Текст книги " Нашествие"

Автор книги: Евгений Анташкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 5

Асакуса сидел на замшевом тёмно-коричневом диване и слышал, как его гость в дальней комнате стучит серебряной ложкой, видимо, по уже опустевшей тарелке.

Это произошло в октябре прошлого года, когда ему прямо на квартиру ночью позвонил дежурный по миссии и срывающимся голосом доложил, что на участке советской пограничной заставы «Турий рог», прикрывавшей границу от берега озера Ханка на юг, прямо против маньчжурского городка Мишань перешёл границу… дальше дежурный наотрез отказался что-то говорить по телефону и замолчал.

– Что? Кто перешёл?

Дежурный повторил, что по телефону он этого сказать не может.

– Что значит – не можете? – со злобой просипел ещё не проснувшийся Асакуса.

– Господин полковник! – умоляющим голосом промолвил дежурный. – Сегодня я, как назло, один. Разрешите, я пришлю за вами машину?

– Вы что, хотите, чтобы я ночью…

– Господин полковник! – Голос дежурного был полумёртвый. – Вы только приедьте, а там хоть казните. Докладную записку я уже подготовил.

Через полчаса Асакуса в дежурной комнате миссии читал коряво, с брызгами чернил написанную докладную и не верил своим глазам.

«Было отчего!..» – машинально поглаживая трость, как будто это была его катана, вспоминал он.

Когда он читал ту записку, на лице и на спине, несмотря на духоту в натопленном кабинете, выступила холодная испарина. В записке дежурного было указано, что на рассвете прошедших суток маньчжурский пограничный наряд арестовал перебежчика из СССР, назвавшегося ни много ни мало начальником Управления НКВД Дальневосточного края комиссаром госбезопасности третьего ранга Эдгаром Семёновичем Юшковым.

В это было трудно поверить.

Тогда, оторвав взгляд от бумаги, Асакуса спросил откровенно дрожавшего дежурного:

– Как к нам поступила эта информация? По телефону?

– Никак нет, господин полковник, с нарочным.

– Письменно, устно?

– Устно, господин полковник. Начальник Мишаньского пограничного гарнизона капитан Ояма прислал сюда своего переводчика.

– Русского? Где он?

– Русского, господин полковник, другого не нашлось по срочности дела. Спит он сейчас.

– Будите!

– Не получится. После звонка к вам я пробовал. Спит как мёртвый!

«Да! – вспоминал Асакуса. – Спал переводчик тогда действительно как мёртвый, до самого утра. А мы вокруг него ходили, как зимние волки».

Асакуса снова вспомнил облик человека, который сейчас, наверное, уже дохлебал жиденький борщок и ждёт, что с ним будет дальше. Он посмотрел на часы – прошло ровно десять минут.

«Ещё пять минут на чай, и надо идти, а то заснёт».

Он вспомнил, как тогда мчался в своём «бенце» по пыльным просёлкам, по равнине и через перевалы, как ворвался в серый глиняный городок Мишань, где стояла пограничная полурота, состоявшая наполовину из японцев, наполовину из китайцев, как вышел из машины и не узнал её, побуревшую от глинистой маньчжурской пыли.

В штабе его встретил не спавший уже вторые сутки начальник гарнизона, старый служака капитан Ояма, высокий, плотного телосложения, обутый по-солдатски в ботинки и обмотки. Асакусу тогда поразил меч в руках этого служаки, такой же старинной работы, как и его, но расспрашивать было некогда. Капитан только кивнул за стенку, мол, спит, и указал пальцем на красную маленькую книжицу, лежавшую на столе поверх всех бумаг.

Ситуация была такова, что Асакуса отбросил все формальности с поклонами портретам императоров и докладами «по форме» командира гарнизона, уселся за стол и раскрыл эту книжицу. В ней была фотография человека в советской военной форме с петлицами и ромбами, с курчавой плотной шевелюрой на голове и мушкой усов и надписи, печатные и прописные чёрными чернилами и каллиграфическим почерком. Асакуса прочитал: «Начальник Управления НКВД Дальневосточного края… Комиссар государственной безопасности 3-го ранга…», «Действительно до…», печать, «Разрешено ношение и хранение огнестрельного оружия…», что-то ещё… Это что-то ещё и всё остальное слегка плыло перед глазами, Асакуса ни разу за всю свою службу не держал в руках таких документов.

