Текст книги "Корона графини Вревской"

Автор книги: Евгений Кукаркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

помочь. – Поступайте как вы считаете нужным. Можно даже не ссылаться на документы, нужно

как я, обойти с дозиметром всю землю и замерить общий фон. После, в редакцию пришел старик. – Этот ты написал статью, сынок? – Я. – Это все правда? – Да. Правда. – Что же мне делать то? Я у же получил план квартиры в доме у гостиницы, а она оказывается над ямой которая... это... ну светится... Я понимаю о чем он говорит. – Да, дом строится на грунте, который излучает от 200 до 400 микро рентген. – Это очень опасно? – Думаю, что для здоровья, очень плохо. – Спасибо, сынок, я пойду откажусь от дома. Буду требовать в другом месте. Выхожу из редакции и тут ко мне подкатывает шикарный "Мерседес". Стекло окна опустилось и выглянула голова Коняева. – Здравствуйте, Александр Сергеевич. Эх жаль, не достал магнитофон редактор. Сейчас бы включил запись. – Здравствуйте, Антон Антонович. – Давайте я вас подвезу, Александр Сергеевич. Садитесь. – Нет. Спасибо. Если вы помните наш последний разговор, то кажется мы беседовали

о том, что невозможно вести переговоры с человеком, который всегда делает глупости. – Вы о чем? Клянусь, я ничего не делал вам. – Разве. А разгром в моей квартире, разве это не ваших рук дело? – Это не я. – Украли корону Вревской. – Правда, а я хотел ее у вас купить. Помните, как я торговался... – Помню. До свидания, Антон Антонович. – Да постойте. Коняев выскочил из машины и пошел со мной рядом. – Давайте, Александр Сергеевич посидим где-нибудь, зайдем в кафе. – Зачем? – Надо поговорить. – Я же сказал, не веду переговоры с человеком, который заранее делает глупости. – Да поймите вы, не грабил я вашу квартиру и не давал команды этого делать. – Я не верю. – Черт с вами, потом будете сами ко мне на прием просится, да уже поздно будет. Коняев садится в машину и она отъезжает. В этот же день съездил к Тасиной маме и со скрипом выдрал у нее чемоданчик с первоисточниками. Опять занялся ксерокопированием. Таська сегодня встревожена. – Саша, нам много прислали почты, все с угрозами. Телефон я вообще отключила, там сплошное безобразие. – Ты правильно сделала... – Но мне кажется, что за мной следят... – Наверно за мной тоже. – Самое ужасное не в этом. Сегодня в школу пришел один человек и предложил мне вернуть в ФСБ первоисточники... – Значит они добрались и до тебя. – Мне опять становиться страшно. Я ему конечно отказала, а он... наговорил мне столько угроз. Как же так, Саша, это же наши органы, они должны защищать нас, а выходит они защищают всю эту уголовщину, бандитов..., но почему? Ты знаешь, мне даже кажется, нашу квартиру ограбили не бандиты, а они... из ФСБ. – Может быть ты и права. – Что же нам делать дальше? – Если ты скажешь, что надо бросить писать статьи дальше, я брошу. – Нет. Я один раз в жизни предала тебя, не послушала и растрепала о наследстве, больше этого никогда не будет. – Ты у меня умница. Мы будем с тобой против этой швали бороться. Я поцеловал ее в щеку. Я решил третью статью написать о Коняеве. Так и назвал статью: "В. Остров застраивает уголовник." Когда пришел к Семенычу и показал ему ее, он встревожился. – Очень зло. Я ее сейчас не пущу, придержу немного. – Почему? Мы же с вами... – Спокойно, Александр Сергеевич. Я же сказал, ее придержу, это не значит, что не

пущу совсем, нет. Мы должны выждать момент. Сейчас встревожена общественность, шутка ли, радиоактивные источники находятся почти в центре города и на почве с завышенным фоном строят дома. Пока это первая часть, надо посмотреть как поведет

