Текст книги "Ласточка с дождем на крыльях"
Автор книги: Евгений Дубровин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
4
Красин набрал номер ее телефона. Трубку взяли сразу же. Наверно, человек ждал звонка и находился рядом. А может быть, даже не только находился, но и держал руку на трубке.
– Алло… Алло… – Голос был замедленный, но не сонный. Видно, она устала ждать. Устала сидеть у телефона.
– Привет, – сказал он. – Я тебя разбудил?
Она помолчала, вслушиваясь в его голос.
– Вы ошиблись номером.
– С тобой что-то случилось в горах? Я очень волновался. Ты сейчас не можешь приехать ко мне?
– Какой номер вы набираете?
Конечно, она не может приехать. И не может говорить. Очевидно, муж еще не заснул. Муж страдал бессонницей. Он его видел пару раз. Высокий изможденный человек с глазами измученной лошади – Борис Яковлевич Ягонов страдал язвой. Как несправедливо поступает иногда жизнь: человек, отвечающий за все общественное питание города, имеющий доступ практически к любому деликатесу, сам ничего не может есть, кроме манной каши и всякой протертой муры. Она рассказывала Красину, что Борис Яковлевич хороший человек и честный, насколько можно быть честным на такой работе.
И очень ее любит. И она хорошо к нему относится и даже, может быть, любила, пока не встретился на ее пути он, Красин. И, наверно, муж почувствовал факт появления Красина. Ибо, как рассказывала она, раньше чувство ревности было совсем чуждо мужу, но теперь он ревнует. Причем ревнует тяжело, скрытно, стыдясь своего чувства, и от этого ей еще больней от его ревности. Наверно, он сейчас лежит в кровати и, закрыв глаза, притворяясь спящим, прислушивается к словам жены.
– Слушай, – сказал Красин торопливо. Он испытывал странное чувство, будто каждое его слово проникало в глубь больного и теребило его язву. Красин даже видел, как лицо Ягонова искажала судорога. – Я очень хочу тебя видеть. Завтра у меня день расписан до минуты, но вечером банкет в горах у водопада. Ты знаешь… Там всегда банкеты… Как только стемнеет, я удеру от них. Буду ждать тебя в десять на вершине горы, как раз над водопадом. Хорошо? Если ты придешь, скажи «да». Если нет, то я приду к тебе ночью, побью все стекла, затолкаю тебя в машину и увезу. Будет очень большой скандал. Кроме того, я могу порезаться, когда стану бить стекла. Я очень неловкий. Так да или нет?
– Да, – сказала она. – Вы правильно набираете номер, но это не диспетчерская, а квартира.
– Спокойной ночи, – сказал он, но в трубке уже слышались гудки.
Красин достал из холодильника бутылку чешского пива, – холодильник гостеприимным Гордеевым предусмотрительно был набит всякой всячиной, – лег, не раздевшись, на кровати и, прихлебывая холодный горький напиток, стал думать о Зое, об этой удивительной женщине, которую он знал всего лишь несколько часов, пять лет назад.
Тогда, пять лет назад, им удалось отделаться и от коварного друга – столпа города Гордеева, и зама – Вьюнка-Головушки-Кота. Они просто удрали по лианам, или по чему-то в этом роде, опутывавшим веранду. Она спустилась первой, скользнув вниз бесшумно, как кошка, и ждала его внизу, пока он, пыхтя и отдуваясь, пытался достигнуть земли. Ему даже казалось, что у нее светились глаза зеленоватым светом – то ли от звезд, то ли от люстр банкетного зала.
– Давайте я вам помогу. Не бойтесь, никто не увидит. А я никому не расскажу.
Как ни старался Ярослав Петрович обойтись без ее помощи, но все-таки ему это не удалось. У самой земли он бы сорвался с лианы, но она подхватила его, и он почувствовал, как под его тяжестью напряглось и задрожало Зоино тело. Оно было тонким, упругим, Красину пришло нелепое, даже кощунственное сравнение – как автомобильная рессора.
– Уф, ну и медведище вы!
– Все банкеты, будь они неладны!
– От одного я вас избавлю.
– Вы очень великодушны. Спасибо.
– Не за что.
– Ну так что?
– Ну так что?
