Текст книги "Техас-сити 47 года"

Автор книги: Евгений Кукаркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Эди.

Закопченное лицо в мятой каске недоуменно уставилось на меня.

– Ты кто?

– Я русский... на погрузчике.

– А... Видел, как вышло? Я рад, что ты остался жив.

– Чего ты здесь сидишь?

– Я запутался, не знаю куда идти. Уже хожу по развалинам целый час и не могу выбраться. Все время попадаю сюда.

– Пошли со мной.

– Пошли. Хоть куда-нибудь, только выведи.

Он встает и идет за мной кряхтя и постанывая.

– Как ты остался жив? – спрашиваю его.

– Сам не знаю. Зашел в свою конторку, присел на диванчик а тут как ухнуло... Очнулся под какими то развалинами, так же на диванчике. Долго выбирался из под бетонных балок, и вот все брожу...

Мы проходим через плотный желтый дым. Эри и я зажимаем носы и поторапливаемся, стараясь побыстрей проскочить этот участок. Когда выскочили на горящие остатки какой то древесины, Эри оторвал от лица руку.

– Сера зараза. Здесь горит столько химии, что если не погиб от взрыва, то погибнешь от отравы. Я уже так надышался, что не могу блевать. Голова болит жутко.

Я взял верное направление, наверно по интуиции. В Африканских пустынях мне приходилось бродить по пескам и всегда в точки промыслов выходил точно. Вот и бывшие ворота порта. Здесь поменьше дыма и вроде идти получше. Уже можно сообразить где улицы, оформленные кое где горящими, или разрушенными, или полуразрушенными домами. Даже появились первые люди. Человек в форме полицейского подскочил к нам.

– Вы из порта? Там еще есть кто-нибудь?

– Может быть и есть, но в основном мертвые, – говорит Эди.

– А я видел живых, они остались на пятом и седьмом пирсе, – отвечаю я.

– Стойте здесь, не уходите. Я сейчас позову медиков и еще кой кого.

Полицейский побежал за угол развалин, а мы опустились на разбросанные по тротуару кирпичи.

– Сейчас бы выпить что-нибудь, – мечтает Эди. – Горло все дерет от дыма. А башка, как после парового катка...

К нам подходят несколько человек, по форме определил, что это офицеры полиции и армии, а также трое гражданских.

– Вот они вышли из порта, – показывает на нас пальцем полицейский, первый встретивший нас.

– Вы откуда? В каком месте работали? – спрашивает старший полицейский чин.

– Мы с нулевого пирса, – отвечает Эри.

– С нулевого? Где стоял "Гранкан".

– От туда.

– Но там, по моему...

– Там нет ни пирса, ни "Гранкана, ни людей. Все погибли.

– Вот этот говорит, что видел живых людей, – теперь расторопный полицейский показывает пальцем на меня.

Все сразу уставились на мое страшное лицо.

– Говорить можете? – спрашивает старший чин.

– Могу.

– Где вы видели людей?

– На пятый пирс забросило нефтеналивную баржу. К ней отправился шофер Тэд, который меня нашел в развалинах, он пошел искать живых. А на седьмом пирсе горели два парохода, там люди старались затушить пламя...

– Горели два парохода? – вдруг удивился Эди.

– Да.

– Тогда сейчас будет тоже самое что и с "Гранканом". Я знаю все портовые дела. Там стоят "Хай-флайер" и "Вильсон Киин". Они тоже загружались селитрой. Ведь это она взорвалась на "Гранкане", правда?

Гражданские кивают головой.

– Надо всех живых вывести из города, – говорит старший полицейский чин, армейским офицерам. – Если это правда, то вот-вот пароходы взорвутся, города не будет совсем.

– Может взрыва не будет, они сумеют затушить...? – неуверенно говорит офицер.

– Будет, не будет, все равно на всякий случай, обезопасьте всех.

Эти начальники собирались уходить и тут Эди завопил.

– Ребята, дайте хоть глоток воды.

– Сейчас к вам пришлем санитаров и воду, – сказал полицейский.

Усталый пожилой человек в белом халате склонился надо мной.

– Как у вас дела? – равнодушно спросил он.

– Рожа вся побита стеклом.

– Вижу, а больше ничего...?

