Текст книги "Баклан Свекольный"
Автор книги: Евгений Орел
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Проходя через ворота на выходе из пересыльного, Федя безошибочно узнал голос пославшего ему вдогонку – «Ну, попадись только мне!» Ответа не последовало: в строю разговаривать не положено.
* * *
...
1988 г.
Случалось и по-другому, с точностью до наоборот.
После института Федю по распределению направили в небольшой городок на Полтавщине. В районном хлебокомбинате он продержался экономистом почти год. Не вынесши провинциальных нравов, правдами-неправдами получил открепление и перебрался домой, в столицу.
В городке Федю прозвали уже не хохлом, а… «кацапиком» и даже, как ни странно – «бандеровцем». Почему? Да потому что он не терпел «суржика» и говорил либо по-русски, либо по-украински. Местные же «балакали» на том пресловутом суррогатном наречии, хотя и считали его украинским языком. В их восприятии Бакланов казался если не инопланетянином, то уж явным чужаком. И если он говорил чисто по-русски, да ещё с московским «аканием», его принимали за «москаля», «кацапа». Стоило же перейти на украинский – ярлык менялся на «западенца» и даже «бандеровца». Последнее Федю обижало в особенности.
* * *
...
1985 г.
Скандальный инцидент случился у Бакланова в пору студенчества, о чём ещё много лет вспоминали в его альма-матер. Случай имел не только национальный, но и политический аспект.
На вечеринке с участием иностранных студентов во время фуршета местный преподаватель случайно задел рукавом пиджака фужер с вином. Посудина опрокинулась на бок.
– Ой! Ай! О, господи! – смутился виновник происшествия.
Пока он извинялся, по скатерти медленно расползалось красное пятно. Сконфуженный профессор кинулся хватать салфетки да вымачивать, чтобы хоть на пол не накапало.
Вокруг сделали вид, будто ничего не случилось, и только двое немецких студентов брезгливо поморщились. В одном из них, похоже, взыграла генетическая память и он другому на ухо:
– Руссишеc швайн. [20]
И хотя на тот момент с окончания войны минуло сорок лет, советским гражданам всех поколений не требовалось изучать немецкий, чтобы знать эту расхожую фразу времён оккупации.
Федор находился ближе всех. Не вдаваясь в уточнения, он с разворота вмазал немцу по роже так, что тот и опрокинулся. Желая удержаться, чтобы не плюхнуться спиной на пол, студент ухватился за край стола. Под руку попало оливье. Шикарное блюдо с традиционным салатом жалостливо чвакнуло об пол, став больше похожим на результат пьяного обжорства, чем на яство.
В генеалогии Бакланова русских корней не наблюдалось, и он это прекрасно знал. Но кому из советских не ведомо, что «руссишес швайн» – это не домашнее животное, а нацистское прозвище для жителей оккупированных земель? Советских земель, а не только русских!
Сдачи не последовало. Второй немец не вступился за товарища и только трусливо орал:
– Вас ист дас? Вас ист лос? [21]
Пострадавший едва не потерял сознание. В кровь разбитый нос, выбитые верхние резцы не оставляли сомнений, что поединок завершён. Федя еле сдерживался, чтобы не броситься на обидчика да не добить его ногами. Но поверженный лежачий соперник – лицо неприкосновенное. «Пускай только встанет, – думал Фёдор, – я эту падлу разделаю, как тушку». Вслух же Бакланов не говорил и даже не кричал – он буйствовал:
– Немчура хренова! Фриц поганый!
– Вас ист дас? – всё ещё визжал второй немец.
– Шо ты васькаешь? – Фёдора, казалось, не остановить. – Я тя щас так васькну!
Он едва не набросился на второго «фрица» с кулаками, но с десяток подоспевших крепких рук удержали Федю от углубления конфликта, к тому же международного. Его уже уводили с места событий, а он всё выкрикивал:
– Фрицы ё…ные! Козлы! Фашистяки! Мало вам хари начистили в сорок пятом! Надо было вырезать к едрене фене всё ваше чёртово отродье!