– Я имею в виду: какие будут предложения?
– Я то же самое.
Она опять закурила, но старалась держать огонек: сигареты скрытно от веранды.
– Лучше всего пойти ко мне в гостиницу, – сказал Красин. – Там у меня в холодильнике ледяное боржоми и чешское пиво.
– Ух! – сказала она. – Знаете, чем соблазнять в такую духоту бедную женщину. Хорошо, пойдемте, хотя это и безнравственно: замужней женщине идти к женатому мужчине. Но у меня есть на это свои причины.
– Вы агент иностранной разведки?
– Как специалист вы не представляете никакой ценности ни для какой разведки.
Сказано было шутливо, но все же Ярослав Петрович был слегка обижен.
– Ну уж прям-таки…
– Верьте мне.
– Однако тогда зачем… Тогда я никуда не пойду, – решительно заявил Красин.
Зоя рассмеялась.
– Но это же глупо. Согласитесь. Вы отказываетесь от свидания с женщиной, которая вам явно нравится, лишь на том основании, что она не агент иностранной разведки.
– В самом деле, глупо, – согласился Красин. – Но… у вас будут неприятности…
– А мы в окно. Вы же живете на первом этаже.
Ярослав Петрович покачал головой.
– Все-то вы решительно знаете. По дороге вы мне расскажете, что к чему.
– Только лишь за бокалом ледяного боржоми.
Ночь была настолько темной, что они проникли к нему в номер, никем не замеченные. То есть, конечно, он прошел «сквозь дежурную», посвистывая и позвякивая ключом, который никогда не сдавал.
Красин хотел привлечь к себе внимание, чтобы его не искали, куда он запропастился. Зоя же влезла в окно. Теперь помогал ей он. Она оказалась легкой и сильной. Она подпрыгнула, подтянулась на его руках и через несколько секунд оказалась в номере.
– Вы бывшая гимнастка? – спросил он.
– Почему бывшая? Я и сейчас хожу в секцию. Правда, самая старая. Скоро, наверно, выгонят.
– Ну уж, ну уж. Садитесь.
– Да у вас тут царские апартаменты! Вот жук Гордеев! Скорее же давайте воды – умру от жажды, а в предсмертной записке напишу: «Пала от рук великого, но коварного Красина. За что – не знаю». Уж повозятся тогда с вами. Главное, не известны мотивы.
Ярослав налил ей холодного боржоми, и она с жадностью выпила почти всю бутылку.
– Ну а теперь рассказывайте, – сказал Красин. – А то на этот раз умру я. От любопытства. И вас-то уж и подавно затаскают. Скажут: «Угробили великого человека». – В голосе Ярослава Петровича невольно прозвучал сарказм.
Зоя села в кресло напротив приемника, нашла ритмичную мелодию и, вертя в пальцах бокал с боржоми, через некоторое время заговорила своим низким хрипловатым голосом:
– История моей… увлеченности вами банальна до невероятности. Это испытала почти каждая девчонка. Любовь ученицы к учителю. Почти у всех это проходит… А у меня вот не прошло…
– Вы… Вы слушали мои лекции? – удивился Ярослав Петрович.
– Да. – Зоя жадно затянулась сигаретой. – Я сидела в первом ряду.
– Черненькая такая, с косой?
Зоя покачала головой.
– Не пытайтесь угадать. Вы не видели никого, кроме своих проектов. Боже, какие фантастические проекты вы только не изображали мелом на доске! Ваши собственные проекты превосходили все, о чем я только читала. Я была влюблена в вас по уши… Хотя давно и, казалось, навечно любила: своего мужа. Он действительно замечательный… Я знала о вас все… Я писала вам любовные письма… Конечно, вы на них не обращали внимания или они до вас не доходили.
Красин пожал плечами.
– Я часами простаивала под вашими окнами… Несколько раз была на приеме… Я не преследовала никакой цели… Просто я не могла жить без вас… Видите, какие старомодные слова я вам говорю… Как в сентиментальных романах… Потом… мы уехали с мужем в этот город – он получил после защиты, как он считал, заманчивое предложение…
– В самом деле романтическая история, – пробормотал Ярослав Петрович.