себя компания "Век", какие аргументы выставит и примет решения. Если ничего не будет, то мы выпустим еще залп, но уже по верхушке компании. – По моему они уже приняли решения. Началась травля меня и газеты. У меня в квартире совершен погром. – Это так, я вчера обратился в прокуратуру, по поводу этих безобразий. Мы еще напишем несколько статей о бездействии правоохранительных служб, но мы не можем напечатать твою статью сейчас, пока еще компания не приняла никакого решения. – Смотрите сами. – Не расстраивайся, каждому овощу свое время. К концу рабочего дня, встревоженный Семеныч собрал всех членов редакции в общем зале. – Коллеги, товарищи, у нас произошло ЧП. Днем у меня со стола кто-то стащил статью "В. Остров застраивает уголовник". Среди нас завелась мразь. Все заговорили, я подозрительно оглядел зал. Много встревоженных лиц, но кто же из них. – Мы конечно восстановим статью, – продолжил главный, – но самое важное, подорвано доверие в коллективе... Мы с Таськой договорились пойти в театр. Поздно вечером возвращались домой. У самого дома на скамеечке сидят двое парней. Меня насторожила их поза. – Тася, ты должна сейчас слушаться меня. Мы наверно не доберемся до парадной, поэтому по моей команде, падай на землю и прижмись к поребрику... – А ты? – Я задержу этих. Два парня поднимаются со скамеек, я толкаю Таську вбок, за дерево. – Ложись. Эти с автоматами. Грохот выстрелов потряс тишину. Как в армии, валюсь на землю и

перекатываюсь в сторону кустов. На меня сыпятся подрубленные ветки. Я вскакиваю на корточки и делаю бросок за деревья. Эти патронов не жалеют, спиной чувствую, как смачно пули впиваются в стволы. Вдруг стрельба прекращается. – Где он? – Черт его знает. Они озираются и водят стволами во все стороны. Я успеваю проскочить еще два метра ближе к ним. Бородатый парень что-то услышал и опять веер смерти пронесся над головой. Но тут патроны кончились и он торопливо начал переставлять рожки. Я

подпрыгнул и упал ему на ноги. Мы валимся на дорожки и катимся вдоль скамейки, а

второй мечется рядом и орет. – Витек, Витек. Оттолкни его, иначе тебя задену. Бандит на мне, зато мои руки на его горле. Он скребется, пытается оторваться от меня, но тут его кадык хрустнул и парень стал в конвульсиях дергался. Другой еще

ничего не понял и бегает рядом, умоляя подставить меня под его ствол. Я поймал момент и выкинул ногу на дорожку, парень споткнулся и нелепо упал на скамейку. Не знаю как, но мне удалось скинул труп и высвободить часть тела. Я перевалился боком и прямо оказался на ногах киллера, вытянул руку и вцепился за шейку автомата. Он тянет оружие к себе, а я стараюсь сбросить с ног тяжесть другого. Мы молча боремся Его колено несколько раз в кровь разбивает мой нос. Наконец ноги освободились и я стал приподниматься, удар кулаком в лицо бандюги, перепугал его, он бросил автомат и пытался ужом сползти со скамейки, но прикладом пригвоздил его к доскам. Еще удар по голове и... парень замер. – Тася? Тася? Тишина. Я бросил оружие и побежал к дому. Тася неподвижно лежит за деревом. – Тасенька. Осторожно приподнимаю ее голову и тут моя рука стала мокрой. Я вытягиваю ее на свет и вижу красноту кожи. Рву ей кофту и прижимаюсь ухом к груди. Тишина. – Тасенька. Где-то воет сирена милицейской машины. Как нудно идет время. Меня допрашивают уже сто раз. Уже под утро выпускают из участка домой. Я добираюсь до квартиры и плюхаюсь на первый попавшийся стул. Вот

так, Таську потерял. Непрерывно звонит телефонный звонок. Вяло беру трубку. – Сашка, это Коля Басманов. У нас беда. Только что сообщили, что убили главного.

