Текст книги "Корона графини Вревской"

Автор книги: Евгений Кукаркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

соответствующий вид. Доктор молчит и смотрит куда то через его плечо. И тут мелькнула молния, Кешка сорвался с места и что есть силы влепил начальнику в лицо. Того оторвало от пола

и он полетел к параше. Дюжие надзиратели бросились к бандиту и началась свалка. Начальник оторвал голову от пола и долго ее тряс. Потом четко произнес. – Отставить. Надзиратели бросили окровавленное тело на пол. – Он должен покончить с собой сам, – подытожил полковник. Битый офицер с трудом встал, отряхнул мундир, потрогал голову и распухшую скулу. – Товарищ полковник, может быть..., – услужливо согнулся один из надзирателей... – Тихо. Ничего не надо. Вызвать к нему, – кивает на бесчувственное тело Кешки,

фельдшера, пусть через каждые шесть часов вкалывает наркотик, он знает какой. Мы

недавно накрыли большую партию. Бесчастный... – Я, товарищ полковник, – наш громила надзиратель ел его глазами. – Под вашу личную ответственность... Проследить, чтобы было все выполнено, если фельдшер будет взбрыкиваться, или все продал..., вы знаете что делать... Удави его, но товар достань. Пошли дальше. Все убираются. – Ты понимаешь, что-нибудь? – я спрашиваю доктора и тоже киваю на Кешку. – Знаю. Эта, сволочь, посадит его на иглу, а потом резко бросит давать дозировку. Бандит после этого сойдет с ума, либо повесится, либо перережет себе вены. – Посмотри сейчас, что с ним. Доктор пальцами просматривает Кешке зрачки, потом прощупывает пульс. – Очухается. Ты бы лучше сам о себе позаботился. Пока нет надзирателя, стяни наволочку, сунь под рубаху, теплее будет. Конечно 12 градусов не ноль, но все же... Я так и делаю. Только заправил на себе складочки, появился наш Бесчастный. – Ну, ты, падло, – он кивает мне, – пошли. Я стал философом, чтобы не замерзнуть и не сойти с ума от одиночества, мысленно вспоминаю книги, спорю с неведомыми оппонентами или "пишу" книги. Через три дня,

вползаю в знакомую камеру. К моему удивлению, там появился маленький Коля, он сидит на стуле и при моем появлении, глупо хихикает. Доктор с огромным фингалом и содранной кожей на лице, неторопливо листает оставленную мной книжку. Кешка выглядит молодцом, на его лице только желтые пятка, прошедших синяков, сам он стоит у окна и смотрит на меня блестящими глазами. – Привет, ребята. – Здорово, – рявкает Кешка. – Привет, Саша, – отвечает доктор. Только Коля по прежнему глупо лыбится. – Какие новости? – Все по старому. Лучше брейся быстрей, – говорит док. – Иначе опять в холодную загремишь. Я подхожу к тумбочке и с удивлением вижу вместо моей безопасной бритвы, ржавое подобие станка. – Чего это? – Это тебе начальник прислал, вместо твоей... – Сволочь. Намыливаю лицо и пытаюсь соскрести щетину. – Док, я не могу, дай свою бритву. – Саша, это испытание тебе придумал начальник, он предупредил, что если кто-нибудь из нас тебе поможет, то он всю камеру продержит на голодном пайке. Так что неси свой крест... Продолжаю скрести щетину с кожей с лица. Кровь капает в раковину, но делать нечего и остается отмакивать порезы и раны холодной водой. Док вырывает страничку из книги и протягивает мне. – На. – Зачем? – Залепи кусочками ранки и кровь остановишь, и заживет быстрей. Там в типографской краске, есть какие то доли свинца... Я послушно рву страничку на кусочки и залепляю все лицо. – Док, что с Колей? – Тронулся. Хорошо хоть не агрессивен. – С Кешкой? – Этот кайфует, его не бьют, не трогают. Пошел на поправку. Только колют во всю. – А ты сам? – Я то? Получаю от надзирателей по морде, все тело в синяках. За каждое пятнышко

на полу или на стенке – бьют. Но как видишь, цел. – А этот, мудак, по прежнему к нам ходит? – Ходит. Воспитывает. Сейчас сам убедишься. Как всегда начальник появляется в окружении надзирателей. Мы все вскакиваем, даже бедный Коля подпрыгивает и в его глазах появляется разум. Первый попадаюсь я. – Ну и рожа. Постой, постой, да ты залеплен рваными страничками из книги. Значит