«Да! Задали вы нам тогда задачу, господин комиссар третьего ранга Юшков Эдгар Семёнович!»

Он снова глянул на часы, встал и вышел из кабинета. В гостиной он обнаружил Юшкова бодрствующим и сидящим в кресле с папиросой.

– Как вы себя чувствуете?

Юшков не отреагировал и, судя по его виду, разговаривать был не расположен. Асакуса понял, что придётся начинать разговор сначала.

«Ну что ж! Начнём!»

– Эдгар Семёнович, вы мне можете не верить, но я вам поверил сразу!

Юшков иронично поднял брови.

«Ожил! Огрызается! – подумал Асакуса. – Сейчас бы подвесить тебя за правую… – Он посмотрел на правую поднятую с папиросой руку Юшкова. – Нет, за левую руку… Хотя нет! Нельзя! Оторвутся! И правая и левая!»

– Кто с вами работал? – спросил он.

– А то вы не знаете? – Юшков сказал это не разжимая губ.

– Да, вы правы. Конечно знаю.

«Конечно знаю!» – повторил про себя Асакуса, глядя на измождённую фигуру своего гостя, его торчащие из рукавов и брючин худые руки и ноги.

«Но он и был нетолстый, когда пришёл!»

Тогда в Мишани Асакуса рассмотрел удостоверение необычного перебежчика и приказал начальнику гарнизона ввести его в канцелярию. Начальник, несмотря на свой возраст и грузность, мигом выскочил в соседнюю комнату и уже через секунду с силой вытолкнул оттуда согнутого человека в синих галифе и тёмно-зелёной советской гимнастёрке с распахнутым воротом, без ремней и сапог. Человек не удержался на ногах, не успел выставить перед собой заломленные за спину руки и упал в пол лицом.

Асакуса поднял недоумевающие глаза на начальника гарнизона.

– Господин полковник! Коматта-на! – Капитан чертыхался и захлёбывался от злобы, его усики на дрожащей верхней губе торчали и были усыпаны бисером пота. – Эта русскэ собака… – он не мог перевести дыхание, – он сам перешёл границу, его никто не звал! Он чуть не застрелил моего фельдфебеля и сломал руку рядовому первого разряда Яритомо…

В это время перебежчик, оглушённый падением, пришёл в себя и стал подниматься; он встал на колени, оперся на руки и в такой позе оказался боком под ногами командира гарнизона. Ояма взмахнул мечом, Асакуса в долю секунды оценил движение капитана и неожиданно для себя, не вставая со стула, пнул перебежчика сапогом в плечо.

– Капитан! – заорал он.

Ояма застыл с поднятым в обеих руках клинком.

– Виноват, господин полковник, он ещё укусил меня за руку. Только что!

Капитан сделал шаг назад и кинул катану в ножны.

– Выйдите! Мне надо с ним поговорить!

Старый грузный Ояма неловко повернулся кругом, подняв пыль стоптанными каблуками солдатских ботинок, и, громко хлопнув щербатой, сбитой из грубых досок дверью, вышел.

Перебежчик уже сидел на коленях и об плечо гимнастёрки размазывал по щеке кровь. Удар Асакусы пришёлся русскому каблуком в лицо.

– Извините! – с досадой сказал Асакуса по-японски. – Но сейчас-то зачем вы укусили капитана?

Перебежчик поднял глаза, и полковнику стало ясно, что он его не понял.

– Хорошо! Спрошу вас по-русски! Зачем вы сейчас укусили капитана Ояму?

– Я бы вас всех, макак японских, перекусал.

«Вот так, – подумал Асакуса, – я его спас, а теперь впору самому доставать меч и рубить эту русскую собачью голову. Хорошо, что я выпроводил капитана».

Перебежчик тем временем отполз к стене и сел, привалившись к ней спиной.

Полковник взял со стола красную книжицу, раскрыл её лицевой стороной к перебежчику и спросил:

– Это ваше?

– Да! – коротко ответил тот.

– Вы действительно начальник Управления НКВД Дальневосточного края?

– Уже нет!

– Это понятно. А до вчерашнего дня?

– До позавчерашнего.

Перебежчик отвечал на вопросы и смотрел на Асакусу с презрительной ухмылкой.

