Текст книги "Баклан Свекольный"
Автор книги: Евгений Орел
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Я сам этих чисел не помню, столько лет прошло. Да и не уверен, что мы их в школе учили. Но, мне кажется, Фёдор прав.
– Да кто прав, Нехэмыч? Шо вы городите? – раздражённо, чуть не криком, отзывается доктор Цветин, по хамству мало уступающий кандидату наук Романченко.
– Виктор Васильевич, вы будьте так добры, выбирайте выражения, – не повышая тон, в меру ядовито пресекает Кацман, – и я вам не Нехэмыч, а Леонид Нехемьевич. И когда вы ещё игрались погремушками, я получил первое авторское свидетельство.
– Извините, – осекается Цветин, и далее – в прежнем духе. – Он же сам выдумал на ходу какие-то иероглифы и понтуется! (Новоиспечённый доктор наук не чурался молодёжной лексики.) Ведь ты же выдумал, Бакланов? Скажи честно! Выдумал?
Багровея в лице, Виктор Васильевич всё больше наседает на психику Фёдора. Стена равнодушия последнего выводит его из терпения. В ярости Цветин даже ломает авторучку, чему сам же удивляется:
– Тю!
Бакланов упорно игнорирует хамский наезд старшего коллеги, преспокойно выжидая, когда же тот достигнет предела собственного бескультурья. Куда там! Не дождаться! Останавливает Цветина только появление Маслаченко, потребовавшего:
– А ну, Федя, за мной!
Ну, скажем, подскакивать и бежать по любой команде – вовсе не в духе Бакланова, хотя и не подчиниться – значит накликать новые неприятности. В поисках наилучшей реакции на требование шефа Фёдор паясничает и, вставая смирно, прилагает к виску левую(!) руку, будто честь отдаёт:
– Есть, товарищ начальник!
Выйдя из-за стола и захватив огромный блокнот, строевым шагом направляется к выходу.
Маслаченко открывает дверь, останавливаясь в её створе и не реагируя на кривляния подчинённого.
«Видать, не до того, – думает Фёдор, – даже замечания не сделал. Чего у них там стряслось, если сам Бакланов понадобился?» – иронизирует он дальше, мысля о себе в третьем лице.
«Неужели про числа?» – осеняет его догадка.
На ум приходит и другая версия: Бакланов прекрасно владеет английским. Именно на этом языке проводится подавляющее большинство международных конференций, переговоров, по крайней мере, представителями тех стран, чьи языки не относятся к широко изучаемым.
Ну, с английским история отдельная. Ещё в школе Федя поставил цель выучить на память словарь Мюллера. И почти весь-то и выучил, чем приводил в восторг посвящённых: там-таки слов – тыщ семьдесят или больше. И до лампочки, что остальные предметы запустил. Зато с каким злорадством ставил в неловкое положение школьных «англичанок» и университетских преподов! Не любили они Федю и старались под любым предлогом сплавить его то на хозчасть, то на культурные мероприятия, лишь бы не торчал на занятиях да не выделывался. А нынче по части словарного запаса равных ему не находилось не то что в институте, но и чуть ли не в городе.
Только сейчас, наверное, даже английский отошёл на второй план. Сегодня в переговорах участвуют датчане. Для Феди это ключевое слово.
Со студенческих лет, вновь-таки, желая выделиться, Фёдор, кроме английского, учил датский. Самостоятельно учил, вопреки насмешкам однокурсников. Овладел им довольно сносно, хотя применения не находил. До сего дня. И тут, надо же, датчане! Живые носители языка Андерсена! Это же такой шанс! Может, раз в жизни! Надо выдавить из ситуации по максимуму, думает Фёдор на пути к директорскому кабинету.
Маслаченко спешно семенит. Со стороны это выглядит потешно – при его низком росте и нескладно коротких ногах. Следом за ним королевской походкой вышагивает Фёдор Михайлович Бакланов, аж целый младший научный сотрудник, где-то в неясном будущем кандидат экономических наук. Спина прямая, нос над ватерлинией, глаза насмешливо прищурены, губы тронуты мерзенькой улыбкой, на вид – победитель-триумфатор.
Приёмная. За столом секретарша Ольга Выдрина, та самая, что за глаза прозвана Выдрой.