портишь народное имущество. Так, так, – он задумался, – что же мне с тобой делать? С одной стороны, надо тебя к суду подготовить, с другой стороны все время здесь нарушает распорядки... Пожалуй, я тебя сегодня в карцер не загоню, твой адвокат мне надоел, все хочет встретится с тобой. Я тебе дам день отдыха, а

завтра утром пойдешь опять проветриваться, зато получишь двойную норму, шесть дней карцера. После такого приговора, я ему стал не интересен. На очереди доктор. – Надеюсь, у тебя все в порядке? – Конечно. – Зубочисткой толчок чистил? – Конечно. – Покажи щетку. Доктор из тумбочки достает зубную щетку, с наполовину изношенным ворсом, и крутит перед носом начальника, тот кивает головой, подходит к толчку и внимательно его исследует. – Вижу, исправляешься, – и тут наш садист взрывается. – А изо рта у тебя воняет.

Значит брезгуешь свою пасть чистить. Док молчит. – Бесчастный, помоги ему потом почистить зубы этой же щеткой. Теперь полковник подошел к Кешке. Надзиратели напряглись и, на всякий случай, взяли его в кольцо. – Не плохо выглядишь. Синяки сошли. Бесчастный как дозы? – Усилили, товарищ полковник. – Прекрасно. Жалобы есть? – Иди ты..., – шипит Кешка. – Раз стал огрызаться, значит нет. Сколько там у нас прошло, почти три дня. Мало. Дам тебе еще три дня, а там... на коленях будешь ползать, молить о своей смерти... Кто там еще? Этот идиот. Колю от его голоса трясет и слезы бегут по щекам. – Хочешь сдохнуть? Тот кивает головой. – Так чего тянешь? Бесчастный, дай ему веревку, пусть повесится здесь на кровати. Я еще гуманный, даю тебе право – умереть. А вы, – он кивает нам, только попробуйте отговорить, я вас, ваше же говно, жрать заставлю. Вся эта свора палачей уходит из камеры. Док плюхается на табуретку. – Бандюга, – беззлобно говорит он Кешке, – ты хоть понимаешь, что тебя ждет? – Иди ты... – Значит не понимаешь. Я видел, что такое ломка от больших доз, ты на стенку потом полезешь. – Лучше о себе подумай, блин. Я бы посочувствовал твоим зубам. – Что верно, то верно, эта, сволота, либо мне сегодня скулу своротит, либо выбьет все зубы. Трудно, бандюга, чувствовать себя бесправным, но ты знаешь, даже до своего близкого конца, я хочу чувствовать себя человеком. – Зачем это? – удивился я. – Публики кругом нет, никто тебя не похвалит. – Я не на публику играю, я сейчас веду свою маленькую борьбу с этими озверевшими

подонками. Они мне говорят, сдохни, а я буду им назло жить. – Док, это не борьба, это жалкое существование отмирающих существ. В нашем случае, борьба, это побег, это биться смертным боем со своими врагами. Вон, Кешка, тоже в миру зверь, сил у него много, сидя здесь, мог бы удавить эту гадину, однако слаб духом... – Это ты про меня? – шипит бандюга у форточки. – А про кого же. – Заткнись. Я им еще покажу. – Хвастун, один раз по настоящему врезал палачу, но не доделал работу до конца, так и сейчас сдрейфишь. – Сам врежь. – Трус. Кешка покраснел от ярости, напыжился для прыжка ко мне, но тут док заметил. – Кешка, а ведь слабо тебе перебить горло начальнику. Бандюга застыл. – Нет. Не слабо, это моя мечта. – Через три дня она кончится твоя мечта. Это надо делать раньше. Вон посмотри на

Колю, видишь идиота, ты будешь таким. Кешка повернулся головой к стене и уперся в нее лбом. Загремели запоры, появился

наш надзиратель. В руках у него небольшой кусок веревки. Он подошел к Коле и рявкнул. – Эй, ты, засранец, вот я принес тебе подарок. Делаешь это так. Вот петля, куда суют голову, а этот конец я привязываю к верхним прутьям кровати. Смотри, идиот. Коля затравлено глядит на него. – А дальше, выбрасываешь ноги вперед, – с наслаждением раздвигая петлю, говорит Бесчастный, – и все... С тобой, – он тыкает пальцем в дока, – я разберусь потом,