От внезапно вспыхнувшей злобы Асакуса готов был разорвать этого дерзкого русского, забить его головой об стену…

– Хорошо, до позавчерашнего! Ваша фамилия. – Асакуса пытался успокоиться…

– Юшков Эдгар Семёнович, – сказал перебежчик.

– А?..

– Всё, что написано в моём удостоверении, – правда!

Асакуса закрыл удостоверение и бросил его на стол.

– С какой целью вы перешли границу Маньчжурской империи? – Гнев постепенно начал отпускать его.

– У меня не было выбора.

– Поясните!

Перебежчик потрогал подбитую щёку и отвернулся.

Асакуса повторил вопрос, русский молчал.

– Господин… Юшков, если вы действительно Юшков, – Асакуса поставил катану между ног и оперся на неё руками, – тогда непонятно, вы сами перешли к нам, перебежали! А сейчас молчите?

Перебежчик молчал.

Асакуса посмотрел налево, в единственное в канцелярии окно – через пыльное стекло была видна спина охранника. Он перевёл взгляд на дверь, за ней сквозь щели просматривалась большая фигура, как понял Асакуса, капитана Оямы.

«Не убежит!» – подумал Асакуса и вышел на улицу.

Ояма вытянулся перед полковником.

«Наконец-то!» – подумал Асакуса и вслух тихо приказал:

– Постарайтесь, чтобы ваши подчинённые как можно скорее забыли про этого перебежчика. У вас есть какое-нибудь снотворное?

– Да! Есть опий! – удивлённо просипел Ояма.

– Дайте ему. Когда заснёт, я его заберу с собой. Всех свободных от службы отправьте на учебные занятия.

– Слушаюсь, господин полковник. – Лицо Оямы приняло удовлетворённое выражение. Он всё понял.

– За прилежание в службе будете поощрены.

Всё же борщ, чай и папироса разморили Юшкова; он сидел в кресле и слишком широко открытыми глазами смотрел на полковника.

– Постарайтесь не уснуть. Через час вам принесут ещё еды. Жить пока будете здесь, под присмотром моих людей. На улицу вас не пустят, но во внутреннем дворе этого особняка можете по полчаса в день гулять.

Юшков слушал.

– Какие предпочтёте газеты, наши эмигрантские или советские?

– Мне всё равно.

Асакуса вновь зажёгся злобой, но взял себя в руки.

– Эдгар Семёнович! – произнёс он. – Поймите! У вас есть два варианта – или умереть, а у нас способов доставить вам это удовольствие много, или выжить. Вы же перешли границу, чтобы выжить? Сейчас я вас оставлю, подкрепляйтесь, отоспитесь, а завтра я к вам приеду. С этого дня мы с вами будем видеться часто.

* * *

Асакуса вернулся в миссию, с удовольствием переоделся в форму и поставил трость в угол за книжный стеллаж. Катана привычно легла в руку.

«Какой он всё-таки упорный, этот Юшков Эдгар Семёнович!»

Он вытащил и бросил на стол папку с допросами, но читать или даже листать их не было никакого смысла, потому что он их знал наизусть.

«Сегодня, – Асакуса посмотрел на перекидной календарь, – о! – удивился он, – 24 февраля! Вчера был День Красной армии! Двадцатая годовщина! Что ж это я не поздравил его? «Неуд», господин полковник, «неуд»!»

Он погладил сероватый листок.

«24 февраля. 1938 год. Четверг! Запомним этот день!»

Асакуса снова стал вспоминать всё, что было связано с этим человеком.

«Итак! Юшков перешёл границу в конце октября 1937 года…»

После первого допроса в Мишаньском пограничном гарнизоне его, спящего, затолкали в «бенц», и он повез его в Харбин. Профессиональным чутьем Асакуса угадывал, что этот переход не мог быть связан с какими-то хитрыми операциями русских – слишком высок был ранг перебежчика, такими вещами не шутят. Советская пресса по поводу исчезновения начальника хабаровской госбезопасности упорно молчала, всего лишь было упомянуто о его «переводе на другую работу». Только из радиоперехвата стало известно, что в Хабаровск назначен новый начальник управления.

Главный вопрос, который мучил Асакусу всё это время, – что с операцией «Большой корреспондент», куда делся Летов, что с Гореловым, связь с ними пропала, а Токио постоянно напоминал. Юшков, проработавший в Хабаровске год и прибывший туда из Москвы, из центрального аппарата НКВД, не мог об этом не знать.