Маслаченко на ходу:
– Это со мной.
И, не поворачиваясь, правой рукой, сложенной в кулак с торчащим большим пальцем, указывает на Фёдора.
Через распахнутую дверь Маслаченко оповещает присутствующих:
– Привёл!
И Фёдору:
– Давай, заходи!
Торопиться некуда, считает самоуверенный Бакланов и вразвалочку подходит к Ольгиному столу. Глаза оценивающе пробегают по новинкам Ольгиного гардероба:
– Неплохо выглядишь. Особенно после вчерашнего. Хе-хе-хе-хе-хе! Да и «прикид» ничего, – имея в виду её модную жакетку, – что, вчера заработала? Не сдвигая ног? Хе-ге-ге-ге-ге!
Оскорблённая и опешившая от невероятного хамства, Ольга не находит слов, чтобы осадить зарвавшегося негодяя.
Гардероб её в самом деле обновился. Под расстёгнутой синей жакеткой красуется жёлтый свитер типа «гольф», рельефно оттеняющий достоинства фигуры, предмета зависти женской половины института и тайного (но и не только) поклонения мужской.
Из канцелярского прибора на краю стола Фёдор вылавливает сувенирную ручку. Его внимание захватывает симпатичная инкрустация. Щёлкнув кнопкой, делает вид, будто ему надо что-то записать в блокнот. Как бы между делом, не глядя на Ольгу, замечает:
– Вообще-то я не с ним, а сам по себе. Мне тут хотелось довести шефу пожелания коллектива.
Дверь кабинета приоткрывается, и через её створ голова Маслаченко гневно исторгает:
– Ну где ты там? Тебя все ждут!
Ольга, так и не привыкшая к хамству Бакланова, с интересом наблюдает сцену, грозящую закончиться скандалом. Даже открывает рот с готовностью вмешаться. Положив сувенир на место, Федя жестом – открытой ладонью – упреждает всё, что Выдра готова изречь ему во вред:
– Ладно, мне пора. Потом договоримся. Ты сегодня вечером свободна?
Не дожидаясь ответа, Федя всё же торопится войти. В конце концов, когда дразнишь гусей, надо знать меру.
В кабинете стол для переговоров расположен ближе к окнам. Со стены, над директорским креслом, с портрета на публику взирает Президент страны. Полочки книжных шкафов изобилуют справочниками, журналами. Один из углов комнаты украшен флагом Украины, на деревянной подставке. А куда денешься! Институт живёт в основном на подачки державы, а значит, флаг – непременный атрибут кабинета директора.
Никто не предлагает Фёдору влиться в украинскую группу, да и просто сесть. Торчать каланчой посреди комнаты совсем неинтересно, и Бакланов глазами находит свободный стул у стены. Едва намеревается его занять, как Маслаченко ладонью вытянутой руки сигналит, мол, стой и жди указаний. Заметив, что Бакланов усаживается, замзав, так и держа руку на весу, гневно таращится на Фёдора. По беззвучной гримасе Маслаченко может показаться, будто ему в рот попало что-то кислое.
За столом по одну сторону – украинские эксперты, человек десять-двенадцать: академики почтенного возраста, профессора, научные сотрудники. Почти все – мужчины. Прекрасный пол представлен одной сотрудницей, более чем средних лет, недавно перешедшей в институт из аграрного колледжа. Внешне – типичный «синий чулок». Фёдор видит её впервые.
В когорту помпезных мафусаилов явно не вписывается кудрявый брюнет Ерышев, тридцати двух лет, самый молодой в стране доктор наук. Сидит смирненько, задавленный старшими авторитетами от науки. Говорит лишь когда его спрашивают, больше слушает, вникает – в общем, ведёт себя, как подобает молодому учёному, будь он хоть трижды доктор.
По другую сторону стола – гости, двое мужчин и две женщины. Самый «старый» – руководитель группы, доктор Ийес Педерсен, лет под сорок. Длинная густая борода придаёт ему сходство с Кристианом Третьим. [5]
Маслаченко с Баклановым заходят, когда Педерсен рассказывет о грантах на стажировку для стран с «переходной экономикой». Фёдор заслушивается. Поехать-то ему хотелось, но как?