– Остальные болячки заживут.

– Потерпите, я сейчас...

Этот эскулап грязными пальцами ковыряется в моем лице.

– Ай, черт, – выругался я.

– Ничего, похоже кости целы, глаза не задело, кожа потом нарастет. Только одна ранка и самая опасная, но на вас может быстро заживет. Сейчас я вас перебинтую, а там сами смотрите.

– Много работы? – спрашиваю его.

– Жутко. Я уже не помню, скольких обработал. Только успеваю принимать от посыльных бинты и йод.

Мужик не церемонясь, прямо по ранам обтирает мне лицо йодом и наворачивает на голову бинты.

– Я пошел дальше, – говорит он, оглядывая мою голову. – Неплохо получилось. Если выберетесь от сюда, постарайтесь попасть к настоящему врачу.

– Спасибо.

– Сейчас идите в приемный пункт. Знаете где школа 290 ткацкой фабрики?

– Знаю.

Еще бы мне не знать, там работает Катя.

– Идите туда.

Эскулап уходит. Я оборачиваюсь к Эди.

– Эди, пошли дальше.

Эди сидит на кирпичах и тупо улыбается, в его руках бутылка какого то пойла, оставлено жалостливым полицейским.

– Во... полегчало, хоть голова и раскалывается, но... полегче.

На улицах дым и вонища, пахнет чем то горелым, но это не так как в порту. Хоть ветерок и выметает это все это куда-то на север, но новые запахи и клочья дыма опять проникают везде. Солдаты выгоняют жителей из сохранившихся домов и подвалов, стараются их вытеснить к очищенным дорогам, где на автомобилях вывозят из города. Раненых свозят в больницы или в школы, приспособленные для лечения. Я и Эди приплелись к школе 290 где-то около двух часов дня. Меня сразу загнали в сортировочную, а моего товарища по несчастью, оставили во дворе, где на спортивных матах валялись легко раненые и отравленные жители города. Женщины в форме армии спасения, бегали среди них, стараясь облегчить страдания несчастных.

В комнатке, окно завешено одеялом, за столом горела настольная лампа и женщина в белом халате кивнула головой. Она, как автомат, подвинула к себе пустой бланк карточки и забубнила.

– Фамилия, имя...?

– Николай Кушелев.

– Где проживали? Где работали?

Я терпеливо объясняю.

– Живу на улице Адама 6, работал в порту грузчиком.

Она подняла на меня измученные глаза.

– Вы у меня первый от туда.

Я киваю головой.

– Что у вас? – но она и без того видит, что со мной. – Впрочем, запишу травма головы. Проходите в восьмую комнату, там врач сейчас свободен, возьмите с собой карточку.

В коридоре полно перевязанных людей, кто сидел на полу или подоконниках, кто шатался без дела. У восьмой комнаты, нелепо подогнув ноги, сидела, прислонившись к косяку, похрапывающая женщина. Я перешагнул через ее ноги и прошел в комнату. В ней так же заделано окно, только учебными досками, но светят зато, две лампочки на потолке и настольная. Сидящий за столом немолодой врач, взглянул на голову.

– Вас кто перевязывал, Фаинберг?

– Не знаю, какой-то мужчина смазал лицо и перевязал голову.

– Садитесь, я сейчас вас размотаю.

Я сел на стул, врач подошел с ножницами и стал разрезать бинты. Через минуту я орал от боли, но этот лекарь, словно не слышал меня, содрал последний клочок бинта и зацокал языком.

– У вас много порезов, но вот здесь есть одна некрасивая ранка. Потерпите, операционная занята, я кое что посмотрю сам.

Я закрыл глаза, чувствую как врач копошится надо лбом. Вдруг резкая боль ударила по мозгам. Я приоткрыл один глаз, другой не мог, теплая кровь затекла в него. Этот живодер держал в руках блестящие щипцы, с зажатым в них куском стекла.

– Придется вам долго полежать, эта штучка, – врач крутит перед моим глазом стеклом, – чуть поцарапала вашу лобную кость. Хоть не пробила череп, но это все равно неприятно. Я вас сейчас опять забинтую. Вы извините, сестры все нарасхват, так что придется это сделать мне.