В парадной киллеры пристрелили Семеныча. – У меня тоже несчастье. Только что убили Тасю. – Да что ты говоришь? Кажется на нас пошли в открытую. Я бросил трубку. Через три дня похороны. На кладбище полно народу, слышны гневные выкрики, прощальные слова. Хоронят двух хороших людей, а ведь могло все быть иначе. Как она сказала, я тебя предала один раз, теперь..., впрочем теперь, ты погибла как на фронте, еще неизвестно кто кого победил. Дома я переписал статью о Коняеве. Прошло три дня, в редакции пока временный главный, это осторожный полный человек, по моему он трус. – Нет, Саша, твою статью не могу пропустить. – Почему же, Семеныч разрешил... – А я не могу. Он погиб из-за этого. Могут погибнуть все. – Вы трус... Главный пыхтит и наливается краской. – Может быть я и трус, но пока на этом месте... не позволю проливать дальше кровь... Ты сейчас в ярости и не думаешь об остальных, посмотри вокруг, вон Ася,

талантливая журналистка, мать двоих детей, за что она должна погибнуть, а Иванов

Генадий, умница, самый гениальный оператор в чем он виноват, посмотри на остальных. Газета выпустит статью и нас взорвут, эти люди погибнут. – А вы не подумали о других, кто не в стенах нашей редакции. Тысячи людей будут жить на грязной помойке и будут медленно загибаться от излучения. Там же будет рождаться наше молодое поколение, оно тоже быстро постареет и сгниет, а почему? Да потому что наш главный – жалкий трус. Он устало развел руками. – Мне очень жаль, что мы не поняли друг друга. Я поступил по другому. Размножил статью в десятках экземпляров и пошел отправлять во все стороны, на телевидение, в газеты, в прокуратуру, в ФСБ, президенту и даже в "Гринпис". Меня выловили на улице. Подъехала "Волга" и двое человек с улицы ловко втолкнули

в ее распахнутые двери. Очкастый следователь перебирает бумаги. – Расскажите, Александр Сергеевич, как вы докатились до такой жизни? – Это до какой? – Сколько вы изнасиловали и убили девочек и девушек? – Да вы что? – Ничего. Придется отвечать перед законом. Сейчас проведем опознание и если вас опознают, то уже ничего вам не поможет. Меня сажают перед стеной среди четырех парней, вешают третий номер и яркий свет обрушивается на нас, напротив же – наоборот, свет гаснет. В темноте женский голос кричит. – Это он. – Какой номер? Скажите громко. – Третий. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Расстрелы в тюрьме начинаются только ближе к зиме. Нас в камере четверо и мы с ужасом ждем этой поры. Пока еще лето, но осталось два месяца до исполнения приговоров. Худенький Коля сидит по-турецки на своей койке и неторопливо рассуждает. – Есть понятие, везет и не везет. Везет, это когда ангел помогает тебе делать дела чисто, а вот стоит обидеть его, он тут же заставляет тебя сделать глупость. – Выходит глупость делаешь не ты? – это задает вопрос наш ученый, бывший врач, доктор от медицины Виктор Беленький. Он стоит под форточкой и с наслаждением смолит сигарету. – Значит глупость заставляет тебя делать ангел? – Вот именно. Шестнадцать раз я выходил на дело и все было чисто. А вот на семнадцатом... Похулил по пьянке бога и на следующий день напоролся на неприятности. – Хороши неприятности, – усмехается доктор, – четверых человек зарезал... – Вы не поверите, но мне казалось и сейчас кажется, что не я поднял на них руку,

а кто то руководил мной. Кто мог знать, что эти несчастные тогда окажутся дома? Только он всевышний и если бы я с ним был в ладу... – Одним словом, ты не виноват, все что ты делал, это судьба злодейка. – Вот именно. – Тогда с Сашей совсем плохо дело, он с детства насолил богу, теперь его все время ведет только плохой ангел, он поэтому почти десять раз изнасиловал и убивал молодых женщин и девочек... Саша это я. Мне как раз попалась интересная книжка про любовь, но я в пол уха слушаю их разговор. – Конечно, – подтверждает Коля. – Видно он здорово обидел своего хранителя. – Сашка, – орет доктор, – да отвлекись ты, лучше скажи нам за что ты обидел с детства ангела хранителя. – Иди ты... Чего привязался то? – Во..., – подводит итог Беленький, – даже сейчас бедный Сашка не может отвязаться от давления оказываемого на него злым ангелом. Из него злость так и прет. Мне не хочется вступать в дискуссию, я делаю вид, что продолжаю читать. – Ты сам то, док, – это слышен бас четвертого заключенного нашей камеры отпетого