Дело приобрело политическую окраску и попало на контроль в горком партии. В ход расследования, кроме милиции, подключилось и КГБ с чётким указанием найти виновника скандала. И непременно из советских, дабы не обиделись друзья из ГДР, [22] собратья по соцлагерю. [23]
«Объективность» расследования сводилась к тому, чтобы виноватым сделать именно Бакланова. Якобы тот спьяну затеял потасовку с гражданином иностранной державы. Да не просто потасовку, а реальную драку с тяжёлыми последствиями – сломанная переносица «гитлер-югенда», опоздавшего родиться лет на шестьдесят.
Федю допрашивали в разных кабинетах. Наручники почти не снимали, как с особо опасного преступника. Задавали дурацкие вопросы. Одному следаку, молодому и не очень умному, всё не терпелось понять, что побудило Федю вступиться за русских, если сам он… украинец (?!). Так записали в деле, хотя на вопрос о национальности Бакланов непременно отвечал: «Это никого не касается» или «Это моё сугубо личное дело».
За дерзости его и в карцер бросали, даже грозились вернусь дело в милицию, чтобы подсунуть Федю к уголовникам с малявой [24] про статью об изнасиловании. Ни карцер, ни угрозы не действовали.
Как назло, свидетелей не нашлось. Вблизи места происшествия было несколько человек, но в общем шуме вечеринки никто не слышал слов клятого немца. И ни подтвердить, ни опровергнуть показания сторон некому.
Не помогало и то, что сам немец сознался: да, мол, произнёс оскорбительное слово, но наотрез отказался уточнять, какое именно, чем вызвал страшное негодование Бакланова.
Доходило и до идиотизма. Когда тот же следователь-провокатор вторично спросил…
– Почему, всё-таки, вы ударили немца? Из-за кого? Из-за русских? Вы же украинец!
…у Фёдора сорвало крышу:
– Бл…! Да вы что тут все ваще с ума сдурели?! Ты понимаешь или нет, – в пылу неукротимой ярости Фёдор перешёл на «ты» с офицером КГБ, – что «руссишес швайн» – так в войну обзывали наших отцов и дедов? Может, и твоих, если они воевали по эту сторону! Ты понимаешь или нет, что нацистам было до одного места, русский ты или чукча! Советский – значит, «руссишес швайн»!..
Федя долго продолжал бы вправлять мозги провокатору в погонах, если бы тот не нажал кнопку вызова конвоя, силой утащившего «буйного подследственного» (так о нём выразился этот же следак, рапортуя начальству о ходе расследования).
Дело «о пьяной драке с отягчающими» развалилось за неделю, но из-за скандала Федю чуть из универа не погнали. Нашлись трезвые головы – заступились. И первым на его сторону встал тот самый профессор, что и разлил вино на фуршете и поэтому чувствовавший себя косвенным виновником происшедшего.
Извинения посольства ждать себя не заставили. Студент подлежал отчислению и отправке на родину. Другого развития событий даже не предусматривалось. Не желая отягощать конфликт и опасаясь возможных разборок «не по закону», он первый написал заявление. И санкция – 48 часов на высылку – не потребовалась.
На первых порах идея «незалежной» Украины Фёдору нравилась. По душе пришлось и то, что не надо указывать национальность. Просто – «гражданин Украины». Нет нужды постоянно что-либо кому-то доказывать и писать одну национальность в ущерб другим.
Федя охотно произносил и писал грамотное и к тому же политкорректное «в Украине» вместо имперско-местечкового «на Украине». Логика проста: Украина – не гора, не окраина и не остров, а всё-таки страна, потому не «на», а «в». И что бы в Москве ни говорили заскорузлые филологи-академики, ссылаясь на древнее правило русского языка, реалии меняются, а вместе с ними развивается и язык.
Скрепя сердце Фёдор принял издержки независимости – страна разваливается, и не надо быть экономистом, чтобы это заметить. Прежде сильная советская республика превращается в жалкое подобие колониальной провинции. Мощные заводы переходят с высоких технологий на клепание кастрюль и сковородок. Приватизация вместо раздела народного имущества превратилась в «приХватизацию» национального богатства страны небольшой кучкой прохиндеев. Зарплата мельчает. Цифры бешено растут, скоро все станут миллионерами, да только цены тоже миллионные. Падение нравов…«Да ладно, – думает Фёдор. – Гори оно синим пламенем! Самому надо жить, а не заморачиваться вселенскими бедами».