Директор, Пётр Тимофеевич Саврук, худощавый пожилой академик, вопреки этикету, занял кресло во главе стола, а не с украинской стороны. Савруку невдомёк, что место его – среди коллег, напротив гостей. Несмотря на должность, в этих переговорах он участник, а не модератор.
Руководитель института – парень простой, из глубинки, хоть и с «верхним» образованием и двумя учёными степенями. К тому же молодая страна Украина лишь недавно вышла на международную арену, и дипломатического опыта взять особо неоткуда, а читать книжки по этикету – некогда. Вот и «маемо тэ, що маемо», как говаривал тогдашний Премьер и будущий Президент.
Следующим слово берёт завотделом цен, профессор Шаповал, Федин прямой начальник. Самоуверенный, высоколобый, но неумный.
Шаповал выдаёт приевшийся набор клише о трудностях переходной экономики, о развале производства, росте цен. Виток за витком страну трясёт гиперинфляция, – говорит он. – Урожаи падают, надоями тоже не похвалишься. Сёла пустеют. Но задание правительства получено: дать цифры по аграрному разделу госбюджета.
Иноземцы дружно кивают, мол, нам понятны ваши проблемы. Смуглый доктор Янсон, внешне напоминающий Рууда Гуллита, [6] особенно косичками, время от времени вставляет комментарии. Теперь уже кивает украинская сторона: мол, и мы понимаем, что вы знаете лучше нас, как надо, как должно быть, «но нельзя ли поконкретней?»
Переговоры ведутся на украинском и, конечно же, на международном английском. Да и не мудрено: ведь найти знатока датского в срочном порядке даже в Киеве не так-то просто. Переводит молоденькая Вика Медведева из отдела внешних связей. Её ценность как сотрудницы сводится к высокой должности отца в министерстве, что позволяет решать многие вопросы из числа нерешаемых.
Английский у Вики так себе, несмотря на диплом факультета международной экономики. Но уж как-нибудь толмачит – и на том спасибо. Переводить, может, поручили бы и Феде и сделал бы он это отменно, так опоздал ведь. А менять Вику в ходе переговоров нехорошо: вдруг папа дознается, что дочка оконфузилась. Неудобно, однако.
Постепенно стороны возвращаются к теме государственного бюджета Украины. Когда дело доходит до тех самых астрономических чисел, Маслаченко подаёт знак Бакланову. Фёдора дважды просить не надо. Он вальяжно дефилирует к переговорщикам и, демонстративно игнорируя коллег, обращается к гостям, да притом на датском(!):
– Godmorgen, kolleger! Hvordan har du det?(Доброе утро, коллеги! Как дела?)
Иноземцы в шоке. Датский-то у Феди приличный! Они даже обрадовались появлению долговязого красавца, знающего их родной язык. Наперебой сыплются ответы:
– Godmorgen, Sir!(Доброе утро, сир!)
– God, tak.(Хорошо, спасибо.)
– Vi er glade for at se dig(Рады вас видеть.)
И прочее.
От «сира» приятно в особенности. За два года независимости от «товарищей» отучиться успели, а к «господам» и «панам» ещё не привыкли.
Федя бегло называет цифры импорта и экспорта между двумя странами. Особенно обращает внимание на возможности развития датско-украинских торговых отношений.
Ещё в пятницу он прослышал о приезде учёных из страны сказок, вот и полистал нужные материалы. Он жаждал попасть на переговоры, хотя и не особо надеялся, что его туда пустят. Где уж там! Кто он им такой? Но на всякий случай подготовиться надо. Ведь гримасы Фортуны порой застают врасплох, а потом хоть локти кусай, хоть молоти себя пятками под зад – поезд ушёл.
Украинские коллеги недовольно зыркают на Фёдора. Тот как раз переходит к заготовке о кризисе в Европе, когда Шаповал теряет остатки терпения:
– Бакланов, харoш тебе любезничать! Шо ты там знаешь? Рассказывай! – голос выдаёт раздражение: ведь приходится восполнять пробелы в знаниях, обращаясь к мелюзге в лице младшего научного сотрудника.
– В каком смысле? – Фёдор уточняет вопрос, хоть и наверняка знает, что от него требуется.
– Ну, вот это… что там идёт после триллионов? – завотделом злится, догадываясь, что Фёдор тупо косит под непонятку.