– Ну… а затем произошло самое страшное, – продолжала Зоя, не слушая собеседника. – Вы стерли тряпкой на доске все свои чертежи, так красиво нарисованные цветными мелками.
– Но ведь не мог же я заниматься фантазиями, когда многие люди сидят без жилья! – невольно с пафосом, с каким он привык выступать на совещаниях, воскликнул Красин.
– Да… Да… Конечно… Я все понимаю… Не считайте, что я наивная дурочка… Вы прекрасный администратор, вас все любят и побаиваются… Но не обижайтесь, ради бога: как архитектор вы погибли.
Наступило молчание. Ярослав Петрович тяжело, обиженно сопел. Он ожидал легкого, приятного, несколько экзотического приключения, а вместо этого получил оплеуху. Огонек сигареты, казалось, уставился на него хитрым, насмешливым глазом.
– Вы не понимаете всей тонкости должности руководителя института, – начал Красин и тут же уловил в своем голосе оправдывающиеся нотки. Он постарался пресечь их, как умел это делать в нужный момент. – Я обязан прежде всего…
– Прекрасно понимаю, – прервала его странная гостья. – Лучше, чем вы думаете. Мой муж ведь тоже руководитель. Пусть не института, но это, поверьте, не менее сложно. Я о другом. Постепенно, за суетой вы забыли, что вы талантливый человек. Вы обокрали не только себя, но и нас всех. Вы преступник по отношению к человечеству!
Вот чертова баба! Навязалась читать ему мораль! Шизофреничка она, что ли? Стоило отрывать его от «Сакли», чтобы выговаривать гадости!
– Вы только не обижайтесь. – Зоя потушила сигарету в пепельнице. Запахло резко, но приятно. А может быть, это так показалось: играли красивую мелодию, а Красин заметил, что для него хорошая музыка подавляет все неприятное вокруг: и резкие запахи, и громкие звуки, и даже безвкусные цвета. – Вот почему на каждый ваш день рождения я посылаю вам кирпичи… Я долго над ним работаю… Надеюсь, он не даст окончательно затухнуть вашей фантазии…
– Скажите, какая трогательная забота! Ну вот что, милая девушка. Благодарю вас за сегодняшний познавательный вечер. Я очень польщен. Не каждый день услышишь так называемую правду-матку. И не каждый способен ее произнести. Вы мужественный человек. Раз решите пожать вам руку. Вот так. А теперь прощайте, милый профессор. Я ужасно устал и хочу спать.
Во время его монолога она встала и слушала, понуро склонив голову и опустив руки вдоль тела.
– Ну, – сказал он, – я жду. Естественно, я вам помогу. Как вы сами понимаете, единственный путь – через окно. Скоро рассвет, а мне пилить и пилить до Москвы. Кирпичи мне больше не присылайте. У меня пока достаточно своей фантазии и без вашего допинга.
Она шагнула к нему, положила руки на плечи и глубоко, насколько это позволял мерцающий свет приемника, заглянула в глаза.
– Глупый ты, глупый, – сказала она и прижалась к нему щекой.
…Приемник затих. Волна ушла в сторону.
– Яр! – заревел в коридоре Игнат Гордеев так, что в некоторых номерах повскакивали люди, послышалось шлепанье босых ног, тревожные голоса в окнах: в случае опасности люди почему-то инстинктивно бросаются к окнам. – Яр! Гад ты такой! Дед помер от разрыва сердца! «Сакля» сгорела! Шашлык снова в барана превратился! Ты что, хочешь нас хрониками-инфарктниками делать? Раздрыхался! Москва тебе, что ли, здесь! Здесь горы, а горные люди никогда не спят! На выход! Ждем пять минут, а потом ломаем дверь. Я тут вызвал двух одесских биндюжников. Мы с Одессой дружим и обмениваемся людьми. Мы им – долгожителей, а они нам – биндюжников.
Пока Игнат трепался, она быстро оделась, потом, как тогда, положила ему руки на плечи.
– Не забывай меня, ладно? Ты ведь сюда часто приезжаешь. Не забудешь?
– Никогда, – сказал он.
– А хочешь, я к тебе в Москву буду приезжать?
– Это идея, – сказал он.
– Помни, что бы ни случилось, у тебя есть настоящий друг.
