дверь.
– Скифин дома?
– Нет! – ответил Мотиков.
– Врете! Знаю, что дома! Пусть идет кипятить титан! Заставляете больную женщину за каждым шляться. Нет чтобы самим прийти кипятить.
– У меня завтра экзамен! – подал голос племянник гипнотизера.
– Ага! Значит, все-таки дома. Эй, вы, слушайте все! Пока Скифин не пойдет кипятить титан, света не будет!
Голос комендантши прогромыхал три раза по пустому коридору, толкнулся в каждую дверь и свалился по лестнице в подвал, где от него в панике шарахнулись по своим норкам мыши. Тетя Дуся ушла. Тотчас заскрипели двери, коридор наполнился людьми. В «конструкторское бюро» застучали:
– Скиф! Иди! Не валяй дурака, у нас завтра зачет!
– А мне какое дело? Идите сами! – огрызался племянник гипнотизера.
– Ты человек или нет?
Громыхание в дверь стало невыносимым. Пришлось открыться. Ввалилась целая делегация, она грозила, упрашивала, умоляла. Скиф не соглашался.
В самый разгар спора появилась тетя Дуся.
– Ну, долго я еще буду ждать? – рявкнула она.
Комендантша схватила в охапку племянника гипнотизера и потащила его по коридору. Скиф отбивался, кричал, дрыгал ногами. Картина очень напоминала кадр из американского фильма «Седьмое путешествие Синдбада», когда голодный циклоп утаскивает одного из путешественников.
Возле кубовой Скиф оттолкнул комендантшу:
– Ладно, сам пойду, убери свои ручищи. Включай свет!
– Спасибо, Скиф! – загалдели в коридоре.
– Чтобы к утру пиджак закончили! – выкрикнул шеф последнее указание, скрываясь в кубовой.
– Благодетель! – промычал чемпион.
* * *
Утром перед экзаменом Скиф устроил генеральную репетицию. Первым стал «шпаргалить» Мотиков. Он уселся за стол, положил на край пиджак и стал заглядывать в него, шевеля толстыми губами.
– Сигма плюс эпсилон…
Племянник гипнотизера на цыпочках обошел вокруг Мотикова и схватил его за локоть.
– Плюс неуд!
– Ых! – дернулся чемпион, привычным приемом зажимая руку учителя под мышку. – Ты чего? Га-га-га! Щекотно!
– Эх ты, гиря заржавленная! Кто же так шпаргалит? Надо одним глазом туда, другим на меня! А подкладку локтем закрывай!
Не смог «списать» и Петр Музей. Да и сам «главный конструктор» пиджака был «засечен» при первом же заглядывании в подкладку.
Скиф почесал затылок.
– Да-да… Верно, что практика проверяется теорией. Надо его усовершенствовать.
Племянник гипнотизера вооружился линейкой, карандашом и принялся что-то чертить, шепча цифры и формулы. Ученики почтительно следили за действиями учителя. Лоб шефа то хмурился, то, наоборот, просветлялся. Наконец Сашка Скиф оторвался от своих расчетов и сказал:
– Нужно метр сатина и четыре метра резинки для трусов.
Чемпион вызвался сбегать в магазин за покупками.
– Я знаю! – обрадовался гиревик. – Он за пиджак хвать, а резинка ему по лбу – рраз!
– Кончай болтать! Бегом, а то не успеем!
Из сатина Скиф смастерил шторки для подкладки. Теперь «шпаргалить» можно было, лишь натянув резинку и держа ее в кулаке. При малейшей опасности достаточно было отпустить резинку, как шторки закрывали бумагу и иллюзия сатиновой подкладки становилась полной.
Больше всех был доволен Мотиков. Он шагал по комнате, распахнув пиджак, и без конца щелкал резинкой.
– Он к тебе кинулся, а ты – рраз! Га-га-га! Он к тебе опять, а ты опять – рраз! У него – глаза на лоб! Га-га-га!
Даже Музей нашел, что пиджак в таком виде – изобретение очень удачное.
…Задолжникам Свирько назначил экзамен на пять часов. День, как назло, выдался жарким. Из больших окон в коридор налилось столько тяжелого солнца, что, казалось, еще немного – и оно загустеет, превратится в горячее месиво, и Петр Музей в своем черном пиджаке застрянет в нем, как муха.
Задолжников, сдающих третий раз, «рыцарей в третьей степени», оказалось семь человек. Все были, как и Музей, в пиджаках, карманы и груди их оттопыривались, на ладонях виднелись формулы. Это была отпетая, прошедшая огни и воды компания. Она с любопытством разглядывала бывшего отличника. Петр уловил шепот:
– Это тот, который… с женой Свирько…
– Сгорел парень…
– Не успокоится, пока не исключит.
– А он чего связывался? Мало девок, что ли? Знал ведь, какой зверь.
– Думал, все шито-крыто. Свирько на рыбалку уехал, а тот к ней. Тут он его и накрыл.
– Лучше б уж не приходил сдавать.
Петр одернул дрожащими руками пиджак и отошел, чтобы не слышать. Как он завидовал этим «рыцарям в третьей степени»! А раньше он их и за людей не считал.
Свирько появился, когда все уже изнервничались. Быстро прокатился в аудиторию, побыл там минут пять, потом высунулся, как грач из скворешни:
– Заходите! Все!
Столы были расставлены в излюбленной свирьковской манере – полукругом.
– Ну-с? Разбирайте свое счастье, – сказал он, делая круги на вертящемся стуле. Рядом сидел пожилой лаборант Пахомыч и строгал ножиком какое-то наглядное пособие. Вот тебе и комиссия…
Петру достался очень трудный билет. Предстояло вывести длиннейшую формулу. Как он помнил, она была с краю на левой поле… Петр потянул за резинку и стал расстегивать пиджак… И вдруг увидел, что Свирько зло и насмешливо смотрит на него в упор…
…Все уже давно сдали, а Петр все сидел, дрожащей рукой рисовал на бумаге какие-то каракули и никак не мог даже расстегнуть пиджак. В аудиторию несколько раз заглядывал Сашка Скиф, шипел и делал знаки. За все время Свирько не сказал Петру ни слова, что-то строчил, будто в аудитории никого, кроме него, и не было.
«Это он нарочно, – равнодушно думал Петр Музей. – Хочет, чтобы я первый сказал, что не знаю билета… унизился…»
Так прошло еще с полчаса. Наконец декану, видно, надоело. Он кончил писать и энергично крутнулся на стуле.
– Ну-с? Долго еще будем сидеть?
