Текст книги "Кучер"
Автор книги: Евгений Кукаркин
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Коновалов стоит и с презрением смотрит на Черненко и президиум. Кругом поразительная тишина.
– Но, но, но, – прерывает тишину начальник заставы. – О чем говорите боец Коновалов. В ваших товарищей стреляли, они подвергались опасности, а вы здесь пытаетесь утверждать, что боя не было. Ваша агитация уже мне поперек горла. Я ставлю вопрос так. До коле мы будем терпеть недисциплинированных и разболтанных бойцов пограничников. И этот вопрос я выношу перед вами, мои боевые товарищи.
И тут поднялся казак Нечувайло, присланный ОГПУ в отряд за неуемную жестокость над заключенными в лагерях.
– Я тут хочу сказать. Говно, ежели на земле, всегда воняет и чтоб не воняло его надо закопать. Коновал и его дружок Петров все время мутят здесь воду. Подумаешь... грамотные очень. А я вот, пулю чуть не получил, от этих вот, которых Коновал выгораживает. Во, смотрите.
Нечувайло оттопыривает пальцами галифе и все видят сквозную дырку.
– Вот я и говорю, – продолжает лихой казак. – Не должен он быть в нашем отряде и наше отделение просит убрать его с погранзаставы. А что касается Кучера, извиняюсь, бойца Черненко, то он во, мужик. Так их сволочей и надо...
И тут началось. Все стали орать на Лешку, рикошетом матюги понеслись и в мою сторону.
– Стоп, – орет Комаров. – Все ясно. Вот что значит политическое сознание масс. По поводу вас, Коновалов, я приму решение, а как в отношении бойца Черненко?
– Принять, – заревела основная масса отряда.
– Хорошо. Товарищ Черненко поздравляем с принятие в кандидаты нашей партии. Да здравствует наша Советская Власть. Да здравствует великий Сталин.
Все заорали, вскочили и... собрание закончилось.
Через день на заставу приехал уполномоченный ОГПУ. В канцелярию вызвали Коновалова и в течении трех часов допрашивали там. Лешка вышел бледный как смерть.
– Тебя вызывают.
– Меня?
– Тебя.
– Как там?
– Погано.
Уполномоченный сидел за столом начальника.
– Садитесь, Петров, – кивнул он мне на стул. – У меня мало времени, поэтому расскажите мне все...
Он молчит, молчу и я.
– Ты что, глухой? Я прошу рассказать все о том, как вы здесь с Коноваловым проводили контр революционную деятельность...
– Чего то я не помню такого.
– За что избил Черненко?
– По приказу командира отряда.
– Врешь. Ты его ненавидишь, а самое поганое, что вот и своего командира к этому делу притянул.
– Мне перед всем отрядом командир приказал, – упрямо тяну я.
– Коммунист Черненко показал, что ты даже на занятиях с бойцами отряда пренебрежительно отзывались о коллективизации и деятельности нашей партии.
– Значит я его плохо учил, что даже здесь он ничего не понял.
– Что это значит?
– Черненко безграмотный как... индюк. Хоть я и натаскивал его основам русского языка, но при его склонности путать падежи, любой следователь может понять черт знает что.
– Ты не умничай, ишь падежи вспомнил, мало того, здесь передо мной уже вываляли в грязи двух самых лучших людей заставы. Ты сам мразь, пошел вон.
Лешка в этот же день уехал с уполномоченным в центр.
Кучер головокружительно ползет вверх по служебной лесенке. Будучи кандидатом в члены партии, он уже становиться парторгом заставы. Ему выделили домик и здесь закипела "жизнь". Костя готовился. Готовился к собраниям, докладам, отчетам. Его дикая трудоспособность позволила изменить не только речь, но и сделала системность в докладах и выступлениях. Теперь он шпарил цитатами на любой вопрос. Я даже представлял его этаким монстром с изумительной памятью, голова которого набитом нескончаемыми цитатами и изречениями из великих, мелких вождей и передовиц газет.
Черненко заметили. Его отчеты посланные на "верх", получали благосклонные оценки.
А мы по прежнему воюем против диких племен, откочевок и еще...
В этот день нас подняли по тревоге и мы помчались в чуджинское предгорье, устраивать очередную засаду.