Конечно, он ее забыл, а она ни разу не приехала в Москву. То есть, конечно, он не совсем ее забыл; ничто не забывается, а такие вещи тем более. Он вспоминал ее, когда ему было особенно тяжело. Красин вспоминал и эту фантастическую ночь, и ее правду-матку, и особенно фразу «помни, что бы ни случилось, у тебя есть настоящий друг». И когда его особенно «прижимало», Ярослав Петрович с тоской думал: а не бросить ли все к черту, не улететь ли в далекий южный город и не заняться ли там творчеством? Рядом будет верный человек. Много ли мы встречаем за свою жизнь верных людей? Иногда ни одного… Жить в сакле, вести простую, здоровую жизнь: умываться по утрам родниковой водой, завтракать парным молоком и лавашем, испеченным на камне, затем садиться с фломастерами за ватман и работать до обеда, а после – прогулка в горы…
В такие минуты он звонил ей. У них была уже ночь, но она сразу же брала трубку, словно все эти месяцы только и ждала его звонка.
– Алло, кто говорит? – спрашивала Зоя, хотя знала, кто говорит. – Вас слушают… Говорите…
И он говорил, что в Москве идет дождь, что опять вызывали «на ковер», что в семье конфликт из-за «вещизма», что он был полным идиотом, уехав в ту ночь в «Саклю».
– Приезжай, – шептала она.
– На этой неделе приеду, – твердо обещал он. – Я страшно соскучился по вашим места («По тебе»).
– Меня опять подвели. («И никто не заступился. Предали. В жизни так мало верных людей».)
– Я буду ждать… Так ждать…
Конечно, он не приезжал. Все утрясалось. Дождь сменялся солнцем, начальство меняло гнев на милость, жена удовлетворялась норковой шубой, и вопрос «вещизма» временно снимался с повестки дня.
И вдруг эта неожиданная командировка, впрочем, не совсем неожиданная, если честно, он сам «подстроил» ее. Гордееву что-то приспичило со строительством, он, естественно, ринулся в атаку на Красина, а тот осторожно отвел его «горный» напор на вышестоящее начальство, а уж начальство приказало Ярославу Петровичу выехать в гордеевский город.
Просто он не смог больше. Захотелось увидеть туман в горах, яркое солнце, игру света и тени в вечных льдах, а главное, ее. Он почему-то увидел ее в белом макси на фоне черных скал с алым маком в руках.
И вот она пришла в белом макси с алым маком в руках. А они даже не смогли пожать друг другу руки… Завтра непременно надо удрать с банкета. Любым способом, но удрать…
Весь день, как он и предполагал, была карусель. Гордеев показал все, что только мог показать, хотя многое Красин уже видел, но отказаться было невозможно. Когда показывать стало уже решительно нечего, а солнце висело еще очень высоко, Игнат Юрьевич придумал ловить рыбу в арыке. Вода в арыке была мутной, быстрой, тащила камни, траву, и, конечно, ни о какой рыбе там не могло быть и речи, однако Гордеев кидал в арык блесну и то и дело радостно вскрикивал:
– Видал? Повела, повела, сволочь! Ух ты, на пять кило потянет мерзавка. Видал? Видал, Яр? На, тяни, дарю, твоя будет!
Красин добросовестно тянул, но «сволочи», разумеется, не оказывалось – просто крючок зацепился за пучок травы.
– Тащи! Тащи! – мельтешил на берегу Гордеев. – Она в траве, подлюка! Видишь, как бьет хвостом! Разгребай, разгребай эту гадость, а то уйдет! Как рванет, так только ее и видел! Они у нас такие!
Ярослав Петрович копался в траве, его зам Головин (Вьюнок-Головушка-Кот), бренча сувенирами в карманах, изо всех сил помогал своему начальнику, но ничего, кроме камня и ила, разумеется, не обнаружили.
Однако столп города нисколько не огорчался.
– Непрофессионально! – гремел он. – Что это тебе, испанский бык? Это нежная форель! А здесь не коррида, а рыбалка. Пойдем кинем выше по течению.
Головушка, замученный морально (за день не поболтал ни с одной женщиной. Эхе-хе!) и физически (надо доказать шефу, что ты в полной форме), пытался увести компанию в сторону.