Глава 10. Лена
...
Вторник, 5 октября 1993 г.
Время – 09:10.
По дороге в институт Федя старается не думать о двух вещах. Первое – он опять опаздывает и очень надеется, что на входе не будет торчать этот пресловутый завхоз, грозящий за опоздание вынести взыскание. Второе – непонятно, почему весь отдел опять на него взъелся. Вчера до конца дня Фёдор так и не попытался пробить завесу отчуждения.
«Да и фиг с ними, – думает Фёдор, – если у них ко мне претензии, пускай сами и высказываются. Чего на рожон-то лезть?».
О настоящем думать не хочется: в прошлом таки было интересней и приятней. Но жизнь-то продолжается! Вчера снова Лена Овчаренко настойчиво говорила о новой публикации. Совместной, конечно. Да вот как ей пояснить, что Фёдору Бакланову неинтересно больше ничего исследовать, ни о чём писать, ничего публиковать? Ему хотелось чего-то такого… такого… А чего и какого – Федя и сам толком не знал.
На память приходит день, когда он впервые увидел Лену.
* * *
...
Май, 1993 г.
Прохладной субботой отдел цен в полном составе и ещё десятка два коллег выбрались на загородный пикник. Заведующий отмечал золотой юбилей или, как он говорил, «полтинник». Празднеством осчастливили один из полудиких участков правого берега Днепра, с травянистым берегом. Вокруг – лесопосадка, и с дровами для костра проблем не ожидалось. Ну а там, конечно, пикник из привезённых закусок, печёная картошка, шашлык и тосты за юбиляра с разбором вех биографии.
Народу захотелось открыть купальный сезон. Тогда-то все и заметили:
– Однако фигурка у тебя, Федя… – прокомментировал кто-то из мужчин.
– М-м-м, очень даже спортивная, м-м-м… – промурлыкала сотрудница средних лет, хоть и молодящаяся.
– Такие плечи, руки крепкие… – ещё одна женщина, чуть постарше, не удержалась от похвал.
Дамы поочерёдно трогали рельефные предплечья, чем приводили Фёдора в смущение. Особенно ему доставляли неловкость комментарии вроде:
– Гляди-ка! Покраснел!
– Федюш, мы и не знали, что ты такой стеснительный.
– Ты глянь! А пресс-то какой… э-э-э… рельефный! – с трудом подобрала слово пожилая сотрудница из другого отдела.
Федя начал понемногу отстраняться от вереницы лапающих верхних конечностей.
– А ты, Федька, мужчина видный! – заметила Валя Зиновчук.
Когда она попыталась хапнуть его за бедро, Фёдор даже отскочил назад.
– Ой-ой-ой-ой-ой! Какие мы нервные, – снова подтрунивает Валечка-стервочка.
Поток комплиментов подытожил Цветин:
– Видать, у тебя там не только общая физподготовка. – Виктор Васильевич делает акцент на «общей».
Кроме бокса, Фёдор иногда ходил в тренажёрный зал, так называемую «качалку». На работе об его спортивных увлечениях никто толком не знал. Если спрашивали, зачем спортивная сумка, Федя отмазывался: «У меня по вечерам ОФП» (общая физическая подготовка).
На фоне многих толстопузых и просто неспортивных коллег он выглядел Аполлоном. Но, странное дело, тщательно скрывал выгодную внешность под свитерами, просторными рубахами, никогда не закатывал рукава, даже летом, чтобы, не дай бог, кто не увидел его роскошные бицепсы. Казалось бы, если обладаешь такой внешностью, зачем шифроваться? Тем более Фёдору, любителю шокировать окружающих. Да покажись ты во всей красе! Очаруй женщин и морально подави мужчин! Почему нет?
Всё просто: Федя выжидал момент. И на пляже он эффектно эпатировал публику. А чего ему ещё надо от жизни? Чтобы о нём говорили.