Лошадей увели за небольшую возвышенность и мы залегли на горячей каменистой земле. Прошел час, я даже задремал от этой звенящей тишины. Вдруг раздался шум, скрип телег, шарканье ног, цокот копыт и разговор. Высовываюсь из-за камня и по национальным костюмам определил, что идут дунгане. Грязные, оборванные, в основном пешком, мало у кого есть тощая лошаденка, которая тащит телегу со скудным скарбом и больными детьми, дунганская беднота удирала за границу, спасаясь от голода, устроенного Голощекиным в Казахстане. На дорогу вышел начальник заставы.
– Эй, стой, – закричал он первым оборванцам.
Вал людей накатился на Комарова и послушно затих. Сзади прибывали все новые и новые мужчины, женщины и дети, они подходили и обречено замерли.
– Дунгане, – начал Комаров, – вы подданные Советской республики и как ее граждане должны жить с порядками и законами нашей страны. Дальше граница и она должна быть закрыта для всех, кто не имеет права ее переходить. Давайте решим миром. Отправляйтесь обратно, там на новых местах вы будете строить новую жизнь...
– Пропусти, начальник, – вразнобой на исковерканном русском, заныла и заголосила толпа. – Сзади голодно, холод, дети умирают, мы умираем.
– Нет, не пропущу. Отправляйтесь назад.
Нищие дунгане обречено застыли и никто не пошевелился.
– Если сейчас не уйдете, я прикажу стрелять...
Но никто не шелохнулся. По прежнему мертвая тишина.
– Хрен с вами, подыхайте.
Начальник отошел за цепь.
– Внимание. Огонь.
Загрохотали выстрелы и исправно заработал пулемет новоявленного парторга заставы. Я поразился как умирали эти люди. Они стояли под расстрелом, неподвижные и молчаливые. Никто не побежал назад, не упал на землю, не спрятался за камнями и повозками, ни дети, ни взрослые, даже лошаденки, не дернувшись приняли свою смерть. А пулемет все работал и работал...
Я вскочил.
– Ребята, опомнитесь, – попытался повернуться лицом к цепи и тут же что то ударило меня в бок.
Мне показалось, что дьявольски улыбнулся казак Нечувайло, переведя ствол винтовки в другую сторону. Перед глазами стало все меркнуть и я повалился к земле.
Фельдшер на заставе, только оказал первую помощь, заткнув рану ватой и перемотав желтыми бинтами живот, он отказавшись вытаскивать пулю.
– Тебя, голуба душа, нужно отправлять в центральную больницу, я здесь бессилен что либо делать.
– Что то серьезно?
Фельдшер мнется.
– Черт знает, что там эта подлая пуля сделала, сидит где то внутри, вообще то ранение в живот неприятная штука.
Надо мной склонился Комаров.
– Как себя чувствуете, Петров?
– Хреново.
– Мне уже фельдшер все сказал, я тебя отправлю в Джаркентскую больницу.
– Хорошо.
– В сопровождающие дам Черненко. Его в центр переводят на партийную работу. Так что прощевай.
Больше никто из отряда со мной не простился.
Нудно скрипит фура. Черненко идет рядом и правит лошадьми, он как всегда, в своих знаменитых обмотках и маузером на животе.
– Кучер, зачем ты так дунган...? – спрашиваю я его.
– Я те... не Кучер. Ты эту кличку... брось. А бандитов надо уничтожать.
– Это же шла беднота, мы же за нее отдавали жизнь в борьбе с белыми и польскими панами.
– Мы... за коммунизм. Те кто не хочет его строить, должны быть сметены. Классовая борьба... не утихает в нашем обществе и нам нужно всегда быть бдительными...
Боже, что он несет. Одни передовицы из газет. А Кучера действительно несло...
– Вот например, ты, потерял бдительность, доверился прокравшемуся в наши ряды шпиону. Враг не дремлет... Троцкистско, бухаринские...
Это он про кого? Про Лешку? Что же они гады с ним сделали?
– Ты про Коновалова? – прерываю я его.
– Да. Он осужден, признался во всем...
– Откуда ты знаешь?
Жутко заныл живот. Где глухо пролетали слова Кучера.
– Партия все должна знать. Только партия ведет массы...
Я потерял сознание.