Он обработал раны, какой-то желтой вонючей жидкостью и стал обматывать голову бинтом. И тут глухой удар потряс все здание, потом другой. Доску с окна сорвало, лампочки разлетелись, а стены затряслись и посыпалась штукатурка с потолка. Вдруг как ухнет, все подпрыгнуло, стены зашатались.

– Вон из здания, – орет врач, бросив бинты.

Он первым выскакивает из кабинета и споткнувшись о ноги проснувшейся женщины валится на пол в коридор. В здании началась паника, везде крики, вопли и мечущиеся люди. Я не могу никак справится с бинтом, наполовину накрученным на мою башку, на половину размотавшимся и валяющемся на полу. Собираю свободный кусок бинта гармошкой и складываю в карман. В коридоре становится потише , выхожу и вижу полный разгром. Везде мусор, валяющаяся мебель, битые стекла. В одной части коридора в потолке видна огромная дыра, пол пробит тоже и из него над досками торчит большое чугунное кольце с несколькими звеньями якорной цепи. Боже ты мой, да это же настоящий якорь. Вот это, да. Он же из порта. Я подхожу поближе и заглядываю в пролом вниз. Лапы якоря распластались на бетонных плитах подвала, там же лежит наполовину раздавленный человек.

Выхожу из школы и не узнаю местность. Город интенсивно горел вновь. Везде новые развалины и новые пожары. Тушить уже было некому и бесполезно, все что могло гореть, выгорало, заполняя улицы дымом. Оставшиеся в живых легко раненые и отравленные люди разбредались по еще не очень дымным просветам улиц. Группа солдат национальной гвардии, в нелепых противогазах, на носилках пытались унести тяжелораненых куда то в дым.

– Николай, это ты?

– Эди?

Все в той же железный каске и грязным лицом, передо мной стоял мастер Эди.

– Видишь. Я говорил, что два парохода набиты селитрой и тоже взорвутся, так оно и есть. Лежал на здесь на матрасе и тут как грохнет. Представляешь, все небо заполнилось огнем и... мимо нас... на город. Мы оказались, как под зонтиком...

– Там, крышу школы пробил якорь с одного из пароходов...

– Значит не смог перелететь, – философски заметил Эди.

– Нам надо выбираться от сюда.

– Опять в дым... Здесь какая-то женщина давала мне таблетки от головной боли, чуть сняло... Вон, военные оставили противогазы, пошли хоть их натянем.

Это были противогазы не военных, просто очищали классы и выкинули в окно школьные защитные средства. Хорошие маски уже разобрали, остались с рваной резиной, битыми очками и мятыми контейнерами для фильтрующего элемента. Эди выбрал две попорченные маски, вывернул из них фильтры и один протянул мне.

– На. Дыши через эту железяку. Больше ни чем помочь не могу. Ну, тронулись. Эта школа загорится нескоро, каменная стена временно сдержит огонь, но мы ждать не будем. Каждый час промедления грозит опасностью. Если пожар разгорится во всю в городе, нам вообще не выйти.

Горели все дома в городе, это был жуткий факел. Жара, дым, развалины, все встало на нашем пути. Несколько неподвижных фигур лежало на дороге, но мы их даже не проверяли, живы они или нет. Все брели, и брели на север. Попадались живые, лица у многих обмотаны тряпками, у некоторых противогазы. Военные и добровольцы несли раненых на носилках и руках. Толи мы присоединились к ним, толи они к нам, но вся эта толпа неравномерной цепочкой, двигалась в одном направлении, огибая развалины и горящие стены. Вышли на более или менее свободные от кирпичей и мусора окраины города. Здесь уже было много военных и полиции. Первая, увиденная нами, пожарная машина с эмблемой соседнего города уже развернулась и пыталась сбить пламя с трехэтажного дома. Наши фильтры мало помогали. Вернее помогали, но всю дрянь горевших улиц, мы все же вдохнули и уже брели как в беспамятстве. Я крепился из последних сил и когда передо мной мелькнул костюм гвардейца, рухнул перед ним на асфальт.

Очнулся в больнице. Рядом десятки коек. Негритянка в белом халате, склонилась надо мной.

– Ну как себя чувствуете, больной?

– Где Эди?

