Текст книги "Рыбацкие Байки (СИ)"

Автор книги: Евгений Единак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Annotation

Единак Евгений Николаевич

Единак Евгений Николаевич

Байки

Е.Н.Единак

Рыбацкие байки

Ночь на Днестре.

После первого курса начало моих летних каникул совпало с пребыванием в Вережанах, где брат Алеша заведовал сельской участковой больницей. Гуляя с пятилетним племянником, я спускался по извилистым улочкам на северную околицу села. В километре от Вережан, казалось, очень далеко внизу нес свои воды Днестр. Правый, более крутой, берег был занят широкой, разрезанной вдоль железнодорожным полотном, лентой леса. Напротив западной окраины села, реку разделял длинный, но узкий, сплошь заросший низкорослым лесом, остров.

В одиночку по крутому склону я несколько дней подряд спускался к Днестру. Причудливо петляющей узкой дорогой я добирался до самого крутого поворота. Направо дорога вела к полустанку "Вережаны". Я же, узкой, едва утоптанной тропой, спускался сквозь лес и выходил на берег реки.

Закинув донки, я растягивался на крутом берегу. Раздевался. Подставлял свое тело лучам жаркого июльского солнца и наслаждался тишиной. После напряженного учебного семестра и, казалось, бешенной, тогда, казалось, нескончаемой гонки во время сессии, берег Днестра, жаркое солнце и тишина, прерываемая лишь одинокими всплесками рыбы в реке, казались нереальными.

В такие недолгие минуты я сам себе представлялся нереальным. Меня часто не покидало ощущение, что вот сейчас, открою глаза, а перед глазами вместо реки, леса, неба и солнца тусклые обои на стенах в комнате общежития, запах формалина в анатомке, гул голосов студенческой братии в аудитории. А завтра... очередной, словно шаг через пропасть, экзамен.

Рыба клевала вяло. Чаще всего я приносил нескольких красноперок, пескарей. Один раз принес довольно, по моим меркам, крупного, сантиметров двадцать, голавля. Потом решил добраться до острова. Вода была прозрачной, дождей не было. До острова я добрался вброд. Вода была мне по грудь. Наживка на, заброшенных с нижнего края острова, донках осталась не тронутой.

Мне не давали покоя богатые уловы недалекого соседа, колхозного электрика Георгия. Его жена, акушерка Мария Ивановна, довольно часто угощала семью брата различной рыбой. Приносила Мария Ивановна рыбу, чаще всего, чищенной и подсоленной. Один раз принесла несколько довольно крупных ломтей жареного сома.

Я настойчиво и довольно подробно расспрашивал Георгия о способах рыбалки на Днестре, его самом крупном улове. Брат, услышав мои вопросы, уже дома сказал:

– Браконьер твой Георгий, хоть и спасибо ему за рыбу. Донки и удочку носит с собой для вида. Ловит больше фаткой и путанкой. Один раз рыбинспекция поймала его утром, когда он выбирал перемет. Как он выпутался из той истории? Не знаю. Молчит. И снова на ночь протягивает переметы от берега до острова. Только выбирает их раньше, когда начинает светать.

Однажды Георгий пригласил меня составить ему компанию на рыбалку в ночь. Не знаю почему, но брат отнесся к этой идее прохладно. Я же с восторгом принял предложение Георгия. Брат сказал:

– Все прелести ночной рыбалки оценишь завтра утром. Когда вернешься. И оденься как следует. Возьми мой свитер и плащ-накидку!

Свитер и плащ-накидку в июле? Зачем?

Когда я собирался, Жанна, жена брата, достала из чулана бутылку самогона. В бутылке плавали два красных перца. На дне лежал слой мелко нарезанного чеснока.

– Возьми с собой! Георгию должно понравиться. Перец и чеснок настоен на крепчайшем самогоне. Больше пятидесяти грамм не выпить, зато греет здорово. И аппетит после этой настойки волчий.

Уложив в авоську бутылку, булку хлеба, по куску сала и брынзы, я пошел к Георгию. Отдав мне вытертый и выцветший солдатский вещмешок, Георгий нес сложенную фатку. После длительного, почти километрового крутого спуска извилистой тропкой от Вережан до самой реки с непривычки гудели ноги.