Рано или поздно всё надоедает. Федя уж начал уставать от смотрин, как вдруг…
Его взгляд будто застыл на одной точке. Губы, только что изображавшие смущённую улыбку, разомкнулись, челюсть медленно пошла вниз. На глаза Фёдору попалась Лена Овчаренко. Сказочное создание, с бронзовым загаром, ещё больше оттеняющим эстетически выверенные изгибы фигуры. Такие прелести не мог упрятать никакой закрытый купальник, коему из природной скромности Лена и отдавала предпочтение. Никаких бикини! Не говоря уж о мини.
Романченко заметил объект внимания Бакланова:
– Что, Федёк, нравится Ленка? Вишь, каких аспиранток воспитываем!
«Это ты, что ли, воспитываешь?» – подумал Фёдор, взглянув на Романченко, рыхлого борова с похотливой гримасой. Вслух же он смущённо произнёс:
– Да я что? Я ничего, – и зардел в тихом восторге, рассматривая каре тёмно-каштановых волос, так гармонично вписавшееся в облик этой неземной красавицы.
«Как же я раньше её не замечал…» – успел подумать Федя, покуда Романченко не излился новой пошлятиной:
– Ой, да ладно тебе! А то я не вижу, как ты её во все глаза поедом ешь. Седлай лошадку, пока не увели в чужое стойло.
Феде разговор не нравился. Не удостоив старшего коллегу даже видимостью ответа, он с разбегу бросился в воду и заплыл за середину пролива. Грёб руками, как вёслами – требовалось поскорее выпустить пар.
«Что? – подумал Фёдор посреди залива. – Выпустить пар? Бррр!»
Он встряхнул головой, отгоняя неуместные мысли о приключениях с Ольгой буквально на днях.
Лена и в самом деле его взволновала, но себя рядом с ней Федя не видел и не мог даже представить. «Да блажь какая-то!» – Думал он, взмахивая «кролем» всё интенсивней и чаще. «Где она, а где – я», – продолжал он рассуждать сам с собой.
Вернувшись из заплыва, Федя влился в общую компанию, всячески уводя глаза, чтобы даже мимолётным взглядом не наткнуться на предмет вожделения, притом безнадёжного, как решил он про себя. Чего не скажешь о самом «предмете»: украдкой, преодолевая робость, Лена время от времени бросала на Фёдора недвусмысленные взгляды.
О том, что аспирантка Лена Овчаренко влюблена в Федю Бакланова, не знал ни один человек. Стеснительная по натуре, не страдавшая от дефицита мужского внимания, Лена отметала всяческие ухаживания. Дамский любимец Ерышев – и тот оказался безуспешен. И не раз. А вот почему и кто так прочно завоевал её сердце – об этом не ведали даже Ленины ближайшие подруги.
Она не выглядит красавицей в классическом смысле: глаза и губы заметно не дотягивают до общепринятых канонов. И всё же её появление в любом обществе, где есть мужчины, вызывает тихое волнение. А то и не очень тихое.
Лену не портит даже непропорционально крупный нос, тонко вписывающийся в образ. При всех отклонениях от стандартов красоты она выглядит симпатичной и привлекательной: небольшая, но изящная грудь, округлые бёдра и осиная талия безотказно действуют на мужское подсознание. Держится Лена с достоинством, неприступно и гордо, хотя и незаносчиво.
Отец её прежде служил начальником какого-то управления при министерстве промышленности. Оттуда и ушёл в большой бизнес. Зачем? Скорее, благодаря чему, а именно – возможностям служебного положения. Мама – актриса, хоть и не очень успешная. Про Лену говорили, что она попала в аспирантуру по блату. И пускай даже так, но никому за неё краснеть не приходилось. Девочка очень одарённая, в три года научилась читать, школу окончила с золотой медалью, институт – с красным дипломом. Не слыла тупой зубрилкой: не заучивала материал, а хорошо всё разбирала и твёрдо усваивала. Но во всяком большом и малом коллективе находятся завистники, и благодаря успехам Лена попала в поле их внимания.
Когда впервые увидела Фёдора, влюбилась с первого взгляда. Поскандалила с научным руководителем, настояв на другой теме диссертации, находящейся, как говорят, на стыке с темой Бакланова. Такой ход позволял свести знакомство с Федей поближе и открыл простор для совместных публикаций. Лена очень хотела заниматься с ним общим делом. Пусть и пишут они о разном, но – вместе. Об истинных причинах изменения темы она никому не говорила.