– Не знаю, о ком вы?

– В каске такой...

Она растеряно пожимает плечами.

– Нет... не видела. Вы очень здорово отравились от угарного газа... Вас с трудом откачали.

– У меня был товарищ, вместе выходили из порта...

– Я же говорю, не знаю. Лучше скажите, как ваше имя и фамилия...

– Сколько я лежу здесь?

– Уже четвертый день. Говорите фамилию.

– Николай Кушелев.

– Кушелеф?

– Пишите как угодно.

– Где работаете, где живете?

Начались нудные вопросы. Негритянка от меня отстала, только тогда, когда ее позвали в дальнем углу комнаты. Чуть саднило лицо, я пошевелил рукой и дотронулся до него. Куча бинтов и ничего больше.

Эди так и не появился. Я расспрашивал всех врачей, больных, но никто не мог сказать, куда делся человек в армейской каске. Зато меня нашла Катя. Она пришла через два дня утром, села на край кровати и тихонько позвала.

– Коля...

– Катя?

– Лежи, лежи...

– Как ты меня нашла?

– По спискам. В газетах опубликовали списки, всех больных, раненых и тех, кто зарегистрировался... Там твоя фамилия.

– С тобой все в порядке? Как ты вышла из города?

– Вместе с классом. Нас учили, что делать в случае нападения противника, вот мы без паники, дружно и спаслись. Все вышли из школы, а тут подоспели полицейские, прямо на автобусах вывезли из города.

– А я был в той школе, что вы покинули. Там открыли госпиталь, а потом после второго взрыва на нее упал якорь...

– Это ужасно. Как ты себя чувствуешь?

– Ничего. Поправляюсь. Слишком здорово отравился от дыма, но теперь ничего... Вот еще лицо...

– Мне говорил врач, что у тебя все будет нормально. Лицо заживет, но будет в шрамах.

– Что же теперь ты будешь делать дальше? Где жить?

– Пока осталась при школе. Ее разместили в спортзале здешнего городка, а потом посмотрим... Сенат штата обещал найти жилье для учителей, но с условием, что все вернуться в Техас-Сити.

– Но этого города уже нет...

– Построят. Американцы умеют быстро строить.

– Ты про Самохиных чего-нибудь слышала?

– Глаша с девочкой живет со мной. Когда в порту раздался первый взрыв, их нашли в полуразрушенном доме военные и привезли сюда, но позже нас. Приезжих не знали где разместить, а я случайно ее увидела на скамейке парка, где пока временно поместили всех. Забрала к себе, вот теперь вместе. С ними все в порядке, а вот где Петр, не знаю.

– Если жив, найдет вас. Мне больные говорили, что всех кто выбрался из Техас-Сити, раскидали по городам штата. Во всех больницах штата полно раненных.

– Про тебя есть заметка в газете...

– Что ты говоришь? И что там пишут?

– Знаешь такого Джона Клинтона? Этот репортер сумел сделать великолепные кадры последних минут "Гранкана". Он там пишет, что последнего кого видел в порту, это тебя на погрузчике.

– Да, действительно так.

– Но в газете есть и другое. Там написано, что из людей работавших в порту никого не осталось в живых.

– Это уже врут. Я и Эди вышли.

– Кто такой Эди.

– Мастер. Руководил докерами при погрузке парохода.

– Какое ужасное событие произошло с нами.

– Ты права. Теперь все надо начинать с начала.

Удивительная вещь, я оказался только одним живым свидетелем трагедии в порту. Эди пропал и его не могли нигде найти. В больницу зачастили корреспонденты, представители комиссии по расследованию, полиции, прокуратуры. На первых страницах газет замелькали мои бинты на физиономии, но эти же и газеты помогли еще одной встрече.

– Николай, привет.

– Петр... здравствуй.

Живой и невредимый Самохин уже сидел на стуле и с интересом рассматривал мое лицо.

– Нормально, видно скоро все заживет.

– Где ты болтался столько времени?

– Ясно где, удрал из города, когда раздался первый взрыв, мотался по штату в поисках семьи и вот наконец нашел все же тебя.

– Как Машенька, обрадовалась, увидев тебя?

– О чем ты говоришь, я же не нашел ни Глаши, ни дочки.