бандита Кешки Рулевого, валяющегося на койке, – под каким давлением, блин, людишек то резал. – Я их не резал, я им давал умереть спокойно. – Они лыбились небось перед смертью. – Можно сказать так. С радостью шли. – Врешь, док. В этот момент, блин, на их роже был только ужас или изумление. – Это у тебя так, а у меня все были добровольцы. Они с радостью шли на смерть. – Сволочь, ты, док. – За что же я так удосужился получить такое звание? – А потому. Я, блин, не могу так... красиво говорить, но нутром чувствую, хреновей тебя здесь нет. – Это хорошо, что ты еще что то чувствуешь. Такие бандюги как ты, обычно не имеют чувств, когда совершают грязные дела, они только просыпаются в камере перед смертью... – Ах, ты, дерьмо, – койка зашевелилась и Кешка сделал попытку подняться, – я тебя, блин, сейчас умою кровью. Я отстранил книжку и с интересом смотрю за событиями. Кешка конечно сильней доктора, но... у него сейчас черная тоска и двинуть как следует рукой ему не хочется... Но тут положение спасает Коля. – Мужики, вы что охреновели что ли. Через пару месяцев все вы перед стеной умоетесь кровью... Зачем она нужна раньше то. Эта "мудрая речь", остановила петухов и Кешка с облегчением опять валится на койку. Слышен стук в окошко двери. За нами иногда следят. – Раньше каждому смертнику по камере давали, – как бы невзначай замечает доктор,

– а теперь все камеры переполнены, нас всех и затолкали сюда. – Нет, одному нельзя, лучше когда с кем нибудь поговорить надо..., – отвечает ему Коля. – Перед смертью не наговоришься, – цедит сквозь зубы Кешка. Опять в дверях стук, но в этот раз они открываются. – Эй, Селиванов, на выход. Селиванов это я. Отбрасываю книжку и иду к двери. Огромный надзиратель, говорят в бытность один из известных бандитов, открыл дверь. Он пропустил меня в коридор

и поспешил запереть камеру. Мы идем, как суда по шлюзам, дожидаемся, когда откроются одни решетчатые ворота, потом, когда ты вплывешь в следующий коридор, они закроются, открываются другие и так далее. Меня приводят в комнату "свиданий". Там сидит мой новый адвокат, уже немолодой Григорий Иванович Семенов. – Здорово, Саша. – Здравствуйте, Григорий Иванович. С того момента, как завертелось мое дело, это уже третий адвокат. Я сажусь напротив него. – Чего-нибудь новенькое есть? – с надеждой спрашиваю его. – Я ездил в верховный суд, они еще не пересматривали твое дело... – Но... пока они размышляют, меня могут за одно со всеми расстрелять. – Не имеют права, хотя... я навидался много и знаю, что по глупости или умышленно могут сделать что угодно, даже плюнув на закон. Поэтому и тороплю их. Собственно говоря, я еще почему здесь? Несколько раз перечитывая твое дело, я наткнулся на один пустячок. Мария Чирикова, основной свидетель обвинения, утверждает, что когда ты ее насиловал на чердаке, то поранил ее кольцом, нанеся царапину по скуле. – Ну и что? – Вот читаю выдержку из протокола. "Вопрос защитника: – С какой стороны была у вас царапина? Ответ свидетеля: – С правой стороны. Вопрос защитника: – Вы уверены в этом? Ответ свидетеля: – А как же. Вот и в медицинском освидетельствовании написано – с правой стороны. Вопрос защитника: – Тогда непонятно. Кольцо у обвиняемого на правой руке, вы лежали к нему лицом. Он мог оцарапать вам только левую сторону. Ответ свидетеля: – Я отбивалась и мотала головой во все стороны, он задел меня

рукой, когда я повернула голову на лево..." Ну, как тебе эта выдержка? – Не знаю, вроде бы ни к чему не подкопаешься. – Подкопаешься. Кольцо то у тебя... круглое с небольшим наплывом на лицевой стороне, где выдавлен знак зодиака, сидело оно на третьем пальце, и как бы ты им

не мотал , никогда не нанесешь царапины. Я с удивлением рассматриваю свои пальцы. Хотя на них кольца и нет, его сняли с меня, когда посадили сюда, но мысленно представляю, какой оно формы и как удобно

вросло под подушку пальца. – А ведь правда же. – Вот, вот. Сегодня схожу к экспертам, попрошу их сделать заключение по поводу царапины. На снимке в деле она есть. – Григорий Иванович, а вдруг эта стерва скажет, что царапина от ногтей... – Не спеши, пусть экспертиза даст ответ. – Кольцо то у меня изъяли... – Это хорошо. Никто не скажет, что мы его подсунули. Ты, Саша, только не дрейфь.