– У меня, – говорил он, – есть надувной змей. Голландский надувной змей. Размах крыльев – три метра.
– А разве у змея есть крылья?
– Ну как их там… присоски, что ли… В общем, большущий змеище. Бежишь за ним, как за самолетом. Четыре часа – и Москва.
Но перспектива попасть в столицу, шлепая за надувным змеем, никого не прельщала. Гордеев продолжал гонять публику вдоль арыка, пока не село солнце. Тогда он стал серьезным, небрежно бросил в траву удочку, взглянул на часы и сказал торжественным голосом:
– Пора.
Они сели в машины, дожидавшиеся их тут же, за кустами, и поехали в горы.
Когда добрались до места, на горы уже пала ночь, в ущелья набились клубки белых змей, в небе закачались облачка звездной пыли, словно подул ветерок и поднял пух с небесных одуванчиков. В машине Игнат Юрьевич балагурил, беспрестанно щелкал подаренной ему Головиным зажигалкой и восхвалял жизнь:
– Вот мы сейчас мчимся по горам есть шашлыки и пить коньяк, нюхать травы, а могли бы вообще не родиться или лежать в банках заспиртованными эмбрионами. Как это ужасно!
Суеверный Андрей Осипович тут же всучил Гордееву открытку с подмигивающей японской красавицей, и столп города затих, загипнотизированный вниманием гейши. О деле за весь день так и не было сказано ни единого слова. Красин был уверен, что Игнат возьмется за него вплотную где-то после четвертой-пятой рюмки. После второй рюмки он твердо решил бежать.
Между тем приехали. Место действительно оказалось сказочным. Небольшая зеленая лужайка, вокруг почти отвесные скалы; с одной из скал низвергался небольшой водопад, потом он превращался в спокойный ручей, из которого словно поплавки торчали горлышки бутылок.
Посредине лужайки был расстелен пестрый дастархан, по нему в живописном беспорядке разбросаны алые подушки. Тут же молчаливые люди в национальных халатах стали приносить блюда с мясом, рыбой, птицей, овощами, фруктами. Вкусно пахло шашлыком, растоптанной сочной травой, чистой холодной водой, далекими вечными ледниками, которые пахли, наверно, еще тогда, когда здесь, на поляне, пировала кореньями и фруктами хвостатая компания, отмечая удачный набег на занятые врагом заросли.
Красину дали самую большую подушку, отороченную белым шнуром. Рядом разместились Игнат Гордеев и Вьюнок-Головушка-Кот. (Ни одной женщины! Эхе-хе.)
Пошли здравицы. Однако Ярослав Петрович не рассчитал: Гордеев заговорил о деле сразу же после первой рюмки. Дело оказалось вообще-то пустяковым. Столп города затеял построить большую оранжерею, где были бы собраны представители флоры всего земного шара (Гордеев как-то был на ВДНХ, и тамошняя оранжерея потрясла его, особенно гигантские тропические листья кувшинок, на которых сидели тоже гигантские тропические жабы). Кроме того, оранжерею можно использовать зимой для выращивания овощей. Сборы с туристов плюс доходы от овощей окупят затраты на сооружение оранжереи за два года. Материал местный, строители местные. Оранжерея украсит город, переманит туристов из других городов, где они осматривают лишь одни древние камни. А древних камней везде полно. Древним камнем кинь – в древний камень попадешь. Современная теплица, где собраны растения со всего земного шара и даже есть гигантский тропический лист кувшинки, где сидит, постоянно надувая белые щеки, настоящая гигантская тропическая жаба, которая запросто глотает не только пролетающих мимо мух, но и зазевавшуюся мелкую птицу, например воробья, – вот настоящая экзотика.
Рассказ про жабу, которая запросто глотает мелкую птицу, произвел на всех сильное впечатление.
– Надо поддержать, Ярослав Петрович, – сказал зам Головин. – Идея оригинальная. Сделает честь нашему институту. Можно так все это раскрутить, что и премия обломится. – Андрей Осипович понизил голос. – Не говоря уже о том, что овощи можно круглый год заказывать наложенным платежом. А жаба? На новый год можно попросить у них жабу напрокат, посадить под елку и напоить шампанским. Никогда не видел пьяную жабу. Можно Самого пригласить. Не устоит. Захочется жабу заиметь. Мы ей тогда закусить курочкой дадим, чтобы протрезвела, в тряпочку завернем и сунем ему в портфель. Посмотришь, все наши бумаги с ходу подписывать будет!