Расположились мы в лесу на утесе обрывистого правого берега Днестра. Было еще совсем светло, хотя солнце уже спряталось за, находящимся на горе, селом. Пологий склон противоположного берега был освещен желто-оранжевым заревом. На украинском берегу, покрикивая, щелкали то ли кнутами, то ли нагайками пастухи. Впереди пастухов неспешно двигалось к селу стадо коров. Двигаясь, коровы выбивали копытами пыль, медленно оседавшую далеко за стадом. Отчетливо, словно совсем рядом, с украинского берега доносилась предвечерняя перекличка петухов, лай собак.

Георгий, поручив мне донки, поднялся по лесистому склону. Скоро послышался, словно редкие выстрелы, треск ломаемых сучьев. Скоро Георгий приволок целый ворох сухих веток. Потом с трудом волоком притащил два сухих ствола.

– Ночь будет прохладной. А у костра будет тепло.

Вечерело. Постепенно уходила назойливая духота. По течению Днестра потянуло, вначале показавшейся приятной, прохладой. Несмотря на полное безветрие, ощущался, тянущий с верховья реки, сквозняк. Я зябко поежился. Закинув две донки, по ступенькам, выбитых ногами в прибрежной глине, я поднялся на утес. Одел Алешин свитер. Стало теплее.

Георгий вовсю цедил воду фаткой. Периодически вываживал фатку на берег, выбирал скудный улов. Оставив фатку в воде выбрался на утес. Из кирзовой сумки, перекинутой через плечо вытряхнул улов. В основном это была мелочь, среди которой выделялся довольно крупный карась и три-четыре плотвы.

– Я разведу костер. Надо почистить рыбу. Помоешь ее в Днестре. Вон там, на опушке нарвешь листьев лопуха. принесешь сюда.

Гергий занялся костром. Краем глаза я наблюдал за ним. Все, что происходило сегодня на берегу, было внове и казалось интересным. Георгий расположил стволы комлями к центру. Между стволами, словно священнодействуя, не спеша укладывал толстые сучья в виде колодца, на дно которого уложил скомканную газету. На газету высыпал тонкие веточки. Свое сооружение обкладывал тонким хворостом. Хворост обкладывал сучьями потолще в виде конуса.

Наконец, закрепив в расщепленной хворостине небольшой листок бумаги, зажег. Хворостину с горящей бумагой сбоку сунул на дно колодца. Газета занялась почти мгновенно. Наш костер разгорался.

Я почистил рыбу, помыл ее в речной воде. Поднялся наверх. Георгий снова нашел мне работу:

– Спустись к самой воде. Набери вязкой глины и неси ее сюда.

– Зачем?

Георгий не ответил. Проследив, куда ветер несет дым костра, поправил сухие стволы. Принесенную глину Георгий поручил мне тщательно вымесить. Сам же занялся потрошеной рыбой. Посолил, поперчил, в брюшко каждой рыбы вложил по половинке лаврового листа. Листья лопуха подержал над тлеющими углями костра. Когда листья обвисли, нарезал длинные полосы, которыми аккуратно, в несколько слоев обернул, словно обинтовал, рыбу. Потом обмотал нитками. Каждую завернутую в лопух рыбу помещал между двумя лепешками глины. Обмазывал. Я последовал его примеру. Скоро вся рыба была запечатана в глину.

Вокруг стремительно темнело. Наказав мне поддерживать костер, Георгий вернулся к фатке. Минут через десять позвал меня вниз, к воде. Я спустился.

– Собери донки. На них никакой надежды. Вода помутнела и стала подниматься. Где-то выше по Днестру прошли сильные дожди... А может и сейчас идут. К утру в мутной воде рыба пойдет в фатку. Без рыбы не вернемся.

Подвесив на выступающий корень фатку, мы поднялись наверх. Костер успел превратиться в груду ярко тлеющих углей. Георгий сгреб в сторону часть углей, уложил в один слой лепешки глины с рыбой. Рыбу в глине укрыл углями. Комли стволов пододвинул вплотную к тлеющим углям и сверху снова навалил хворост.

Я расстелил плащ-накидку. Накрыли импровизированный стол. Георгий порезал сало, брынзу и огурцы, почистил чеснок. Достал из вещмешка, приготовленные супругой, плачинты. Положил их на сухие стволы поближе к огню:

– Пусть нагреются. Будут вкуснее.