Мы еще поборемся. – У меня были адвокаты, тоже боролись..., но... – Я понимаю другое. Милиции нужен был виноватый. Уже сколько смертей, а убийцы нет. Вот ты и попался, а дело хорошо состряпали. Свидетели указали на тебя, алиби нет, суд обвинил. Да здравствует наша милиция. За это дело, наверное, кое кто уже награжден и поощрен. – А ведь вы в меня поверили, Григорий Иванович. Другие нет, даже мои прошлые защитники были уверены, что защищают убийцу. – Они очень плохие психологи... Давай, Саша, закруглятся, мне надо спешить, подать заявку на экспертизу. Вот подпиши эту бумагу, это заявление в прокуратуру

о пропаже кольца. – Как? Это же мое алиби, оно должно хранится здесь в кладовой. – Его украли, но это к лучшему. Пока наше тактика – напомнить о себе прокуратуре. – Хорошо, Григорий Иванович, до свидания. – Пока. В камере идет разговор о правах человека. Мое появление, только на миг отвлекло всех. – Сашка, ты был у адвоката? – задал вопрос Коля. – Да. – Ну и как? – Пока никак. Мое дело еще не прошло Верховного суда. – Никак еще надеешься? – Конечно. Надеяться никогда не поздно. – Правильно. Вот я например, уже все инстанции прошел, обращаться уже не куда, а

все же надеюсь на правозащитников. – И в чем? – Говорят, что в России отменят смертную казнь и введут пожизненное заключение. – Хрен редьки не слаще, блин, – раздается бас бандита, – это как пытка, сидеть в

четырех стенах и видеть все время твою противную харю. – Ты ее видеть не будешь, – петушиться Коля, – там нас по отдельным камерам посадят, это точно. Так что гнить будешь один. – Заткнись, паскуда. Ты мне с утра надоел. Паскуда затихает. Доктор в это время сидит за столом и мусолит мою книжку. – Чем бы заняться? Это, дерьмо, я уже читал. Плохо, когда делать нечего. Это настоящая пытка. Правильно говоришь, Коля, один будешь гнить. Представляешь, встал с утра и делать нечего... – А ты пиши картины, книги, мастери макеты, что там еще... – подсказывает Коля. – Во первых, кто тебе это позволит, а во вторых, если позволят, то нужно одно маленькое но..., это яростное стремление жить. В стенку застучали. Кешка насторожился. Мы сидим тихо и ждем, что он нам сообщит, бандит один знает тюремную азбуку. Наконец стало тихо. – Ну что там? – первый не выдерживает Коля. – К нам назначили нового начальника тюрьмы. Старого отправили на пенсию. – Ну и что, нам то от этого не легче. – Новый начальник идет с обходом и скоро будет здесь. – Хрен с ним, пусть идет. – Это тебе не хрен... Фамилия нового начальника, Бараш. С этой, сукой, я встречался раньше, поганая теперь будет у нас жизнь. – По моему нам уже терять нечего... – Это как сказать, блин, этот тип до конца смерти так тебе жизнь испортит, что сдохнуть захочешь сам и как можно быстрее. Я сажусь напротив доктора и забираю свою книжку. – Извини, док. – Ничего. Все хочу спросить тебя, у тебя родственника Селиванова Петра Сергеевича не было? – Был. Брат моего отца. Он жил в Москве. Скончался два года тому назад от рака кости. – Все точно. Он лечился у меня. – Так это ты его..., док? – Я. Смотрю на него в замешательстве. – Зачем? – Он сам меня просил. Понимал, что мучает не только себя, но и семью. Обычно таких в больницах не держат, отправляют помирать по домам. А этот умирал долго и