Кучер довез меня до Джаркента уже в критическом состоянии. Бросив фуру во дворе больницы, он сам тихонечко удрал...
Мне сделали операцию и после четырех месяцев лечения, медицинская комиссия признала не годным к военной службе.
1935 год.
Мы готовились к ноябрьским праздникам. В институте дым коромыслом, кругом вывешивались лозунги, готовились портреты вождей, распределялись обязанности среди студентов и преподавателей, кого и что необходимо нести на демонстрации.
– Петров, – тонким фальцетом пищала Раечка, проносясь по коридору, Петров...
– Здесь я.
– Уф, запарилась. Тебя ректор ищет.
– Это зачем еще, ты не знаешь?
– В Алма-Ату едешь?
Раечка, секретарша и поэтому всегда знает все.
– Почему я? – неуверенно спрашиваю ее.
– Там семинар по проблемам преподавания математики...
Сразу стало легче.
– Лечу.
Ректор толстоватый с заплывшими глазками мужик имел простенький вид, но это была маска. На самом деле, хитрее и коварнее его не найти.
– Петров, – ласково ворковал он, – тут есть вариант поехать в Казахстан. Профессор Воронов неожиданно заболел, Гольдбрайх никак не может найти свой паспорт, только ты и остался, голубчик.
– Если надо, я готов.
– И я так думаю. Надо Петров. Воронов тут тебе папочку оставил, подготовься к докладу, расскажи там наши предложения. Тебе Раечка командировочную выпишет, деньги готовы, так что давай в путь.
– Но ведь сейчас праздники?
– А девятого Ноября начало семинара. Так что побудь там в праздники, погуляй. Негоже нам, столичным, показывать себя недисциплинированными.
– Поговорите хоть с парторгом, мне поручен портрет Маленкова...
– Это мы все уладим, иди.
Вот так я шестого Ноября сел на поезд Москва – Алма-Ата.
В вагоне-ресторане народа очень мало, только за тремя столиками сидит по одному человеку. Я тоже сажусь у тут мой взгляд упирается в квадратную голову впереди сидящего. Что то знакомое зашевелилось в памяти.
– Черненко? Кучер?
Голова медленно разворачивается и рот раскрывается от изумления.
– Петров?
Полувоенный китель сидит на нем великолепно, глаза еще больше провалились внутрь, а щетка волос упрямо уставилась вверх. Я заметил, что обмотки он сменил на галифе с блестящими сапогами.
– Ты жив? – с удивлением он смотрит на меня.
– Жив. Почему я должен умереть?
– А мне сказали... Впрочем, я рад что ты жив.
Речь его стала плавней. Видно за пять лет он здорово поднатоскался.
– Чего ты там сидишь? – продолжил он. – Иди сюда.
Я пересел к нему. Мгновенно появился официант. Я заказал обед и скромную бутылку лимонада.
– И где сейчас работаешь? – он с наслаждением поглощает семгу.
– В институте, аспирантом.
– А...
– А ты где?
– В Иркутске, на партийной работе.
– Секретарем райкома?
Кучер улыбается.
– Еще нет.
– Завтра седьмое ноября, а ты в поезде. Что вдруг так?
– У нас даже в праздники работа. Вот послали в Алма-Ату проверить работу пропагандистских органов.
– А куда Голощекин исчез?
Кучер мрачнеет.
– Враг он оказался, троцкист, перевертышь.
– Нашего начальника Комарова то помнишь? Не знаешь где он?
– С заставы перевели комендантом в Сызрань. Больше ничего о нем не знаю.
Мы перекидываемся вопросами.
– А ты зачем едешь в Алма Ату? – спрашивает он, аккуратно вытирая рот салфеткой.
Черт возьми. Да он еще и прилично может есть.
– У меня общесоюзный семинар математиков.
– Ого, здорово растешь. А где остановишься в городе? – продолжает допрашивает он.
– Не знаю, куда определит оргкомитет, но наверно в гостиницу на праздники не попасть.
– Это точно. Хочешь, я без вашего оргкомитета все устрою?
– Устрой.
– Добро. Поедем с вокзала со мной и ты увидишь, как я все сделаю.
Разошлись мы в хорошем настроении.