Георгий снова сунул руку в вещмешок и достал, обитую, с множественными мелкими вдавлениями, баклажку. Я достал мою бутылку. Георгий заинтересованно протянул руку.

– А это что?

Посмотрел сквозь бутылку на пламя костра. Вынул пробку. Понюхал. Налил себе полную стопку:

– Будем здоровы!

Опрокинув стопку, несколько мгновений сидел с выпученными глазами. Потом, не дыша, надолго зажмурился. Взяв на ощупь огурец, стал быстро жевать. Перевел дух. Потом стал закусывать салом с чесноком.

По совету Жанны я налил себе пол стопки. Проглотив, почувствовал спускающийся по пищеводу, огонь. Во рту все горело. Я закашлялся. Георгий протянул мне огурец. Я мгновенно перемолол и проглотил огурец. Потом ел все без разбора. А огонь внутри продолжал бушевать. Я протянул руку к плачинте. Георгий оперативно подал. Взял себе.

Наконец, пожар в груди стал стихать. Мы перевели дух. Георгий закурил "Нистру". Промолвил:

– Вот это водка!

По мере сгорания стволов, мы подвигали их к углям. Георгий стал разгребать угли:

– Должна быть готова рыба.

Мы разбивали глину и освобождали испеченую рыбу. Лопух легко отставал от рыбы. Наконец мы освободили из глиняного плена всю рыбу. Георгий налил себе чуть больше полстопки. Подумав, долил доверху. Вылил в себя водку. Вторую стопку Георгий перенес более мужественно и профессионально. Протянул мне стопку. Повторить такие яркие ощущения у меня не хватило духа.

Рыба казалась необычайно вкусной. Скорее всего не только казалась. Скоро от, еще пару часов назад живой, рыбы остались две горки костей. Насыщение не наступало. Георгий снова закурил. Я убрал наш "стол".

Стали готовиться к отдыху. Я предложил улечься на плащ-накидке вдвоем. Георгий отказался.

– Я ложиться не буду. Буду сидеть у костра. Так, сидя, и перекимарю.

Я завернулся в накидку и, свернувшись, прилег у костра. От тлеюших углей и стволов приятно грело. Однако спину постепенно охватывал, проникающий вглубь груди, холод. Я повернулся, подставив теплу спину. Тепло в поясницу возвращалось очень медленно. Я чувствовал, что меня начинает одолевать мелкая дрожь. Я сел. Георгий продолжал курить.

– Сидя, не так быстро остываешь. Поворачиваться легче. Я никогда не ложусь. – сказал Георгий.

Я забылся. Очнулся от, доносившегося снизу, крика Георгия:

– Вставай! У нас не больше получаса. Вода прибывает очень быстро!

Держась за выступающие корни, я быстро спускался. Георгий подсвечивал мне фонариком. Спустившись, я увидел, что до обрыва осталось не более полутора метров пологого берега. Вода поднималась на глазах.

Георгий командовал:

– Я буду поднимать фатку и поворачивать к тебе. Ты быстро проверяешь фатку, выбираешь рыбу и быстро отходишь. Иначе через пять минут от брызг будешь мокрый насквозь!

Георгий опустил в фатку плитку плоского камня:

– Чтобы фатка быстро опускалась до дна!

Георгий передал мне свою кирзовую сумку. Мы стали работать. Георгий поднимал фатку, поворачивал ее ко мне. Я подтягивал к себе центр фатки и забирал, попавшую в снасть, рыбешку. Шла одна мелочь. Скоро я ощутил, что мои руки и плечи стали мокрыми. Одновременно меня охватывал, пронизывающий насквозь, холод. Я поймал себя на мысли, что желаю более быстрого подъема воды. Тогда мы поднимемся и придвинемся к спасительному теплу костра.

Внезапно Георгий закричал:

– Быстрее! Помоги поднять фатку! Кажется сом!

Я кинулся к Георгию. Схватился за шест.

– За веревку хватайся! Встань за мной! Быстро! Тяни!

Георгий опустил шест на берег, наступил ногой.

– Тяни! Изо всех сил!

По веревке я ощущал в фатке что-то живое, плавно ворочащееся и неимоверно тяжелое.