– Ах, э-это? – опять же притворно удивляется Фёдор. – Ну, дальше следует тысяча триллионов, называется это – квадриллион, а тысяча квадриллионов – квинтиллион, – Фёдор, хоть и говорит по-украински, но глазами больше апеллирует к иностранным гостям. Никто из них тоже не знает этих заоблачных величин, и они вторично кряду поддаются восторгу от молодого… хе-хе… учёного, каким тот кажется.
– Хорошо, допустим, – перебивает завотделом, – а источник?
– Что – источник? – Фёдору и в самом деле вопрос не понятен.
– Ну, в смысле, откуда ты взял эти… как их… «квантильоны», – зав не запомнил с первого раза.
– А-а-а-а, исто-о-очник, – Федя цветёт лукавой улыбкой. – Откуда взял… Отсюда взял! – Тычет в лоб указательным пальцем левой руки (в правой – прижатый к боку блокнот).
– Тут и не такое хранится, – добавляет он с достоинством на грани высокомерия.
– Ладно, не валяй дурака! – Шаповал краснеет от гнева. – Я серьёзно спрашиваю, из какого источника эта информация?
– Ну-у, если серьёзно, – Фёдор изображает скуку, с прицмоком поглядывая на часы, будто время его нещадно поджимает, – если серьёзно, то пожалуйста: учебник арифметики для четвёртого класса.
Коллеги в шоке, гости в недоумении, а Вика сомневается, надо ли толмачить этот неуместный диалог.
– Слушай, Бакланов, ты уж, будь добр, не борзей, – в раздражении зав не замечает перехода на полублатной жаргон, едва сдерживаясь, чтобы не наорать на самоуверенного пижона.
Датчане ощущают неловкость, как подлинные интеллигенты, ставшие свидетелями неприглядной сцены. Даже без перевода они понимают, что молодой сотрудник подтрунивает над начальником, а последнему это не нравится.
Украинцы разражаются беспорядочным ропотом:
– Нет, ну что он себе позволяет?
– Наглец!
– Ни стыда, ни совести!
– Тоже ещё, клоун выискался!
Федя за словом в карман не лезет:
– Каков цирк, таковы и клоуны!
Сквозь нарастающий галдёж зычным баритоном пробивается зам директора по науке Виталий Титович Марсель-Краковяк:
– Молодой человек, а на что это вы намекаете?
– Да вроде ни на что не намекаю, – Фёдор сохраняет спокойствие, – напротив, прямым текстом называю лопату лопатой.
– Какую ещё лопату? – не понимает Марсель-Краковяк.
Снисходительно улыбаясь, Федя переходит на академический язык:
– Английская идиома «ту колл э спэйд э спэйд» [7] означает то же, что «называть вещи своими именами».
Гости оживляются: «Как! Он и английский знает!»
У зама по науке срывает крышу:
– Ну, так и говорил бы по-человечески, чтоб было понятно! – за окриком он не замечает перехода на «ты».
До сих пор молчавший директор примирительно резюмирует:
– Ладно, Федя, вздул ты этих профессоров и академиков. Надо же! Молодец! Квадрильоны – это лихо, конечно.
Саврук смеётся, продолжая:
– Спасибо, Федя, мы уж арифметику-то и подзабыли.
Профессура тупит взоры, когда директор подпускает сарказма, хоть и непонятно, против кого направленного: то ли Фёдора, то ли «высшего учёного состава»
– Давно ведь было дело, – голос директора становится строже, – и с лопатой хорошо получилось. Поняли, профессора?
Саврук окидывает коллег назидательным взглядом, наращивая силу голоса:
– Учите английский! Я же курсы организовал при институте! Кучу денег угрохал! Для вас же, бесплатно!
Осёкшись, директор возвращается к Бакланову. Его тон понижается до вежливого:
– Только сейчас, Федя, у нас тут серьёзная встреча, и я прошу тебя…
– Понял, Пётр Тимофеевич. Ухожу.
Он желает гостям успешных переговоров (succesfuld disussion), те дарят ему несколько сувениров – брелоки, значки, прочее – и Бакланов, не удостоив вниманием брошенную вслед реплику Шаповала «я с тобой ещё разберусь» – покидает кабинет.