– Да, – сказал Красин. – С жабой это здорово… Но надо все обмозговать… Может быть, оранжерею сделать трехэтажной, а на верхнем этаже посадить тигра.
– Тигра! – ахнул Вьюнок. – Ну голова! Слышали? Вот какой у нас шеф!
– Я сейчас… На минутку… – Красин встал. Тут же поднялся человек с полотенцем, кувшином и фонариком, но Ярослав Петрович помахал ему рукой. – Не надо… Мне необходимо обдумать насчет тигра…
– Гений! – заревел Игнат. – Пью за то, чтобы ты прожил сто лет на благо всего человечества.
Ярослав Петрович шагнул в кусты. Голоса сразу стали глухими, словно доносились из-под земли.
– Прогрессивный…
– Любую идею на лету, как та жаба воробья.
– Посмотрите, лауреата отхватит.
– Жена вот только стерва… Из грязи, да в князи.
– А как ее узнаешь? Все девушки – ангелы.
– Хорошую жену найти – все равно что в клубке гремучих змей отыскать ужа.
– Не ценить такого великого человека! Я бы дал ей под зад коленкой!
Дальше Красин не слышал. Чего они взялись за его жену? У самих, что ли, лучше?
Он быстро шел по каменистой тропинке, которая петляла возле водопада, поднимаясь все выше и выше. Ярослав Петрович остановился передохнуть. Место, где он только что был, вдруг оказалось далеко внизу. Машины казались спичечными коробками, костер – колеблющимся под ветром пламенем спички, людей же совсем не было видно: так, мельтешили какие-то тени. Запах пищи исчез, изменился и запах водопада: водяная пыль смешалась с испарениями хвойного леса, с жаром, испускаемым раскаленными за день камнями, с теплым воздухом, поднявшимся из глубоких долин, в основном темных, но кое-где усыпанных яркими угольками, словно раздуваемыми дующим ветром. Но самое главное – отступило дыхание ледников, которое всегда странно тревожило Ярослава Петровича. Красину казалось, что он оставался один на один с вечностью. Он – существо из сети тонких нежных жилок и хрупких хрящиков; достаточно ветра или небольшого камня или ливня, и он перестанет существовать. И рядом Ледник – монолитное образование без жилок и хрящиков, без страданий и радости. Они противостоят друг другу. «Я тебя понимаю, а значит, я совершеннее и лучше», – шепчет Красин. Ледник же молчит. Потому что Вечность всегда молчит. Лишь холодное, необыкновенно чистое дыхание исходит от Ледника. Наверно, так дышала Земля, когда еще ничего не было: ни деревьев, ни трав, ни насекомых, ни животных, ни человека с его верными друзьями-механизмами; все, это наслоение изменило дыхание Ледника, и вот только здесь, у его подножия, можно узнать, что за запах исходит из легких Земли. Надо обязательно подняться на Ледник. Гордеев, конечно, это сможет организовать…
Темно. Камни. Ели. Звезды. Ничего лишнего. Он бы почувствовал, если бы здесь таилось что-нибудь лишнее, противоестественное. У Красина был такой дар – чувствовать, если среди однородного появлялось что-то из иного мира. Поэтому он очень удивился и даже испугался, когда из-за заросшего мхом и мелкими березами выступа появился монах. На монахе был длинный балахон с наброшенным на голову капюшоном. В одной руке монах держал какой-то узел, в другой – посох.
«Монастырь здесь, что ли, рядом? Вроде бы никто не говорил», – с недоумением подумал Красин.
Монах остановился поодаль и молчал.
– Эй, старче, ты из монастыря? Разве здесь есть монастырь? – спросил Ярослав Петрович.
– Ешть, голубчик, ешть, – прошепелявил монах и отбросил капюшон. – Здравствуй, странник. Однако тебе довольно быстро удалось удрать.