а ты, – это уже ко мне, – на выход. Там твой адвокатишко, хочет поговорить. Пошли недоносок. – Саша, что это с тобой? Весь в порезах, похудел, побледнел... Григорий Иванович сочувственно смотрит на мое лицо. – Новый начальник применил новую методику к смертникам. Его кредо, не надо на них тратить пулю, надо, чтобы смертник покончил с собой сам. Я не вылезаю из карцера, но это еще рай, по сравнению с остальными несчастными... – Понятно. Надо тебя быстрей вытаскивать от туда. – Есть надежда? – Есть. Помнишь, мы говорили про рану, на лице свидетельницы? – Помню. – Повторная экспертиза не могла подтвердить, что это нанес ее ты... – Но это же здорово. – Конечно, самое важное, все зашевелились. Это даже наше счастье, что кольцо твое в тюрьме украли и осталось только его описание. – Почему к счастью? – Примета такая, кольцо воруют, жить дольше будешь. – Шутите, Григорий Иванович, а мне до начала смертной казни осталось чуть больше

месяца. – И все же, не имеют права и не посмеют, ты еще верховный суд не прошел. – Посмеют, по новой методике начальника, я должен умереть раньше. – Тогда слушай. Самое важное я тебе не сказал. Нашли убитыми и изнасилованными еще двух девочек. Это уже четвертый случай после твоего ареста. Теперь милиция в

панике и похоже на тебя скоро придет запрос. – Когда скоро? Меня надо уже сегодня вытащить с этой камеры. – Саша, я все постараюсь сделать, но нашу бюрократию не пробить. – Григорий Иванович, вы моя последняя надежда. Я уже два года шастаю по тюрьмам и не вижу в моем деле ни конца, ни края. Тут забрезжил рассвет, неужели мне чуть-чуть не дотянуть до правды? – Дотянешь. Когда тебя переведут в общую камеру, я еще кое-что расскажу, про то как предъявили тебе обвинение. – Почему сейчас нельзя? – Не время еще. Сегодня я послал пять телеграмм в различные инстанции по поводу тебя, жди перемен. – Через шесть дней меня прикончат. – Почему через шесть? – Это время, я буду в карцере, когда выйду, тогда может быть конец. Начальник придумает что-нибудь похлеще карцера и тогда все. – Саша, я все постараюсь сделать. В камере, зловещая тишина. Док с распухшей физиономией, вяло развел руками. – Он тебя избил, док? – У меня нет четырех зубов, – шипилявит тот. Из ярко красных губ вырвалась предательская струйка крови. Док подошел к раковине, сплюнул туда и промыл лицо. – А где Коля? Док промывал рот и поэтому ответил Кешка. – Повесился, придурок. – Неужели сам? – Почти, когда пришел этот надзиратель..., Бесчастный, только под его взглядом и

одел петлю. Мать его, суку такую... – А с тобой что сделали? – Ничего, вкололи лошадиную дозу, теперь кайфую. – Что у тебя? – спрашивает меня док, оторвавшись от раковины. – После того как меня посадили, произошло еще четыре изнасилования и убийства девушек. – Значит тебя оправдали? – Нет. Милиция ни как не может с этим смирится. Говорят, это новый маньяк, хотя все приемы одни и те же. – Я тебе говорил, они все купленные. – Наш полковник тебя так просто не выпустит, блин, – хмыкает Кешка, – даже если ты будешь не виновен, он тебя все равно пришьет. – Посмотрим. Утром за мной пришли и отвели в карцер. Я просидел еще шесть дней и понял, что еще одна такая одиночная пытка и сойду с ума. Мой надзиратель ведет по коридору к моей камере. Он сегодня любезен, как то