Только вот с её научным партнёром одна беда: Федя лишь раз согласился на творческое содружество. Не оценил он и того, что статья, написанная вместе с Леной, оказалась единственной – чего-то стоящей. Ещё пара конференций, куда он отправлял так называемые тезисы, но не ездил и докладов не делал.
При невероятном количестве поклонников у Лены есть и постоянный воздыхатель, Саша, друг детства. Росту невысокого, круглолицый и коренастый молодой человек. Занимается бизнесом типа «купи-продай». Время от времени наведывается в институт, надеясь отбить у поклонников охоту «замутить с Ленкой». Ей не нравятся такие визиты. Парень он хороший, считает Лена, только надоедливый. Да ещё припирается вечно некстати, когда у неё работы – хоть вешайся. А главное, не любит она Сашу, хоть он и друг детства. Одно с другим не всегда связано.
* * *
...
Вторник, 5 октября 1993 г.
Время – 10:30.
Если занимаешься наукой, то должен публиковать результаты исследований. Для защиты диссертации – в частности, а может, и в особенности. Дозволяется брать кого-нибудь в соавторы, не обязательно из своего же института. Включаешь кого-то ты, а он потом включает тебя. То есть в одиночку было бы по одной работе, а так – по две.
Лена публиковалась достаточно, и её мало интересовали коллективные статьи. Ей просто хотелось быть рядом с Федюшей, как она звала возлюбленного, правда, только наедине с собой. Лене нравилось и работать с ним, и публиковаться вместе. Да она радовалась даже от того, что их фамилии как соавторов стояли рядом, и чуть не плясала от счастья, когда в журнале вышла их совместная работа. Первая и пока единственная.
Федя больше не хочет печататься вообще, а не то что именно с Леной. У него набирается необходимый минимум: парочка статей, методические рекомендации, а ещё концепция. С последней, правда, назревает недоразумение, только Федя об этом пока ни сном, ни духом не ведает.
В кабинете Фёдор надолго не задерживается. Вынести этот гадючник – на такое не хватит самых железных нервов. Полчаса игры в активность – и он покидает недобрую компанию под предлогом, будто его просили зайти к Марселю.
Дав знать сотрудникам, где его якобы искать, если что, Фёдор выходит из института и совершает несколько пеших кругов по парку. Думать о чём-либо в облом. Радуется, когда из кустов выбегает Альберт, спасённый им от погибели в промозглый осенний дождь, а теперь такой благодарный, всегда к нему ласкающийся. Фёдор его гладит, как обычно теребит шёрстку за ушами, разговаривает с ним. Альберт будто понимает, что у его спасителя неприятности, сочувственно скулит и трётся мордочкой об его колени.
На подходе к институту снова встреча с Леной. Она будто ждёт именно Фёдора. Завидев, направляется к нему, что с некоторых пор его мало удивляет.
Лена без обиняков сознаётся:
– А я тебя жду. В отделе сказали, что ты вышел к заму, а в приёмной, что тебя там не было, а куда… Вот я и подумала: наверное, Федя пошёл прогуляться.
И, не давая слово вставить…
– Слушай, а почему они такие злые?
– Да ну их! Уроды! – сцепив зубы, Фёдор отворачивается.
Лена обхватывает его за плечи, поворачивает к себе лицом, пристально глядя поверх очков ему в упор, и притворно-угрожающе спрашивает, как завучка шкодливого ученика:
– Ты опять чего-то натворил?
– Шо такое? Ничо я не делал. – По школярской привычке Фёдор звучит обиженно-ворчливо, будто ему и в самом деле предстала во плоти ненавистная завуч, прозванная Коброй. Пересказывать инцидент ему не хочется.
– И вообще, у меня всё нормально, – твердит Федя, дабы тему закрыть.
– Но я же вижу, что ничего не нормально.
– Слушай, Лен, а чё ты меня искала? Шо ты хотела? – переводит он разговор в иное русло.
– Я хотела предложить вот что. – Лена не возражает перемене темы, хоть её и смущает столь резкий переход, а в простецком «шо ты хотела?» она улавливает нотки раздражения. – Я вот что хочу сказать. Давай зайдём к нам в кабинет. Сейчас там никого, все на аттестации. Там же всё и обговорим.