Он взял ее лицо в ладони. Лицо было холодным и влажным. На черных волосах бусинками переливались капельки росы, в капельках отражались звезды, и они были похожи на шевелящихся светлячков.
– Ты как сказочная принцесса. Долго ждала?
– Я смотрела, как садилось солнце. Это не скучно. А потом приехали вы. Я сразу узнала тебя. По тому, как они вокруг тебя суетились. Честно говоря, я думала, что ты заведешься и забудешь про меня.
– Ты мудра не по годам, но на этот раз ошиблась.
– Тебе просто захотелось романтического приключения, а то бы ты с великим удовольствием пропьянствовал всю ночь.
– Ну, ну, расфантазировалась. Какие планы?
– Во-первых, оденься. – Зоя развернула узел, и Гордеев увидел такой же балахон, какой был на ней. – Это одежда наших пастухов. Путь предстоит неблизкий.
– Ты хочешь сбросить меня со скалы и разом решить все проблемы?
– Мы пойдем к моему деду. Ему сто три года. Он живет один в сакле, разводит пчел и выращивает виноград.
– Что же я потом скажу своим? Поднимется страшный переполох. Гордеев ужасно инициативный. Он вызовет альпинистов, собак, вертолеты.
Зоя сдержанно рассмеялась.
– Ты все-таки считаешь меня дурой. Я все предусмотрела. К ним подойдет мой верный человек и скажет, что ты пошел гулять, заблудился и попал к пастухам в Змеиное ущелье. Это очень труднодоступный район. Конечно, никто из них туда не потащится и уж конечно не станут тревожить сон вертолетчиков и собак. Они примут самое мудрое решение: пьянствовать до утра. А человеку скажут, чтоб он доставил тебя на рассвете живым или мертвым. Но лучше, конечно, живым. Как ты считаешь, я права?
– Мудро, – не мог не согласиться Красин.
Он надел одежду пастуха, которая оказалась удобной и теплой. Зоя подала ему палку.
– Это я для тебя. Ты же новичок в горах. Будешь отбиваться от горных духов.
– Умница. – Он распахнул ее накидку и обнял. Тело Зои было горячим. Одежда скользкой, белой. – Ты надела то платье? – с изумлением спросил он.
– Конечно. Ты же просил. Я просидела над ним два месяца, а ты даже не смог как следует рассмотреть его.
– Однако… в макси по горам…
– Я подпояшусь… Отвернись…
Они шли по горным тропам около часа. Вернее, она скользила между камней, как белая ящерица, – верхнюю одежду Зоя несла в руках. Он же тяжело топал за ней, спотыкаясь о камни, нащупывая палкой дорогу впереди, так как насмотрелся фильмов об альпинистах и боялся провалиться в расщелину или оступиться и покатиться в туманную пропасть, постепенно превращаясь в мешок, набитый костями и мясом. (Ух! Как же они тогда его будут хоронить? В цинковом гробу? А смотреть через окошко? Довольно мерзкое зрелище. Хоронить его, Красина, надо красиво: в новом финском костюме, немецких разноцветных носках, английских лаковых туфлях: седой, подстриженный, побритый, освеженный французской туалетной водой «Даккар», и все будут шептаться: «Ах, какой молодой, красивый, а умер». – «В горах разбился». – «Чего его туда понесло?» – «На пик восхождение делал». – «Дурак он, что ли? Плохо ему жилось в Москве?» – «Спортсмены, они все чокнутые».)
Размышляя таким образом, Красин действительно споткнулся и чуть не загремел под откос, правда, тот был пологим и зарос густой травой, так что ничего бы не случилось и не пришлось бы лежать в гробу в финском костюме, немецких разноцветных носках, лаковых туфлях, освеженным французской туалетной водой «Даккар».
Он удивился, как испугалась Зоя. Испугалась, но не растерялась. Она шла впереди и сделала лишь одно движение. Неуловимое движение хищного зверя в минуту опасности. Ее холодные цепкие руки скользнули сначала по голове, груди, потом ощупали ноги и руки.
Ярослав Петрович поднялся. Голова слегка кружилась. Видно, он все-таки ударился затылком при падении.
– Жив курилка, – сказал Красин преувеличенна бодрым голосом. – Двинем дальше.