никак не мог... Я пришел к нему и тут больной взмолился, дай... что-нибудь такое, чтобы помереть. Сжалился, дал яда... и ушел. Утром позвонили – помер. – А как же врачебная этика, как же... – Не спеши. Скажи честно, ты сам считаешь, я неправильно поступил с гуманной точки зрения? – Не знаю. – Правильно сказал. У нас никто этого не мог правильно оценить, кроме ФСБ. Я ведь многим такую услугу помереть оказывал. Все равно нашелся доброхот, который на меня капнул. Эти серьезные товарищи два года за мной следили. Все учли, насчитали и доказали шестнадцать случаев убийств. Только не могли точно насчитать тех, кому я до этого помог умереть. Как твоего родственника, например. – Неужели так было трудно доказать, все убийства? – Это целая наука, Саша. Я раньше работал в военном институте, в самом секретном

отделе, был там специалистом по ядам. Для тебя, профана, объясню. Яды бывают разные, органические, неорганические, быстродействующие, замедленные, в основном

нервно-паралитические. Я работал с натуральными ядами, замедленного действия. После того, как жертва его примет, то самое быстрое, это через день, у него может остановиться сердце, а самое большее... может и через неделю. Медикам всегда трудно оценить, почему именно так умер человек. Только тщательный анализ может установить следы яда, но как правило, даже если они его и выявят, никто уверенно не может сказать, что пациента отравили, может он того... съел чего-нибудь. – Вы делали уколы? – Ни за что в жизни, почему КГБ и не могло так долго докопаться... Есть такой жидкий каучук, под названием – латекс, он тоже бывает разных сортов. Вот я и подобрал себе такой прозрачный... кисточкой наносил на руки, давал высохнуть. Руки покрывались тонкой прозрачной пленкой. В эту пленочку я вдавливал ядовитый порошок или пальцы обливал всякими жидкостями, потом естественно..., сушил. Прихожу к пациенту, осматриваю пальцами его глазницы, рот, нечаянно провожу рукой по кромке стакана, кружки, трогаю вилки, ложки. Так и невидимо и передаю яд. Они даже и не понимают, как он к ним перешел. – А вы c такими зараженными руками со здоровыми не здоровались? – Смотря по обстоятельствам. Обычно яд через кожу не проходит, ему нужна влажная

среда – рот, глазницы. Даже если поздороваюсь, то мой клиент, если руку не помоет, может естественно отравиться. Иногда я наношу латекс только на одну левую руку и заражаю ее, чтобы правой можно было писать, есть и держать всевозможные вещи. – Как же вы эти яды доставали? – Собирали по всему миру, в Африке, на Амазонке, в Индонезии, везде. Я когда ушел из института, часть ядов утащил с собой. Украл в общем. Вот они и пригодились. У мамы еще остался запас, в шкатулке. Уникальная коллекция, в мире ни у кого таких нет... – Док, а ты веришь, что я изнасиловал и убил одиннадцать девушек или девочек? – Нет. Слабоват ты для этого, Саша. Может кому и переломаешь ноги, но дальше... Просто попал в полосу неудач и все. – Больше всего обиднее, что пристрелят то не за что. – Обидней за нашу страну. За ту систему, которая создала вокруг нас обстановку доноса и неправильных законов, за те силовые органы, которые не уважают в нас человека. Бывают всякие ошибки, но за такие..., надо их самих судить, а я уверен, что их даже поощряют. – Довольно туманно, док. Может с твоей колокольни, ты и прав, но я бы всех не стал материть. Я действительно не мог доказать своего алиби и суд поступил как считал нужным. – Тебя били следователи? – Били. – А тебя бить не должны и этим все сказано... Мы замолчали. В дверях загремел ключ. дверь открылась и в камеру вошло несколько