– Они живут здесь в этом городе, вместе с Катей.

Самохин подскочил и вцепился в одеяло.

– Ты их видел, где они?

– В спортивном зале городка разместились ребята из школы, где преподавала Катя, там и Глаша.

Самохин отшвырнул одеяло и понесся от меня по коридору.

Часть бинтов с лица сняли и в зеркало можно было видеть молоденькие шрамы голубоватого цвета. Доктор рассматривая лицо заметил.

– Раньше шрамы украшали воина.

– К сожалению, я не воин.

– А мне сказали, что вы боксер, чемпион Европы. Можно считать, что воин.

– Кто же это сказал?

Доктор обернулся к старшей сестре.

– Про какую газету вы говорили?

– Вот она, док.

Женщина вытаскивает из пачки бумаг газету и передает врачу, тот мельком взглянув на нее, протягивает мне. Я чуть не онемел. Опять на первой странице я в боксерской форме, на ринге, правда это снято со старой фотографии и поэтому все как-то размыто. Быстро охватываю взглядом текст. Что же за идиот это писал?

"... Штат Техас готов выставить своего боксера на чемпионат Америки Николая Кушелева. Бывший чемпион Европы, один единственный выживший из всей трагедии в порту города Техас-Сити, несмотря на свои раны и ушибы, после лечения готов сразится на ринге со своими противниками..."

Подписал это дерьмо какой то Эрио Пальме.

– Какой говнюк это накатал?

– Простите, господин Кулешоф, – говорит док. – Я не знаю автора статьи, но очень люблю спорт и как врач могу вам сказать. Через неделю вы выпишетесь и если начнете интенсивно тренироваться, то через четыре месяца сможете выступить от нашего многострадального штата. Вы теперь гордость штата, его знамя, человек, который несмотря на все невзгоды, все же будет биться от его имени. Ваши кожа вполне к этому времени окрепнет и выдержит все удары перчаткой.

Я сдержался, чтобы не наговорить ему гадости. Вроде до трагедии в городе все успокоилось, так на тебе, Техас -Сити сгорел, а какой-то идиот поднимает меня, как национального героя. Док отвалил к следующему больному, а я почувствовал, что с этого момента за моей спиной будут происходить непонятные вещи.

Меня поселили в отдельную палату и тут же с кучей газетчиков в комнату нагрянул губернатор штата. Этот устроил театральное представление, заставив меня сниматься во всех позах, как знаменитую модель. Он меня и полу обнимал, и жал руки, и на моей кровати вел дружескую беседу.

– Я рад, что такой мужественный человек, прошедший через муки ада, весь израненный, сумел побороть все свои несчастья и согласился выступить за родной штат...

– Я еще не имею гражданства, – шепнул я ему на ухо.

– Будет, – не моргнув глазом ответил тот.

– И не давал согласия ни на какие соревнования.

– Дадите, – лучезарно улыбается подлец. – Вы гордость нации, – громко запел он, явно для газетчиков, – и я уверен, что сможете показать всему миру, какие бывают настоящие американцы.

Только этот тип ушел, как в палате опять гости. Ворвался Самохин, вместе с Глашей.

– Николай, что я слышал, наконец то ты поумнел.

– Слушай, Петр, похоже весь мир сошел с ума. Только что прошла ужасная трагедия, погибли тысячи людей, бесчисленное количество раненых, десятки тысяч без крова, а страна начала искать героя этой трагедии и готова выставить его на посмешище.

– Николай, брось нести этот бред. Я буду твоим импресарио и финансирую всю подготовку к матчу. Как прочел газету, где тебя представили на чемпионат Америки, сразу связался с всеми отделениями нашей организации и те дали согласие помочь. Тысячи взносов уже стали поступать на мой счет.

– Какой организации? Кук-лук-склана?

– Ты чем недоволен? Все самые лучшие белые люди юга страны объединись под знамена, чтобы дать отпор зарвавшимся негроидам и латинос, этим дикарям пустынь и тропиков. Да они тебя на кресте сожгут, если ты хоть слово скажешь, против выступления на чемпионате. Для этих настоящих людей, ты теперь тоже символ победы и возрождения Техаса.