В Алма Ате Кучера встречали с помпой. Несколько важных лиц, жали руки и повели к машине. Я подождал немного и когда увидел что машины отъехали, понял, что он обо мне забыл и поэтому спокойно поймал пролетку и поехал на улицу Ленина искать деятелей оргкомитета.
Молодой казах, радостно пожимал руку.
– Извини, друг, что не встретил. Так запарился. Тут понимаешь праздники, я один, а делегаты едут и едут. С гостиницами совсем туго, может мы тебя устроим к частникам.
– Устраивай.
– Это мы сейчас, наша Джамиля как придет, так и пойдешь с ней. Один запутаешься в городе. Посиди, дорогой, вон там, подожди девушку. Она только что отправилась с одним товарищем из Курска, повела его на жилье.
Я сажусь на скамейку у входа и облокачиваюсь на стенку. Прошло пол часа, Джамили еще нет и вдруг к нашему домику подъехал черный автомобиль. Из него выскочил одетый в военную форму человек.
– Уважаемый, – обращается он ко мне. – Ты не Петров?
– Петров.
– Очень хорошо, что я тебя застал. Мне приказано отвезти тебя в гостиницу Москва, там забронирован номер.
– Кто приказал?
– Наш секретарь райкома.
Молодой казах, очутившийся за моей спиной, ахнул.
– Ну у тебя, парень, и знакомые. Давай, конечно в гостинице лучше, поезжай туда.
В гостинице встретили как короля, отвели в одиночный номер со всеми удобствами. После тесных коморок столицы, я даже почувствовал себя человеком.
Семинар проходил трое суток. На четвертые, нам хотели показать достопримечательные места столицы Казахстана, но... ночью в мой номер постучали.
– Кто там? – спросил я, подойдя к двери.
– Это дежурная, вас просят к телефону, звонят из Москвы.
– Сейчас, оденусь.
Спешно натягиваю брюки, набрасываю рубаху, открываю двери и... вижу перед собой несколько мужчин в фуражках. Дежурная по этажу стоит в стороне и от страха стучит зубами. Первый тип, небрежно меня отшвыривает обратно в номер.
– Вы арестованы. Вот постановление на арест.
Он протягивает клочок бумаги к моим глазам и тут же его убирает.
– Приступайте, товарищи.
В номер вваливается несколько человек. Они начинают тщательно обыскивать помещение и копаться в моих вещах.
– Можете одеться, мы сейчас едем.
Как во сне, я одеваюсь и в окружении охранников спускаюсь по лестнице вниз.
Через три недели вызвали на первый допрос. Его ведет молодой русский парень с самоуверенным лицом.
– Долго вы прятались от нас, гражданин Петров, – начинает презрительно он. – Но как веревочки не виться, конец ее близок.
– Я ни от кого не прятался.
– Еще бы, в тридцатом году, вы так быстро убрались с Джаркента, что мы временно потеряли ваш след.
– Я был ранен и после того, как вылечился спокойно уехал в Москву.
– Это вы можете рассказать бабушке, а нам вы лучше расскажите все. Обо всех ваших связях за границей, как вы оказались на заставе Хоргос и скольких бандитов и шпионов, вы за это время провели через границу.
– Это же чушь.
– Э... нет, гражданин Петров. Ваш сообщник Коновалов еще раньше признался во всем, вот его показания: "Признаю, что помогал английской разведке и с ее ведома проводил через границу нужных ей людей и отряды басмачей. Крупную банду Кандырбекова и банду бая Салтана помог провести в Китай вместе с моим помощником Петровым С.М., тоже завербованным английской разведкой и внедренным, как дублер в пограничный отряд на речке Хорос." Вы можете прочесть его показания.
Я подтягиваю бумаги и с ужасом читаю показания моего лучшего друга, написанные против меня. Как должно быть его мордовали, чтобы он написал такую чушь. Бедный Леша, его кости давно в могиле, а оставшиеся бумаги жгут...
– Ну как? – все также презрительно спрашивает молодой следователь. – Вы все будете отрицать?
– Все буду отрицать.
– Хорошо, вот показания ваших товарищей по отряду. Когда банды хотели вырваться за границу, вы ловко уклонялись от их уничтожения и искусственно мешали это сделать бойцам отряда. Боец Нечувайло пишет, что вы стреляли в воздух и призывали всех поднять восстание против своей родины, а вот рапорт командира отряда Комарова и бойца отряда Черненко о том, как вы избили пулеметчика на поле боя и помешали ему выполнить боевую задачу. И это будете отрицать?