Однако Юшков «замкнулся».

«Н-да!» Асакуса машинально перекладывал плотно исписанные иероглифами листы бумаги с текстами допросов.

«Есть над чем подумать!»

И он думал – ошибиться было нельзя. Думал всё это время, с самого октября, и ничего не сообщал ни в Мукден, в штаб Квантунской армии, ни в Токио, и это было опасно.

В Харбине он максимально засекретил пребывание Юшкова. На квартире, другой, не этой, а на самой окраине города, сначала работал с ним сам; прислуга жила там же, не имея возможности отлучиться в город, а после перевода Юшкова во внутреннюю тюрьму отправилась в 731-й отряд. Всю свою агентуру, в том числе и в жандармерии у Номуры, Асакуса направил на «вылавливание» любых слухов об «октябрьском перебежчике». Агентура молчала. Это давало надежду на то, что утечки информации пока не произошло. По его представлению капитан Ояма был повышен в звании и со всем своим гарнизоном отбыл на фронт в Центральный Китай, где героически сложил голову за микадо. Дежурный, первым сообщивший информацию о Юшкове, чем-то отравился дома и умер, переводчик Мишаньского погрангарнизона, доставивший информацию в Харбин, утонул на рыбалке.

«Чего я ещё не сделал?»

Практически всё! И перестрелку в сопках у границы к югу от Мишаня в день прихода Юшкова, и суету, которую толковый капитан Ояма умело организовал в своём гарнизоне, и бегство в СССР китайца, местного жителя, который видел, как из пограничного гарнизона «ногами вперёд» выносили носилки, на которых лежал кто-то под испачканной кровью советской шинелью.

Итак, дело оставалось за малым – разговорить.

Но Юшков молчал.

На все вопросы о руководстве управления, оперативном составе и работе против Японии, то есть Маньчжурии, он отвечал или что-то невнятное, или отмалчивался.

И очень не нравились полковнику Асакусе широкие ноздри переводчика, а на самом деле руководителя харбинской жандармерии Номуры. У того была своя связь с Токио.

Глава 6

В пятницу, 25 февраля, Асакуса рано утром поехал на конспиративную квартиру прямо из дома.

Прислуга доложила, что «гость» прогуливается во дворе уже двадцать минут.

«Ну что ж! Десять минут у него ещё есть!»

Юшков зашёл в гостиную без пальто и шапки, но в валенках, мокрых от снега и липших к натёртому воском паркетному полу. Его бледные щёки горели пунцовым.

«Как всё-таки русские приспособлены к морозу. Прямо их стихия!» – невольно подумал Асакуса и молча пригласил его сесть к столу.

– Как вы освоились здесь?

– Хорошо, – ответил Юшков, – только очень светло, режет глаза.

– Перейдём в кабинет?

– Нет, спасибо, зато здесь как летом!

Только сейчас Асакуса заметил на ломберном столике ворох газет, харбинских и советских.

– Осваиваете?

– Слишком много. Ещё не переварил. А какой сейчас месяц, а то я вашего охранника спрашиваю, а он всё «Не положено!» да «Не положено». – Юшков привстал в кресле и кивнул на ломберный столик: – Разрешите?

– Конечно!

Он подошёл к столику и из кучи газет вытащил одну.

– Это последняя, «Известия», датирована, – он повернул её к свету, – 19 декабря.

– Кстати! – вспомнил Асакуса, – Эдгар Семёнович, поздравляю вас с Днем Красной армии!

– Сегодня 23 февраля?

– 25-е, но позавчера я забыл, извините!

– Жаль, надо было бы выпить!

– Вы на 23-е всегда выпивали?

– Всегда, хотя наш праздник – 20 декабря.

– День ЧК!

– Так точно! – Юшков сказал это с иронической улыбкой.

– И тоже выпивали?

– Конечно! В торжественной обстановке!

– Много же у вас праздников. Работе не мешало?

– Нет, только помогало. Каждый раз как последний.

Разговор начинал нравиться Асакусе. «Неужели хурма созрела?» – с нетерпением подумал он.

– Вы, наверное, боитесь, что я сейчас снова замолчу? – Реплика Юшкова была неожиданной. – Там, в Мишани, на границе, я мог только догадываться – кто вы.