– Коля, – это ласковая Глаша, гладит мою руку. – Коля, подумай, надо начинать жизнь сначала, может это твой шанс. Ты уже давно не мальчик, попал в страну, где мне тоже не все нравится, но раз мы здесь живем, то должны как то подлаживаться под ее законы, быт и нравы. С тем багажом, что ты прибыл сюда, просто тебя сломают, ты... погибнешь. Катя тебя любит, ты ее тоже, может этот шанс даст вам настоящую дорогу в жизни.

– Правильно Глашка говорит, – вторит ей Самохин. – Если ты даже и проиграешь чемпионат, все равно для всех южан ты герой. Парень через все прошедший, может и проиграть, но самое важное, все будут думать, что Техас не пал духом, не стонет от несчастий, а дает даже последних лучших бойцов на чемпионаты чуть ли не мира. Фактически же это так, чемпион Америки среди профессионалов, есть чемпион мира. Это тебе не засраные любители от европейских клубов...

Я понял, что уже говорить о чем либо бесполезно. За меня все решили.

Утром следующего дня мне из канцелярии губернатора привезли документы, оформленные через эмиграционные службы, где Америка признает меня своим гражданином. Принесли пачку газет, на первых страницах фотографии, где я кривляюсь с губернатором. Почти все газеты превозносят меня как лучшего, несгибаемого американца года. Потом пошло еще хуже. В мою комнатку в больнице стали ломится всякие пройдохи и бизнесмены, предлагая выставится в их рекламе; любопытные и почитатели, готовые сфотографироваться со мной или получить автограф; десятки репортеров газет и радио, готовые найти дополнительные факты, чтобы возвеличить национального героя. Когда пришел Самохин, я взмолился.

– Петр, ты можешь оградить меня от этой толпы.

Тот сразу все понял.

– Подпиши вот эти бумаги, и считай, что теперь ты, как на курорте.

– Что это?

– Контракт.

– И что в этом контракте?

– Прочти сам.

Я сосредоточился и стал вникать в строчки. Через час, после дополнительных разъяснений Петра, я подписал контракт. Все, я взошел на Голгофу. После этого, ко мне приставили внушительную охрану, у меня появился секретарь и юрист, для работы с посетителями.

Через неделю выписали из больницы и Самохин, рано утром, отвез меня в один из южных городов Америки, где на специальной спортивной базе лучшие тренера стали вводить меня в форму. Туда же он перевез свою семью и Катю, которую уговорил оставить школу.

Прошло четыре месяца. Наступил последний месяц этого года. Ближе к Рождеству Америка словно забыла, о трагедии в Техас– Сити, все газеты смакуют чемпионат по боксу среди профессионалов в Чикаго.

Этот город встретил нас холодом и сугробами снега. Глаша очень радовалась этому и, сделав в руках снежный комок, все вздыхала.

– Ну надо же, как в России.

В раздевалке тоже прохладно. Весь мой штат от юриста до массажиста уже собрался здесь. Катю с Машей мы отправили в зал и теперь все готовят меня. Петр ходит перед скамейкой, на которой массажист разминает мне тело и разглагольствует.

– Помнишь, ты мне после соревнований в Техасе говорил, что сможешь победить негра, которого видел на ринге.

– Говорил.

– Ну вот и побеждай. Этот негр попался тебе.

– Вот здорово. Сколько же матчей нужно сыграть, чтобы быть чемпионом?

– Три.

– Передышки то будут?

– Будут, но небольшие, день или два.

Дверь в раздевалку вдруг открылась и ворвалось несколько человек. Судя по деловитости и наличию фотоаппаратов, это корреспонденты.

– Куда? – орет на них Петр, пытаясь заслонить меня грудью. – Охрана, мать твою, для чего вы здесь. Гоните их всех от сюда.

Но ушлые ребята уже щелкают фотоаппаратами и прыгают вокруг нас. Вдруг знакомый голос позвал.

– Николя.

Я развернулся в эту сторону, в хорошем клетчатом костюме, в гетрах, передо мной стоял Эрио.

– Эрио, мерзавец, как ты здесь оказался?

– Благодаря тебе и вот этому господину. – Это кивок в сторону Самохина. – Помнишь, ты мне обещал голову оторвать за то, что мои соплеменники пытались тебя отделать.