– Хорошо, – легко соглашается Фёдор, понимая, что прямолинейностью привёл Лену в замешательство.
Кабинет отдела агропромышленной интеграции – на первом этаже. По пути Фёдор предупреждает:
– Лена, если это про статью, то я не хочу. У меня хватает публикаций.
– Так это для защиты, – на ходу возражает Лена, – ты понимаешь…
Фёдору не хочется понимать, и он резко разворачивается на каблуках с готовностью уйти. Лена перехватывает его за рукава пиджака. Фёдор пытается высвободиться, хотя и не прилагает больших усилий. Он ловит себя на мысли, что ему всё же интересно, чем Лена хочет его удивить, что даже предлагает зайти в пустой кабинет.
– Да погоди ты! – Лена крепко держит Фёдора за рукава, хотя тот больше и не думает вырываться.
– Да что погоди? – спрашивает Фёдор, скорее, для проформы, чем для выяснения причины.
– Послушай меня, – Лена умоляюще смотрит ему в глаза.
Федино сердце дрогнуло. Он привык считать Лену не только умной, но и сильной женщиной. А тут – на лице мольба, глаза блестят, губы сжаты, чтобы скрыть накипевшую дрожь.
– Ну защитишься, – продолжает Лена, – ну получишь корочку. Так ведь на диссертации жизнь не заканчивается. Учёная степень – это лишь первый шаг.
– Лен, перестань! Я этих фраз высокопарных знаешь сколько наслушался? Во! – раздражённо перебивает Фёдор, проводя по горлу ребром ладони.
В безобидных препирательствах они входят в кабинет. Для Феди остаётся незаметным, что Лена запирает входную дверь на ключ. Он всё больше негодует, раздражаясь едва ли не с каждым словом:
– Задрали они все! Шаповал и Маслаченко неслабо достают, грозятся: «сократим!», «сократим!», если не защищусь, – перекривляет он прямое начальство. – Весь отдел подзуживает. Даже Валька, дура эта прибацанная – тоже тявкает!
– Да пойми ты! Защитишься – и никто тебя доставать не будет!
– Ага, не будет! Ты вон тоже – чего развыступалась? «Жизнь не заканчивается», «первый шаг». – Фёдор так увлекается, что, кривляясь, передразнивает Лену.
– Чего ты-то от меня хочешь? – он едва не кричит. – Тебе мало публикаций? Чего тебе от меня надо? Какой из меня учёный? Я тебе так нужен в соавторы, как собаке свиное рыло!
Лена с грустью смотрит на Фёдора, выслушивая его тирады. Наконец, когда тот иссяк и, тяжело дыша, молча на неё уставился, Лена пользуется паузой:
– Спасибо, дорогой.
– За что спасибо? – равнодушно спрашивает Фёдор.
– За то, что сравнил меня с собакой, а не со свиньёй, – иронизирует Лена.
– Да ну, Лен, ты шо, я ж… – смущается он.
– Ничего, всё нормально, – вкрадчивым голосом Лена гасит ситуацию, настраиваясь на главное.
– А теперь, Феденька, – её голос приобретает более жёсткие обертоны, – послушай меня. Вчера я получила письмо из Мюнхена. Там весной будет конференция. Мы с тобой должны на неё попасть. Это же Европа…
– Да какой ещё Мюнхен, Леночка! Опомнись! Ты-то, может, и попадёшь.
– Я хочу, чтобы и ты поехал. А разве тебе этого не хочется?
– Лена-а-а! Разуй глаза-а-а! Где я – а где Мюнхен! Да наши все удавятся, но меня туда не пошлют! Тебя – да. Ты, может, и поедешь.
– И ты поедешь. Почему ты не веришь в себя?
– С чего ты взяла, что я там кому-то надо?
– Так и я там никому не надо, – не сдаётся Лена, – если не будешь себя продвигать, никто тебя и не заметит.
– Я всё равно не понимаю, чего ты от меня хочешь?
Лена терпеливо пытается пробить железобетонное упрямство Фёдора:
– Я хочу, чтобы мы вместе отослали тезисы. Пока их там примут, подготовим доклад и вместе поедем, как соавторы. Теперь понятно?