– Буду. Все было не так.
– Я думаю, с такими доказательствами, вам надо бы признаться во всем. Понимая, что вы сейчас в шоке, я думаю, что в камере подумаете обо всем...
Я явился в камеру и на меня обрушился град вопросов, моих коллег по несчастью.
– Почему тебя не избили?
– У тебя какой следователь, молодой с белым пятном в волосах? Он любит ломать пальцы, почему он не ломал...?
– Нет, он выбивает глаза. Может у тебя был... с залысинами?
– Удивительно, пришел на своих ногах. Ты что, подписал все?
– Нет, – устало ответил я, – против меня весь мир и мне дали подумать...
Думал я неделю. Опять вызвали к тому же следователю.
– Ну так как, вы согласны во всем признаться?
– Нет. Я ни в чем не виноват.
– Это так говорят все. Придется с вами заняться серьезно. Костомаров подойди сюда.
В комнату вошла огромная личность с тупыми глазами.
– Поговори с ним, – просит следователь.
Личность подходит ко мне и... бьет в живот, прямо по бывшей ране, теперь все, я исчез, боль пронзила каждую клеточку...
Бьют месяц, через три дня систематически. Так как я не могу ходить, после таких избиений, приносят в кабинет на допрос. Сначала вежливо спрашивают.
– Будешь говорить?
– Нет.
Удар в живот и мне уже все ни почем. Боль такова, что я не чувствую как молотят другие части тела. В камере отлеживаюсь, кто из сокамерников в состоянии ходить, хоть как то помогает мне.
Наконец дали отдых, да еще какой, целых три месяца не вызывают и не бьют. Я уже думал забыли обо мне, но в один из дождливых дней вдруг вызвали на допрос. В этот раз за столом пожилой, еврей.
– Ну что, Петров, вы все стоите на своем, что не согласны с обвинениями.
– Да.
– Но ведь были у Кандырбаева в самой откочевке, вели с ним беседу и даже пили чай?
– Был и пил чай
– А потом пропустили через границу?
– Причем здесь я. Обо всем было доложено начальнику заставы. Он решал, что делать.
– В то время начальником заставы был Максимов. Он был тоже... в вашей компании?
– Если вы понимаете под этим всю заставу, то да.
– Может вы скажите, что бойца Черненко из вашего отряда не били во время боя?
– Бил, только не вовремя боя, а во время расстрела беззащитных людей и потом, мне приказал его избить начальник заставы Комаров.
Следователь с любопытством смотрит на меня.
– Хорошо. Подпишите здесь, что вы ни с чем не согласны. Вот так. А теперь можете идти...
– Это все?
– Все, все.
– Можно мне вас спросить?
Следователь с удивлением оглядывает мою исхудавшую фигуру.
– Спрашивайте.
– Кто меня оболгал?
– Честные гражданы страны обязаны сообщать нам о классовых врагах, всяких подозрениях о шпионской и диверсионной деятельности. Мы все заявления проверяем и перепроверяем.
– Вы мне можете сказать, кто же все таки написал на меня донос?
– А вы разве не догадываетесь?
– Нет.
– Тогда я вам сочувствую.
Я вышел из его кабинета и тут мне в голову ударило. Это он – Кучер.
Уже будучи самой видной фигурой в ЦК партии, Черненко попросил зятя Брежнева генерала К., работавшего заместителем председателя КГБ Андропова, изъять из архивов компрометирующие его в прошлом документы. Так исчезли хороские и алмаатинские доносы, а также документы касающиеся его начальной деятельности в ОГПУ.
А на следующий день – расправа. Меня привели в кабинет, где сидела тройка военных. Я взглянул на них и чуть не ахнул, одним из людей решающих мою судьбу был мой бывший начальник заставы Комаров. Он поглядел на меня, потом на документы, еще раз внимательно на меня.
– Гражданин Петров Сергей Михайлович, – начал читать председатель тройки, – дело номер 458/ 7134– 35, обвиняется...,– а дальше перечь вин, которые мне приписывались.
Когда он кончил читать, то спросил меня.
– Вы согласны с обвинением?