В приёмной Федя подмигивает Ольге:
– Ну что, как сегодняшний вечерочек? Ась? Может, оттянемся? Я тут в Конче хату снял. – выдумывает Фёдор, намекая на элитный посёлок Конче-Заспа, что южнее столицы. – Можно целый месяц не вылазить. Хавла и пойла – хоть подтирайся. Там ещё видак и куча офигенных фильмов.
Пока он мелет этот вздор, Ольга молчит, лицо наливается багровым цветом, губы дрожат. Она не может простить Фёдору вчерашнюю групповуху [8] с его подачи. Ей стоит огромных усилий держать нервы в узде.
– Так поехали, а? – настаивает Фёдор. – Или тебя твой боксёр не отпустит? Ха-га-га-га-га! – он даже не смеётся, а тупо ржёт.
Ольга терпит его издевательства до «твой боксёр не отпустит», после чего разражается криком: «Пошёл во-о-он!!!» – и, закрыв лицо руками, впадает в конвульсивные рыдания.
– Да хорош тебе! – Фёдор не проникается состраданием. – Лучше скажи, куда вчера делась? Ты с кем ушла? И вообще, кто они такие?
– Тебе лучше знать! – сквозь слёзы истерично вопит Ольга. – Сам их привёл, уродов этих! И меня подставил! Скотина!
– Я не помню, откуда они взялись! – На этот раз Фёдор не врёт. – И сколько их было… Слушай, а ты ушла с двумя или с тремя?
Рыдающая Ольга не отвечает. Бакланов продолжает глумиться:
– Так мы в Кончу поедем или хочешь, как вчера? Хе-хе-хе. Только Жердинскому не говори. Скажи ему, что у тебя совещание. Ха-га-га-га-га!.. – снова ржёт. – Групповое! Ха-га-га-га-га! – давится от хохота.
Из кабинета вылетает Ерышев. Все зовут его Толиком, хоть он и доктор наук. Смазливый хлыщ, в глазах прекрасной половины института – рыцарь, мечта любой женщины. Всегда корректный, обходительный и по-настоящему умный, без понтов и зазнайства… хоть и скользкий тип, как о нём поговаривают.
Бакланов завидует популярности Ерышева, его остроумию. А главное, Фёдору надо жутко напрягаться, чтобы попасть в этот пресловутый «центр внимания». Толик же там будто живёт. Стоит ему появиться в любой компании, всё внимание только ему, родимому.
Федю страшно давит жаба: «Как же это? Кто он, а кто я! Почему?» Сколько Фёдор ни пытается завладеть умами, никак не возьмёт в толк, что ума-то самому как раз и не хватает. Прибегал он и к грубым выходкам, скабрезностям, особенно в отношении женщин, за что тот же Ерышев частенько ставил его на место. Без кулаков, словами, а Фёдор стой себе да «обтекай». Уж лучше драка, думал он. Там бы Федя оказался на высоте. Первым же никогда не нападал, а словами отбиться – не хватало утончённости, юмора.
О том, что Ерышев ухлёстывает за Выдрой, не знает, пожалуй, только слепой. Ольга не может дать Анатолию надежду на взаимность. На её плечах – ответственность за друга и любимого, попавшего под каток обстоятельств.
Отношения с Баклановым Ольга скрывает, как только может. Влипла по-дурацки, а избавиться – никак.
Глава 7. Ольга и Дмитрий
С горькой тоской Ольга вспоминает недолгие, но счастливые времена с Димкой, тем самым боксёром, над которым давеча Бакланов так жестоко глумился.
...
1984–1987 гг.
В конце второго курса юрфака Оля встретила рослого и смазливого юношу. Дмитрий учился в физкультурном на тренера по единоборствам. Родители его погибли в автокатастрофе. Бабушек и дедушек господь давно прибрал, а сестёр и братьев дать не соизволил. Вот и остался Дима один-одинёшенек.
Познакомились тривиально до пошлости. На улице Дима спросил у случайной прохожей:
– Девушка, извините, который час? А то мои врут.
Оля ответила. Дима подвёл стрелки, пробурчав:
– Из-за них я сегодня опоздал на встречу.
– То есть часы наврали вам, а вы обманули ту, которой назначили свидание?
Он смутился:
– Ну… да… на то свидание я опоздал.