– Сом! Тяни!

Я добросовестно тянул.

Сдавленным голосом Георгий закричал снова:

– Как поднимем чуть над водой, разворачивай к берегу.

Я продолжал тянуть изо всех сил. Мы не видели фатки, не видели, что находится в ней. По нарастающей тяжести я ощутил, что тяжелое тело рыбы удалось приподнять над водой. В это время в фатке что-то заворочалось и неожиданно резко и очень сильно ударило.

– Разворачивай!

Я сделал шаг вправо и продолжал тянуть. Внезапно в фатке снова что-то сильно ударило. Вцепившись в веревку, я повалился на узкую полосу берега. Георгий упал на меня. Выругался.

– Ушел! Порвал фатку и ушел!

Мы поднялись. Прислонив фатку к обрыву, вскарабкались наверх. Вытянули за собой фатку. Георгий включил фонарик. В центре фатки была огромная прореха, через которую мог бы протиснуться человек.

Я чувствовал себя виноватым. Мне казалось, что сома мы упустили по моей неопытности и оплошности. Георгий снова выругался:

– Камень! Камень под тяжестью рыбы разорвал несколько ячеек. А дальше сеть порвалась от рывка!

У меня отлегло от сердца. Чувство собственной вины улетучилось. Я только чувствовал крупную дрожь в руках.

Подсвечивая себе фонариком, мы снова собирали валежник, ломали сухие ветки. Костер разгорелся довольно резво. Мы пододвинули вплотную к пламени костра стволы. Согревались мы долго. Георгий налил себе третью стопку огненного снадобья. А я, без водки, почувствовал под ложечкой болезненные голодные спазмы. Остатки провианта мы уничтожили очень скоро.

Стало светать. Я вспомнил, что уходя на рыбалку, забыл часы. Потом чертыхнулся:

– Какая разница?

Мы собрали наши вещи и снасти. Георгий сложил и свернул фатку, связал шест с дугами. Когда мы тронулись в обратный путь, я увидел, спускающегося к нам по тропе, Алешу.

– Как рыбалка? – и тут же спросил меня. – Ты не замерз?

– У нас костер горел всю ночь...

– А рыба ваша где?

Георгий остановился и, развернув фатку, продемонстрировал Алеше прореху, сквозь которую ушел сом.

– Такая тяжелая рыба мне еще не попадалась. – сказал Георгий.

Алеша, в свойственной ему манере шутить, спросил:

– И что? Даже за хвост не сумели схватить? Эх вы, рыбаки-слабаки!

Гайка

Этим же летом я попросил Володю, водителя горбатого «Запорожца» Вережанской больницы взять меня на рыбалку на одно из озер колхоза. Володя сказал:

– Как закончу с ремонтом машины, так и поедем.

"Запорожец" был выделен Вережанскому сельскому врачебному участку в 1965 году как поощрительная премия за одно из первых мест при подведении итогов работы за год и ко дню медицинского работника. Алеша, будучи главным врачом, гордился призовым местом и выделенным санитарным транспортом. Но в том горбатом можно было перевезти разве что больного пса. "Запорожцем" Алеша гордился недолго. Уже через полгода одна неисправность обгоняла другую. Точно так же, не успевая ремонтировать, сменяли друг друга и водители. Прижился один Володя.

Наконец, в один из дней Володя, приехав на квартиру, где жил брат, обнадежил меня:

– Завтра едем на Мерешовское озеро. Но выехать надо перед рассветом. Чтобы утро встретить на озере. Тогда будем с рыбой.

– Какие снасти брать? На что будем ловить?

– Никакие снасти не нужны. Обычные удочки, донки не годятся. Я возьму с собой снасти на двоих. Надо накопать побольше красных навозных червей.

Червей я накопал на окраине села, где сваливали мусор и навоз. Завел будильник на четыре часа утра.

Будильник не подвел. Вставать почему-то расхотелось. Но в это время я услышал короткий гудок "Запорожца". Я быстро оделся и вышел. Взял припасенных червей. С трудом слегка открыл дверь и протиснулся на пассажирское сиденье. Мешали две палки, каждая длиной около двух метров, одним концом упирающиеся в спинку заднего сиденья. Другой конец через приспущенное окно более, чем на полметра находился вне машины.

– Поехали!