– Нет.
– Здесь все очевидно. Зря отказываетесь.
– Здесь все ложь
Председатель пожал плечами. Потом вызвал охрану.
– Выведите, обвиняемого.
Через десять минут меня позвали. Председатель прочитал заключение. Виновен, статья 58... десять лети... Неужели Комаров меня пожалел? Как шпиона могли бы расстрелять.
1944 год.
– Эй, Петров, – напротив меня за столом сидит главный конструктор проекта. – Что ты здесь насчитал?
– Потери тепла, в барботажной колонне.
– Это чушь, пересчитай опять.
– Сто раз пересчитывал. Если морозы будут такими как сейчас, или даже на тридцать градусов меньше, то потери все равно будут громадными. Пойми, реакция не пойдет.
Конструктор задрал очки на лоб.
– Так что ты предлагаешь?
– Утепление колонны.
– У нас нет времени. По плану мы должны пустить ее через два месяца. Она уже изготовлена, прислана и валяется у недостроенного цеха.
– Если мы этого не сделаем, то нас обвинят во вредительстве и расстреляют точно. Вы даете гарантию, что через два месяца будет лето?
Главный конструктор как и я заключенный. Здесь все заключенные, архитекторы, проектировщики, работяги. Мы все строим новый завод, под Иркутском. Мне повезло, я сижу в теплом помещении и обслуживаю в расчетах проектную элиту, а за окном минус сорок, там несчастные зеки, возводят бетонные стены цехов.
– Хорошо, – главный кивает головой, – напиши объяснительную записку с расчетами, сделай в нескольких экземплярах и... мне на подпись.
– Сделаю.
Мы молчим пол часа, каждый занимается своим делом. Вдруг в комнату врывается конструктор Белов, тоже зек, весь укутанный тряпьем, со следами инея на лице и драной шапке.
– Ну и морозище, – пляшет он по комнатке. – Слыхали новость? К нам в лагерь приехал новый заместитель начальника по воспитательной работе.
– Нам то что до этого? – бурчит главный конструктор.
– Он везде лазает, знакомится с производством.
– Ну и пусть ползает везде.
– После каждого его посещения какой-нибудь объекта, обязательно сыпятся наказания. Вон, с механического цеха уже тринадцать человек выставил на мороз.
– Как на мороз?
– Так, на плацу стоят по стойке смирно.
Главный с ожесточением швыряет карандаш.
– Проклятая колонна. Что они здесь так срочно строят? Нагнали зеков чуть ли не со всей страны...
– Какой то секретный завод. Летом здесь было такое... Танками и тракторами валили лес и выдергивали пни. Сам нарком Берия руководит постройкой.
Белов онемевшими пальцами разматывает шарфы, стягивает какую то простреленную шрапнелью фуфайку и садится за кульман.
– Эх, на юг бы, а здесь... Я вон конструировал фундамент под неведомый реактор, а они сволочи, цемент сэкономили?
– Как это? – ошарашен главный.
– Хоронить не хотели мертвяков, сейчас землю только взрывчаткой рвать, вот и додумались в раствор сбрасывать.
– Мать твою, – уже ревет главный, – но там же тонны веса, недопустимо иметь ни одной раковины...
Белов пожимает плечами.
– Теперь нас точно, как и тех, выставят на мороз, – вздыхает главный.
Он пришел на следующий день, в подполковничьих погонах на белом полушубке, в серой папахе и больших валенках. Ввалился к нам в бюро и ни на кого не глядя, сразу же уселся на подставленный охранником стул.
– Ну, что у вас здесь?
Наконец его провалившиеся глаза оторвались от пола и уставились на главного.
– Здесь проектное бюро. Наша группа, – главный конструктор обвел рукой присутствующих, – занимается проектированием оборудования и фундаментами под их установку.
– Ну и как идут работы?
И тут наш начальник замолчал и беспомощно развел руками.
– Работаем.
– Ты мне мозги не пачкай, я тебя спрашиваю, как идут работы.
Теперь начальник увял и по дрожи в руках, я понял быть беде.
– Хреново, – сорвалось у меня с языка.
Голова медленно повернулась ко мне. Глаза расширились, тонкий рот искривился.
– Петров?
– Заключенный 14857.
– Так, так. Так что происходит?