– А на какое успели? – Ольгин карий взгляд стрельнул молнией, губы тронула соблазнительная улыбка.
– На то, которое пока не состоялось, – ещё больше смутившись, ответил Дмитрий.
Оба неловко промычали что-то среднее между «кгм» и «ахм». С того всё и началось.
Встречались. Ольга перешла на четвёртый курс, Дмитрий – на пятый. Как боксёр он подавал большие надежды, только ими одними сыт не будешь и на каникулы девушку на море не свозишь, разве что на трамвае в кино. А тут очень кстати его заметил один их дельцов подпольных боёв без правил, едва нарождавшегося новшества эпохи Перестройки в тогда ещё большой стране. И подался Дима в нелегальный спорт. Перспективы маячили сказочные. Два-три боя – и денег хватит на дом. И в Пицунде [9] можно зависать хоть каждое лето. Да какая там Пицунда? Канары – и не меньше!
Ольга, как могла, отговаривала его от такого заработка. Дмитрий настаивал, что за себя уверен, и вообще, говорил он, бои без правил не так опасны, как может показаться. Даже пригласил её на первый бой. Не пошла Ольга, сказав: «Я буду ждать твоего звонка».
Перед поединком возникла проблема: как объявить Дмитрия Жердинского почтенной публике? По фамилии нельзя: в том заведении такое не принято. По имени – тоже не пойдёт: мало ли этих Дмитриев. Надо срочно придумать кличку. Кто-то из боссов обратил внимание на жилистость бойца, ловкие движения, и Дмитрий Жердинский стал Ягуаром.
Бой складывался неплохо. На первый раз организаторы выставили против Дмитрия не самого сильного соперника. «Погоняло» ему присвоили под стать: Мамонт. В пользу такого выбора – обильный волосяной покров на спине, груди, не говоря уж о руках и ногах. Сальная и злобная улыбка высвечивала крупные зубы. Клыки настолько выпирали, что при достаточном воображении могли сойти за отрастающие бивни.
Мамонт против Ягуара…
Не так просто оказалось раскусить тактику высокого, крупного бойца, одутловатого по спортивным меркам, с наметившимся пивным брюшком. В таком сравнении Дмитрий даже с его ростом и накачанными бицепсами, рельефным брюшным прессом и массивными ногами выглядел щупло и мелко. Габариты Мамонта годились пугать одиноких ночных прохожих. Только не Ягуара, конечно. Опыт подсказывал, что с подобными бугаями сражаться несложно.
Однажды, поздним вечером, Дмитрию пришлось отбиваться от четырёх таких «мамонтов» на улице. Каждому досталось по хуку. Групповая лёжка на асфальте удовлетворила Жердинского, и он как ни в чём не бывало зашагал домой. Но одно дело уличная драка, где ставка измеряется отнятым кошельком или сломанной челюстью, и совсем иное – поединок, на который ставят «жирные коты», любители острых ощущений. Здесь против тебя не уличный забияка, едва отличающий татами от цунами, а такой же хорошо подготовленный боец.
Первый раунд прошёл во взаимной разведке, проверке возможностей своих и чужих. Незадолго до гонга Дима отразил внезапный каскад ударов. Поняв манеру атаки противника, ритмику движений, он уловил долю секунды, когда Мамонт направил кулак точно в нос. Дмитрий увернулся от удара, пригнув голову и подставив левый плечевой блок. Правый кулак, описав дугу, нанёс хук в челюсть. На ногах соперник удержался, хотя и шатнуло его, как после крепкого коктейля. Довершить контратаку помешал гонг.
В перерыве Мамонт пришёл в норму, и второй раунд начался так, будто первого и не было. Ягуар усвоил слабинку соперника и всячески провоцировал того на активные действия, ловя момент, когда хуком или киком (ударом ногой) сможет отправить его теперь уже не в нокдаун, а в глубокий нокаут. Да поглубже, поглубже!
Мамонт включил оборонку, максимально закрывался, отступал, насколько мог, чтобы не нарваться на кик, резво метался из стороны в сторону, чего едва можно ожидать от бойца с такой комплекцией.
Дмитрий не торопил события. Выбрасывал пробные джебы, время от времени имитировал хук, но удар не наносил, выжидая момент-верняк. За второй раунд Мамонт почти не пытался атаковать. Тоже ловил момент.