не по-звериному смотрит на меня. – Я приказал твою пайку тебе оставить, – вдруг говорит он. – Спасибо. Что это с ним? В камере изменения. Нет Кешки, на его койке сидит новичок, понурый черноволосый южанин и тупо смотрит в пол. Док покуривает у окна. – Привет, Сашка, – обрадовался доктор. – Привет. Грузин поднял на меня глаза. – Меня звать Гиви. Мне о тебе говорили... – А где Кешка? – Убили, – выпустил струйку дыма док. – Как это? Этот же хотел, чтобы мы сами... – Этот... лежит в больнице с переломанной шеей. На второй день после того как тебя посадили, Кешка и взорвался. – Гиви, тоже подрасстрельная статья? – Тоже. – За что? – За убийство. Терроризировал торговцев, вот и прибил троих. – Значит, этот, прохвост, начальник в больнице, и мы сможем спокойно еще просуществовать... – Это смотря как... Вон Гиви, все до моей жопы добирается, смотри, к тебе тоже пристанет. – Я ему одно место оторву, успокоится. И тут южанин изменился в лице. – Я у вас, собак, сам все оторву. Подхожу к столику, где приютилась моя холодная пайка. Начинаю ее выскребать. – Док, раз начальника нет, может мне не надо сегодня бриться? – Конечно. Чего зря кожу сдирать тупой бритвой, пусть она отдохнет. Уже задремал в койке, когда кто то дернул меня за плечо. – Кто здесь? – Тихо, – это голос Гиви, – слезай. – Иди ты... – Слезай говорю, хуже будет. Я на втором ярусе и голова южанина четка видна в ночнике света. Подтягиваю ноги в коленях и что есть силы врезаю в пятно лица. Слышен грохот падающего тела. Я спрыгиваю с койки и начинаю лупцевать ногами и руками здорового, крепкого мужика. Рядом очутился доктор, он присоединился ко мне и мы пол часа избивали Гиви. Обессиленные сели на койку. – В ту ночь, также ко мне подлез, – говорит док, – я же как-никак доктор, знал куда ему съездить, а потом этот мерзавец так орал, что надзиратель все же пришел, дал ему оплеуху и... он затих. Все ему неймется. Здорово ты его. Весь пол в крови. – Кешку то ты настроил? – С твоей помощью. Еще тогда понял, куда ты клонишь. Гиви зашевелился и застонал. Доктор подскочил и что есть силы дал ему ногой в лицо. Потом опять подсел ко мне. – Понимаешь, падаль, она и есть падаль и пусть умные писатели и право охранители

не кричат о том, что смертникам так тяжело, что это не жизнь и они могут исправиться... Это чушь. Страх заставит их исправиться на мгновенье, а потом осмелеют и если позволят обстоятельства, опять будут убивать. – Док, это чушь. Страх, он и есть страх... Вспомни Колю... Это стала тряпка... – А я вспоминаю его теорию о том, что нами кто то правит, но не мы сами и ты знаешь, стал относиться уважительно... – Стареешь, док. – Иди ты к черту... Пошли лучше спать, эта, сопля, к завтрашнему дню оклемается. Я просыпаюсь и вижу дока, он у окна делает гимнастику. Гиви лежит на своей койке, завернутый в одеяло. – Привет, док. – Здорово, Саша. – Этот то, как? – я киваю на Гиви. – Ничего, стонет и плачет. Я привожу себя в порядок. В камеру входит Бесчастный. – Селиванов, собирайся, тебя от сюда переводят. – Куда? – В общую камеру. Твое дело послали на пересмотр. – Ура. Док подходит и дружески толкает в плечо. – Саша, поздравляю. – Спасибо. – Если ты попадешь на волю, зайди к моей маме, вот адрес, – док поспешно пишет огрызком карандаша на страничке книги и потом, передает ее мне, – скажи, что я не изменился и считаю, что все равно был прав. Если бы мне сейчас удалось заниматься врачебной деятельностью, я бы также помогал людям не мучаться. Как врач-гуманитарий, жить по дурацким законам не хочу и не буду. – Обещаю, док, зайти к ней и сказать это. – И еще. Пусть отдаст тебе мою шкатулку, которую я спрятал в ванной, она знает где. Я тебе подарю ее, может и сгодится... – Селиванов, пошли, – торопит надзиратель. В общей камере 12 двухярустных коек. Шесть слева и шесть справа создают небольшой по центру проход. Я вошел и шум сразу стал стихать. – Ты кто? – это ко мне обратился худощавый тип, сидящей у стола на табуретке. – Перевели из камеры смертников. Сразу стало тихо. – А... Мне уже говорили. Давно там сидишь? – Уже пол года, а до этого полтора в общей тюрьме. – Значит наши порядки знаешь. Звать то как или кликуха есть? – Звать Сашей, клички еще не имею. – Заимеешь, будешь у нас зваться Смертником. Меня кличут Михась, звать Михаилом.