– А сейчас?

– Мне просто надоело.

– Что именно?

– Мне стало всё равно, где и когда умереть.

– И сейчас тоже?

– Сейчас нет! Больно вчерашний борщ оказался хорош.

– Как у мамы в детстве?

– Мою маму убили в Одессе во время еврейского погрома, и свой первый борщ я съел после революции.

Асакуса понимающе кивнул и, зная сентиментальность русских, спросил с участием:

– А чем вас кормила мама?

Лицо Юшкова посерело.

– Извините! – понял Асакуса свою оплошность. – Я имею в виду, что в Харбине есть целое Еврейское землячество. Хотите, пригласим повара оттуда?

– А потом отправите его и всё землячество в полном составе в 731-й отряд? Не надо. Они и так натерпелись.

Асакуса смолчал, а потом все же повторил вопрос:

– И где вы съели свой первый борщ? В Ростове?

– Нет, раньше. В Одессе.

– ВЧК?

– А где же ещё?

Полковник вспомнил рассказы своих подчинённых из русских офицеров, которым в восемнадцатом удалось уйти от расстрелов в Киеве, в Одессе, в Питере или Ростове.

«После расстрелов, наверное, очень подходяще поесть борща – тоже красный. Да с водкой! Революционное блюдо!»

– Кстати, вы позавтракали?

– Да, спасибо.

Асакуса встал, подошёл к высоким, в деревянном окладе, с резным стеклом напольным часам, открыл дверцу и ключом, который висел на длинной серебряной цепочке, завёл их.

– Вот что, Эдгар Семёнович. Я вижу, что у вас ко мне наконец появилось доверие. Я не ошибся?

Юшков неопределённо повёл плечом.

– Хочу облегчить вам задачу!..

«Сейчас пощупаем, созрела ли хурма и когда она сможет упасть к ногам?»

– …Летов, это настоящая фамилия? – спросил Асакуса и положил на стол фотографический снимок изображением вниз.

– А вы точно – полковник Асакуса? – Юшков с улыбкой протянул руку к фотографии.

«Сейчас я тебя убью!» – бросилось в голову Асакусе, и он резко пододвинул фотографию к себе:

– Господин комиссар третьего ранга, мы с вами пока ещё не поменялись местами…

Юшков вдавился в кресло и как бы уменьшился, от этого и от его худобы показалось, что кресло стало громадным, и спросил так же резко:

– Как он выглядел?

– Кто? Летов?

– Вы же спрашиваете про Летова?

Асакуса увидел, что гость, сказав это, зажмурился от собственной дерзости, как перед ударом, которого он ждёт по голове. Но какая наглость со стороны этого полутрупа играть с ним! Казалось, что хурма уже набрала спелость, но оказалось, что под ноги падать она ещё не собирается. Асакуса машинально погладил трость.

– Жалеете, что это не ваша знаменитая сабелька? – Тон Юшкова стал язвительным. – Так вы можете меня этой тростью… одним ударом! Это же вишня? Мне хватит! Только инкрустация посыплется…

– Откуда вам известно про мою… – Асакуса снова готов был сорваться, так ему ненавистно было слово «сабля», а тем более «сабелька», и вдруг его разом как оглушило: «Они всё-таки знают Летова! «Большой корреспондент» – это их большая игра!!!»

– …Если кто-то работал против полковника Асакусы! Как он может не знать про его… – Юшков сделал паузу, – катану?

Последнюю фразу Асакуса почти не расслышал; на долю мгновения кровь отлила у него от головы; зала, и без того светлая, стала белой; в эту секунду он увидел, как силуэт человека, сидевшего перед ним, его бритый череп, острые плечи слились с белым чехлом кресла, и только чёрная мушка усов виднелась под острым, длинным, как клюв, носом.

«Тэнгу! – бросилось ему в голову. – В точности как мой окимоно – Тэнгу, леший, оборотень, только веера в руках нет».

Силуэт сидел в кресле и обмахивался сложенной газетой.

«Есть! И веер в руках – есть!»

– Господин полковник! Вам дурно? – услышал Асакуса будто со стороны.

Он сморгнул остекленевшими глазами, силуэт снова стал Юшковым, тот сидел бледный, но с усмешкой на губах и не переставая обмахивался газетой.