– Почему именно я? – недоумевает Фёдор, – почему не Ерышев?
– Да куда ему до тебя! – Лена не очень верит своим же словам, но старается говорить убедительно.
– Он доктор наук! Молодой! – не устаёт Федя хвалить Ерышева, хотя и терпеть его не может, но уже не знает, как отделаться от такого… «научного домогательства».
– Не нужен мне никакой Ерышев, – грустно произносит Лена.
– Он умный, настоящий учёный. А я – никто! Понимаешь, Лен? Я – никто. И зовут меня – никак.
Нижняя губа дрожит, глаза увлажняются… голос даёт слабину:
– Федька, ты классный! Но почему ты такой дурной? Неужели ты не понимаешь… что я люблю тебя? Таким, какой ты есть… Понимаешь ты?!
Лена даёт волю слезам, ухватившись за оба его плеча и прислонив голову к груди Фёдора. Тихий плач постепенно перерастает в рыдания, меж которыми Лена приговаривает:
– Глупышка ты мой… Лапушка… Я так люблю тебя…
Ничто человеческое Бакланову не чуждо. Романы случались и не только кратковременные. Но никто прежде не признавался ему в любви, да ещё так надрывно. («Карина не в счёт», – решает про себя Фёдор.) Он даже не знает, что говорить, только держит её в объятиях, робко так, словно боится разрушить это хрупкое создание, так искренне открывшееся ему в тайных чувствах.
Когда Лена успокаивается, Бакланов, от смущения пряча глаза, с трудом из себя выдавливает:
– Леночка, я не знаю, что тебе ответить. Я тебе благодарен за прямоту, за чувства. Но пойми, я не достоин тебя. Я – ничтожество. Моё присутствие рядом с тобой может тебе только навредить. Ты же знаешь, скажи, кто твой друг…
Лена не соглашается. Пережив стыд и неловкость, открывает ключом дверь…
Уже в коридоре, закрыв кабинет, она грустно изрекает:
– Знаешь, я в каком-то романе встретила фразу: «Мы друг без друга остаёмся в одиночестве».
Фёдора передёргивает…
– Не обращай внимания. Это так…
«Это как?» – думает Фёдор, но за Леной не следует.
* * *
...
Вторник, 5 октября 1993 г.
Время – 13:45.
После встречи с Леной Саша принимает решение: «Надо наказать этого пижона, раз Ленка за ним ухлёстывает».
Саша – типа бизнес-партнёр Жоры. Вернее, Жора крышует Сашин бизнес, и очень надёжно. Берёт с него по-божески, но стабильно боронит его от других «крышевателей» и даже от ментов и налоговой. Между ними возникли не то чтобы дружеские, но добрые партнёрские отношения. Вот Саша и обращается к Жоре, что надо бы наказать одного хлыща.
Так и говорит ему по телефону:
– Жора, тут такая ситуация… Тебе с этим справиться легче. А мне… Будет слишком явно, что… ну, что это моя работа.
– Шо такое, Саня? Проблемы?
– Да есть малёхо. С Ленкой чувак один…
– Чё, пристаёт?
– Да нет. Я так мыслю, что это она по нему кипятком писает. А я получаюсь в пролёте. Понимаешь?
– Ну да. И шо за крендель?
– В институте у неё, Федькой зовут.
– В институте?… Федькой?… – Жоре вспоминается, что рассказывала тёща о квартиранте. Да только полно в городе институтов и Федек. Не обязательно же тот самый.
– Ну да, в институте, – Саша не понимает, что так заставило Жору призадуматься.
– Ладно, я пришлю конкретных пацанов. Отметелят его так, что мало не покажется.
– Добро. Давай завтра вечером, когда он с работы выйдет.
– Не, завтра стрелка там… давай к концу недели.
– Добро. Хай так и будет. Жор, я на тебя надеюсь.
– А что он из себя представляет, чтобы пацаны не спутали?
– А его не спутаешь. Высокий, патлатый, на здоровенных каблуках. И всегда ходит в длинном плаще, чёрном таком. И, главное, в джинсах с этой, как её… с бахромой. Я спросил Ленку, что за прикид у чувака. Так она говорит, он всегда так ходит.