Ну иди тогда вон к той койке, Смертник, занимай верх, – парень показывает пальцем куда идти. – Жила, к тебе напарник. На нижней койке показалась взлохмаченная голова. – Это... ссышься? – прохрипела она – Еще нет. Кто то хмыкнул. – Хоть, капнешь сверху, убью. Я заваливаюсь на верхнюю койку и глупо улыбаюсь, видно от того, что не надо ждать и думать, когда тебя позовут на расстрел. Через час меня поднял староста. – Эй, Смертник, ты такую бороду отпустил, не пора ли тебе привести себя в порядок. – У меня бритву начальник тюрьмы утащил. – Ого. С чего это он вдруг? – Условия нам создавал... Чтобы мы сами, того... – Кешка Руль, с тобой сидел? – Со мной. – Это он его довел? – Он. – Скотина. Кешка был самым лучшим моим дружком... Маркиз, – орет Мишка-Михась в глубь камеры, – достань парню бритвенный станок. Ему, эта падла, начальник, бриться не давал. Мне приносят станок с хорошей бритвой и я с наслаждением снимаю щетину и струпья

старых ран. – А ты ничего, – хмыкает старший, – хоть и шрамов на лице много. Мальчики, как вы считаете, мордашка ничего? – Нормально... – Как милашка... – Не дурен... Слышны всякие поощрительные голоса со всех сторон. Нехорошее предчувствие кольнуло сердце. – Вы чего это, ребята? – Я считаю, его надо от имени нашей братвы продавать, – заключает староста, Мишка. – Правильно, – несутся крики. – Я не хочу, чтобы меня продавали. – Заткнись. Тебе же лучше, идиот. Так решили, продаем? – орет опять в камеру. – Да... – Да... – Тогда, что бы не попортить товар, никто пальцем его не имеет права задеть. Я почувствовал, на меня наложили – табу. – Зачем ты это сделал? – тихо спрашиваю главаря. – Чтобы тебя здесь не шлепнули. Уже всем известно, что ты насиловал и убивал молоденьких девочек, такое здесь не любят и не прощают. Тебя мог бы любой по этому проткнуть ножичком или невзначай изуродовать, а я тебе сохранил, хоть на какое то мгновение, но жить будешь... Все равно после доследования хана, так и так расстреляют, а тут хоть поживешь немного. Благодари бога, что Кешка, был моим другом. – А куда ты меня будешь продавать? – Здесь рядом с нашей тюрьмой, есть другая тюрьма для богатых. Фактически это один изолятор. Каждый год туда производится набор зэков. Эти новые русские покупают себе заключенных для обслуживания своих камер, для утех и еще черт знает для чего... – Для утех? – Что с луны свалился. Лучше выбирай, либо туда, будешь там зато жить, либо здесь, тебя посадят на ножик. – Хрен редьки не слаще. – Тогда договорились и не вякай. – А на долго продают? – До твоего конца или срока. Я ведь все порядки тюремные знаю, если следствие над тобой продлиться хотя бы больше двух месяцев, то расстреливать тебя будут через год. Год жизни, да за это можно и продаться, а там ведь... видно будет, понравишься этим богатеньким, так они может тебя и выкупят. Постепенно втягиваюсь в жизнь камеры. Через шесть дней меня вызвали к адвокату. – Григорий Иванович, спасибо, что вытащили... – Все в общем не так плохо, но тебе еще придется посидеть. – Что, опять не клеится? – Прокуратура настаивает на своей версии, что при последних убийствах, появился новый маньяк и тебя надо засудить за старое, но теперь показания твоей свидетельницы они решили пересмотреть. – Но это же главный их козырь. – Был главный. Похоже свидетельница накрылась. Помнишь, при последней встрече, я

тебе хотел рассказать одну вещь? – Помню. – Так вот, я раскопал. Эта свидетельница подставная... – То есть, как это, ее не насиловали? – Насиловали, но не ты, а тот, кого милиция ищет, настоящий маньяк. – Ничего не пронимаю. – Я тоже. Я настоял, чтобы ее вызвали в прокуратуру и показал ей данные экспертизы, она расплакалась и рассказала следующее. После того как она избежала

смерти и попала в больницу, к ней пришли два парня и показали удостоверения ФСБ.