От недосыпа слегка подташнивало. Утренняя прохлада вызвала легкий озноб, заставивший почему-то подрагивать подбородок и нижнюю губу. Минут через пятнадцать открылось озеро. Это был пруд, плотину которого возвели пять-шесть лет назад. На плотине росли совсем еще крохотные ивы. Вдоль плотины, стоя и на корточках, держа в руках удилища, расположились несколько рыбаков. Берега же были пустынными.

– Давай остановимся подальше от мужиков. Вот здесь.

– Ловить будем с плотины, – ответил Володя. – с берега мы ничего не поймаем.

– Почему?

– Сам не знаю. Но на этом озере рыба клюет только у плотины.

Мы прошли треть плотины, когда сидящий с удочкой рыбак, поздоровавшись с Володей, сказал нам:

– Располагайтесь рядом. Будет веселее. Курить есть, Володя?

Протянув сигарету, Володя стал готовить удочки. Я подошел поближе. Таких я еще не видел! В качестве удилища – палка длиной около двух метров. Диаметр тонкого конца такого "удилища" никак не не менее одного сантиметра. В канавке тонкого конца затянута довольно толстая леска. Я присмотрелся. Никак не меньше полумиллиметра.

Поводки короткие, леска немного меньше диаметром. Самих поводков с крючками не менее пяти. Крючки обычные. На конце толстой лески, длиной чуть более трех метров, единственное грузило, роль которого выполняла массивная гайка. И все! Никаких грузиков у крючков. Нет и поплавка.

Взяв, выделенную мне удочку, я стал повторять действия Володи. Все оказалось до смешного просто. Наживив на крючки червей, мы забросили наши удочки. Я отметил. Наклон лески довольно крутой. Значит глубина у плотины приличная! Удилища все рыбаки держали в руке так, что в любую секунду готовы были подсечь.

Стоящий рядом рыбак вдруг взметнул удилище кверху. На одном из крючков был карп чуть более полукилограмма. Внезапно я почувствовал рывок. Непроизвольно дернул. Получилось, что подсек. На противоположном конце лески туго билась рыба. Я подвел ее к плотине и вытащил. В это время натянулась леса на Володиной удочке. Володя, подтащив рыбу к плотине, перехватил леску рукой. Через короткое время почувствовал рывок я. Рыба шла стандартная. Схода рыбы с крючка не было.

В это время из-за горизонта показалось солнце. Володя сказал:

– У нас еще десять-пятнадцать минут. Потом надо сматывать удочки.

– А что, больше не разрешают?

– Нет, просто не клюет.

Загадок все прибавлялось. Ответов на них не было. Почему удочки без поплавка? Почему гайка? Я спросил, стоящего рядом рыбака:

– Почему именно гайка? Разве нельзя по весу подобрать свинцовое грузило?

– Нет! Идут только гайки, – ответил рыбак. – Чем больше, тем лучше!

Мне стало смешно. Вспомнил чеховского "Злоумышленника".

В течение довольно короткого времени я вытащил пять рыбин. Володя чуть больше. В какой-то момент я заметил,что по всей шеренге, находящихся на плотине рыбаков перестало клевать. Я посмотрел на Володю:

– Что? Неужели все? Больше клевать не будет?

– Посидим еще немного. Но клева, скорее всего, не будет.

– Почему?

Володя пожал плечами и кивнул в сторону, стоящих рядом, рыболовов. Освобождая крючки от червяков, они спиралью наматывали леску на свои импровизированные удилища. Слегка натягивая поводки, крючки вонзали в удилище. Володя последовал их примеру. Я решил быть настойчивым. Не может быть так, что клюющая каждую минуту рыба вдруг перестает хватать лакомого червя! Рыболовы гуськом взяли курс на Мерешовку. Два молодых парня, оседлав мотоцикл, задымили в сторону Ленкауц. Через минут пятнадцать смотал свою "удочку" и я.

По дороге я расспрашивал Володю об особенностях рыбалки на недавно покинутом озере. Его ответы мало что прояснили.

– С тех пор, как возвели плотину и запустили карпа, все время так клюет. Но ловят не все. Разрешение дает только председатель или бригадир огородной бригады. Если бы разрешили всем, то на плотине каждое утро была бы туча рыбаков. И рыбу закончили бы очень скоро. Разрешение на сегодняшнюю рыбалку выхлопотал нам Алексей Николаевич. Алексей Николаевич – это мой брат.