Гонг. Расслабление…
Именно тогда всё и произошло. В первые секунды после гонга, когда Ягуар направлялся в свой угол, Мамонт поразил его мощнейшим ударом пяткой в позвоночник.
Дмитрий застыл с открытым ртом и вытаращенными от боли глазами. Публика, секунданты и судьи замерли в тихом ужасе. Ягуар едва стоял на ногах, пытаясь ухватиться за воздух. Рухнул на ринг, точно подкошенный, лицом вниз. По рядам пронёсся тревожный гул.
Несколько человек бросились к пострадавшему. Тщетно было пытаться поставить Дмитрия на ноги: не надо иметь диплом врача, чтобы определить перелом позвоночника.
В реанимацию пострадавшего везли кортежем в несколько крутых иномарок. Организаторы боёв ехали переговорить с врачами, чтобы замять вопрос и не допустить вызова милиции, для чего пришлось раскошелиться на оформление бытовой травмы.
В сознание Дмитрий пришёл нескоро. Его первые слова – «Оля… Олюшка…» – дали понять организаторам боёв, что есть человек, будь то подруга или жена, через кого можно передавать деньги за лечение Ягуара.
Доктор Павленко настойчиво добивался:
– Дима, кто такая Оля? Какой у неё телефон?
Сбивчиво, по одной-две цифры, Ягуар назвал номер, после чего снова впал в отключку. Ни у кого не нашлось, чем записать, и пока медсестра искала ручку, несколько человек держали семь цифр в памяти.
Пульс еле прослушивался. Доктор приоткрыл больному веко, проделал нечто, понятное лишь посвящённым – и вывод оказался неутешительным:
– Больной в коме! Внутреннее кровотечение! Капельницу! Две! Физраствор и…
– Ясно! – отчеканила медсестра, зная, что нужно делать.
Ни к кому не обращаясь, Павленко негромко произнёс:
– Кажется, переломом позвонков дело не кончилось.
Ох, и жара поднялась! Забегали, заметушились доктора и медсёстры. Счёт пошёл на секунды. Вскоре пациента подтянули до состояния «больше жив, чем мёртв», что дало возможность обсудить организационные вопросы, в том числе и финансовые.
Главный из сопровождавших Ягуара заявил, что за деньгами дело не станет, «заплатим, сколько скажете, только чтоб Ягуар остался жив, и чтобы обошлось без милиции». Ведь иначе вскрылся бы криминал – незаконное проведение боёв без правил.
Доктор Павленко проявил неуместную догадливость:
– Похоже вы не зря всполошились. Его смерть может принести вам большие неприятности. Ведь так?
– Доктор! – «главный» попытался его остановить, но Павленко не унимался:
– Я-то думал, это ваш друг или родственник. А оказалось…
– Доктор! – настаивал «главный», – мы вам платим за то, чтобы вы не думали, а лечили. Спасёте Ягуара – получите ещё столько же (дал пачку денег толщиной в палец). А если он откинет копыта – вам тоже хана.
– Понял, – приглушённо согласился Павленко. Не надо быть гением, чтобы догадаться, с кем имеешь дело. Такие могут по-царски вознаградить, либо… Нет, лучше без «либо».
Мерзкая дрожь прокатилась по коже, лицо покрылось пятнами пунцового цвета, на лбу выступили зернинки пота. И куда только сарказм девался! Ведь жизнь даётся одна, «и прожить её – надо», как Павленко сокращённо цитировал большевистского героя. [10]
– И чтоб наши бабки тратились только на Ягуара, а не уходили на бомжей и прочих… хе-хе… неимущих! – уточнил «главный». – Доктор, я говорю понятно?
– Да, разумеется, только на него… на Ягуара… на него, да. – Выбитый из колеи Павленко даже не возмутился столь бестактному требованию, появление которого допускало в принципе, что деньги одного пациента могут использоваться на другого.