человек. – Всем встать, – раздается команда. Мы с доком поднимаемся со стульев, Колька скатывается с кровати и лишь ленивый Кешка неохотно отрывается от койки. Стоящий впереди моложавый полковник презрительно глядит на нас. – Кто такие? Мы молчим, но за спиной офицера кто то услужливо говорит. – Это все смертники, товарищ полковник. – Почему все в одном месте? – Камеры переполнены. У нас таких мест еще шесть. 24 отдельных камеры не найти. – Ладно. Почему днем сидят и валяются на койках? Разве на них нет распорядка? Все молчат. Полковник подходит к Кешке. – Чего то твоя рожа мне знакомая. А... да это Константин Рулевой. Допрыгался значит. Я тебе еще тогда, во Владимирском изоляторе, предсказал твое будущее. Очень рад, что твой гнусный конец придет в моей тюрьме. Но..., зная тебя и мою слабость к твоей поганой харе, я постараюсь его ускорить. Думаю, до расстрела, ты сам пролезешь в петлю. Сегодня у меня прием, вверенного мне учреждения, я тебя за нарушение распорядка не засуну в карцер, но в следующий раз... обеспечу все страдания на полную катушку, – он повернулся к доктору. – А вы кто? – Человек... – Вы уже кочерыжка, а не человек. В этой камере людей нет, есть только тени. Капитан, – обращается полковник к свите, – научите этих... недоумков, отвечать по форме. – Есть, – слышится из толпы. – За что сидишь? – продолжает приставать полковник к доктору. – За гуманное отношение к людям. – Издеваешься значит. В карцер его на трое суток. А ты за что? – это уже обращение ко мне... – Не знаю. – Ага, значит, ты невинный и считаешь, что тебя не за что, ни про что засудили? – Так оно и есть. – Этого тоже в карцер на трое суток, пусть его мозги проветрятся. Ну а ты что скажешь? – полковник уставился на Колю. – Нечаянно порезал четверых. – Бедненький, так сказал – прямо плакать хочется. К следующему моему обходу вылежишь эту камеру, чтобы блестела как... яйца. Надзиратель... – Я, – говорит бывший бандюга в форме. – Надеюсь все слышал? – Так точно. – Если точно, то исполняйте. Начальник тюрьмы со свитой уходят. Кешка опять валится на кровать. Коля растерянно топчется на месте. Я и док плюхаемся на стулья. – Так о чем мы не договорили в прошлый раз? – спрашивает меня доктор. – Били ли меня следователи... – Во... во..., это новая порода мерзавцев, выращенная в нашей стране. Они из песчинки могут сделать ком со слона. Для них нет правды, есть приказ сверху или звон монет. Были бы у тебя деньги, ты бы хоть сотню баб изнасиловал или зарезал,

тебя бы оправдали. Русская мудрость великая штука..., как она гласит. Украл кусочек хлеба – посадят, украл вагон – отпустят. – А прокуроры разве лучше? – Это паскуды. Они уже лопаются от денег переданных им бандитами. Заметь, ни одного крупного дела не раскрыто, все по мелочи. – Мы, разве не крупное дело? Мы же не воры какие-нибудь... – Ты не заплатил, я не заплатил, Колька не поделился, Кешка глуп, – кто же здесь

крупный? Опять загремела дверь. Появился надзиратель. – Ну-ка, вы, – он кивает мне и доктору. – Пошли проветриваться. За три дня я оброс и похудел. Холод карцера не давал заснуть и все три дня промучился, пытаясь подремать, сжавшись плотным комком... Мы опять в "своей" камере. Кешку не узнать, его лицо распухло и кровоточит, Колька стал запуганным как зверек и со скрипом двери, сжимался до минимальных размеров. Никто уже не лежит на койках, все чинно сидят или ходят по камере. – И почему я его только не убил? – вдруг говорит Кешка. – Ты случайно не про начальника? – Про него, блин. Во Владимирском изоляторе представилась такая возможность. Он тогда был нашим воспитателем и однажды, напившись, пришел в нашу камеру. Я бы мог его там удавить, да вот кореши, не дали. Испугались, что за круговуху добавят... Такую, падлу, блин, с удовольствием бы раскрошил на кусочки. – Эта, падла, сейчас крошит нас, – говорит док. – Скоро он сюда придет, – хмыкает Кешка. – Зачем? – Нашу камеру взял под личный контроль. Он же из бывших воспитателей, а им все неймется. Коля как то сразу засуетился, в его руках появилась тряпка и он стал обходить камеру смахивая невидимую пыль с кроватей, стола, стульев и пола. Новый начальник не поленился придти. В окружении трех надзирателей, он предстал перед нами. – Встать, – лихо кричит один из надзирателей. Мы поднимается и стоим перед этим гнусным человеком. Прежде всего попало мне с доктором. – Почему не бриты? – завопил начальник. – Мы только что прибыли из карцера, – за меня отвечает доктор. – И этот час отогревались здесь, вместо того, чтобы привести себя в порядок. Это