– Здесь душно, господин полковник! Прикажите, чтобы топили поменьше, у дома толстые стены, они хорошо хранят тепло. Это ведь русские строили?

Асакуса положил на колени вспотевшие холодные ладони и сказал чужим голосом:

– Во-первых, на конспиративные квартиры я не езжу в форме. И вам, Юшков, это должно быть понятно. А кроме того, я с ней, как вы изволили назвать – сабелькой, заходил к вам в камеру.

Юшков с силой отбросил газету:

– Вы думаете, в камере я что-то мог разглядеть или понять? Когда вам вставят в задницу мотоциклетный насос и начнут надувать, как шину… вы думаете, это обостряет зрение?

Асакусе захотелось плеснуть себе в лицо холодной воды или набрать в пригоршни снега.

– Ну вот, господин Юшков, всё и решилось. Вы, наверное, уже поняли, что, отреагировав на фамилию Летов, вы, сами того не желая, ответили на все мои вопросы. Поэтому вы нам больше не нужны.

Юшков сидел в кресле и в глазах Асакусы начал как бы увеличиваться до нормальных размеров, уже не было видно, что он чего-то боится, и Асакуса понял, что получилось всё наоборот, что на самом деле не он, а Юшков добился своей цели.

– И Летов, и Горелов, и остальные, с кем работала ваша сахалянская резидентура, – всё это была наша почти десятилетняя операция «Маки Мираж», и дезы вы наелись на многие ордена и повышения в чинах. Знаю, что майор Кумадзава с каждым донесением от, как вы его называете, Летова, он же Лазарь Израилевский, ездил к вам из Сахаляна лично. Могу вам даже описать Кумадзаву – он с некоторых пор, после тридцать второго года, после путча генерала Ма Чжаншаня, взял в привычку выходить на сахалянскую пристань, прямо напротив нашей пограничной вышки, что на набережной Благовещенска, и мочиться в светлые воды реки Чёрного Дракона. В наш Амур! Мы его даже засняли на кино. Жаль, не могу вам этого показать! Смешная фигура, похожа на мою. Такая же сухая жердь!

Юшков говорил уверенно, с самодовольным видом и продолжал что-то говорить дальше, легко, весело, то обмахиваясь газетой, то кладя её поперёк на подлокотник высокого кресла. Асакуса смотрел на него, слушал и не мог понять, что за человек сидит перед ним. Он то не слышал его слов и только видел худую фигуру, то слышал, и тогда, в эти моменты, до Асакусы доносились обрывки фраз:

– …а сейчас, и ещё не один год, да, не один, в Хабаровском, например, управлении будет некому работать…

– Почему? – механически переспросил Асакуса.

– Там сидела практически непуганая банда троцкистов-зиновьевцев, во главе с этим барином – Дерибасом, все друг друга покрывали… знаете, как… рука руку моет… вы меня понимаете? Богданов, Шилов, да и почти все! – И Юшков махнул рукой.

Под напором его слов Асакуса начал приходить в себя. Его уже не бросало из холода в жар и обратно, и сейчас ему больше всего хотелось оказаться одному в своём кабинете. А лучше за ширмой в чайной комнате, а ещё лучше на дядькином татами летом после дождя и бесконечно смотреть, как в просвете открытых раздвижных стен-сёдзи с крыши стекают сияющие капли, похожие на нити жемчужных бус…

– Да вы меня не слушаете совсем!

Асакуса собрался, мысленно встряхнулся, но больше слушать уже не мог, надо было срочно ехать в миссию, надо было всё обдумать.

Он резко поднялся из кресла:

– Господин Юшков, ваша информация, конечно, очень важная, но, как вы сами понимаете, мы никогда не брали её в расчет так серьёзно, как вы полагали у себя там, в Москве или в Хабаровске.

Юшков насмешливо развёл руками, но Асакуса резко развернулся, так что его раненая нога хрустнула, и через плечо бросил:

– Отдыхайте, всё вспоминайте, вам принесут бумагу и ручку – пишите всё, что помните и знаете. Завтра продолжим.

Уже у двери полковник неожиданно услышал из-за спины тихий, выдавленный, шипящий голос:

– Не надо было меня с первого шага по вашей земле бить сапогом в морду!

«А хурма-то – с зубами, сама кого хочешь сожрёт!» – выходя из гостиной, подумал он.