– Фундамент под реактор придется рвать и заливать по новой. В нем появились недопустимые раковины из-за того, что какой то умник приказал сбрасывать трупы заключенных в бетон. Кроме этого присылаемое оборудование не рассчитано под морозы данного района и если его дополнительно не утеплять, цех химической очистки к январю не запустить.
– Кто виноват?
– Это разбирайтесь сами. Сейчас надо бросить все силы на исправление недостатков. И самое важное достать пропитанный войлок или вату, для обкладки колонн.
– Вы кому-нибудь говорили об этом?
– Если вы про фундамент, то нет. Мне очень не хочется потом быть в этом фундаменте. А по поводу поставляемого оборудования, мы составляли служебные записки начальнику работ. Копии у нас есть.
– Дай сюда.
Я вытаскиваю из стола пачку бумаг и протягиваю ему.
– А ты не изменился, – вдруг смягчается Кучер. – Я думал, что тебя расстреляли.
– Мне повезло.
– Ну, ну.
Он тяжело поднимается.
– Мы еще увидимся, – бросил Черненко в дверях.
– Пронесло, – главный падает на стул.
– Ну ты, Сережа, даешь, – восхищается Белов. – Это твой знакомый?
– Да, да еще какой знакомый. Благодаря ему я стал заключенным 14857.
– Сколько тебе осталось сидеть? – вдруг спросил главный конструктор.
– Меньше года.
– Послушай умного совета. Если эта тварь, не сгноит тебя за это время здесь, то как только выйдешь за ворота, сразу женись. Женись на любой женщине, старой, кривой, глупой, все равно на какой и возьми ее фамилию, после этого с новым паспортом удирай подальше от центров и не болтай очень, что ты был в заключении. Только так ты сможешь жить дальше.
– Может быть вы и правы.
– А мне еще пять лет сидеть, – вздыхает Белов.
Кучер начал свою деятельность с десятка загубленных от мороза людей. Потом пошли расправы за фундамент, за мелкие и крупные оплошности, которые обычно совершает русский человек. По его требованию, уже сотни дел были пересмотрены и кому за вредительство пошел расстрел, а кому увеличили сроки.
Только что залитую бетоном яму начали взрывать. Работы шли круглосуточно, все силы были брошены на восстановление фундамента.
– Входи.
– Заключенный 14857 прибыл.
– Да брось ты. Садись попьем чайку.
В его маленьком кабинете тепло. На столе бутылка водки, минеральная вода, хлеб, колбаса и две чашки чая. Кучер деловито режет колбасу и хлеб, делает несколько бутербродов. Открывает бутылку и наливает водку мне в чашку, себе выплескивает минералку.
– А себе, – я киваю на бутылку.
– С водкой завязал
– Это с того раза что ли?
– А ты знаешь с какого?
– Знаю. Ванька рассказывал.
– Сволочь был. Сволочью и погиб. В прошлом году встретил Комарова, он уже генерал, военный прокурор. Так вот, рассказал мне наш бывший начальник, что Ванька дезертировал из действующей армии при подходе фашистов к Ростову. Поймали и расстреляли. Ты пей.
Я выпиваю и приятное тепло разлилось по телу. С жадностью заедаю бутербродом.
– За что ты попал на срок? – выпил свою минералку Черненко.
Все у меня внутри напряглось. Как-будьто и не знает.
– За заставу.
– Понятно. Это тогда что ли взяли, в Алма Ате?
– Тогда.
– То-то, я через четыре дня обратился к администратору, а мне говорят выехал... Ты пей, пей.
Я выпиваю еще, мне совсем хорошо.
– Слушай, Кучер, ведь это ты написал тогда в Алма Ате на меня донос. Следователь мне все рассказал.
Рука у Черненко дрогнула и минералка плесканулась на стол.
– Враки. Я ничего не писал.
– Мне показали твою бумагу, – решил блефануть я.
Кучер молчит, потом медленно доедает бутерброд и говорит.
– Время было такое. Сейчас война, считай я спас тебе жизнь. На фронте ухлопали бы мгновенно.
– Свинья ты.
– Ну вот нажрался и понес. Я хотел к тебе по старой дружбе, а он... Пошел вон, дурак. Теперь то ты точно здесь сгниешь, я об этом позабочусь.