полное разгильдяйство. Этих двоих, опять в карцер, на двое суток. С нами покончено, теперь можно взяться и за остальных. Наш воспитатель с удовольствием разглядывает Кешку. – Ты очень не аккуратен. Нельзя так мордой тыкаться в стенку или спинку кровати. Кешка со злобой глядит на него. – Почему так плохо заправлена твоя койка? – продолжает паясничать начальник. Ребята, вы покажите ему потом, как надо заправлять одеяло. Это надо понимать так – опять мордобой. Кажется начальник нашел к нему свою форму "воспитания". Теперь следующая жертва, бедный Коля. Начальник пальцем проводит по кровати и, не найдя ничего, идет к толчку. Здесь можно найти целый букет зацепок. – А это что? Кто то из вас насрал мимо очка и вы поленились даже промыть его. А ну пойди сюда, – полковник манит Колю пальцем, – что же ты так к порядку плохо приучен? Теперь, вылижешь очко так, чтобы оно сияло и даже не пахло, а поможет тебе в этом надзиратель. Коля в испуге отшатывается. Начальник доволен, на сегодня он провел "мероприятие". Его лицо охватила слащавая улыбка, оглядев нас садистским взглядом, он уходит. Надзиратели смотрят на нас с ненавистью. – Ну вы, двое, – палец одного из них мечется от доктора ко мне, – пошли, мать вашу... Через два дня возвращаемся в камеру. Кешка сидит на стуле понурив голову. Он поднимает ее и я вскрикиваю, это не лицо, а сплошная кровавая масса. – Сволочи, они тебя били? – Я их тоже, – хрипит Кешка. – Славная была потасовка, правда я быстро отключился, а они уже меня метелили без сознания. – А где Коля? – На койке. Каюк Коле. С ума сошел. Довел его этот гад. Я подошел к койке. Худенький мальчик неподвижно смотрел в потолок и только пульсирующая жилка на лбу говорила, что он жив. – Коля. Полное молчание. – Док, посмотри, что с ним? – Бесполезно. Здесь мы все больные и нам никто с помощью не придет, списанный материал. Давай лучше приведем себя в порядок, чтобы не загреметь в холодильник опять. – Кешка, этот тип сегодня придет? – А как же, каждый день и тот же час. Я его все же удавлю, сволочь. Мы бреемся тупыми безопасными бритвами. Я себе в кровь изодрал лицо. Начальник стоит по центру в окружении своих откормленных надзирателей. Его лицо в омерзительной улыбке. – А где же наш маленький уборщик? – Он болен, – говорит доктор. – Ах болен. Снимите его и поставьте вертикально, смертники не должны болеть... Надзиратели сдергивают Колю с койки и подносят к начальнику. Коля тупо уставился

ему на живот. – Да он притворяется, он еще смотрит... Совсем забросил уборку. Уведите его в карцер. Пусть охладится немного хотя бы на денек, там посмотрим. Он понимает, что день для Коли в холодильнике подобен смерти. – А вы неплохо выглядите, – теперь начальник взялся за нас. Он стоит напротив меня и с любопытством разглядывает. – Небось бритва тупая? – У меня другой нет. – Конечно, так зарезаться трудно. Но поможем..., так сказать, добровольно все поможем. Вспомнил, за что тебя посадили? – Я еще не прошел Верховного суда. Скоро окончательно установят виновен я или нет. – Неужели ты надеешься, что в суде найдутся сумасшедшие судьи. Видите ли, он распотрошил одиннадцать девочек и считает, что за это его освободят и еще думает, что вручат цветы. Цветы у тебя будут, но на могиле. К сожалению, я должен тебя додержать до суда и поэтому все время тебе необходимо освежать память. В карцер его, на трое суток. И еще, замените ем у бритву, на более подходящую... Теперь садист напротив доктора. – А вам милейший, надо заменить ушедшего уборщика, и так сказать, привести все в