– Ясно, – Жора понимает, что не ошибся. Пацаны ему докладывали, будто Карина частенько заглядывает на оболонскую квартиру, вроде как проверить, всё ли в порядке. Опять-таки, тёща говорила, будто квартиранта зовут Федя и что работает он в институте. Да-да, именно в том районе. И тоже говорила, что мужик одевается как-то странно. Всё понятно. Не надо быть Мегре, чтобы «сложить два и два».
«Значит, квартирант Федя и Ленкин хахаль – один и тот же кадр», – так думает Жора, но ни слова Саше не говорит.
Глава 11. Ольга и Фёдор
...
Апрель 1993 г.
Полгода назад в приёмной директора появилась новая референт-секретарь Ольга Выдрина. Яркая брюнетка, с броской красотой и едва ли не идеальной фигурой, сразу же вызвала живой интерес мужской половины и болезненную зависть женской. Кто-то из обиженных природой злопыхателей приклеил ей прозвище – Выдра. Ольге о том было известно, хотя никто к ней так не обращался, только за глаза. Да ей и не впервой: терпеть это прозвище Ольгу научила ещё школа.
Говорили, будто она ухаживает за беспомощным молодым человеком. Подробностей никто не знал, да и мало кто допытывался. Времена тяжёлые, и у каждого своих проблем – вагон и маленькая тележка.
Через неделю Фёдор записался на приём к Савруку, но не столько по делу (не так уж его интересовали дела), сколько «для поторчать» в приёмной да потрепаться с Ольгой. Какие-то задатки мужской порядочности у Феди присутствовали. Он не собирался флиртовать с секретаршей главным образом потому, что так поступали все, да и нехорошо вмешиваться в её отношения с молодым человеком, прикованным к постели. Но почему бы просто не разузнать о понравившейся женщине?
Бакланов явился почти за час до назначенного времени. По счастью, в тот день никто, кроме него, на приём не записался. Сидя у стены на одном из обветшалых стульев, отведённых для посетителей, Федя для затравки поинтересовался, откуда Ольга перешла в институт. Спросил почти равнодушно, без «подъездов» и заигрываний, давно ставших для неё до боли привычными.
Слово за слово – беседа пошла самотёком. Ольгу подкупила корректность Бакланова. Приятный тембр голоса и добрая улыбка не предвещали ничего, кроме лёгкой беседы ни о чём. Она даже не заметила перехода на «ты».
С умным видом Фёдор изложил якобы им разработанные «принципы экономических отношений», как он это назвал, да и прочей ереси намолол с три короба. Ольга мало что понимала в его учёных словах, но делала вид, будто ей дико интересно.
Снабдив монолог заготовленными и ранее проверенными шутками, Фёдор подвёл рассказ к завершению в надежде хоть что-нибудь услышать от Ольги, об её прошлом и настоящем. Уговоры на взаимную откровенность не понадобились: как же она могла оставить без внимания искренность молодого человека, не проявившего к ней даже малейших домогательств? Чего не скажешь о других сотрудниках, так и норовивших подкатить к ней под тем или иным предлогом.
Фёдор узнал, что в студенческие годы Ольга встречалась с боксёром, однажды решившимся ради их будущей семьи на участие в боях без правил.
– Я так уговаривала Димку не делать этого, – в её голосе звучали слёзы, – да разве он послушается? Упрямый, как слон, прости господи, вот и доупрямился. А говорил – Канары, Канары, – едва не плача, Ольга передразнила возлюбленного.
Фёдор задумался: «Димка? Боксёр?» – что-то знакомое крутилось, вертелось… Только никак не мог припомнить, где именно пересёкся – и пересекался ли? – с боксёром по имени Дмитрий. Но сверлилось же что-то в мозгах и зависало на кончике языка! Не просто же так!
Успокоившись и вытерев нависшие слёзы, Ольга рассказывала, как пыталась Диму поставить на ноги. Ничего не помогало, и уже несколько лет она присматривает за ним, лежачим. Теперь она для Димы и руки, и ноги, и мать, и сиделка, ну и по-прежнему любимая и любящая женщина.