Они настаивали дать показания против тебя, уверяя ее, что ты и есть маньяк. Подсовывали твои фотографии, оговаривали какие на твое теле есть приметные места. Потом пригрозили, если она не скажет, то ее убьют... – И что прокуратура? – Заявила, что помимо ее, за тобой есть другие моменты, которые якобы уличают тебя в совершении преступления. Это то, что тебя видели в тех местах и в те предполагаемые дни, когда были убиты девочки. – Но это еще не повод для доказательства... – Правильно, поэтому тебя и перевели на доследование, чтобы их найти. – Кто же там так хочет меня погубить? – Не знаю, но похоже люди серьезные, раз подключили высших офицеров ФСБ. Ты на досуге вспомни, что ты там делал до того, как тебя схватили, кому ты перешел дорогу... – Долго будет еще доследование? – По нашим законам..., – Григорий Иванович развел руками, – это никто сказать не

может. После завтрака я дремал на своей койке, вдруг около меня очутился староста камеры. – Смертник, готовься. Сегодня выводят на продажу в ту часть тюрьмы "рабов". – Много за меня возьмете? – Долларов двести. – Не продешевили? – Нет, мы же знаем, что брачок им подсовываем, ты же там будешь кратковременно... Сам понимаешь, после доследования... того... – А те, богачи, могут от меня отказаться? – Это сразу же будет твоим концом. – Куда не кинь, всюду клин... – Грамотный ты я вижу. Со всех камер собралось человек пятнадцать, в основном молодые, симпатичные ребята. Несколько охранников ведут нас по бесконечным коридорам в западное крыло

тюрьмы. Перед большими решетчатыми дверями, тщательно обыскивают и по одному заталкивают за нее, там принимают два надзирателя мужчина и женщина. – Лицом к стенке, – приказывает мне женщина. – Фамилия? – Селиванов. – Статья? – Еще не знаю. Нахожусь на доследовании. – Что за чушь? Ладно проверим. Чего там еще нам подвесили? Руки, ноги целы? Чем-нибудь болеешь? – Нет, здоров. – Если обманул, удавим. Лучше, по хорошему, скажи сейчас... – Здоров. – Ладно. Повернись, ко мне лицом... Что за шрамчики на физиономии? – Плохая бритва попалась. – Лицом к стенке, так стоять. Вася, давай следующего. После проверок все группу ведут в... большой спортивный зал, заполненный спортивными тренажерами и снарядами. Там надзиратели выстраивают нас в линейку и

приказывают до пояса раздеться. Вскоре помещение стало заполняться народом, появились хорошо одетые мужчины и женщины. Они полукругом окружили нас, разглядывали и переговаривались. С пачкой папок появился майор и, положив их на стопку матов, сказал. – Уважаемые дамы и господа, проводим очередной аукцион, выделенных нашим исправительным заведением, лиц, для вашего личного пользования. Я буду называть:

сколько лет, какой рост, за что сидел, сколько осталось сидеть. Ваше дело выбирать. Стартовую цену дает тюрьма. Итак начнем, – майор берет верхнюю папку. – Григоров Олег, выйди из строя. Большой парень вышел на два шага из нашей шеренги. – 25 лет, рост – метр девяносто, сидит за ограбление, осталось два года. Первоначальная цена – двести долларов. Начали. В толпе покупателей переговариваются, старая грымза подняла руку. – Двести пятьдесят – Четыреста, – отреагировал черноволосый толстый южанин. – Четыреста пятьдесят..., – не сдается грымза. – Шестьсот. – Шестьсот пятьдесят. – Мари Ивановна, отдайте его мне, у вас же есть один, а у меня пока ни одного. Семьсот. – Не твое дело, Арсен. Семьсот пятьдесят. – Черт с вами... Майор считает. – Семьсот пятьдесят – раз, семьсот пятьдесят – два, семьсот пятьдесят – три. Продано. Мари Ивановна можете его взять. Иди к ней Григоров. Следующий, Попов Юрий. Григоров послушно плетется в сторону грымзы. Из строя вышел мой сосед. – 23 года, метр семьдесят восемь рост, попался на мошенничестве, осталось сидеть

год. Стартовая цена триста долларов. – Шестьсот, – сразу бросает цену южанин. Никто не реагирует. Майор начинает бубнить. – Шестьсот – раз, шестьсот -два, шестьсот – три. Продано. Попов идите к хозяину.