– Но почему клюет только на рассвете и такое короткое время. Почему рыба не ловится в других местах на этом озере? Почему не клюет на другие снасти?

Ответов на эти и другие вопросы не было.

Я навестил это озеро через добрых два десятка лет в компании ныне покойного коллеги, страстного рыбака. Вокруг озера раскинулся обширный колхозный огород. На дальней делянке работали женщины. Поодаль стояла оранжевая «копейка». Скоро машина тронулась и через минуту притормозила возле нас. Молодой человек представился бригадиром.

Вглядевшись в моего спутника, оживился:

– Здравствуйте, Ливиу Павлович! Решили порыбачить? Пожалуйста! Только рыбы в озере не стало. Мальков не запускают. Несколько лет назад фрунзенские по ночам несколько раз большим неводом прошлись. Сосед рассказывал, что раньше, я еще пацаном был, рыбы было много. Ловили с плотины.

Я подтвердил его слова:

– На этом озере я рыбачил в шестьдесят шестом. Действительно, клевала рыба только у плотины. До сих пор не перестаю задавать себе вопросы: Почему рыба клевала только у плотины? Почему успех был только на рассвете летом? Почему рыба не ловилась на другие снасти?

– Я слыхал об этом. Сосед работал тогда сторожем на этом озере и, по совместительству, считался рыбоводом. Он рассказывал, что озеро запрудили в конце пятидесятых, когда стали строить Фрунзенский, тогда Гырбовский сахарный завод с цехом лимонной кислоты. Воды надо было много. Было несколько трубопроводов, в том числе из Днестра. Глубина у плотины в этом озере достигала тогда семи-восьми метров. Раньше тут была глубокая долина с широким оврагом.

– Что касается клева, – продолжил бригадир, – сосед говорил, что рыбу колхоз обильно кормил с плотины. Сосед сам вывозил зерноотходы на бестарке и по желобу сыпал в озеро вдоль плотины. Поэтому и клевала рыба у плотины.

Помня о бредне для раков в багажнике нашей машины, я спросил:

– Раки в озере есть?

– Раньше было очень много. Но выезжают несколько бригад с Фрунзе. С частыми небольшими неводами. Ночью цедят озеро так, что утром весь берег завален водорослями.

Я понял, что после невода в этом озере с удочками и нашим коротким бреденьком делать нечего. На многое я получил сегодня разъяснения. Остался один, не имеющий до настоящего времени ответа, вопрос:

– Почему в прикормленном месте рыба клевала только на рассвете?

Уха

Говорят, что в числе прочих мужских достоинств, каждый мужчина считает себя, непревзойденным в рыболовном искусстве, умении приготовить шашлык и водительском мастерстве. Не составляют исключения рецепты и способы приготовления уха. В этом я имел возможность убедиться в конце шестидесятых, будучи на летней производственной практике в Окницкой больнице.

Брат, работавший тогда заместителем главного врача, однажды сказал:

– Завтра после обеда Руденко едет в Бырново на рыбалку. Я попросил его взять тебя с собой. Озеро там знатное, да и рыба вкусная. Рыбу в озере там колхоз кормит от весны до поздней осени.

Руденко Иван Федорович, средних лет, врач-фтизиатр, заведующий противотуберкулезным кабинетом Окницкой поликлиники. Любящий, удовольствия, исторические и пикантные романы, был великолепным охотником и заядлым рыболовом. Отвечал всем требованиям, соответствующим определениям жизнелюба, сибарита и гурмана. На рыбалку выходил, невзирая на сезон и погодные условия. Великолепно вялил и коптил пойманную рыбу. Мастерски варил уху и готовил шашлыки.

Сказать, что я был рад – ничего не сказать. Я наслышан об этом колхозе и озере. Колхоз-миллионер. Председатель колхоза трижды орденоносец по фамилии Сангели. Огромное озеро кишит крупными карпами. Ловить там категорически запрещено. Разрешение на ловлю удочками дает только председатель.

После обеда на мотоцикле с коляской за мной заехал фельдшер Бырновского медпункта Григорец Григорий Емельянович. На лацкане его пиджака поблескивал рубином значок "Отличнику здравоохранения".