– Ах ты, какашка, – взвизгнул рядом Петр, – попался наконец.

Он воинственно засучил рукава и двинулся на пуэрториканца.

– Самохин, стой. – Петр застывает и недоуменно смотрит на меня. – Так, все таки, почему ты благодаришь меня?

Я поднялся со скамейки, несмотря на протестующие жесты массажиста, и вплотную подошел к Эрио.

– Потому что я бежал тогда из Техас-Сити и этим, оказывается спас себе жизнь. Все мои друзья погибли в день аварии, а я жив.

– Сейчас ты будешь мертв, – Петр все же махнул рукой и задел плечо пуэрториканца.

– Стоп, – вовремя перехватываю его второй замах. Все окружающие корреспонденты щелкают затворами , стараясь не упустить момент скандала. – А почему ты здесь?

– Я корреспондент газеты Дейли...

– Ах ты сволочь, так это тебя надо благодарить, что ты начал компанию, чтобы меня втянули в эту клоаку. Ты и есть Эрио Пальме.

– ... Я...

Он попятился от меня и испугался видно не зря. Я тихонечко двинул ему в скулу и, сметая несколько скамеек, незадачливый газетный щелкопер улетел к шкафчикам.

– Так его, мерзавца, – торжественно вопит Петр. – Охрана, всех уволю, если не уберете лишних из раздевалки.

Два здоровенных охранника, тренер, спарринг партнер и сам Самохин выталкивают корреспондентов за дверь, туда же пошатываясь уходит Эрио. Я снова ложусь на скамейку.

– Зря ты так разошелся, – вдруг говорит мне тренер. – Здесь были газетчики, они эту историю раздуют.

– Не волнуйся, все будет в порядке, – воинственный пыл еще не сошел с лица Петра, – я сегодня поговорю со своими ребятами, они найдут этого говнюка и обзвонят все редакции. Эй, мистер...

Он пальцем подзывает нашего юриста и что то шепотом говорит ему на ухо. Тот послушно кивает головой.

Вот и ринг, кругом чисто по-американски, вой, свист, аплодисменты и столбы табачного дыма. Катя и Глаша сидят, как почетные гости, в первом ряду. Я подмигиваю им, женщины расцветают в улыбке. Появляется мой противник – негр, он забирается в свой угол и размахивает руками перед публикой, вызывая вопли радости своих болельщиков. На ринге появился один из организаторов соревнования и поднял руку, прося зал помолчать.

– Сегодня у нас великий день. На чемпионате Америки 1947 года, среди профессионалов боксеров выступают два великих гиганта. Победитель Северных штатов, чемпион Великих Озер, непревзойденный Джери Джонсон...

Рев и свист стоит в зале и выступающий мужик долго трясет рукой добиваясь молчания.

– Его партнером будет, национальный герой Южных штатов, самый мужественный человек Америки, чемпион Европы 1946 года Николай...

И тут вопли не дали ему досказать фамилию, звуковой эффект потрясающий, будь-то бы все любят меня и знают давно. Организатор пожал плечами и сполз за канаты. Рефери проверяет перчатки и кивает головой.

– Готовы, – он поднял руку и вот зазвучал гонг, – начали.

Я танцую, это такой термин, когда ноги ни секунды не находятся в спокойном состоянии, легкие прыжки, непрерывное движение корпусом. Руки не у головы, как у всех боксеров, а у живота, расслабленно мотаются, соблазняя противников бить в лицо. Не стою на месте и каждый сантиметр ринга кажется моим достоянием. Мой партнер по-прежнему гибок и пытается провести разведку боем. Вот его первый взмах в сторону головы, мимо, еще несколько ударов в воздух и тут я в его глазах увидел уважение. Без конца кручусь вокруг него, выделывая невиданные вензеля по ковру. Такое создается у всех ощущение, что это не маленькая площадка, отделенная канатами, а огромная площадь, где можно свободно... танцевать. Джонсон теперь становится очень осторожным. Иногда по-американски, он решительно бросается на меня и пролетев мимо, тут же одергивает себя и продолжает редкие взмахи перчаткой. Я еще не шевельнул рукой, он же сделал около двадцати выпадов перчаткой и не задел меня не разу. В зале много недовольных, они шумят и орут всякую ерунду, подталкивая нас к развязке. Идут секунды первого раунда и вот гонг. Зрители недовольны. Я в своем углу и слышу с двух сторон голоса. Слева Петр.