– Ну нет, теперь я тебя понесу на руках. – Она в самом деле попыталась приподнять его от земли, но, конечно, у нее из этого ничего не получилось. Тогда он поднял ее на руки и, прижав к себе, двинулся вверх по тропинке. Палку он зашвырнул в кусты.
– Сумасшедший, – шептала она. – Мы же улетим в пропасть.
– Если вместе – согласен.
Все-таки она нежно, но настойчиво освободилась, и они пошли дальше. Зоя шла впереди, на крутых подъемах протягивала ему руку, однако Красин шутливо притягивал ее к себе, и они некоторое время стояли обнявшись, дыша общим дыханием и слушая далекий шум водопада, редкое осторожное падение шишек, отмерших елочных иголок и странное потрескивание, словно кололи щипцами сахар, – далекие детские воспоминания.
– Что это? – спросил Ярослав Петрович.
– Ледник. Это он так дышит.
– Разве ледник дышит?
– Конечно. Он живой. Как и все вокруг. Вот послушай.
Они замерли. Горы и в самом деле жили. Мягко, но настойчиво их стали обволакивать звуки, которые не имели ничего общего ни с шорохами леса, ни с потрескиванием ледника. Было ли это прикосновение света звезд к камням, или сохранившийся в памяти гор плеск волны Мирового океана, или удары метеоритов, когда Земля еще не имела атмосферы, или до них доносилось сжимание остывающей планеты, еще бывшей обломком звезды.
Во всяком случае это были не здешние звуки, то есть, конечно, они присутствовали тут, вокруг них, но родились они не сейчас, их происхождение не объяснялось сочетанием, из которого обычно создаются звуки: ветра, жары, холода, рождения, смерти растений…
Это были вечные звуки.
«Как хорошо, что я ушел с ней в горы, – подумал Красин. – Хотя бы из-за этого… Ради этих звуков вблизи ледника. Все-таки, наверно, ледник аккумулировал их… Он не мог не аккумулировать. Он единственное здесь живое разумное существо из ТОГО мира; в леднике Земля хранит информацию, которая, возможно, когда-нибудь будет расшифрована… Если она заложена для нас, людей… Я бы никогда не услышал этих звуков, если бы не она, эта удивительная женщина. Одновременно хрупкая и сильная, нежная и грубо-ироничная, мягкая и властная. И очень талантливая». Теперь он по-настоящему понял всю необычность рисунков на кирпичах, которые она присылала ему на день рождения и которые повергали его в такое изумление. Теперь он понял, что подобные узоры и сочетания цветов могли родиться только здесь, в горах, вблизи этого ледника – хранителя памяти Земли.
– Ну, вот мы и пришли, – сказала Зоя, достала расческу, зеркальце и стала приводить себя в порядок при свете звезд и матового свечения залитых туманом расщелин. – Дедушка не любит, когда я прихожу растрепой. Он считает, что красота всегда должна быть ухоженной. Разве я красивая?
– Не кокетничай, – сказал Красин.
– Нет, разве я правда красивая? – Зоя положила черные толстые косы на грудь, начесала на лоб челку и сделала несколько плавных движений, какие делают горянки, прежде чем начать жгучий танец.
Колебания ее рук передавались всему телу, она в упор смотрела на него огромными черными глазами, в которых искорками мелькали и звезды, и ледник, и туманные ущелья; в этот момент она казалась частью всех этих странно перемещавшихся вещей: темных сосен, так стремительно, стройно взбегавших к небу, что они все вместе были похожи на рождественскую свечу; скал, настолько гладких, черных и холодных, что они уничтожали все, что бы к ним ни прикасалось (и свет звезд, и туман, похожий на распущенный в тазу с водой бинт, и идущий издали слабый-преслабый ровный свет, может быть, это был свет находящегося на краю света моря или даже океана).
Хрипло дышащего ледника, словно это дышал страдающий астмой старец, уставший от долгой-долгой жизни, но понимающий, что он обязан жить; и он живет, лишь неровным дыханием, которое старается скрыть от гор и звезд, выдавая, как ему тяжело и как все это надоело.
И густых, испускающих зеленый свет, видный даже ночью, лужаек, похожих на покрытые тиной и осокой озерца в средней русской полосе.