Я встал и поплелся к выходу. На душе у меня все же было хорошо.
Черненко не успел меня сгноить. На следующий день в лагере появился Березовский, приближенный Берия. Он был прислан, чтобы расследовать, почему сорван план по заливке фундамента. Начались новые расправы. Начальника работ, коменданта лагеря и замполита срочно убрали с нашей стройки. Так я опять расстался с Кучером.
1946 год.
Кончилась война и кончилась моя отсидка. В Ноябре 1945 года меня выпустили из лагеря, прочитав целую лекцию, где я могу жить и куда ехать. Холода Сибири въелись в печенки и поэтому я решил отогреться, удрать на юг. Так судьба меня бросила в разоренный Кишинев, столицу Молдавии.
Седоватый мужик обратил на меня внимание.
– Ты кто?
– Рабочий.
– Я вижу что ты рабочий. Почему же тогда споришь с прорабом?
– Не выдержит свод на этом кирпиче. По проекту на свод еще должны поставить станки, а стенки не выдержат такой нагрузки.
– С чего ты взял?
– Рассчитал.
– Ты что такой умный. Этим проектом занимались опытные инженеры в проектном институте.
– Может они считали и правильно и заложили кирпич по довоенным стандартам, но местный завод не тянет и выпускает свои изделия более низкого качества.
Мужик даже поперхнулся от такой наглости.
– Как же ты тогда рассчитал, если никто не знает характеристики этого кирпича.
– Я его снес в лабораторию...
– А ну пошли со мной.
Мы приходим в прорабскую и незнакомец, раскатывает на столе пачку чертежей.
– Сколько тебе нужно времени, на расчет?
– У меня почти все готово. Час на переписку с пояснением хватит.
– Пиши.
Я вытаскиваю из кармана обрывки бумаги, закиданные цифрами, беру чистые листы и начинаю писать. Незнакомец нервно ходит по маленькой клетушки прорабской, потом с нетерпением хватает первый исписанный лист.
Когда я закончил последний, мужик смотрел на меня задумчиво.
– Ты от туда...
– Из лагеря.
– А до этого был кем?
– Аспирантом на кафедре математики.
– Тема была какая?
– Расчет и моделирование нагрузок в низкотемпературных полях.
Мужик барабанит по столу пальцами.
– Черт знает что, инженеров не хватает, а тут... Ладно, как твоя фамилия?
– Ларин.
– Прописан или болтаешься по справке?
– Я здесь недавно женился и взял фамилию жены, поэтому прописан у нее.
Он пристально смотрит в мои глаза.
– И правильно сделал. Диплом при тебе. Паспорт получил.
– Все дома. Но в дипломе фамилия другая.
– Это ерунда. Завтра явишься на улицу Котовского, к девяти часам со всеми документами.
– Куда это?
– В пединститут, я тебя у входа встречу.
Теперь очередь удивляться мне.
– Что же вы тогда здесь на строительной площадке делаете?
– Я главный инженер проекта и имею к этой стройке прямое отношение, а вот в местном только что сформированном институте не хватает специалистов, математиков, физиков, химиков и ректор слезно просил меня помочь найти таких людей.
– Но у меня судимость.
– Так что с твоей судимостью как с писанной торбой носиться. Я постараюсь все уладить.
– Уладить бы мне с прорабом, о завтрашнем дне...
– Я сейчас с ним поговорю. До завтра... Ларин.
Неля смотрит на меня большими глазами.
– Неужели пригласил в институт?
– Да.
Она обнимает меня.
– Может все и уладиться?
– Конечно. Неужели когда ты за меня за муж выходила не верила в это?
– Мечтала, – честно признается она. – Ты так быстро меня обворожил, что я потом только пришла в себя и стала бояться, а вдруг...
– Все будет хорошо, поверь.
Нелю я впервые увидел на стройке пять месяцев назад. Тоненькая, хрупкая девушка спустилась с крана и с усмешкой уставилась на меня.
– Ты случайно не чокнутый?
– С чего это ты взяла?
– Зачем Сеньку в раствор толкнул?
– Случайно.
– Знаю я это случайно, опять спорили.
– Ну что ты, мы доказывали друг другу одно и тоже, – улыбаюсь я.
Она тоже начинает улыбаться.