– Да врежь ты ему, что это за бокс. Все же видят, что ты лучше его.

Справа тренер.

– Не спеши. Попробуй хотя бы задеть его, когда он расслабится. Этот один удар сразу все решит.

– Что ты там говоришь, старый верблюд, – возмущается Петр. – Надо добивать противника, видно же, что тот уже давно понял с кем имеет дело.

Опять удар гонга. Я по прежнему танцую на ковре. Видно тренеры здорово накачали негра и он отважно пошел на сближение. Его мелькающие перчатки прошли в нескольких миллиметрах от моей кожи, а я опять уклонился и нахожусь за его спиной. Теперь Джонсон впал в ярость, он прыгает по рингу и без конца идет в атаку. Еще взмах в пустоту и... я его поймал. Клевок от живота в нос, откинул беднягу на канаты. Это был мой первый удар. Зал затих. Я не иду на добивание, по прежнему танцую недалеко. Кровь поползла по темной коже лица и первые капли блямбочками расползлись по ковру. Джонсон вытер нос тыльной стороной перчатки, размазав красную жидкость на синем фоне и принял стойку. Рефери не дает сигнала об остановке, только взмахивает двумя руками, продолжайте бой. Теперь Джонсон парализован, это поняли все, лицо прикрыто перчатками, в глазах – поражение. Спасительный гонг, развел нас по своим углам.

– Так его, – вопит Петр, – еще два удара и заканчивай.

– Думаю, – шепчет тренер, – что теперь он все время будет стремится войти в клинч. Не давай сближаться, Джонсон и все другие ребята ради победы смогут сделать какую-нибудь подлость или пакость...

Опять нас призывает в бой гонг. Негр, все также в глухой защите, вертится почти по центру ковра. Я коварно подставляю ему свое лицо, но он даже не бьет. Хотя нет... соблазн уж очень велик и выждав момент, он вкладывает в взмах всю силу удара. Перчатка со свистом проносится мимо носа и тут Джонсон подломился и рухнул на ковер. Никто сначала ничего понял, только тренер поднял большой палец к верху. Он видел этот коварный удар, с поворотом корпуса вбок и в левую скулу. Рефери склонился над Джонсоном и считает секунды.

– ... восемь, девять, десять.

Я гляжу на негра, а душе ужас, почему он не шевелится...? Но вот дернулась голова, бессмысленный взгляд пошел по рингу. Слава богу, все в порядке. А в зале творится черт знает что.

В раздевалке возбужденный Самохин комментирует матч.

– Ну надо же как здорово. Всего то несколько ударов и конец. Но как ты уклонялся, потрясающе...

Тренер смотрит на меня тепло.

– Знаешь, Николай, мне с тобой было работать легко. Ты многому обучен в Европе и я старался, чтобы ты сохранил все самое лучшее от туда и не переходил в этот грубый американский стиль. Очень хорошая работа. Я восхищен.

Катя и Глаша сидят здесь же в раздевалке на скамейке. У Кати от восторга огромные круглые глаза, Глаша, тепло улыбаясь, смотрит на меня. В дверь просовывается голова охранника.

– Господин Самохин, здесь пришли ваши... Не могли бы вы выйти...

– Иду.

Петр уходит и все оставшиеся бурно переживают прошедший матч. Я уже помылся и только натянул трусы, как в раздевалку ворвался Самохин.

– Девочки, Николай, смотрите сколько телеграмм.

Он вываливает на стол охапку конвертов. Я взял ближайший и у меня неприятно прошли мурашки по спине: "Куклуксклановская организация города Детройта гордится истинным американцем страны. Смерть евреям, смерть неграм..."

– Петр, что это такое?

– Не видишь что ли? Все настоящие американцы, все патриотические отделения и организации страны поздравляют тебя.

– Черт знает что творится.

– А ты что хотел? Без нашей поддержки ты бы ста долларов не собрал. А так, мы не скрываем, откуда финансируется твоя подготовка.