Пребывание в реанимации влетает в копеечку и далеко не только государственную. Это по Конституции – лечение бесплатное. Но держава на ладан дышит, здравоохранение содержится по остаточному принципу, а лекарь-выпускник мединститута клянётся «Аполлоном, врачом Асклепием, Гигеей и Панакеей, всеми богами и богинями», [11] что будет направлять «режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением». [12] Только вот беда! Кроме сил и разумения, нужны снадобья, томографы, прочая техника – а всё ж, зараза, денег стоит! И вообще, жить хотят не только пациенты, но и доктора. И жить хорошо, а не лишь бы как! Вот и сдираются сумасшедшие «бабки» с друзей, родственников и прочих, кому дороги близкие и родные, угодившие на грань жизни и смерти.
Пациенту заметно полегчало, и Павленко вспомнил о телефоне.
Ольге казалось необычным, что за весь вечер – ни единого звонка. Аппарат, всегда «красный» от озабоченных поклонников, на этот раз будто освободил линию для главной новости дня – о победе Дмитрия.
Сердце встрепенулось от разорвавшего томительную тишину долгожданного звонка. И внутри всё оборвалось от дурного предчувствия, когда трубка донесла незнакомый голос:– Ольга? Здравствуйте! С вами говорит доктор Павленко…
С тех пор и началась эта повседневная каторга. Когда Ольга поняла, что Дмитрию на ноги не подняться, в ней прочно укоренилось чувство вины, пусть и косвенной, за то, что не смогла отговорить любимого от идиотской затеи с боями без правил. Как ни просила-молила, его упрямство взяло верх. «На Канары ему, блин, захотелось. А теперь – койка да утка, вот и все твои Канары», – мысленно упрекала Ольга единственного и навсегда любимого мужчину, как ей прежде казалось. С Мамонтом, конечно, разобрались – по-тихому, но тоже без правил, впрочем, и без гонга, и без судей. Дмитрию, конечно, от этого пользы, как мёртвому от капельницы. Да и цель расправы состояла не в помощи Ягуару, а в нравоучении, чтоб другим неповадно было.
Каждый день Ольга уходит на работу с больным сердцем. Перезванивает домой чуть ли не ежечасно, доставая расспросами несчастных сиделок, а как только стрелки часов добираются до шести, Ольга срывается с места и бегом к Димке. Все об этом знают, директор тоже в курсе и никогда не задерживает Ольгу сверх положенного. Пикантности делу придают конфликтные отношения между Фёдором и Ольгой, а также явное неравнодушие к ней со стороны Толика Ерышева. Нередко он оказывается свидетелем ссор, и когда Фёдор переходит грань, допустимую в разговоре с женщиной, Ерышев за Ольгу всегда заступается. Со стороны такой протекционизм кажется причудливым: Толик на голову ниже Фёдора, да и по другим параметрам явно не в выигрыше.
* * *
...
Понедельник, 4 октября 1993 г.
Время – 12:10.
Когда на кощунственное упоминание об искалеченном боксёре Ольга впала в истерику, из кабинета выскочил именно Ерышев. Как раз в тот момент Фёдор выдал очередную гадость:
– Так, а твой спортсмен тебя отпустит? Ха-га-га-га-га! Скажи ему, что у меня тут тако-ой спортсмен, ты же знаешь, – теребит ладонью ниже пояса. – Чемпион мира!
– Что происходит? – Ерышев зыркает поочерёдно то на Ольгу, то на Бакланова. Ситуация вполне очевидна, и он резко набрасывается на явного обидчика:
– Что ты ей сказал?!
Бакланов делает смущённое лицо, с налётом наигранной трусливости:
– Да я ничего, я только её на свидание пригласил.
Он провоцирует Ерышева на проявление хвалёного рыцарства и, чтобы его сильнее раззадорить, едко цедит сквозь зубы:
– Тоже мне, бабский защитничек выискался! Давай, подотри ей сопельки да подмой хорошенько, а то она уделалась от злости! – Фёдор создаёт видимость бегства, поспешно покидая приёмную.
«Рыцарь», конечно же, за ним. Дверь остаётся открытой, и Ольга слышит, как Ерышев бранится с Баклановым:
– Что ты себе позволяешь, безнравственный урод! – от волнения голос Ерышева сбивается на фальцетный визг. – Я же слышал! Как у тебя поганый язык твой поворачивается говорить такие гадости?! Ты что, не знаешь, какое у неё положение?
– Знаю. А тебе-то какое дело? – нарочито грубо спрашивает Фёдор.