– Ого – подумал я, – Это как надо работать фельдшером, чтобы стать отличником здравоохранения. Алеша доктор, заместитель главного врача, оперирует на печени, делает резекции желудка, оперирует при переломах костей, а такого значка не имеет.

Тогда в моих мыслях значок "Отличнику здравоохранения" был приравнен к ордену.

Я взгромоздился на заднее сиденье мотоцикла. Григорий Емельянович спросил:

– Тебе больше нравится на сиденье сзади?

– Иван Федорович старше, пусть садится в люльку.

– Руденко уже поехал с Толей Крыжанским.

Толя Крыжанский (Анатолий Владимирович Крыжанский, товаровед Окницкого сельпо, жизнелюб, весельчак и выпивоха был сыном Крыжанского Владимира Исааковича, орденоносца, Почетного железнодорожника СССР. Знак "Почетный железнодорожник СССР" за номером 11 старому Крыжанскому вручил тогдашний нарком путей сообщения Каганович, чем Владимир Исаакович чрезвычайно гордился и часто рассказывал в компаниях и на торжествах по случаю праздников железнодорожников Окницкого депо.

– Тогда поехали!

Через минут пятнадцать мы уже были на озере. Расположилась вся компания под тремя вековыми ракитами, недалеко от вагончика, служащего сторожкой. Иван Федорович Руденко сидел на берегу, неотрывно глядя на поплавки своих удочек.

Григорий Емельянович сказал:

– Познакомься! Это главный зоотехник колхоза Владимир Николаевич Захарьев! Крыжанский Анатолий Владимирович... А вот и наш главный специалист – рыбовод Георгий Харлампович.

Затем Григорий Емельянович представил меня. Познакомились.

Рыбовод Георгий Харлампович ушел в дальний конец озера. Я подошел к рыбачившему доктору Руденко.

– Клюет? Иван Федорович!

– Пока ничего. Вряд ли что-либо сегодня возьмем. Так, ухи поедим, отдохнем, и домой. Георгий Харлампович даст по несколько рыбин.

– А уху из чего-то надо варить?

– Рыба у него поймана еще с утра. Хитер Жора. Никому не показывает, где прикормлена рыба. Карпов ловит на этом озере. Даже председатель не знает, где у него прикормленные места. Ершей и окуней берет в небольшом озере по ту сторону холма.

– Как же он ловит столько много?

– Ершей и окуней он ловит фаткой. Это несложно. Да и карпов, мне кажется, ловит тоже фаткой. Ни одной поврежденной губы. Пустит в садок и ждет гостей.

– Вы не знаете, где его прикормленное место?

– Никто не знает. И мне не показывает, несмотря на то, что в пятидесятых я лечил его от туберкулеза. Сколько раз пришлось ему поддувание делать! Думали, что не выкарабкается. А он вот жив и здоров. – Следить не пробовали?

– Как же? Сам полдня сидел в кустах за холмом со стороны Липника. Хитер!

Минут через пятнадцать вернулся Георгий Харлампович с небольшим садком, в котором трепыхались ерши и окуни. Я присмотрелся. Все окуни были уснувшие. Протянув садок Захарьеву, Георгий Харлампович вытащил из воды длинный садок, в котором было не меньше 10-15 килограмм крупного карпа.

– Видишь, я что тебе говорил? – тихо сказал Иван Федорович.

Сообща стали чистить рыбу. Ершей и окуней Георгий Харлампович не чистил. Вынимал жабры и вспарывал животы. Все внутренности вынимал и бросал, постоянно сопровождающей его, небольшой кудлатой дворняге. Вся шерсть пса была усеяна клубками репейника, свисающего по бокам и, казалось, оттягивающего хвост собаки до самой земли.

Подошел, оставивший в воде удочки, Иван Федорович. Стал чистить карпов. Рыбины были еще живыми, сопротивляясь, трепыхались в руках доктора. Он обездвиживал рыб уколом перочинного ножа у самого черепа. Рыба мгновенно переставала сопротивляться. Я вспомнил. Вот так на занятиях по биологии и физиологии мы обездвиживали подопытных лягушек. Только, нагнув пальцем голову, спицей разрушали спинной мозг.