Следующий Селиванов Александр. Это меня. Я вышел из строя. – 27 лет, метр восемьдесят, статья... надо же черт возьми..., все в порядке господа, сидит за убийство и изнасилование молодых девочек. Срок бесконечен. Стартовая цена двести долларов. Меня с любопытством и удивлением рассматривает толпа покупателей. – Триста, – бросает фразу молодая женщина. – Пятьсот, – отвечает ей мордастый парень. – Шестьсот, – хрипло говорит старик. – Тысяча, – совсем молоденькая женщина лет 25 оглядывает толпу. Там зашумели. – Тысяча сто, – не сдается молодая женщина. – Тысяча пятьсот, – поднимает цену парень. – Две тысячи, – не уступает молодая. Толпа зашевелилась. Майор, потирает руки и говорит. – Две тысячи – раз, две тысячи – два... – Две тысячи сто, – женщина не хочет уступать. Парень уже молчит. – Три тысячи, – нагло смотрит на соперницу молодая. – Три тысячи сто. – Четыре тысячи, – вдруг сказал парень. – Четыре тысячи сто. – Десять тысяч, – вдруг захрипел старик Молодая возмущенно всплескивает руками. – Вас то кто просит вмешиваться? – Так тебе и надо, дрыгалка, – усмехается женщина, – проучите ее, шеф. – Шлюха. – А тебе завидно, мужика захотела купить, чтобы потешиться. Шишь тебе. Никто тебе здесь не позволит этого. Хоть миллион выкини. Раз сходка решила, лучше бери

Бориса, тогда у тебе все будет. – Вы... вы... все, подонки. Молодая выскочила из зала, другая женщина оглядывается на старика, тот, сжав г губы, кивает ей головой. Мордастый парень, который боролся за меня в сделке, тоже одобрительно чмокает губами. – Десять тысяч – раз, десять тысяч – два, десять тысяч – три. Продано. Топай к хозяину Селиванов. Я отрываюсь с места и иду к старику. – Встаньте за моей спиной, молодой человек, – хрипит он. Торги продолжаются. Вскоре шеренга заключенных редеет, последних двух не купили,

насытились, на этом все закончилось. Господа разбирают своих "рабов" и выводят в

коридор. – Иди за мной, – приказывает старик. Здесь другая жизнь. Я иду по коридорам, по которым шляются фигуры мужчин и женщин, двери камер без окошек, они глухие из дерева, часть их открыта. Редко мелькнет форма надзирателя. У одной из таких прочных дверей старик останавливается и стучит. – Можно войти. Мы входим сначала в прихожую, где уместились три двери, а затем в уютно прибранную комнату. Толстые железные прутья переплели окно. Хорошая деревянная кровать покрыта ярким покрывалом. В углу тумбочка с телевизором и видаком. У свободной стены стол, покрытый скатертью, и три стула. На одном сидит та самая молодая девушка и гневно смотрит на нас. – Что вам надо, Дмитрий Иванович? – Я пришел, чтобы извинится перед вами. – С чего бы это вдруг? – Вы бы не выиграли. Катерина Андреевна своего все равно бы добилась. Только со мной она не могла потягаться, поэтому сразу прекратила торги. Прошу вас, в знак примирения принять от меня подарок, вот этого молодого человека, которого вы хотели купить. – Но... я не могу. Это значит, я вам буду все время обязана... – Пустяки. Время над нами не властно и все обязанности пропадают в некуда. Кроме

того, я так много хорошего должен вашему отцу, что считаю, этот подарок сущим пустячком. – Лучше бы помогли выкупить меня, это был бы самый лучший подарок. – Не все сразу. Я уверен, вы не досидите своего срока, уйдете гораздо раньше, но

имейте терпение. Купить судей или следователей сущий пустяк, но вот купить общественность гораздо труднее. Подождите, все утихнет, забудется, поменяется власть, кое-где изменится обстановка, тогда и приведем все механизмы в действие. – А вы то, сами, Дмитрий Иванович? Что же вы от сюда не бежите? – Не могу. Меня ведь почти расстреляли, за бешенные деньги удалось получить пожизненное заключение. Пока и здесь хорошо. Я и от сюда руковожу своими конторами и людьми. Придет время, может быть и выйду наружу... – Скажите, Дмитрий Иванович, зачем все меня толкают в койку Борису? Почему в мою

жизнь еще и вмешивается сходка? – Не хочешь, не надо. Борька не мог тебя уломать, вот и решил, так сказать, надавить силой общественности. Но это еще не власть над тобой, я здесь власть и поэтому слушать будут меня. – Я поняла, Дмитрий Иванович. – Вот и умница. Бери, вот этого парня, делай с ним, что хочешь. Если хоть пальцем тронет тебя или скажет грубое слово, только скажи, он тут же испариться. – Спасибо. Старик уходит и женщина меня разглядывает. – Меня звать Галина Александровна, но это очень для тебя будет длинно, поэтому будешь обращаться ко мне просто, по-английски – мэм. Понял? – Да, мэм. – Прекрасно. В твои обязанности будут входить: убирать мою комнату, стирать мое белье и гладить его, приносить с кухни пищу и охранять меня от всяких Борь и другой швали. В нашем обществе всех называют нормальными именами, так как ты от туда.... Тебя как звать? – Сашей. – Сашей или Александром я тебя назвать не могу, всех зэков, обслуживающих нас, называют по кличке. Какая у тебя была кличка там, в тюрьме? – Смертник. – Смертник? Забавно. Мне нравиться. Там чего майор спотыкался на твоем деле. Это

правда, что ты насильник и убийца? – Так написано в моем деле. – Я тебя перевоспитаю. Ты будешь убивать только моих врагов. Есть еще вопросы? – Где я буду спать? – Для зэков, есть общие камеры. Это в коридоре, я тебе потом покажу. – Что мне сейчас делать? – Во первых, я тебя не могу видеть в этой идиотской форме. Мы сейчас вызовем мастера, пусть тебе сошьет костюм... Во вторых, пока мастер идет, вымой ванну и наполни ее теплой водой. Я хочу сегодня подготовится к вечеру. – Разве сегодня будет вечер, мэм. – У нас по субботам всегда вечера... Я и забыл, что сегодня суббота... Моя хозяйка сдергивает со стола выпирающую бугром салфетку, под ней телефон. Она набирает номер. – Машенька, привет... Видела, видела. Постой, сейчас скажу, закачаешься. Ко мне Димочка приходил и подарил того зэка, которого купил... за десять тысяч долларов. Он у меня в комнате... Да, да... Но я хочу его приодеть, пришли своего... этого мастера... Конечно нет... Хорошо... Я сейчас закажу... Приходи потом... Пока. Хозяйка набирает новый номер и долго ждет гудков. – Мама, это я... Все в порядке... Хочу тебя попросить сделать одно дело. Здесь я

приобрела слугу, мне его подарил Дмитрий Иванович, но нужно, чтобы он был не замухрышка, а нормально выглядел... Конечно, нужно утереть нос этой суке. Достань мне пожалуйста мужскую рубашку... э..., – она глядиит на меня критическим взглядом, – 45 размера и галстук... Это как хочешь... Да... да... Пока. Ты чего стоишь? – обрушивается моя хозяйка на меня, когда положила трубку на место. – Марш в ванну, вымой ее до блеска и наполни теплой водой. Ванна здесь же в прихожей. Пока я ее приводил в порядок, в дверь постучали. Не дожидаясь, пока я открою дверь, хозяйка пошла открывать сама. – Галочка, – слышен женский голос, – слава богу, что все обошлось. – Ты мастера привела? – Конечно, он за дверью. Эй ты, засранец, входи. Глухо стучит дверь. – А где твой...? – Моет ванну. Сейчас освободится и пусть его измерят. Проходи сюда. Я доканчиваю мытье и, включив теплую воду, вышел за дверь. Унылый худой парнишка

в джинсовых штанах и курточке стоял в прихожей. Я вошел в комнату. Моя хозяйка полулежала на кровати. У стола сидела та самая Мари Ивановна, которая первая торговала себе парня, она критически оглядывала меня. – Хороший мужик попался. Я бы с ним даже переспала. – Тебе своих охламонов не хватает? – Ой, уж этого добра сколько хочешь. Я здесь со многими встречалась. А в последнее время прилип этот слизняк, Колька – Ключ, все руки домогается, свадьбу