Попробовал и я. У меня так ловко не получалось. Рыбы, казалось, начинали трепыхаться еще больше.

– Не так! – повернулся ко мне Иван Федорович. – Ножик должен быть острым. Втыкая разрезом поперек, конец лезвия направляешь к голове, еще чуть вкалываешь глубже и выворачиваешь острие к хвосту. Рычагом рвешь спинной мозг.

Я попробовал. Стало получаться несколько лучше. Но так, как обездвиживал рыбу Иван Федорович, я не научился до сих пор.

Георгий Харлампович обратился почему-то ко мне, скорее всего, как младшему по возрасту:

– Так что мы сегодня варим?

Я недоуменно пожал плечами:

– Уху.

– Как правильно варить уху?

– Сначала варим рыбу с луком, картошкой, потом добавляем коренья петрушки, морковь, перец... – Я запнулся.

– Рыбу лучше ставить в уху последней, когда сварились овощи. Картофель для ухи идет только рассыпчатый, – сказал Захарьев. – картошка в готовой ухе должна быть разваренной. Резать картофель надобно мелкими кубиками.

– А как резать лук? – не отставал от меня Георгий Харлампович.

– Наверное кольцами. А в принципе, какая разница.

– Разница большая. Лук тоже режут как можно мельче.

– Часть лука режут мелко. А одну-две луковицы варят в шелухе, – вмешался Иван Федорович Руденко. – И цвет ухи золотистый, и вкус с ароматом добавляет.

– Какая уха бывает вообще? – задал вопрос, молчавший до сих пор, фельдшер Григорий Емельянович Григорец.

– Бывает уха архиерейская, – ответил я. – Для этого в котелке часа полтора варят курицу, а лучше петуха.

Георгий Харлампович рассмеялся:

– Ну вот! Все как один заладили: – Архиерейская уха! Это уже не уха, а бульон!

– Кстати! – снова вклинился в беседу Руденко. – Кстати о котелке. В какой посуде лучше варить уху?

– В эмалированной?

– Правильно! Это на худой конец в эмалированной, как мы сегодня. Уха не терпит голого металла. Поэтому аллюминиевая посуда и чугунки не годятся! Появляется неприятный привкус. Идеальная уха варится в глинянном горшке. У Георгия Харламповича в сторожке есть глиняный горшок. После покупки он сам густо оплетает горшок отожженной проволокой. А в самом верху, у широкого горла вплетает, продетое по диаметру в цепь, металлическое кольцо. На цепи горшок подвешивается к треноге. Уха варится только открытой. Закипает на сильном огне, потом варят до готовности на слабом. Лучше всего на костре.

– Нам Георгий Харлампович может только показать свой горшок. А уху в нем варит только для председателя, когда тот приезжает с гостями из ЦК и из Москвы. В прошлом году ухой, приготовленной в глиняном горшке, угощали болгарскую делегацию.

– А в целом, – сказал Руденко, – уха бывает одинарной, двойной и тройной. Сегодня, как я понимаю, Григорий Харлампович угостит нас своей тройной ухой.

Георгий Харлампович в это время вынул из кастрюли, завязанных в марлю ершей, и приготовился опустить в кастрюлю с кипящей ухой окуней.

– Ершей и окуней не чистят, – подтвердил Георгий Харлампович. – Убираем жабры и кишки, хорошо моем. Варим с чешуей. Тогда навар такой, что губы слипаются.

– Кроме одинарной, двойной и тройной, уха бывает черной, белой и красной, – продолжил Иван Федорович. – Это зависит от породы рыб. Белая уха готовится из ерша, судака, щуки и окуня. Черная – из карпа, карася, красноперки и леща. Красную уху варят из форели, лосося и осетра.

– Рыба для ухи должна быть живой. – вставил Захарьев. – тогда и вкус лучше. Только надо много лука. Если рыба уснула, добавляют больше моркови и корень петрушки.

– Чтобы осветлить уху, надо взбить два яйца и тонкой струей выливать их в кипящую уху. Потом уху процеживают или, поднявшиеся нити яиц, убирают шумовкой.

– А я читал, – вклинился фельдшер Григорец. – что в конце варки в уху добавляют жир или сливочное масло.

– Это уже не уха, – поморщился Иван Федорович. – Это рыбный суп!